Текст книги "Кларкенвельские рассказы"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Уверен, с этими влиятельными людьми вы не случайно собирались под покровом ночи: вы плели заговор, чтобы вместо порядка у нас воцарился хаос. Ваш список смерти помечен пятью кругами.

– Мелете чушь, точно малое дитя.

– Признавайтесь, сэр Майкл. Со своими сообщниками вы замышляли смерть.

– Я? Признаться в чем?

– Пока не поздно, вы должны поехать к Болингброку. Иначе милости не ждите.

– Что еще за «должны»? Слушай, лекаришка, ты кем себя возомнил? Лордом? Воображаешь, что я стану выполнять твои повеления? Очень скоро будешь выставлен в деревянной клетке на всеобщее посмешище, поверь мне. И ремесло твое не выручит. Доктора много искуснее тебя и то болтались на виселице.

Рослый Майлз Вавасур, казалось, разом стал еще выше и угрожающе надвинулся на коротышку Гантера.

– У меня есть для вас еще одна новость, сэр Майлз, – услышите и, глядишь, мнение свое перемените. Некоторые отзываются о вас весьма презрительно; утверждают, что вам знакома некая девица, именуемая Розой. Совсем еще дитя.

Кровь бросилась Вавасуру в лицо: он сразу понял, что эта краска стыда выдала его с головой.

– Вас видели на улице, о которой ходит дурная слава. Это истинный вертеп греха. На Тернмилл-стрит.

– Что за хрень ты несешь, черт тебя побери!

– Хозяйка бани вас знает прекрасно. Старый греховодник – вот как называет вас госпожа Элис. Вы еще не соблаговолили довести эту историю до всеобщего сведения?

– Ты мне угрожаешь?!

– Любой судья в этом зале без колебаний отправит за решетку человека, уличенного в блудодействе с малолетним ребенком.

– Меня этим не проймете, господин Гантер. Воск под солнцем тает, а глина только тверже становится.

– Но глину можно разбить на мелкие кусочки. Впрочем, никто не стремится вам навредить. Если, конечно, вы откажетесь от низких замыслов и поедете к Болингброку. Да хранит вас Бог, сэр.

Томас Гантер отвесил поклон и вышел через дверь апелляционного суда. Настроение у него было приподнятое. Он дал отпор законнику и, несмотря на свой малый рост, в словесной стычке одержал верх. Майлз Вавасур даже достал льняную тряпицу и утер лицо, оставив на ткани пятна пудры, которой обсыпал щеки перед выступлением в суде. Что можно назвать лучшим или худшим оружием людей? Слово. Оно может быть и лучшим, и худшим. А что одни искренне любят, а другие ненавидят? Правый суд.

С кратким сводом законов под мышкой Мартин вышел из зала чуть раньше лекаря. Стоял третий день сентября, праздник Святой Елены, и к западному входу в Вестминстерское аббатство медленно двигалась процессия верующих. Лошадь тянула повозку с помостом для мистерий, на нем стояли двое пожилых мужчин. Один держал распятие, другой – лопату, как символ выкопанного из земли Святого Креста. Рядом юноша в одеянии святой Елены вопреки канонам религиозных зрелищ посылал воздушные поцелуи собравшимся на обочинах зевакам. Но вдруг в толпе возникла какая-то сумятица, юноша испуганно отпрянул и съежился. Несколько горожан, вооруженных мечами и дубинами, начали громко требовать, чтобы кларкенвельскую монахиню доставили к аббатству. По городу ходили упорные слухи, что ее держат в подземной темнице епископского дворца, и это вызывало гнев у большинства лондонцев. Многие почему-то усматривали связь между притеснением монахини и заточением Ричарда II в Тауэр; кое-кто в толпе начал выкрикивать:

– Вы за кого? За короля Ричарда и подлинно свободных горожан!

