Текст книги "Убийство Халланда"

Автор книги: Пиа Юль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

29

Тогда Шахрияр сказал брату своему Шахземану: «Хочу увидеть это своими глазами!»

«Тысяча и одна ночь»

Фундер сказал: успокойся и хорошенько подумай, Фундер не перепугался, как я, – я перевела дух и спрятала телефон. Домой со станции я ехала в сосредоточенном молчании, без песен, у меня было ощущение, будто я неживая, будто мое тело обложено ватой, в то время как рассудок говорил мне, что я не мертвая и не умираю, что Халланд умер и тот, кто отправил мне сообщение, не Халланд. Меня то всю обкладывало ватой, то бросало в жар. Когда бросало в жар, я делалась невесомой, словно меня и впрямь уже не было в живых. Потом начиналось удушье. Но я ехала. В сосредоточенном молчании, с таким чувством, что нахожусь на ничейной полосе и что меня не существует.

Как работал мой мозг? Не знаю. Я писала и издавала, с промежутком в несколько лет, сборники новелл, это то, чем я занималась. Как это у меня выходило? Уже трудно сказать. Я много читала, помногу гуляла, я часто оставалась одна, поскольку Халланд был в поездках. Иногда мы с ним ездили вместе, но не когда он работал. Я жила по большей части на его деньги, но не слишком об этом задумывалась. Даже теперь и то не задумывалась. Я сидела в машине на площади, не в силах подняться и идти в дом. В окнах у Брандта было темно. В моих – тоже. У меня вырвалось: «Ох!»

Я вынула из сумки мобильный. Проверила, затаив дыхание. От Халланда – ничего. Шесть пропущенных звонков от Фундера и одно эсэмэс. Ясно мыслящий Фундер писал: «Не выключай свой мобильный. Тут же звони нам, если абонент снова выйдет с тобой на связь». Абонент. Фундер такой правильный. И загорелый. Я позвонила Брандту. Никто не отвечал. У него темно, где же он? И где Гость? Эбби была в Англии. Халланд лежал на кладбище. Я выключила и убрала мобильный, достала из сумки конверт и ксерокопию и распахнула дверцу, чтобы зажегся свет. Мне достаточно было прочесть заглавие и пробежать глазами первую страницу давнишней новеллы. Чудесное схождение с колеи.Написано мной. Я вспомнила и без труда узнала. Говёха. Схождение с колеи. Все понятно. Это же обо мне.

У меня вырвалось: «Ох!»

Это уже восьмой раз. Наверное, хватит. Охать бесполезно. Помогать не помогает. Может, мне надо завести какое-нибудь животное. Может, надо переехать. Да, мне надо переехать. Нет, мне хочется домашнее животное, кошку. Серую. Нет, я вообще не люблю домашних животных. Мне нравится этот дом, почему я должна его бросать? Сейчас я пойду лягу на диван и буду смотреть телевизор. Не думайте, что я никогда не смотрю телевизор. Наконец-то мне можно будет снова его включить, начались будни, хорошо бы там шел детектив. Их шло несколько. Предсказуемость действовала благотворно. Убийство, не слишком зверское, после чего: следователь, не без личных проблем, но так или иначе – детали преступления, загадки, нестыковки, задачи, след, ложный след, раскрытие, развязка. В жизни так не бывает. Сначала я посмотрела один детектив, потом стала смотреть другой. Как только приближалась развязка и брезжила догадка, я теряла интерес. Увлекательно все, что запутанно, раскрытие же преступления оставляло меня равнодушной. В жизни так не бывает. Потеряв интерес, ибо все закруглялось, я обычно покидала гостиную, чтобы принести чего-нибудь поесть или сходить в туалет, а когда возвращалась, то, как правило, обнаруживалось: следователь в последнюю секунду успевал сообразить, что человек, которому он доверял и с которым делился информацией в процессе расследования, и есть преступник. Довольно быстро по ходу фильма кто-то попадал в опасность и совершалась еще пара-тройка убийств, прежде чем душегуб мог поведать о своей болезненной ревности или же о том, что он подвергался в детстве насилию. В реальной жизни так не бывает. Если отправная точка и была еще более или менее правдоподобной, то дальше все сходило на нет. Я лично ни в чем мало-мальски захватывающем не участвовала. И еще одно несоответствие: в телевизоре детектив был предсказуемым и куда более реальным, чем моя собственная жизнь, где все всегда казалось нереальным и непредсказуемым. Я подумала: а не составить ли для наглядности список? Быть может, мы тоже смогли бы собраться все вместе в библиотеке, под конец, когда Фундер завершит свою работу.

