Текст книги "Убийство Халланда"
Автор книги: Пиа Юль
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
26
Ранним утром я отправилась под зонтом на кладбище. Я очнулась от сна с головной болью и чем-то еще, что я определила как угрызения совести. Я не была на могиле Халланда с вечера пятницы. Неужели это из рук вон? У меня было такое чувство, что я его забросила, хотя самому ему, наверное, было безразлично. Оказалось, я вышла из дому ни свет ни заря, было сумрачно, прохладно, площадь еще не проснулась. Когда я вступила на кладбище, там было тише обычного. Зато тем громче отдавались мои шаги. Среди могил носились какие-то тени, я не испугалась, успела лишь подумать: привидения. Интересно, это были духи или туман? Могила Халланда по-прежнему была завалена цветами, кто-то в них явно рылся и некоторые отшвырнул в сторону, прямо на землю. Честно постояв посмотрев на могилу, я поняла: мне вовсе не обязательно так часто сюда приходить. Ведь он не здесь. Его отсутствия даже не замечалось, потому что при жизни это место было – не его. Выйдя из города, я спустилась к фьорду, прошлась вдоль берега, потом поднялась вверх по главной улице, пересекла площадь и вернулась домой.
Завидев меня, Ингер распахнула окно и, облокотившись о подоконник, пожелала доброго утра. Ей понравилось, что я побывала на кладбище.
– Там привидения… – сказала я.
На лице у нее появилось знакомое мне выражение, оно появлялось у людей, когда они думали, что я говорю всерьез.
– Там как будто бы носились привидения. Между прочим, в цветах кто-то рылся.
На ее лице отразилось облегчение.
– Должно быть, это косули. Их хотели в прошлом году застрелить, не помнишь? Он был жутко недоволен, Петер Ольсен, когда им не разрешили.
У нее вдруг остановились глаза. Мы переглянулись.
– Ага, – сказала я.
– Ага?
– Неужели же в этом городе никто не способен шевелить мозгами?
– Мне это пришло в голову только что.
– Как, ты говоришь, его зовут? Кто он такой?
– Он сидит в приходском совете, или раньше там сидел, сейчас, по-моему, уже нет.
– Так как его зовут?
– Петер Ольсен.
– У него есть охотничий билет?
– Вот уж чего не знаю.
– А у пастора?
– Да откуда же мне знать? – Придерживая халат у горла, она приготовилась захлопнуть окно. – Вполне возможно, кто-то и рассказал об этом полиции, мы же не знаем.
Эбби возилась на кухне, там пахло кофе, а еще… хлебом?
– Ты пекла хлеб? – ужаснулась я.
– А что такого? – сказала она. – Это же всего-навсего из готовой муки.
– Все равно! – ответила я, усаживаясь в угол.
– Ты ходила на прогулку?
– На кладбище.
– О! Послушай, мне очень жаль, что я ничего не сказала о… нем. Об этом.
– О чем?
– Ведь это же ужасно, что твой муж умер, то есть его убили. Мне следовало вчера что-нибудь об этом сказать, но я не знала что.
– Насколько я помню, ты кое-что сказала.
– Нет, я имею в виду – что-то хорошее.
– Ничего страшного. Я была не в себе и с похмелья, перед этим я повстречала умалишенную, от меня воняло мочой и рвотой, и я была уставшая. Ты могла говорить и делать что угодно, я радовалась уже одному тому, что наконец-то тебя увидела. Ты спала наверху?
Она отвернулась.
– Да ты краснеешь?
Шея точно покраснела.
– Я пришла поздно, поэтому я тихонечко поднялась наверх и нашла ту комнату. Там было постелено, я взяла и легла. Хочешь кофе?
Я хотела. Но сначала я должна была позвонить Фундеру.
– Может быть, Халланда и не убивали. По-моему, в него случайно попал верующий охотник или что-то в этом роде.
Она вскинула брови.
– Выпей-ка сперва кофе, – сказала она.
– Со вчерашнего дня ты как будто мне вместо матери. Ты не… – я хотела сказать «влюбилась», но почувствовала: если я это произнесу, то распл а чусь. – Я пойду позвоню. Я мигом!
Фундер, как выяснилось, далеко меня опередил. По его словам, то же самое я сообщила ему накануне, не зная, правда, о чем речь, но Петера Ольсена он пока не нашел.
– Я дам тебе знать, как только мы поговорим с ним, – пообещал он.