На глазах Мартина двое мужчин забрались на повозку и направили ее в толпу людей. Лошадь стала на дыбы, телега опрокинулась, сбросив на мостовую святую Елену вместе со свитой.

– Совсем озверели, – бросил Мартин начинающему юристу, вышедшему поглазеть на заваруху.

– И впрямь точно звери. Бродяги, без кола и двора. Задницу прикрыть нечем, дыра на дыре, зато тяпнуть стакан-другой всегда готовы.

– Час их торжества недолог. Вернется король, а с ним и порядок.

– Который король-то? – Юный правовед расхохотался. – А вашего подопечного все же не повесят.

– Дженкина?

– Майлз твой сел в лужу. Ведь, если письмо написал Дженкин, он, стало быть, умеет читать.

Оба знали: всякий, способный доказать, что знает грамоту, имеет право до вынесения приговора сослаться на закон о неподсудности духовенства светскому суду. [98]98
  В Средние века закон стал применяться и в отношении грамотных людей низших сословий.


[Закрыть]Подсудимому предложат прочесть отрывок из Библии, в просторечии – «шееспасительный стих»; если обвиняемый с чтением справится, его нельзя приговорить к повешению.

– А если письмо писал не Дженкин?.. – неуверенно начал Мартин.

– Тогда он, получается, не виновен.

Они издали наблюдали, как по Кингз-стрит строем идут стражники с пиками, мушкетами и плошками с кремнем и огнивом. Началась суматоха. Стражники набросились на «озверевших» и быстро разогнали толпу. Многие зачинщики кинулись к Темзе, попрыгали в заранее поставленные у причала лодки, и к ночи все вокруг стихло.

На следующее утро Майлз Вавасур отправился в монастырь Сент-Бартоломью – потолковать с Уильямом Эксмью. Они сели в капитуле, в центре которого вздымалась каменная колонна, вытесанная в виде пальмового ствола, чьи ветви тянулись вдоль каменных ребер сводчатого потолка.

– Все пошло шиворот-навыворот, – объявил Вавасур. – Человеку не под силу остановить гибельный ветер.

Майлз Вавасур был подвержен приступам страха, столь свойственным меланхоликам. Хотя внешне он казался спокойным и здравомыслящим, у него было живое воображение, рисовавшее ему страшные картины грозящих ему бед. Именно поэтому он стал хорошим барристером: мгновенно представляя себе будущие многочисленные препятствия, он заранее находил способы их преодолеть. Но, когда речь шла о его собственной жизни, Вавасур был совершенно беспомощен.

– Он нас выследил, – объявил законник, – и разгадал наш замысел.

– Погодите минутку, сэр Майлз, возьмите себя в руки. Кто нас выследил?

В любых обстоятельствах Уильям Эксмью действовал с великой осмотрительностью. Как все властолюбцы, он взвешивал каждое слово, никогда не терял бдительности и, пренебрегая собственными чувствами, целиком сосредоточивался на задаче, которую предстояло решить.

– Да врачеватель, Гантер, – ответил Майлз. – Он видел, как мы входили в круглую башню. И знает про пять кругов. И про общество «Доминус». И про церкви. Он сам явился ко мне в Вестминстер и все выложил. А теперь раззвонит по городу, нам на погибель!

– Он не член «Доминуса». Каким образом он мог выведать нашу цель?

– Откуда я знаю? Всё так быстро меняется! Ума не приложу, что тут думать и что делать.

Если тот лекарь и вправду пронюхал про преступный заговор «избранных», собравшихся учинить в городе смуту, это действительно серьезный удар. Но тут Эксмью подумал: а не сам ли барристер дал Гантеру список пяти церквей?

– Выкладывайте все, что у вас на уме, Майлз.

– О чем вы?

– Так вы же не все сказали. Кое-что запамятовали. Разумеется, законник не собирался распространяться о своей маленькой слабости, которой предавался на Тернмилл-лейн.