Не дожидаясь окончания фильма, я откинулась на диване с блокнотом на коленях и принялась покусывать ручку.

Халланд (умер)

Выстрел

Косули

Петер Ольсен (ружье)

Пернилла (квартира, переадресовка)

Стина (в лесу)

Брандт (исчез)

Это мне ничего не дало. Картина не складывалась. На обороте я написала:

Стирка

Продукты

Уборка

Проверить

Письма Комната у П

Я уже полулежала. Это напомнило моему телу о том раннем утре, когда я прилегла здесь и спала до тех самых пор, как застрелили Халланда. С непривычным чувством физического довольства я представляла себе, как прочту ему, что написала ночью. Я так давно ему не читала, не то что вначале. Бывало, я сидела на кухонном столе и читала вслух какую-нибудь новеллу, а он в это время готовил. Должно быть, его это занимало, помню, иногда он громко смеялся. Наконец-то у меня пошла книга – так нет же, ему надо было взять и умереть! Мною овладел гнев. Мой гнев был неправедным, но что еще хуже, у меня возникло желание отомстить. Не убийце – с этим ружейным стрелком все было слишком абстрактно. Я чувствовала, если мне и хочется кого-то убить, так это Халланда. Потому ли, что у него были тайны, или просто потому, что его смерть помешала мне дописать книгу? Меня в жизни часто охватывала жажда мести, однако мне никогда не удавалось утолить ее, как это однажды сделал мой дедушка. Выросши, я стала подозревать, что историю эту он у кого-то украл, ну а ребенком не могла ее наслушаться. Мой дедушка плохо вел себя в школе, и у него был учитель, который его бил. Дедушка отведал немало колотушек, тот его и руками бил, и порол розгами. Помощи дедушке ждать было не от кого, это ведь разрешалось, притом он был не самым податливым мальчиком. Будучи двадцати трех лет и успев превратиться в плечистого каменщика, он повстречал этого самого учителя на улице. Тот дружески с ним поздоровался – когда дедушка доходил до этого места, у меня у самой уже чесались руки. Учителю было невдомек, что он поступал дурно! И – надо же быть этаким болваном! – он пригласил дедушку к себе домой на чашку чая. Тут-то дедушка и задал ему хорошую трепку: отблагодарил за давешнее.

Я без конца упрашивала дедушку рассказать эту историю. Но ни разу не решилась спросить, как выглядел учитель, когда дедушка от него уходил.У него шла кровь? Он лежал на полу? Плакал? У него было что-нибудь сломано? Он умер? Это к истории отношения не имело. Шок – в этом-то и заключалась месть. Я видела перед собой испуганные глаза учителя, и только. Ну а кого я могла отколотить сейчас?

Мой взгляд упал на подоконник окна, обращенного в сад. Там лежал бинокль Халланда, на атласе птиц. Атлас был претолстый и изрядно потертый. В нем было много записей, маленькие значки обозначали, что эту вот птицу он видел – и где, даты, места, порой заметка о песне или движениях. Я наблюдала, как он делал заметки, слушала, как он рассказывал о той или иной птице, смотрела в нужном направлении, если он показывал. Постепенно я познакомилась с некоторыми пернатыми хищниками. Научилась отличать черноголовую чайку от крачки и знала, какой у крачки зимний наряд. Больше всего я слушала в самом начале. Взяв атлас с подоконника, я вернулась на диван, из атласа выпал листок. Почерк Халланда. Там стояло: Apus opus. Черный стриж проводит почти всю свою жизнь в полете. Пищу и материал для гнезда он добывает в воздухе; он может пить и купаться, не приземляясь, и нередко проводит ночь на крыле. Обыкновенно черный стриж прекращает полет, лишь когда выводит потомство. После того как птенцы покидают гнездо, бывает, что они прекращают полет не раньше, чем по прошествии трех лет, когда они возвращаются, чтобы самим строить гнезда. Я.