– Ну а зачем? – сказала я, приподнимая крышку компьютера. – Позвони, когда вы установите, кто это сделал.
– Ладно, – ответил он.
Ладно?
– Мы пытаемся связаться с женщиной, опубликовавшей извещение о смерти Халланда. Кто она такая, эта Пернилла?
– Она чокнутая. Я ее не знаю, но она знала сестру Халланда. Надо сказать, это чересчур – что она опубликовала извещение. Но что вам от нее нужно? С Петером Ольсеном она не знакома и, насколько мне известно, она живет в Копенгагене.
– Как ее фамилия? У тебя есть ее телефон?
– Я позвоню сразу же, как найду его, у меня нет его сейчас под рукой. Кстати, что насчет Брандта?
– Если он вернется домой, ты наверняка обнаружишь это раньше, чем я. – Судя по его тону, он был задет.
Я подождала, что он скажет дальше.
– Его машина стоит возле клиники, хотя обычно он ходит туда пешком. Его секретарше ничего не известно, в пятницу они ушли с работы в двенадцать в связи с похоронами, но ушли поврозь, а…
– …а в церкви его не было. Я особенно по сторонам не смотрела, мне было неудобно, но его там не было.
– Почему неудобно?
– Из-за этого извещения пришло так много народу.
В дверь позвонили, я услыхала, как Эбби разговаривает в коридоре с Гостем. Это не для него ли она, собственно, приготовила завтрак? Чуть подавшись вперед, я увидела, как она его обняла.
– Фундер?
– Да?
– Я нашла компьютер Халланда.
– А ну-ка повтори!
– Я…
– Неправда, быть такого не может, где?!
– Просто нашла, но теперь он вам, наверное, ни к чему, раз вы вышли на этого приходского охотника, если только Халланда по ошибке застрелил именно он.
– А вот это пусть тебя не беспокоит, я пришлю к тебе человека, который его заберет. И, разумеется, мы должны знать, откуда он у тебя взялся!
Я положила трубку.
– Ну, я пошел! – сказал при виде меня Гость.
– Если это из-за меня, то не уходи, – остановила я его. – Эбби испекла хлеб, и вообще.
– Его пора вынимать. – Она заторопилась на кухню. Она суетилась. Куда больше, чем вчера.
– Нет, мне надо на работу, – ответил он. – Я хотел лишь… сказать…
– До свиданья? – подсказала я. – Доброе утро? Спасибо за вчерашнее?
– Мама! – произнесла Эбби.
Они поглядели друг на друга, мимо меня. Еще немного, и меня саму бросит в краску.
– Мне нужно в туалет, – сказала я.
Мне туда было не нужно, я просто стала перед умывальником и посмотрелась в зеркало. Пустив воду, подставила под струю руку, убрала и снова подставила. Закрыла кран. Подождала. Петер Ольсен – что он за тип? И кто эта женщина в зеркале? У этой женщины умер муж. К этой женщине вернулась долгожданная дочь. А разница? Взгляд пустой, но в зеркале он всегда такой. Халланд брился не глядя на свое отражение, а знала ли я, в сущности, почему? Неужели тут никакой разницы – его нету, она вернулась; как же так – никакой разницы? Это неверно, что никакой разницы. У меня было ощущение, что в желудке металл, оно появилось после смерти Халланда. А еще была потребность смеяться, она появилась после прихода Эбби. Но мой взгляд в зеркале был, как всегда, пустым.
– Три-четыре-пять! Я иду искать! – объявила я.
– Он ушел! – крикнула она.
Мы опять уселись на кухне. Как на экзамене, подумалось мне вдруг – и сделалось неприятно. Но хлеб был вкусный, хотя не очень пропекся и обжигал рот, я молчала и ела его, с наслаждением. Искоса поглядывая на Эбби. Сразу видно, что это – она, непостижимо, как я могла не узнать ее, когда в зале сидело двадцать человек, а может, всего десять. Те же карие глаза, те же светлые волосы, правда сейчас они потемнели и были высоко забраны. Пухленькая, похожа на сестру Трольса, как и в детстве, но только и на меня похожа, я узнала в ней себя – и обрадовалась, и тут же смутилась, оттого что обрадовалась.
– Я их не открывала, – сказала она. – Но в той комнате на верхней полке стоят коробки… там написано «Эбби»…
– Да, – сказала я. – Можешь открыть, это для тебя.
– Что в них?
Я глубоко вдохнула.
– Разное, все, что я должна была тебе рассказать.
– Как это?