– Больше мне добавить нечего, – проронил он, отводя глаза. – Я собрал факты, напряг мой скромный ум и сделал выводы.

С этой минуты Эксмью больше не верил Вавасуру ни на гран и тут же стал думать, как его прикончить.

– Слушайте, Майлз, я вас научу, как действовать. Найдите укромное местечко и затаитесь на время. И – молчок. Я сам навещу этого Гантера.

– Не важно, каким изречением мы воспользуемся, чтобы нагнать страху. Да все слова на свете не…

– А кто говорил про изречение? Слушайте внимательно, Майлз. Timor domini sanctus.Страх Божий – дело святое.

– Я бы и сам с радостью занялся этим лекаришкой, Уильям, но он человек изворотливого ума, его ущучить трудно.

– Шш-ш. Я все улажу. Он откажется от своих намерений. Ступайте с миром. Пока я жив, ни одна живая душа не узнает, что вы сюда приходили. Храни вас Бог.

Он смотрел вслед Вавасуру, пока тот не вышел из капитула. Потом восхищенно поглядел на пальмовые ветви сводчатого потолка и вслух произнес:

– Не сомневаюсь, дружище Вавасур, что ты доживаешь последние деньки.

Глава девятнадцатая
Рассказ продавца индульгенций

На углу Вуд-стрит и Чипсайда рос старый-престарый дуб, прозванный «древом Кнута Великого». [99]99
  Кнут(Кнуд) Великий(ок. 995-1035) – король Англии с 1016 года, а также Дании и Норвегии.


[Закрыть]На его ветвях висело множество амулетов; с их помощью горожане надеялись ублаготворить дерево и взамен получить ценнейший дар долгой жизни. Облюбовавшие дуб лондонские птицы стаями собирались в его кроне. Там они были в безопасности: ни один мальчишка не решался запустить в них камнем или заманить в ловушку. Даже зимой никто не ставил невидимые на снегу силки из конского волоса. Горожане верили, что птахи поют на латыни и греческом, но песни их никогда не длятся дольше молитвы Ave Maria.[17]

В нескольких ярдах от дуба стоял Умбальд из Ардерна, продавец индульгенций из больницы Св. Антония; он также служил квестором, то есть общественным дознавателем, что не было секретом для лондонцев. Но главным его занятием была торговля папскими индульгенциями, освобождавшими от наказания в пламени чистилища и потому очень ценимыми в народе. Кроме индульгенций, Умбальд всегда носил с собой на продажу мощи, бутылочки со святой водой и снадобья от всевозможных недугов. Словом, он был дока по части торговли церковным товаром. Хотя Умбальд годами не посещал святые места, он неизменно ходил в хламиде паломника. В тот день он стоял под дубом в грубом шерстяном одеянии, увешанном маленькими деревянными крестиками. На голове поверх капюшона красовалась большая круглая войлочная шляпа, с ее полей свисали флакончики с елеем, раковины морского гребешка, свинцовые фигурки святых, миниатюрные изображения разных паломнических мест, а также крошечные ключи от Рима. В руке Умбальд сжимал обмотанный красной тканью посох с железным наконечником, на боку висели сумка и миска. В сумке лежала «грамота», дававшая право торговать в этой части города, а также письменное разрешение лечебницы Св. Антония продавать снадобья. К капюшону Умбальда были приторочены колокольчики, сопровождавшие нежным звоном его зазывные крики:

– По значкам на моей шляпе можете убедиться, что я бывал в Риме и Иерусалиме, Кентербери и Компостелле. [100]100
  Сантьяго де Компостелла– древняя столица провинции Галиции в Испании; в Средние века была центром паломничества христиан.