«Я»? Что это значит – «Я»? Прочтя эту короткую запись вслух, я подумала: звучит как стихи, это доставило мне радость и боль, только Халланд не был поэтом, и наверняка то, что там написано, просто соответствует истине. Но «Я»?

– Прекрати! – крикнула я. – Да прекрати же!

30

«Это только когда убираешься и вытираешь пыль, то пыль поднимается. А не трогать ее, она будет лежать себе как лежала».

Эдвард Мунк в передаче Рольфа Э. Стенерсена [38]38
  Рольф Э. Стенерсен (1899–1978) – норвежский финансист, писатель и коллекционер произведений искусства. Был другом и на протяжении многих лет советчиком художника Эдварда Мунка. Издал глубоко личную биографию последнего – «Эдвард Мунк. Гений крупным планом».


[Закрыть]

Наступил понедельник. О’кей. Значит, начались будни? Я, можно сказать, съездила на работу, я с ней не очень-то справилась, но все же это сдвиг.

Если это будни, то лучше заняться стиркой. Я загрузила машину. Теперь я могла выйти пройтись, сходить за продуктами, а по возвращении сесть за письменный стол. Вместо этого я сварила кофе и поднялась наверх. В комнате у Халланда так и лежал свернутый Мартин Герр, а на столешнице – переадресованные письма, которые я туда выложила. Они засели у меня в подкорке с того момента, как попали мне в руки; надорвав пальцем конверты, я повытаскивала содержимое, сбила листы в стопку и стала читать подряд, потом пересчитала их и просмотрела еще раз. Напоминания о неуплате. Все до единого. В одном было написано, что нам отключат телефон. Я спустилась вниз и сняла трубку: действительно, нет гудков. Что, уже?

Мне все известно. Быловсе про Халланда известно. Моя большая любовь. Ненавидела ли я его? По крайней мере, именно с этим чувством я пересекала площадь, рывками натягивая на себя свитер. Войдя в банк на главной улице, я не раздумывая прошла за стойку, к столу, за которым сидела Кирстен. Она встала мне навстречу и, мягко взяв под локоть, завела внутрь.

– Вы закрыли счет Халланда? Это правда, что все перекрывают, когда человек умирает? Я совершенно без денег, почему меня никто не предупредил?

Тшш, тшш. Она налила мне кофе и, склонив голову набок, спросила:

– Что случилось?

– Нам отключили телефон!

– Так быстро это не делается, – сказала она. – Дай мне личный номер Халланда. – И, посмотрев на экран, снова повернулась ко мне.

– Ну?

– Судя по всему, Халланд довольно давно уже отменил все платежи. А вы не могли с ним перенаправить их на твой счет?

– Это вряд ли имело бы смысл, на моем счету обычно негусто.

Я дала ей свой личный номер.

– Да, на текущем у тебя две тысячи семьсот. Но на депозите…

– Это для уплаты налогов…

– Там должно быть больше полумиллиона, правильно?

– Больше полумиллиона?

Она кивнула и щелкнула кнопкой.

– Откуда они взялись?

– От Халланда, – сказала она. – Месяц назад он перевел сюда крупную сумму, неужели ты не знала? Четыреста пятьдесят тысяч крон.

Неужели я не…Я поднялась со стула и отправилась восвояси.

«Если абонент снова выйдет с тобой на связь», – написал мне Фундер. Можно было с уверенностью сказать, что абонент сейчас вышел со мной на связь. Все эти деньги!

– Да что же это?! – крикнула я, оказавшись у себя в гостиной. «Ох» я уже не говорила – не помогало. Халланд не мог знать, что умрет. Он не собирался умирать. Я же его знала. Он боролся со своей болезнью, он хотел выжить. Но у него был некий план. Он что-то задумал и кое-что успел осуществить. Он перевез свои вещи. Перевел на мое имя целую кучу денег. Наверняка это незаконно, да и на что мне столько? A-а, очевидно, чтоб платить по счетам, но а с какой стати? Напрашивалась мысль, что он собирался меня оставить, и все равно это ничего не объясняло. Этот дом – его. Была ли тут замешана женщина? Умалишенная из лесу? Пернилла? Я пошла искать на своем письменном столе бумажку с ее телефоном, а потом долго сидела с трубкой у уха, прежде чем до меня дошло, что там нет гудка.

