Текст книги "Убийство Халланда"
Автор книги: Пиа Юль
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Пиа Юль
Убийство Халланда
Пускай соединятся сердца, что врозь томятся, и радость обретут!
Старинная шведская песня
1
Накануне вечером мы сидели в гостиной. Я пила кофе, он – пиво. Мы смотрели детектив.
– Хотела бы я быть такой, как она, – сказала я про следователя. Единственная зрелая женщина из виденных мною по телевизору.
– Но ты не такая, – произнес он.
Я повернула голову, взглянула на него. Женские лица катастрофически изменяются. Мужчины приобретают солидность, вес.
– Ты приобрел вес, – заметила я.
Он повернул голову, взглянул на меня.
– Вес? – переспросил он испуганно.
– Ха-ха-ха.
– Я уеду в семь, – сказал он и выключил телевизор.
– Пойду попишу. – Я обняла его за шею и крепко-крепко к нему прижалась, мы поцеловались, я потерлась щекой о его щетину. – Я недолго.
Войдя к себе в кабинет, я обо что-то споткнулась, осторожно прошаркала к столу, зажгла лампу. Компьютер дремал. На столе стоял стакан с тепловатой водой, отпив глоток, я включила проигрыватель, взяла с полки и вставила первый попавшийся диск. Не разглядев в темноте какой. На всю комнату грянуло Im wunderschönen Monat Mai. [1]1
«В сиянье теплых майских дней» (нем.) – из вокального цикла Роберта Шумана «Любовь поэта» на стихи Гейне. (Здесь и далее примечания переводчика.)
[Закрыть]Я сразу же выключила. Я могу слушать это только на полную громкость, но в такую поздноту мою радость никто бы не разделил.
Разбудив компьютер, я взялась было за книгу – и отложила. Щелкнув мышкой, открыла документ, он не был даже открыт, я внесла последнюю правку два дня назад, да и то прошлась лишь по запятым. Вообще-то я могла пойти лечь. Может быть, он еще не уснул. Было зябко, я подобрала с пола свитер, натянула его через голову и стала читать. А потом – писать.
Со мной такое случалось редко, я позабыла, что уже ночь, я увлеклась собственной рукописью. Оторвалась от нее несколько часов спустя – и едва разогнула спину. Небо серело, фьорд сделался совершенно невероятного цвета, я поднялась и распахнула окно. На коньке садовой беседки сидел свистел черный дрозд. Было чудеснейшее весеннее утро, но если не спать ночь и все тело у тебя одеревенело, а голова забита до отказа и одновременно абсолютно пустая, то все не по тебе и не так.
Я попробовала, что на меня совсем не похоже, вообразить, как можно было бы описать фьорд, каким он был прямо сейчас. Солнце только-только всходило, и каждое мгновенье вода меняла свой цвет.
Мне не хотелось будить Халланда, ему скоро вставать. Сходив в туалет, я плюхнулась на диван в гостиной и укрылась пледом. Проснувшись, я поняла, что проснулась от звука – но какого? Во мне отдавался некий громкий звук. Сев на диване, я запустила руки в волосы – киношным жестом; придя в себя, стянула плед вокруг колен. Испугалась ли я? Этого бы я утверждать не стала, это прозвучало бы абсурдно – и пророчески, но как бы то ни было, помню легкий страх, беспокойство: что-то не так. А может, я услышала, как хлопнула дверь? Когда уходил Халланд?
По дороге в ванную заглянула в спальню – постель пустая. Значит, уехал.
Под душем я сообразила, что видела в коридоре его пиджак и папку. Значит, все-таки не уехал. Я закрыла воду и позвала его. Он не ответил – вот тут я действительно забеспокоилась. Вытерлась и, оборачиваясь на ходу полотенцем, пошла в коридор. За матовым окошком входной двери маячил чей-то силуэт, я подумала, вдруг это он, и уже приготовилась отпереть, как раздался звонок.