[Закрыть] О, Иерусалим, Иерусалим! Я видел место, где Господа нашего побивали бичами. Оно известно под названием «Тень Бога». И там же, неподалеку, стоят четыре каменные колонны, по которым постоянно точится вода. Так они оплакивают смерть Господа нашего, говорят в народе. После Ноева потопа на Голгофе нашли голову Адама – это знак, что на том же месте надо покупать искупление Адамова греха. Я видел гробницу, в которую Иосиф из Аримафеи, сняв Господа с креста, положил Его тело; люди называют это место середкой мира. Рядом находится колодец, а вода в него поступает из реки, что течет в Раю. О, Иерусалим! Все, кто не способен плакать, учитесь у меня! Наш старый мир идет к последнему концу, век его истекает.

Стоял тридцатый день сентября, накануне прошел праздник святого Михаила Архангела. Лондонцы уже знали, что Генри Болингброк посетил заточенного в Тауэр Ричарда и вынудил его отречься от престола. Одни утверждали, что король отказался от власти под угрозой пыток или смерти, другие уверяли, что он сделал это по доброй воле, чтобы избавить страну от нового кровопролития и войны. Как бы то ни было, Умбальд из Ардерна был намерен извлечь пользу из этого смутного времени.

– Господь не спит, – взывал он. – Когда начнут куриться горы, Вавилону придет конец. [101]101
  Откровение св. Иоанна Богослова, 19:3.


[Закрыть]

Настоятель церкви Св. Олбана, стоявшей на другом конце Вуд-стрит, даже перешел улицу, чтобы осадить нахала:

– Продавцам индульгенций не положено поучать народ. Они нагло обманывают людей и тем сеют зло!

Умбальд покосился на него:

– Старый дурень. Риза-то у тебя жесткая да тяжелая, а вот речь легковесная, язык без костей. Молчал бы лучше, глядишь, сошел бы за философа. Отвяжись от меня.

Старинная больница Св. Антония на Треднидл-стрит, от которой торговал снадобьями Умбальд, размещалась в давно опустевшей церкви, превращенной в зал с колоннадой; и в нефе, и в проходах рядами стояли кровати. В одном конце зала была устроена часовня; трапезная и общая спальня священников располагались в надворных строениях. Жители ближних улиц прозвали заведение «приютом умирающих». Очень верное название, поскольку заботы о душе считались в больнице более важным делом, чем лечение недужного тела. Казна пополнялась главным образом многочисленными дарами от живых и немалыми суммами от усопших, но выручке от торговли индульгенциями здесь тоже были очень рады.

– Ежели ко мне подходит искренне кающийся человек и оплачивает свои прегрешения, я охотно их ему отпущу. Ибо дано мне такое право. – Продавец индульгенций победно помахал пергаментным листом, на котором сразу бросалась в глаза заглавная буква «Я», увитая виноградными лозами, по которым карабкались обезьянки. – Любой, кто раскошелится на семь шиллингов для лечебницы, в награду получит от меня индульгенцию на целых семьсот лет. Это право я получил от самого Папы Римского. – Скатав папскую буллу в трубочку, Умбальд осторожно уложил ее в сумку и вынул оттуда же кусочек кости: – Вот святые мощи, оставшиеся от одиннадцати тысяч кёльнских девственниц. [102]102
  По средневековой легенде св. Урсулу в паломничестве сопровождали одиннадцать тысяч девственниц; на обратном пути, близ Кёльна, все они были схвачены язычниками-гуннами и преданы огню.


[Закрыть]Омойте эту косточку в любом колодце, и вода в нем станет целительной.

Стоявшая рядом торговка пирожками перекрестилась, но Умбальд не обратил на нее ни малейшего внимания; старуха небось сроду тридцати пенсов в глаза не видела, а про шиллинги и говорить нечего.

– Ежели в вашей овце ли, корове ли вдруг заведется червь и скотина начнет пухнуть, напоите ее этой водою, она выздоровеет. Язвы да паршу как рукой снимает.

Несколько прохожих остановились поглазеть на чудесную косточку, но Умбальд сунул ее обратно в холщовую сумку – таким способом он рассчитывал собрать целую толпу любопытных.

