Текст книги "Убийство Халланда"
Автор книги: Пиа Юль
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
13
Это в память о Хартвиге Матисене.
Родился в 1898-м.
Умер 5 ноября 1912-го.
И надпись, что он «похоронен, но не забыт».
Ему сравнялось четырнадцать, этому мальцу, до того как он был «похоронен, но не забыт».
У него наверняка были большие планы на жизнь.
Кто знает, о чем он себе мечтал…
Прошла неделя с лишним. Я переговорила с Фундером о мертвом теле Халланда, словно речь шла о пачке книг, я поговорила с пастором о мертвом теле Халланда словно о живом человеке. Я поговорила также с агентом ритуальных услуг, куда же от него денешься. Халланда будут хоронить в пятницу, в два часа дня. Гроб понесут Ингер и Брандт, остальных пообещал найти пастор. Мне удалось избежать разговора с Перниллой, уведомив ее мобильный автоответчик, так что свой долг я исполнила – если считать это моим долгом. Смертельно после всего устав, я рано легла, но мне не спалось. Я встала, чтобы еще раз заглянуть в письменный стол Халланда, однако там не завелось ничего интересного, в ящиках было по-прежнему почти пусто. Там всегда было пусто – или же он все оттуда убрал? И где его ноутбук? Я спустилась вниз, к моему столу, и стала просматривать собственные бумаги, коих скопилось порядочно, я попыталась разобрать их и кое-что выбросить – и потерялась среди вороха безразличных вещей. Заметки, квитанции, письма, газетные вырезки, мое бытие.
Я перевела взгляд на окно: светало, на небе проступила красная полоса. Я поднялась, взяв со стола кофейную кружку, это оказалась кружка Халланда, я раньше никогда из нее не пила.
– Ночь уже миновала! [17]17
Строчка из псалма Н. Ф. С. Грундтвига (1783–1872), датского поэта, историка и проповедника.
[Закрыть]– громко произнесла я и, откашлявшись, повторила еще раз. Вот это, сказала я пастору, мы и будем петь на похоронах.
Плюсквамперфект. Уставившись в окно, я пробормотала это слово, пробуя его на вкус. Я выдержала экзамен по латыни, поступая в гимназию, – много ли сохранилось в памяти? У меня еще был учебник Миккельсена, Italia terra est, sumus estis sunt, теперь вспомнила – sum es est. [18]18
Италия есть страна, мы есть, вы есть, они есть… я есть, ты есть, он /она/оно есть (лат.).
[Закрыть]Плюсквамперфект, герундив – такие красивые слова. И зачем только я окунулась в этот мир, он же опять для меня закрылся, для чего я там побывала? Я прекрасно знала для чего. Несколько лет это приносило пользу, и до сих пор еще приносит иногда пользу, однако у меня успел появиться новый конек – напрасность всего и вся: к чему все это, если оно так и так скоро пройдет? Что пользы. Работать есть спать. Заниматься любовью? Размножаться. И какая от этого польза?
Внизу смутно виднелась оконечность купального мостика, я там недавно сидела. Я увидела это перед собой и неожиданно почувствовала озноб. Легкая жертва для того, у кого наверху в садах есть ружье. Кто стрелял в Халланда? Собирался ли он застрелить и меня? Почему мне это ни разу не пришло в голову, почему я не боялась? Но потом у меня отлегло. Никто не собирается меня застрелить. И никто не собирался стрелять в Халланда, хотя это и произошло.
Кружка Халланда – синяя. Поставив ее в раковину, я достала с полки его рюмку для шнапса. Она была старинная, я купила ее когда-то в шведской провинции, маловата, но прелестная, стоила двадцать пять крон, сверху слегка расширяется, а в ножке воздушный пузырь. По утрам Халланд выпивал рюмку шнапса, а так он почти не пил. Наполнив ее до краев водой, я посмотрела сквозь нее на кухонную лампу и осушила. Потом легла в постель и проспала большую часть дня. Так оно спокойнее, да и выйти из дому лучше было дождавшись вечера.
– Где собака? – поинтересовалась я, узнав его в сумерках на Прогулочной аллее.
– У воды, сейчас прибежит, – ответил он и повернул, и пошел со мной рядом. Мы шли не быстро и не медленно, но в ногу. Не касаясь друг друга.
– Знаешь что, – сказала я.
– Нет.
– Как ты думаешь, где письма Халланда?
– Ты о чем?
– Не знаю, просто взбрело на ум, вот и спросила.
– Его письма пропали?
– Я не совсем уверена. Я думала, у него лежит куча бумаг и писем, но там ничего нет, такое впечатление, что он очистил свой кабинет.
– Получается, он знал, что умрет?
– Нет. Я говорю глупости. Знать, что тебя застрелят, нельзя.
Молчание.
– Может, тебе известно про Халланда что-то такое, что неизвестно мне?
– Ну как я могу на это ответить?
– Н-да. Но тебе что-нибудь известно?
– Н-да?Не думаю.
Фьорд блестел. За кронами деревьев светил полумесяц, но по небу неслись темные тучи. Мне было слышно его ровное дыхание, не глядя, я ощущала его рядом с собой.
– Я люблю этот фьорд, – сказала я, чуть дыша.