– Там куча записных книжек. Не дневников, я таковые не веду, но… понимаешь, мне казалось, я столько всего должна тебе рассказать. Ты подрастала, ты не хотела меня видеть, поэтому я стала писать тебе. Ну и… вот. Ну и…
– Извини, – сказала моя дочь, – но, по-моему, в этом есть некая патология.
Я смешалась. Тотчас же. До этого я никогда не задавалась вопросом, что это значит, как это будет воспринято, я видела перед собой Эбби, ребенка.
– Что ж, пожалуй, это и впрямь патология. И я до сих пор не вылечилась, то есть я имею в виду… Даже и не знаю… Не читай их, иначе нам обеим будет очень неловко. Тем более мы же друг друга не знаем, это написано тебе – какой ты была тогда.
– О чем ты, к примеру, хотела мне рассказать?
Я призадумалась.
– К примеру, я часто была уверена, что у меня эротическое переживание, а на самом деле я целовала дверь.
– Мама!
– Да-да. Я как-то ночевала вместе с друзьями… я была в переходном возрасте… вернее, уже под самый конец, мне было, по-моему, девятнадцать. Я лежала целовала парня, от которого была без ума, я думала, это его плечо.
– А это была дверь?
– Нет, это был мой спальный мешок. Из гладкого такого материала, как кожа на плече у молодого человека.
– Перестань!
– Я вообразила, что такое впоследствии рассказывают своим дочерям. Ну и записала это.
– Но их так много… – Она потерянно показала на потолок, и я сразу же почувствовала себя такой же потерянной. Кому охота все это читать? Никому, даже мне.
– Ты знаешь, кто такой Мартен Герр? – спросила я. – Он лежит свернутый наверху, в кабинете у Халланда. В этом доме нет ни одной стены, на которой уместился бы этот монстр.
– Что-что? – сказала Эбби.
– Мартен Герр оставил свою семью и родную деревню. Потом появился Арно дю Тиль, и выдал себя за Мартена Герра, и всех одурачил, в том числе и его жену. Быть может.
– О чем ты?
– Ты узнаешь меня? – спросила я.
– То есть как это?
– Ты узнаешь? Меня? Разговариваю ли я в точности как твоя мать, когда ты была маленькой? Стала ли я человечнее, или я по-прежнему чудовище, или же все наоборот, или кто я вообще такая, может быть, ты мне скажешь?
Она долго молчала.
– Ты немножко малахольная, – произнесла она.
– А ты влюблена, – сказала я. – Мне бы так.
27
Мой дедушка умер. Я не плакала. Эбби все еще была у меня, когда ей позвонила моя мать и сообщила об этом. Мне она не позвонила, но теперь я и так узнала. Если подумать, вероятно, она была на меня в претензии, потому что я не сказала ей, когда будут хоронить Халланда. Это было бы вполне в ее духе – попробовать отплатить мне за его похороны, сравняв счет. Эбби хотелось лететь вместе со мной, но меня это ничуть не растрогало. Я вовсе не жаждала видеть мать, а после того как я услышала дедушкин голос по телефону, я перестала тосковать по нему. Он был брюзгливым и злобным. Он был ласков ко мне, когда я была ребенком, а вообще он был брюзгливым и злобным, я об этом забыла и вспомнила, только услыхав, как за две минуты он пять раз назвал меня «моя девочка». Я прикинула, что практически у меня нет возможности присутствовать на похоронах. Они в понедельник, а в воскресенье во второй половине дня мне предстоит доклад в Ютландии, поэтому я тут же убедила себя, что в Рединг мне успеть будет сложно. Если уж я не смогла преодолеть себя и объяснить устроителю, что у меня умер муж, то тем более мне не хотелось отказывать ему под предлогом смерти дедушки. Проще всего туда поехать и сделать как мы договаривались, тогда отпадет необходимость посвящать постороннего человека в прозу моей жизни. Я действительно попала на обложку утренней газеты, правда заголовок гласил: писатель в горе. Это мог быть кто угодно, к тому же лучше всех на снимке получилась Пернилла. Эбби спросила, кто это. Я сказала лишь: «Неужели ты читаешь такие газеты?»
Я передала Фундеру ноутбук Халланда, однако не стала им говорить про ту комнату. Оно и не понадобилось, в полиции они свое дело знают. В среду утром позвонила Пернилла и сказала, что они там и хотят осмотреть комнату Халланда. «Ну так впусти их, – сказала я, – у них есть свой ключ».