Едва он начал новую зазывную речь, как приметил знакомца, – тот перешел улицу и свернул за угол. Умбольд сразу узнал Уильяма Эксмью, помощника настоятеля церкви Сент-Бартоломью, – еще бы, сколько раз монах бывал на празднованиях, которые устраивали лондонские больницы в дни своих святых покровителей. Торговец считал Эксмью личным врагом, потому что именно Эксмью ввел проверку подаяний, которые продавцы индульгенций собирали якобы для своих богоугодных заведений. Он же настоял на введении аккуратного учета собранных денег. И теперь Умбальд был обязан записывать имена всех покупателей индульгенций, тем самым лишаясь возможности прикарманить монетку-другую.

Эксмью остановился на углу Чипсайда. Он явно кого-то поджидал: вертел головой, вглядывался в оба конца улицы, беспрестанно закатывая и вновь опуская рукава рясы. Помощник настоятеля, судя по всему, пришел вовремя. Но глядите-ка, кто явился к нему на условленную встречу! Эмнот Халлинг! Умбальд прекрасно знал в лицо всех мало-мальски известных горожан, и ученого книжника, разумеется, тоже. Про Халлинга поговаривали, будто он занимается черной магией и обращает свое хитроумное искусство против Церкви. Зачем ему понадобилось встречаться с помощником настоятеля?

Умбальд приподнял шляпу в знак прощания с немногочисленными собравшимися зеваками и, пожелав им Господней милости и легкой смерти, неторопливо направился к перекрестку. Остановившись под Древом Кнута, он прислушался.

– Почему ты выбрал для встречи такое открытое место? – прошипел Эксмью, не дожидаясь обычного приветствия «С нами Бог!».

– Здесь никто не обратит на нас внимания, – ответил Эмнот Халлинг. – А мне нужно многое тебе сообщить.

– О чем?

– О некоем Томасе Гантере.

– О Гантере? – Эксмью удивился, снова услышав имя лекаря, но виду не подал и спросил с напускным безразличием: – Кто такой Гантер?

– Врачеватель из Баклерсбери. У меня была с ним дружеская беседа. Но ему известно всё.

И Эмнот Халлинг пересказал Уильяму Эксмью поразительный разговор с Гантером в харчевне, из которого следовало, что лекарь догадался о планах избранных. Вдобавок, припомнил Халлинг, Гантер мимоходом упомянул барристера Майлза Вавасура.

Его слова немало встревожили Эксмью, однако он снова сумел скрыть свои чувства.

– Этот лекаришка – просто болтун. Как моська, что пугает, да не кусает.

– В харчевне он толковал и про пять кругов.

– А ты, Эмнот Халлинг, держи язык за зубами и мотай на ус.

– Я ему ни слова не сказал. Однако ж он как-то прознал про поджог церкви Сент-Майкл-ле-Кверн, а ведь это дело еще только замышляется. Откуда у него эти сведения?

– Тише, тише, – стал успокаивать его Эксмью, сосредоточенно обдумывая услышанное. – Ты вникай в суть. Прикинь, что за намерения могут быть у этого Гантера. Неправое дело у него на уме.

– Что ты хочешь сказать?

– Он задумал нас погубить.

– Но мы же не погибнем.

– В высшем, духовном смысле – нет. Но труды наши на земле еще не завершены. Нужно положить конец его наветам. Положить предел злобе его.

– Со мной он всегда был очень мил.

– Это лишь для отвода глаз, Эмнот, уж поверь мне. Коли к нему в капкан попадешь, живым не уйдешь.

Халлинг с Эксмью двинулись по Чипсайду к скотному рынку. Следовать за ними по пятам продавец индульгенций не мог – они бы его заметили; он перешел на другую сторону Вуд-стрит, надеясь дослушать разговор.

– Тебе известно, Эмнот, что любой, кто станет нам мешать, будет проклят Богом?