– Минутку! – крикнула я и побежала в спальню.
Сдернула полотенце, накинула халат Халланда и, торопливо завязывая пояс, пошла открывать. За дверью стоял растерянный мужчина.
– Именем закона! – произнес он, и голос его пресекся. Он воздел руку: – Время семь сорок семь, и ты [2]2
У датчан давно уже стало нормой обращение на «ты» – независимо от возраста, степени знакомства, социального происхождения и т. д.
[Закрыть]задержана… Ох! – Он даже задохнулся.
Я не верила своим ушам. Теперь я его узнала. Я не была с ним знакома, но я его узнала, он приезжал каждое утро и парковался наискось от нас, возле полицейского участка. Однажды я ходила туда менять паспорт, но это и все. Я не знала, секретарь он или полицейский, я об этом никогда не задумывалась, а сейчас тем более. Я не рассмеялась, потому что это никак не походило на шутку, у него был совершенно обалделый и перепуганный вид. Он начал сначала:
– Ты жена Халланда Рое?
– Да, – сказала я.
– Ты задержана. Ты арестована за убийство Халланда…
Он согнулся пополам, он и впрямь жутко запыхался.
Я шагнула мимо него, на холодные булыжники, и поглядела по сторонам. На другом конце площади толпился народ. Вдалеке завывала полицейская сирена.
– Что случилось? – спросила я.
Из соседнего дома на каменное крыльцо вышла Ингер.
– Бьёрн, что случилось? – спросила она у него.
– Халланда Рое застрелили! – сказал он, прерывисто дыша, и показал на площадь. А потом на меня: – Это она…
Я побежала.
– Остановите ее! – заорал он и бросился за мной следом.
Идиот. Я же побежала туда посмотреть, а не убегала. Бредовым было не то, что он утверждал, будто я кого-то застрелила, а то, что якобы застрелили Халланда. Я не могла в это поверить, пока не увидела своими глазами.
«Если ты уйдешь, – предупредил мой муж десять лет назад, – ты никогда больше не увидишь Эбби». – «Не тебе решать!» – ответила я пронзительным голосом. И даже удивилась, до чего он пронзительный. Эбби было тогда четырнадцать, она могла и сама сделать выбор. Могла – и сделала. Или он знал ее лучше, чем я, что вполне вероятно, или же он на нее повлиял, что тоже вполне вероятно. С тех пор я видела ее считанные разы, в последний раз давно очень. Она упрямая. У меня остался маленький альбом с ее фотографиями, я его залистала.
Однако я знала: сентиментальничать без толку. Она меня презирала, и сама я тоже себя презирала, когда над этим раздумывала, поэтому раздумывала я над этим крайне редко. Между прочим, я почти перестала пить вскоре после того, как от них переехала, во всяком случае напиваться. Ведь когда я сидела обливалась пьяными слезами из-за Эбби, сквозь винные пары я ощущала неудовольствие Халланда, неудовольствие тем, что я думаю уже не только о нем, единственном, а постоянно вспоминаю свою дочь. И тогда я приняла решение: с меня хватит одного стакана пива, одного бокала вина. Он против этого не возражал, лишь бы я была всецело поглощена им, а так оно и было. Ему не требовалось произносить это вслух, я улавливала малейшие сигналы. К тому же, не будь я всецело поглощена им, все бы оказалось напрасно. Совершенно напрасно.
Я оцепенела. Я стояла чуть поодаль и смотрела на грузное тело Халланда, его лицо на фоне булыжников, один глаз был полуоткрыт, на крупный рот с узкими губами, зачесанные назад седые волосы, черный галстук, белую рубашку с кровавым пятном. Солидность.
Эбби, подумала я.
Булыжники блестели, они были мокрые, рассветало. Обычно пустынная, площадь теперь кишела людьми, на плетях, вьющихся по желтым и беленым стенам, уже расцветали розы.