Какое освобождение – сесть в поезд и уехать, мне только и нужно было что подхватить сумку, которую, как научил меня Халланд, я всегда держала наготове для подобных поездок; в поезде я вынула и поставила на зарядку мобильный и стала решать газетный кроссворд, стараясь поменьше думать.
БОЛЬ – РЕЗЬ, ВСКРИК – АХ, НИЗИНА – ДОЛ, ПОПОЛАМ – ПОРОВНУ, САМЕЦ – КОБЕЛЬ.
Пришло эсэмэс от моего редактора, одного из немногих, у кого был мой мобильный номер. Он не смог дозвониться до меня по обычному телефону, не позвоню ли я ему. Сообщение было отправлено в тот день, когда умер Халланд. Я его стерла.
Хотя я видела устроителя первый раз в жизни, я прочла в его лице и странных отрывистых жестах, что он великолепно знает, что моего мужа застрелили и успели похоронить. Но сказать он ничего не сказал, и, пока он вез меня от станции в новую библиотеку, я размышляла над тем, стоит ли мне оскорбиться его плохим воспитанием. Разве ему не полагалось сказать, что он сожалеет, или соболезнует, на худой конец, что он читал об этой ужасной истории в газете или слышал по радио. Не то чтобы я была серьезно возмущена. Заговори он об этом, я не знала бы, куда деваться.
– Я слежу за твоим творчеством с самого начала! Я добивался, чтобы ты была у нас писателем месяца, и добился-таки! – объявил он и трижды быстро смигнул.
– Спасибо, – неуверенно ответила я.
– Ты решила уже, что будешь читать?
– Еще не окончательно, обычно я смотрю сперва, что за публика.
– Да, любопытно, сколько придет народу, в такой чудесный солнечный день многие, наверное, предпочтут провести время в своем саду, – сказал он. – Я подумал, не прочтешь ли ты что-нибудь по просьбе слушателей?
– Почему бы и нет, – ответила я.
– Возможно, тебе покажется, что это не совсем то, это новелла, которую десять лет назад опубликовали в журнале. Ты не включала ее в свои книги, так что, может быть, это не совсем то, но я считаю, она фантастическая, я захватил с собой копию на тот случай, если ты согласишься ее прочесть.
– Как интересно, – сказала я.
Когда он распахнул передо мной дверь в библиотеку, я обратила внимание, что на ней висел большой плакат – анонс другого мероприятия, состоявшегося три дня назад. Он проследил за моим взглядом:
– Да, это был один из вечеров в самой библиотеке, а мы – маленькое объединение, мы снимаем помещение у них в подвале.
Вообще-то это было красивое здание, наполненное ярким солнечным светом. Он за нами запер, тогда я показала на дверь:
– А как, спрашивается, попадут сюда люди?
– A-а! Это потому, что библиотека сегодня закрыта! Но я пошлю наверх Бирту подежурить у входа, она, должно быть, готовит внизу кофе.
До чего мне все это было знакомо! Он провел меня в небольшой кабинет, где я села в глубокое кресло и стала ждать. Я слышала, как они обсуждают, много ли соберется народу и сколько нужно сварить кофе. Вошла Бирта и, поздоровавшись, дала мне толстый конверт и бланк, который мне нужно было заполнить.
– Лучше уж разделаться с этим сразу, – сказала она, – чтоб ты успела потом на обратный поезд.
– А ты разве не должна дежурить у входа? – спросила я.
– Да, но теперь там стоит другой! И уже пришли двое.
Я могла проделать все это с закрытыми глазами. Вошел устроитель и вручил мне ксерокопию моей старой новеллы. Отложив ее в сторону, я заполнила бланк с указанием личного номера и адреса и заглянула в конверт. Там лежал мой гонорар, что приятно, наличными. Это вернуло меня к действительности. Я положила бланк на стол, а ксерокопию и конверт в сумку и встала. В коридоре я наткнулась на устроителя, он вздрогнул.
– Не понимаю, – произнес он. – Обыкновенно приходит никак не меньше двадцати пяти.
– Я на несколько минут выйду на свежий воздух, – сказала я.
– A-а, покурить? – подмигнул он.
– Нет, подышать воздухом.
Он показал на стеклянную дверь в конце коридора:
– Можешь выйти здесь, только поставь на собачку, чтоб войти обратно.
После того как дверь за мной захлопнулась, я поднялась вверх по лестнице и вышла наружу с задней стороны здания. Там были лужайка, скульптура и тень. И посыпанная гравием тропинка, которая вела дальше, похоже, что в парк.