Что бы мне сперва подумать – тогда бы я взяла машину, но, по всей видимости, думать я была не способна. Я вскочила на велосипед и покатила в лес – против ветра, под моросящим дождем. Морось. Мелкий. Проливной. Серебряный. Золотой. Не приговаривай я, давя на педали, не знаю, как бы я туда добралась при встречном ветре. Тот, кто сажал эту живую изгородь, перемежая золотой дождь сиренями, заслуживал медали, если еще был жив. Но это вряд ли.

Стина была дома. Я присела перевести дух на ту самую скамью и обнаружила, что она играет на пианино лучше, чем большинство умалишенных, если только это играла она. Я слушала. Когда наступила тишина, я встала и поднялась на крыльцо – и узрела через дверное окошечко две ступни. Она что, стоит на голове? Я уже приготовилась постучать, но мне отказало мужество. Если у Халланда были планы сюда переехать, я не желала об этом ничего знать. Я тихонько ретировалась и, ведя велосипед за руль, побрела обратно. Дождь прекратился. Домой мне не хотелось. Не ласточки ли это на телефонном проводе? Уже прилетели ласточки? Похожи на черных стрижей… да нет, это они так сидят, рядком. Стало быть, Халланд – черный стриж, что никогда не приземлялся и вечно носился в воздухе? Стихи я разбирать не умела, я умела только их любить – но и в специальной литературе тоже не разбиралась. Самым разумным, наверное, было бы, не мудрствуя лукаво, просто читать то, что там написано. Обыкновенно черный стриж прекращает полет, лишь когда выводит потомство.Перед глазами у меня возник Халланд, танцующий в саду. «Иди сюда!» – крикнул он. А я к нему – вышла?

Подойдя к площади, я увидела на другом конце Бьёрна, который направлялся к своей машине. Он приветственно поднял руку. Я тоже. Но не стала ее опускать, а показала жестом, что он мне нужен. Он двинулся мне навстречу.

– Привет! – сказала я.

Вид у него был смущенный. Я вцепилась в руль.

– Что ты, собственно, слышал? Что именно сказал Халланд?

Он глубоко вздохнул. Призадумался.

– Меня убила моя жена.

– Нет, – возразила я. – Он ведь сказал не это. Он что, так и сказал?

Бьёрн наморщил лоб.

– Да вроде бы так.

– И вот это ты сообщил полиции?

– Ну а что же еще?

Я начала раздражаться.

– Как ты можешь утверждать то, чего не знаешь?

– Так ведь это когда уже было, – ответил он. – Словом, это то, что я тогда сказал.

Покачав головой, я повела велосипед к своим воротам. Он меня окликнул:

– Пойдем со мной ужинать в «Почтовый двор»?

– Я всегда там ужинаю по понедельникам, – сообщил он, когда мы стали спускаться под гору.

А я там не ужинала ни разу. Я вообще уже отвыкла делать обыкновенные вещи. Такие, как, например, спускаться под гору к «Почтовому двору».

Блюдом дня было старое доброе жаркое из свиной грудинки с корочкой, а к нему картошка и соус. В ожидании еды мы не разговаривали, а когда ее подали, я с жадностью на нее набросилась. Наконец я подняла глаза. Бьёрн показал на мою тарелку:

– Ты съела все дочиста!

Сам он срезал жир и оставил большую картофелину.

– Я была голодная, – сказала я и пошла в туалет.

Неужели опять вырвет? Я забыла посмотреть, остались ли еще после меня следы на Стининой лестнице. Я вмиг перенеслась туда: я стою на крыльце, лоб в холодном поту, как же я в ту ночь к ней попала? А велосипед? Ведь у нее нет машины. А через лес, кажется, проезжала машина? Однажды, правя какую-то мою рукопись, обеспокоенный редактор спросил меня письменно – Халланд повторял это потом в шутку по поводу и без повода: «А будут ли еще flashbacks?» [39]39
  Здесь – внезапно вторгающиеся в сознание яркие воспоминания о прошлом.