Кто-то сказал: «Это ее муж», раздвинувшись, мне освободили проход, но увиденного с меня было достаточно. Я чувствовала на себе пристальные взгляды. Нечто в глубине сознания предлагало мне упасть на его тело и зарыдать в голос, но все было очень смутно и нереально и не прояснилось бы оттого, что я бы ударилась в театральщину. Я попятилась – и в конце концов повернула обратно к дому, ноги были как лед. Входная дверь все еще была настежь, едва я взялась за ручку, как меня стало трясти. Захлопнув за собой дверь, я осела на пол в прихожей и, скорчившись, разрыдалась. Но в мыслях у меня было не «Халланд, о, Халланд!», а опять, как только что на площади: «Эбби! Я позвоню Эбби!»
2
Я прекрасно слышала, что по ту сторону двери царит суматоха, но меня это как-то не трогало. Поднявшись с пола, я направилась к телефону, который стоял у меня на письменном столе. Номер моей матери был занесен в память, хотя я звонила ей крайне редко. Зато я была предупреждена, когда звонила она, что бывало столь же редко. Она удивилась, отчасти и потому, что я разбудила ее в такую рань. И тут же спросила:
– Что-нибудь случилось?
Я запнулась. И не стала отвечать на ее вопрос.
– Мама! – сказала я. – Ты должна дать мне телефон Эбби. Мне нужно с ней поговорить, это очень важно!
– Конечно важно, – сказала она. – Причем с тех самых пор, как ты бросила ее на произвол судьбы. Но почему именно сейчас и посреди ночи?
– Никакое не посреди ночи! Я давно уже на ногах! Так ты дашь мне ее номер?
Она была все еще в постели, до меня доносилось шуршание перин.
– Это нежелательно, – сказала она. – Но я обещаю, что позвоню ей, когда окончательно открою глаза, и все передам. Может, она тебе и позвонит!
– Да не будет она мне звонить! – возразила я в отчаянии.
– Теперь вот что… – Судя по голосу, она начала просыпаться. – Я уже с неделю собираюсь тебе позвонить, потому что с тобой хочет поговорить кто-то другой.
– Кто?
– Дедушка.
– Дедушка хочет со мной поговорить? – У меня забилось сердце, стук его отдавался в ушах. – Почему? Я хотела сказать: почему же он тогда не позвонил?
– Он хочет, чтоб ты его навестила.
– Да? Почему же ты сразу не сказала, а ждала целую неделю? Это же важно!
– Ты думаешь поехать навестить его? – спросила она.
– Ну конечно! А как, по-твоему? Я не видела его много лет, конечно же я хочу его навестить. А почему он вдруг захотел со мной поговорить?
– Он болен.
Она замолчала. Я тоже.
– Ты меня слушаешь? – спросила она.
– Да, – ответила я. – Скажи, он очень болен?
– Он лежит в больнице в Рединге, он скоро умрет.
– Как – умрет? – Я возвысила голос и часто задышала, и тут позвонили в дверь.
– К тебе гости, – сказала мать.
– Нет, – ответила я.
– Я же слышу, звонят в дверь.
– Да. Я тебе скоро перезвоню. – Я положила трубку.
Дедушка. Я сидела, уставясь на телефон и письменный стол. Потом открыла крышку компьютера и уже собралась его включить, как в дверь опять позвонили.
На пороге стоял высокий темноволосый мужчина, он сказал, что он из полиции. Из-за его спины появился еще один, постарше, они печально мне покивали. Они хотели бы войти.
– Я еще даже не оделась, – сказала я, не трогаясь с места. – И не позавтракала.
– Давай я сварю тебе кофе, пока ты оденешься? – предложил высокий. – Или чай. Будешь чай?
Я показала на дверь, ведущую из гостиной в кухню, а сама пошла и закрылась в спальне. Убрав с кровати мокрое полотенце, я присела на краешке, поглядела на телефон, который висел на стене, и нажала «5», «быстрый» номер матери.