– Богу незачем его проклинать, он и без того проклят. – Повисло неловкое молчание. – Так что же нам делать?

– Тебе пока ничего. У меня другое поручение для тебя.

– Касательно?..

– Я убежден, что Майлз Вавасур бросил тень на наше общество. Он меня очень беспокоит. Что-то он такое выискал в нашей святой вере. И теперь готов забиться в любую норку. Припадает к земле, словно умирающий жаворонок или перепуганная курица.

– Кто, Вавасур? Барристер?

– Да, он самый. Законник. У того, кому выпало родиться в гнезде болтунов, словесный поток не скудеет никогда. Ему лишь бы бормотать, лишь бы нашептывать. Эту глотку надо заткнуть. Унять его шепоток. Ты же человек ученый. Знаешь французский. Vous estes sa morte. [103]103
  Вы – его смерть ( старофр.).


[Закрыть]Обуздать коня мало. Нужно укротить его навсегда.

Эмнот понял намек:

– За кого мне теперь трястись от страха? За него или за себя?

– Ты же знаешь: для нас убить – значит обрести свободу. Мы намного выше закона. Мы – царство любви. Если любовь крепка, закон ей ни к чему.

Избранные твердо усвоили непреложный догмат: им позволено безнаказанно убивать, если им подсказывает чутье или настроение; тогда они преисполняются божественным дыханием всего сущего и становятся блаженными. Бог ежеминутно убивает свои творения. Но избранным запрещено убивать ради выгоды или со злым умыслом; следовательно, случай Майлза Вавасура можно толковать двояко.

– Ты, Эмнот, человек надежный, как скала. Известен тебе какой-нибудь редкий, тайный яд?

– Есть один способ…

– Используй его незамедлительно. Храни тебя Бог. – Эксмью нещадно поскреб ногтями предплечье. – Уповаю на Господа. А на тебя уповаю еще больше.

– Таково, стало быть, твое желание?

– Затяни на нем недоуздок, выпусти дух. Покончим с этим делом.

– Так я должен его умертвить?

– Пока мне сказать тебе больше нечего. С нами Бог. – Эксмью взглянул на небо. – Пошли. А то скоро вечер.

Кутаясь в плащи от налетевшего ветра, они зашагали по широкой улице в сторону собора.

Продавец индульгенций побрел по Вуд-стрит обратно и вновь запричитал:

– О, Иерусалим, Иерусалим! Где сострадание? Где кротость?

Но для Эмнота Халлинга и Уильяма Эксмью его нытье слилось с завыванием ветра.

Вернувшись в свою келью в Сент-Бартоломью, Эксмью тут же достал перо, пергаментный лист и в неверном свете сальной свечи поспешно нацарапал письмо, адресованное Томасу Гантеру, проживающему в Баклерсбери, под вывеской песта, возле церкви Сент-Стивен в Уолбруке. «Истинно надежный и любезный моему сердцу друг, душевно приветствую тебя, – начал он и далее предложил Гантеру встретиться с автором послания на рассвете в лесу близ Кентистона, – чтобы обсудить разные серьезные дела, касающиеся тебя, а также лондонских церквей, которым грозит сожжение. Один твой верный друг раскроет там тебе свои помышления о предприятии, имеющем отношение к твоим интересам и твоей безопасности. Сейчас больше писать не стану, но намереваюсь присовокупить еще несколько строк после нашей встречи, где представлю подлинные доказательства того, что хочу тебе сообщить. Храни тебя Иисус. Nota bene:Я выбрал для встречи кентистонский лес, ибо там мы можем не сомневаться, что ни одной живой души близ нас не будет. Встретимся, и ты меня узнаешь».

Эксмью подозвал посыльного, дал ему пенни за услугу и строго-настрого приказал говорить, что письмо он получил от совершенно незнакомого человека. Помощник настоятеля был доволен собой: капкан он поставил на славу.