Туда я и припустила мелкой рысцой, оглядываясь, точно преступница; я бежала все быстрей и быстрей, мимо скамеек со старыми дамами, мимо детской площадки, мимо фонтана, я почти в центре, вот-вот – и я найду пешеходную улицу, она где-то здесь.
Неторопливо, как туристка, брела я по пешеходной улице, где все магазины, всё было закрыто, кроме пиццерии с выставленными на тротуар столиками. Я спросила, как пройти на вокзал, и пожалела – я сказала «вокзал», при звуках этого слова у людей, по-моему, всегда делается странное выражение лица, – надо говорить «станция», однако дорогу мне показали. Я проголодалась, но мне хотелось поскорее домой. Ждать оставалось всего четверть часа, я прошла через туннель на перрон и стала на солнце. Я ощущала себя совершенно свободной, это было выше, чем чувство облечения после хорошо выполненной работы, ибо последнее всегда сопровождалось переживаниями по поводу того, что могло выйти и лучше. Сейчас же я ощущала лишь пустоту и легкость и была на пути домой. Зазвонил мобильный, я сунула руку в сумку.
Получено одно сообщение. Я нажала «Просмотр». Оно было от Халланда.
28
«Фундер! Фундер, Фундер, Фундер», – бормотала я оторопело, нажимая не на те кнопки. Что в этом эсэмэс, почему оно вдруг пропало? Показался поезд, я нерешительно засеменила ему навстречу, смутно соображая, что надо вызвать полицию, – но где же я их найду? Сев в поезд, я отыскала место у окна, кинула туда куртку и вышла с мобильным в тамбур. Позвонить Фундеру я никак не могла, его номер остался у меня дома, набрать «112» – тоже, ведь не произошло ничего экстренного. Что в этом сообщении? Я попробовала успокоиться и действовать продуманно, открыла список входящих, там было только одно, все верно, оно от Халланда. Я нажала на него. Там стояло: Где ты?
– Нет, нет, нет, нет, – замотала я головой. – Не смешно, не смешно!
Мимо проходили несколько солдат, один спросил:
– Что-нибудь случилось?
У него был такой дружеский голос, что я не выдержала.
– Да, – сказала я. – То есть нет.
Он остановился, посмотрел на меня. Я потрясла головой.
– Все о’кей, – сказала я. И когда они пошли дальше, повторила: – О’кей, о’кей.
Подошла контролерша, попросила меня предъявить билет, я стала копаться в сумке и в кошельке, не выпуская из рук мобильного.
– Может быть такое, что нет сигнала? Я не могу позвонить!
– Это временно, – сказала она, – на этом отрезке всегда проблемы.
– Да что же это! – воскликнула я.
– Что-нибудь случилось?
Я прикусила себе язык, нечаянно, этого мне только и не хватало. Покачав головой, я уставилась в сумку, пряча лицо. Я почувствовала во рту вкус крови.
На моем сиденье лежала брошенная куртка, место у прохода занимал какой-то мужчина, читавший толстый детектив, он степенно поднялся, я протиснулась мимо с таким видом, как будто у меня неотложное дело. Напротив, по другую сторону столика, сидели две женщины, с которыми мы кое-как переплели ноги. Я достала газету. На пути сюда я решала кроссворд, а сейчас стала читать, с мобильным в руках. У нас по-прежнему все то же бездарное всевластное правительство. В Африке по-прежнему ведется несколько забытых войн. Но война против терроризма не забыта. Все должно быть под наблюдением, все должно стать явным, скоро уже не останется никаких тайн. До этого я не следила за тем, как газеты преподносят мою историю; я долго всматривалась в фотографию Халланда, прежде чем действительно его узнала. То и дело я поглядывала на мобильный: вдруг поступит сигнал. Он молчал как мертвый. Я прочла о Петере Ольсене, полиция с ним уже говорила, получается, Халланда все-таки застрелил не он, у него алиби, в то утро он находился у своей сестры в Кальвехэве, он у нее ночевал. Домой вернулся после утреннего кофе, в девять, к тому времени Халланд был уже мертв. Теперь полиция отправила его штуцер на экспертизу. Я посмотрела в окно. Солнце еще сияло, но свет был какой-то странный, может, стекло тонированное. Среди желтизны такое множество маков, прямо целое поле. В моем детстве маки были повсюду, в поле, на стройках, потом их нигде не стало, годами не было, а вот сейчас они появились вновь. Мы остановились. Пассажиры забеспокоились, начали переглядываться, раздраженно вздергивать брови, вздыхать.