– Как, уже? – отозвалась она.
– Что с дедушкой? – спросила я.
– Ну-у… ему девяносто шесть, у него рак желудка, он очень плох, но хочет тебя повидать.
– Почему ты не сообщила сразу? Не позвони я тебе сегодня, ты бы мне так ничего и не сказала?
– Кто это к тебе приходил? – поинтересовалась она.
– Мама, он что, вот-вотумрет? Я успею? А ты сама у него была?
– Я считаю, тебе надо поторопиться.
– Ему можно позвонить, как ты думаешь?
– Понятия не имею. Так ты поедешь?
– Нет. Да. Не знаю. Тут кое-что случилось. Ты уже звонила Эбби?
– Я еще не оделась! Я позвоню ей, но только позже! Позже!А что случилось?
Я поймала в зеркале свое отражение. Я буквально утонула в сером халате Халланда, волосы еще не высохли и в беспорядке. Взгляд отчужденный. На стене у моего изголовья висели две маленькие фотографии в черных рамках. Неожиданный след моего присутствия в этом доме. Ведь по-настоящему я существовала лишь у себя в кабинете. На этих двух фотографиях – дедушка с Эбби. Когда я ее оставила, ей было четырнадцать, здесь ей семь, беззубая и задумчивая, ветер треплет выгоревшие на солнце волосы. Он сидит в шезлонге, на нем соломенная шляпа.
– Дедушка! – проговорила я. – Во всяком случае, я должна ему позвонить! – Я заплакала.
– Почему ты не можешь его навестить? – спросила мать.
– Халланд умер, – сказала я и быстро повесила трубку.
Порывшись в ворохе валявшейся на стуле одежды, я выудила брюки и свитер. В дверь постучали.
– Войдите! – сказала я и провела щеткой по волосам.
В комнату заглянул высокий. И спросил:
– В доме еще кто-нибудь есть?
– Нет! Я разговаривала по телефону.
– С кем?
– Не твое собачье дело! – сказала я. – С моей матерью. – Голос у меня оборвался. – Извини! Просто… просто я… – Тут я не выдержала и поспешно закрыла лицо руками. Нельзя, чтобы он меня такой видел – посторонний же. – Извини, но мой…
– Пойдем, выпьешь кофе, – сказал он.
Я проследовала за ним в собственную гостиную, которая теперь выглядела чужой. Не переставая плакать, я подняла с дивана и принялась складывать плед. Зазвонил телефон.
– Пускай, – сказала я. – Это моя мать. Я с ней только что говорила, она сообщила, что дедушка при смерти, я не… – Я разрыдалась и вынуждена была сесть. – Я не видела его много лет, а сейчас он при смерти!
Они переглянулись, перевели глаза на меня – и снова переглянулись. Я встала, сходила на кухню за бумажным полотенцем и высморкалась.
– Ты понимаешь, почему мы здесь? – просил тот, что постарше.
Я не ответила, лишь тихо кивнула.
– Я была там и видела его, – произнесла я.
– Халланд Рое застрелен. Убит. Ты Бесс?
Я кивнула.
– Стало быть, его жена?
– Мы не женаты, – ответила я, озираясь по сторонам. – Но мы здесь прожили десять лет. Это дом Халланда. Вы все-таки намерены арестовать меня?
– Арестовать?
– Сюда приходил один человек… по имени Бьёрн. Он сказал, что я застрелила Халланда.
– Это так?
Я не ответила. Я опять расплакалась, не зная толком, что оплакиваю. Дедушку, и Халланда, и Эбби, одновременно. Свою целенаправленную энергию, граничившую с безумием. Мне казалось таким очевидным, что надо позвонить Эбби. Как будто это была первоочередная цель моей жизни. Непостижимо!