[Закрыть]Я не знала, что такое flashbacks, возможно, моя жизнь состояла уже из сплошных flashbacks, возможно, они случались чуть ли не каждую вторую секунду. К примеру: я захожу в общественный туалет, вот как сейчас. Читаю на бумагодержателе: TORK. [40]40
  TORK– торговая марка компании SCA Hygiene Products, специализирующейся на производстве профессиональных средств гигиены.


[Закрыть]И думаю о том, что в пятисотый раз уже сижу в общественном туалете и вспоминаю ласковое французское прозвище Торкиля Хансена. [41]41
  Торкиль Хансен (1927–1989) – датский писатель-документалист, много лет проведший во Франции.


[Закрыть] Mon Tork, [42]42
  Мой Торк (франц.).


[Закрыть]повторяла я про себя многократно. А еще я думала о том, что никогда никому не рассказывала про таблички, которые всегда висели в женских туалетах, а теперь исчезли. Некая остроумица, посетившая те же места, что и я, соскребла отдельные буквы, и таблички гласили: Не бросать в унитаз кадок и персов.Ничего нового в общественных туалетах меня не ждало. Только flashbacks.

Расскажу-ка я про эти таблички Бьёрну! А он уже ушел.

– Он расплатился, – крикнула Бетина. – Кофе будешь?

Я кивнула и села перед своей пустой тарелкой. На пристани было оживленно. С моего места мне была видна боковая дверь в старый пакгауз. Это мне о чем-то напомнило. О чем-то, чего не следовало забывать, а я забыла. Я – убила Халланда? Можно ли такое сказать? Он действительно так сказал? Ну не могла я его застрелить: я и по двери промажу, я же помню, как я пробовала в молодости получить охотничий билет.

– Так мы с ним ни о чем и не поговорили, – заключила я, когда Бетина поставила передо мной чашку.

– Приятно видеть, что ты стала выходить на люди, – сказала она. – Ну как ты?

Что это вдруг за короткость? Я пила здесь иногда кофе, однако же никогда не пускалась с ней в разговоры. Я чуть было не ответила: «хорошо»,но удержалась. Отчасти потому, что это была неправда, отчасти потому, что вдове так отвечать не пристало. Я ограничилась тем, что пожала плечами.

– Как я это понимаю! – сказала она.

Я ни разу не замечала, чтобы осторожность, с какой люди подбирали слова, как-то влияла на то, что между ними происходило. Одно-единственное слово не могло взять и изменить всё, не могло ударить как молния в чей-то мозг и навести на след убийцы, не могло ранить так больно, чтобы это возымело роковые последствия. Любовь не могла умереть из-за одного-единственного слова. За ним всегда следовало другое, которое усугубляло, или проясняло, или заглаживало, или сбивало с толку. Но даже и это слово не было решающим, во всяком случае не приводило к желанному результату. Временами у меня пропадало желание открывать рот. Молчание казалось самым простым и легким, вместе с тем я чувствовала себя обделенной и заточённой: я находилась в тесном пространстве, которое не было ни моим телом, ни моим мозгом, но чем-то гораздо меньшим. Моей матери было свойственно припоминать мне мои слова, причем в такой форме, что, узнавая их, я заранее отказывалась от попыток объяснить ей, что они поняты ею совершенно превратно. «Ну как же, ведь ты говорила, что его боишься!» – сказала она однажды про моего учителя. Она выпалила это чуть ли не с торжеством, не успев даже обтереть молочные усы салфеткой. Я знала, излагать эту историю еще раз, с уточнениями или на другой лад, бесполезно. Она извлекла из нее то, что хотела. И это только один пример. У меня с ней так всегда было, и с другими тоже. Да я и сама так делала, когда кто-нибудь мне что-то рассказывал.

Едва зайдя в дом, я позвонила Пернилле с мобильного. Вытащив из кармана бумажку с ее номером, я прислонилась спиной к входной двери, глядя на пиджак Халланда, который все еще висел в коридоре.

– Я уже тебе на это ответила, – сказала она, помолчав.

– Но он подал заявление о переезде!

– Ничего не понимаю.

– Почему ты никогда нас не навещала?

– Не знаю, наверно, в этом не было необходимости, раз он так часто бывал здесь. У тебя такой сердитый голос, но при чем тут я?

– Почему он должен был присутствовать при родах?