– Мы опаздываем? – спросила я своего соседа.
– Только что сообщили, что мы скоро поедем, – ответил он.
Я в очередной раз бросила взгляд на мобильный. Набрала справочную – связи не было. Меня внезапно обдало жаром, с головы до пят, – с чего бы это? Я заерзала.
– Ты хочешь выйти? – спросил он.
Качнув головой, я глотнула воздуха, закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать.
– Такое же было зимой, когда я последний раз ездил поездом, – сказал он. – Мы стояли битых два часа. Черт-те что! Ведь они не могут ни окна открыть, ни даже двери, и духота становится нестерпимой.
Не могут открыть двери? Меня опять окатило жаром. Я словно бы разучилась дышать – неужели это можно забыть? Я все-таки надумала выйти. По-моему, я произнесла это вслух, только он не расслышал. У кого мобильный Халланда? Я бы ответила на это эсэмэс, как если бы Халланд существовал, я подыграла бы. Тут затрещало радио: мы задерживаемся на неопределенное время, они не могут выявить неисправность. Мой сосед посмотрел на часы:
– Ну вот, теперь автобус уйдет без меня.
Судорожно глотнув, я крепко сжала мобильный.
– А я должна позвонить, – проговорила я шепотом, с пересохшим ртом.
– Зимой мы просто стояли и никто ничего нам не объявлял, а потом отключили свет, и под конец наступила кромешная тьма, а потом нам пришлось идти по шпалам до самого Вайле.
– Значит, они все-таки смогли открыть двери, – сказала я, облегченно переводя дух, главное сейчас – не прекращать разговор.
– Да, но к этому прибегают лишь в крайнем случае, ведь выпускать людей на рельсы смертельно опасно.
Я прислонилась щекой к окну и накоротке насладилась прохладой, прижалась к стеклу лицом, расплющила о него губы – попробовать на вкус губами? Вкус был – металла. Мягкий-премягкий, темный.
Мягкий, темный.
Мягкий, темный? Нельзя, чтобы это звучало маняще, мне же страшно, по-настоящему страшно. Я училась уживаться со своим телом с момента рождения и всегда полагала, что это приходится делать всем остальным, с большим или меньшим успехом; все же ты с ним знакомишься, бывает даже, не без некоего мимолетного удовольствия. Я переживала разное. Но вот этобыло для меня внове. Наверное, мне никогда раньше не доводилось испытывать страх. Хотя нет. Когда Халланд лежал на площади. Конечно же, я испугалась, только я этого не сознавала, и казаться мне тоже ничего не казалось, я же не знала, что произошло. Ну а здесь, в поезде, мое тело заговорило помимо меня. Параноидальный зуд меж лопаток на купальном мостике в сравнении с этим – ничто. Однако же и это было – ничто. Я упала в обморок. Нет. По-моему, это называется blackout. Я отключилась на одну или десять секунд, а может, на дольше. Я сидела, привалясь к соседу, он легонько меня потряхивал, его щетинистые усы кололись.
– Я хочу наружу, – сказала я.
– Туда нельзя, – ответил он.
– Но если я хочу, – повторила я. – И мне сейчас необходимо позвонить, это срочно.
– У тебя клаустрофобия, – сказал он, – я знаю, что это такое, мне и самому что-то не хватает воздуха.
– Я хочу наружу!
Сев прямо, я осторожно повернула голову и попыталась встать – он не поднялся, я стала было перелезать через его ноги, но он перехватил меня.
– Отпусти! – сказала я.
На нас, ясное дело, глазели, мне захотелось сесть обратно на свое место, и помалкивать, и беспокоиться насчет поездки, как все нормальные люди, но уже было поздно.
Тут поезд дернулся и пошел. Я ударилась подбородком о голову соседа, изо рта у него пахло яйцами, я выпрямилась – и рухнула в проход. В тот же миг у меня засигналил мобильный. Я открыла сообщение прямо на полу. Оно было от Халланда. Там стояло то же самое: Где ты?Я принялась звонить ему. Я сидела на полу и ловила ртом воздух, как после длинной пробежки. Слушала гудки и видела его перед собой: в машине, а может, у Перниллы, на узкой постели – лежит смотрит на плакат с Мартеном Герром, висящий перед ним как алтарный образ, дома в гостиной, с биноклем возле окна. Он не отвечал.