Оказывается, я проснулась от выстрела. Они объяснили мне: Халланд застрелен. Убит. Бьёрн, который был не полицейским, как я думала, а заведующим хозяйством школы, расположенной чуть дальше за площадью, видел, как в Халланда ударила пуля и он, пошатнувшись, упал. По словам Бьёрна, он расслышал, как Халланд сказал: «Меня застрелила моя жена».
Вот что они мне объяснили. А потом посмотрели на меня слегка опечаленными глазами. Но я так ничего и не поняла. Я не понимала, что они хотели взять у меня показания, – ну а как я могла их дать, если мне и в голову не приходило, что это может иметь ко мне отношение. Я не понимала, что им, по сути дела, надо было выяснить, способна ли я была его застрелить. Больше они ничего не сказали, это только моя догадка. Но они ждали, что я что-то скажу, вот это я поняла. И сказала:
– Можно мне будет посмотреть на него еще раз?
Конечно можно, позднее.
Перестав плакать, я пригубила кофе, он заварил его в кофеварке, которой мы никогда не пользовались. Наверняка она была пыльной – интересно, он ее предварительно сполоснул? Тут до меня дошло, что темноволосый ко мне обращается. Я повернулась к нему.
– Как ты сказал, тебя зовут? – перебила я его.
– Фундер.
– Фундер, – повторила я.
– У Халланда есть семья? Родители, братья и сестры… дети?
– Нет… – сказала я нерешительно и задумалась. – Это довольно запутанно. Только они, по-моему, умерли. Сестра умерла, под конец он с ней, кажется, уже не общался.
– До того как Халланд тебя встретил, он был женат?
– Почему ты об этом спрашиваешь? Не был.
Я его явно разочаровала.
– Ну не мог он сказать, что его застрелила жена. Что именно он сказал? Может, Бьёрн не так понял? Как это Бьёрн не видел, кто его застрелил?
– Его застрелили из штуцера.
– Откуда вы знаете?
– Это можно было определить по звуку выстрела, а также по входному отверстию. И еще: выстрел был произведен с большого расстояния. Бьёрн ничего не видел, и Халланд не видел того, кто стрелял.
– Но почему же? Почему он так сказал?
– Вот именно – почему? – отозвался Фундер. – У вас в доме есть штуцер?
Нет, никакого оружия у нас не было.
Нет, я не стреляла в Халланда.
Нет, я не видела Халланда со вчерашнего вечера.
Нет, я не могла себе вообразить, чтобы кто-нибудь хотел убить Халланда. Никаких врагов, враги бывают только в кино. И стреляют в человека только в кино. Но что я знала о жизни Халланда вне этих стен?
– Коль хочешь избежать утрат, не возлюби всего земного, – произнесла я.
Представители правопорядка вскинули на меня глаза.
– Людвиг Бёдкер, [4]4
Людвиг Бёдкер (1793–1874) – датский поэт. Цитируемые строки – из его стихотворения «Об утрате».
[Закрыть]– подсказала я.
3
Они хотели бы осмотреть нашу машину – я сняла с крючка в кухне свои ключи. Проходя по коридору, я показала на пиджак Халланда. И его папку. Они проверили карманы пиджака, открыли папку, заглянули в нее и положили на место.
В машине ничего не нашли. Пустой пластиковый ящик в багажнике, он там всегда был, резиновые сапоги Халланда, его атлас птиц, плед на заднем сиденье, в бардачке – дорожная карта, карманный фонарик и маленький бинокль.
– Он сегодня вообще не садился за руль, – сказала я. Знать я этого не могла, но так оно, скорее всего, и было.