– Он сам предложил, своих детей у него ведь не было, может, ему просто-напросто захотелось это испытать? Увидеть рождение? Я обрадовалась, у меня же больше никого нет.

– Чушь собачья! – крикнула я и оборвала разговор.

Что теперь? Читать. Надо найти какую-то книгу. Вольф. Что-нибудь спокойное, медитационно-меланхолическое и красивое. Я улеглась на диван и открыла на 47-й странице. Об этом помолчим. Переживем все это снова в наших мыслях. [43]43
  Цитата из повести Кристы Вольф «Летний этюд» – в переводе М. Рудницкого.


[Закрыть]Мне сразу же полегчало, у меня перестали дрожать руки.

31

Пьеро, скажи что-нибудь!

Множество детей в Тиволи [44]44
  Тиволи – увеселительный парк в центре Копенгагена, основанный еще в 1843 г. Среди его старейших аттракционов – Театр пантомимы. Пьеро, белый клоун, персонаж комедии масок – неизменный участник представлений, которые бесплатно разыгрываются под открытым небом. Когда после занавеса дети кричат «Пьеро, скажи что-нибудь!», он по сложившейся традиции выходит и спрашивает, хорошо ли повеселилась публика.


[Закрыть]

Задним числом. Естественно, всегда знаешь, что следовало сказать. Но, ворвавшись к Ингер, я сперва не заметила, что у них тоже вырубилось электричество, ведь еще не совсем стемнело. Я двинулась на звук ее голоса. На кухне в подсвечнике горели четыре стеариновые свечи. Разглядев, что сидящий напротив Ингер мужчина – Брандт, я бросилась к нему, да, бросилась перед ним чуть ли не на колени, попыталась обнять его, обхватить руками, а он даже не привстал.

– Брандт! – воскликнула я.

И тотчас спохватилась, он же сказал недавно: «Теперь, когда Халланда нет, может, ты перестанешь называть меня Брандтом?»По-моему, он сказал это в машине. Но когда? Притом все ведь называли его Брандтом, включая Ингер.

Я не спрашивала: где ты пропадал? как поживаешь? что случилось?Я крикнула:

– Почему? Почему он должен был умереть? Это бессмысленно, ты помнишь, как он болел? – И разрыдалась.

Я рыдала, уткнувшись в его колени, и не сразу поняла, что он не реагирует. Ингер взяла меня за плечи, побуждая встать.

– Ты с ним поаккуратней. Он только что вернулся, он не в состоянии разговаривать. Иди сядь-ка вот сюда.

Мы сидели втроем при неровном свете, обратив друг к другу затененные лица. Я присмотрелась к Брандту: он был небрит и упорно отводил от меня глаза. Вот сейчас мне на ум пришли уместные вопросы, но едва я приготовилась их задать, как вспомнила, что выбежала из дома, не заперев дверь. Стеарин капал. Тянул сквозняк. Разве, войдя, я за собой не закрыла? А собственную входную дверь – закрыла? Меня подмывало пойти проверить.

– Когда ты вернулся? – спросила я. – Где ты был?

Он молчал, за него ответила Ингер:

– Он вернулся буквально только что, но не в состоянии говорить.

– Ты звонила в полицию?

Брандт повел головой.

– …этот мерзавец, – пробормотал он.

– Кто? – спросила я.

Он поднял руку и показал на меня.

Брандт уставился перед собой. Казалось, ему давалось с трудом каждое слово.

– Он же сказал тебе… чтоб ты пришла туда!

Я поглядела на Ингер:

–  Чтоя должна была? Куда «туда»?

Поглядела на Брандта:

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Ты бы не… ты не мог бы…

– Мерзавец! – повторил он.

– Кто?

– Я хочу домой! – сказал он.

Ингер встала и посмотрела в окно:

– Полгорода осталось без электричества. Я провожу тебя домой, когда его дадут.

– Я поэтому и пришла, – объяснила я. – Думала, нам выключили свет, из-за того, что мы не платили. По-моему, я даже за собой не закрыла. Я схожу проверю и тут же вернусь.

На самом деле мне хотелось к себе. Брандт вел себя странно и говорил непонятные вещи. Он проводил меня глазами.

– Я не понимаю, о чем ты! – сказала я.