Когда они ушли, я легла на пол в гостиной. Больше мне нигде не сиделось и не лежалось, вся мебель была какая-то не та. Я лежала и ждала, опустошенная, не осмеливаясь думать, хотя все равно мысли неслись галопом, потом опять стало тихо, пусто, меня тошнило, хотелось спать, но я не сводила глаз с потолка. Я констатировала: там паутина, это было самым конструктивным, что выдал мой мозг, – и не конструктивным, потому что я не поднялась и не смахнула ее. А еще мне пришло на ум, что надо бы найти какую-нибудь детскую фотографию Халланда. Я знала, у него их очень немного; там был снимок, где он на летних каникулах и стоит рядом с теленочком. Помнится, глядя на этот снимок, он так и сказал: теленочек. Я стала раздумывать: он не в альбоме, тогда где же, куда Халланд мог его спрятать, как получилось, что я его увидела, я попыталась мысленно реконструировать те ситуации, когда Халланд держал этот снимок в руках, я целиком перенеслась туда: обеденный стол, гости, снимок, чей-то смех. Завтрак на кухне, газета, кофе, длинноволосый: пересказанный сон – и снимок. Что это был за сон, что ему снилось, слушала ли я его? Однако я не поднялась и не пошла искать. Я лежала. Через несколько часов они вернулись, и я поехала с ними. При выезде из города я услышала в опущенное окно жаворонка, и на меня нахлынула внезапная радость, и я тотчас же себе ужаснулась. Я ехала молча, они тоже.
Халланд лежал один в голой комнате, он был накрыт простыней, он походил на самого себя – и выглядел чужим, как и прежде. Я узнала его – и не узнала, я была его, а он моим, а теперь мы ничьи. Я тоже была одна в этой комнате, я осторожно приложила ладонь к его щеке, я часто так делала, когда у него был грустный вид и я не решалась спросить, расстроен он чем-то или же у него что-то болит.
– Халланд, – прошептала я. – Теленочек!
Я в жизни не произносила вслух этого слова – к чему это сейчас? Халланд, кожа у него разгладилась, он был подобен индейскому вождю, недоставало лишь головного убора из перьев. Я прижалась губами к его лбу, я себя пересилила, это не было поцелуем, просто я не осмелилась поступить иначе.
Фундер провел меня в помещение, среднее между конторой и приемной.
– Разумеется, мы отвезем тебя домой, – сказал он, – но сперва я хочу тебя кое о чем спросить. У Халланда был мобильный телефон?
– Да. Синий. – Меня знобило.
– Ты знаешь, где он?
– Может, в кармане рубашки? – предположила я. – Раз его не оказалось ни в пиджаке и ни в папке, то не знаю. Я могу поискать…
– Сообщи нам, если найдешь, да мы и сами к тебе попозже зайдем. Потом вот еще что: его ключи, от машины и другие… – Он выложил на стол ключи: от машины, от дома – с брелоком в виде крошечной Эйфелевой башни, и третье кольцо, без брелока, которого я никогда раньше не видела, на нем были сложный ключ «Кико» и обычный. – Ты знаешь, от чего они?
– Эти два, – показала я, – мне незнакомы. Где вы их нашли?
– В его брючном кармане. Вместе вот с этим. – Это было маленькое портмоне с зажимом, где Халланд держал водительские права и кредитную карточку. – Это от его работы?
– Он работает дома.
– У вас есть дача или квартира еще где-то?
Я покачала головой, я понятия не имела, что это за ключи. И потом, я так устала, мне все было до того безразлично. Фундеру так и так надо было обратно, он взял меня с собой. Я почти засыпала, но ему хотелось дать мне пару добрых советов.
– Об этом уже передавали по радио, так что явятся журналисты, тебе с ними разговаривать не обязательно.
Мне бы это и в голову не пришло – с какой стати? Он попросил меня постараться не оставаться одной, и я смело наврала, что позову к себе Ингер.
– Это должен быть кто-то, чье присутствие тебе не в тягость, – сказал он. Видимо, он встречал Ингер.
– Просто я больше всего люблю быть одна, так я привыкла. Халланд очень часто в поездках, а у меня нет никого, с кем бы я…
– Да, но он умер, он убит, это тревожное, непривычное положение, ты не знаешь, на каком ты свете. Пока еще.
– А ты тем более! Я предпочитаю быть одна. Откровенно говоря, я не очень долюбливаю… людей.
Когда он меня высаживал, я увидела на другом конце площади машину съемочной группы. Я поспешила в дом. Захлопнув за собой дверь, бросилась к письменному столу и включила компьютер.
Одно из 37 писем называлось Мой любимый муж,я выхватила это глазами, но, открыв, прочла целиком весь заголовок: Мой любимый муж – характеристика персонажей.Ну конечно, это моя собственная новелла. Я приступила к разбору твоей новеллы «Мой любимый муж», которая, на мой взгляд, чрезвычайно хорошо написана. У тебя наверняка и без того много дел, но я все же хотела бы спросить, не найдется ли у тебя времени написать мне пару строк о различных персонажах.
Заранее благодарю.
И без того много дел. Я открыла следующее – наступила, что ли, пора экзаменов?
Я только что прочел Вашу новеллу «Фьорд». Я собираюсь использовать ее для задания, в котором я должен сравнить несколько произведений. В этой связи я подумал, не смогли бы Вы прокомментировать ее с Вашей собственной точки зрения; немного о том, что положено в ее основу и как бы Вы охарактеризовали эту новеллу. Одно дело – разбирать ее с точки зрения человека непосвященного, другое дело – восприятие самого автора. Вы меня очень обяжете, если найдете время и изъявите желание написать в ответ хотя бы несколько слов. У тебя наверняка есть более важные занятия, и если Вы не сможете ответить на мое письмо, я отнесусь к этому с полным пониманием.
«У тебя». [6]6
Отправитель явно не привык обращаться на «вы» и сбивается на «ты».
[Закрыть]Как правило, подобные послания меня трогали. И никогда такого не было, чтобы я не ответила, поэтому я тотчас взялась за дело. Я нашла уже один из своих старых ответов, с тем чтобы переиначить, – и на полдвижении замерла. Опустила руки на колени, закрыла глаза. Сколько раз в жизни, когда у меня была назначена встреча, предстоял доклад или выступление, я думала со страхом: что, если Халланд заболеет или умрет? что, если я сломаю ногу? что, если вдруг объявится Эбби? Я всегда пыталась ранжировать происшествия и катастрофы по степени нарастания: насколько должно быть плохо, чтобы я заставила себя что-либо отменить? И вот теперь у меня умер муж. А я сижу отвечаю на какое-то незначащее письмо. Я удалила оба, отлично зная, что смогу их восстановить. После чего стала читать письма в теме ХАЛЛАНД, их было несколько. От моей двоюродной сестры, от моего издателя, от коллег, даже не очень близких. Они были потрясены и выражали сочувствие. Я скользила глазами по строчкам, возникло ощущение, что я все прочла, но я не вчитывалась. Они поняли серьезность происшедшего лучше меня, быстрее меня. Почему же никто из них не позвонил? Я сняла трубку, желая убедиться, что телефон работает, – тишина. Положила трубку, сняла еще два-три раза – телефон был нем. Внезапно меня обдало холодом, поежившись, я стала обдумывать, что мне делать, как если бы стряслось несчастье. Где мой мобильный? Я потянула за провод и увидела, что он отсоединился и валяется на полу. Мне следовало бы самой позвонить кому-нибудь и рассказать о случившемся, только я не представляла кому. Среди писем было НАПОМИНАНИЕ. Через пару недель я должна была выступить с докладом в одной из ютландских библиотек, они прислали информацию, где и когда мне нужно быть. Интересно, они слушают радио? Они знают, что на рассвете застрелили моего мужа? Вряд ли. Не важно. Может, мне надо записать на автоответчик: моего мужа убили. Я выключила компьютер и опустила крышку. Было тихо. Ночью я сидела здесь и писала. Что я писала? Мне не хотелось об этом думать ни сейчас, ни вообще наверное, это отодвинулось и не имело значения. Я устремила взгляд на фьорд, в воде играло, искрилось и брызгало светом солнце.