– Да, – отозвался он и обнял меня за шею.
Мы уже поднялись к кладбищенской калитке. Совсем смерклось.
Я помедлила. Его рука лежала так хорошо.
– Это ты его застрелил? – сказала я шепотом.
Не отнимая руки, он, почудилось мне, прошептал мое имя. Нагнулся ко мне, обдавая теплым дыханием. Я не могла различить его черты, я потянулась к нему и поцеловала – в рот, нечаянно. Он вздрогнул. Тут явилась и принялась лаять собака.
– На кладбище ее нужно будет взять на поводок, – заметила я.
– А мы туда пойдем?
Он что, охрип?
Собака стала меня обнюхивать, ткнулась носом прямо в пах. Я похолодела. Вспотела. Сейчас укусит! Не укусила.
Кладбищенская калитка заскрипела, как оно и положено. Из-за туч вновь показался месяц.
– Халланд будет лежать здесь?
– Я еще точно не знаю. Скорее всего, на новом участке. Но это было здесь – он стоял вон там, у ограды, тот, который стрелял. Фундер рассказал мне – они определили место. Хотелось бы верить, что это шальная пуля, но они говорят, такого не может быть.
Собака заскулила и метнулась вперед, увлекая за собой Брандта.
– Потому что попала в сердце?
– Охотники не имеют ведь обыкновения разгуливать по кладбищу.
– Однако! – произнес Брандт, останавливаясь. Он был мне едва видим, месяц скрылся.
– Что такое? – спросила я.
– Ты не помнишь прошлогодний скандал?.. Завтра утром я позвоню в кладбищенскую комиссию.
– Какую-какую?
– Кладбищенскую. Председателю.
– А это что за черт?
Он вздрогнул. И сказал шепотом:
– Не чертыхайся!
Я засмеялась:
– Потому что мы на кладбище?
– Просто ни к чему.
Месяц снова вышел из-за туч.
– Его будут хоронить в пятницу, – сказала я. – Я знаю, ему бы хотелось, чтобы его похоронили в земле. Но помимо этого я не собираюсь ничего устраивать. Не будет никаких извещений о смерти и никаких канапе.
– А как же все эти книготорговцы, издательство – им вообще известно, что он умер?
– Неужели же они не читают газет? Я ничего им не сообщала. Его мобильный исчез, так что я не могу… честно говоря, я об этом не думала. Я не могу на себя это взять. Я не очень знаю, чем он занимался, я…
Он продел руку мне под локоть, я почувствовала, что так и нужно.
– Я этого делать не буду!
– Чего?
– Всего, что полагается, – я этого делать не буду!
14
«Расскажите же мне, мистер Бартон, почему вы до сих пор не женаты?»
(…) «Допустим, – попытался я отшутиться, – я до сих пор еще не встретил подходящую женщину». – «Допустим, – согласилась миссис Дейн-Колтроп, – однако это не слишком удачный ответ, ведь столько мужчин берут в жены явно неподходящих женщин».
Трольс поседел, отпустил волосы и отрастил живот. Никакой солидности. Мы так давно с ним не виделись, что я перепугалась. Но с Эбби, как выяснилось, все было в порядке, а больше меня ничего не интересовало. Я впустила его в дом, где он раньше никогда не был, заварила чай, потому что он по-прежнему не пил кофе, мы уселись друг против друга.
– Это страшно – то, что произошло с Халландом, – начал он. – Я много о тебе думал.
– Да ну тебя! – вырвалось у меня прямо по-детски.
– Ты не изменилась.
Вот это неправда. Но может быть, он имел в виду не мою внешность, а «да ну тебя!»? Мы посидели, глядя друг на дружку. Я была не прочь помолчать. Он сделал глубокий вдох:
– Пойдешь со мной в постель?
– Че-во? – сходу ответила я, как бы в шутку, прежде чем до меня дошло сказанное. – Нет, не пойду! Да что это с тобой?
Он даже не смутился:
– Просто я часто думал, что спрошу тебя об этом, когда Халланда не станет.
– Когда его не станет?
– Я же не знал, что его возьмут и застрелят!
– Так-таки не знал?
На одной щеке у него вовсю задергался мускул, при том что само лицо оставалось бесстрастным и неподвижным. Когда мы были молодыми, этот мускул очень меня занимал, я придумывала, что бы он мог означать, я выводила отсюда характер Трольса, это было его глубинной основой.
До чего ты был скучный, до чего ж я скучала, подумала я – и почувствовала неожиданную легкость в теле, как будто произнесла это вслух.
– Я прекрасно понимаю, почему ты это говоришь, но как у тебя только язык поворачивается! Послушай, Трольс…
– Нет-нет, – перебил он меня. – Забудь об этом!
Он упер кончик языка в щеку. Значит, его все-таки проняло.
– Я могла бы упрекнуть тебя, что ты предлагаешь это, когда я сижу здесь и… можно ли вообще употребить слово «вдова», если мы не были женаты? Но я все еще не могу осознать, что Халланд умер, а люди говорят бог знает какие глупости и ведут себя до того странно. Вчера, например, я поцеловала соседа.
– Правда? – Он оживился.
– Да, сейчас мне это непонятно, но вчера вечером это было в порядке вещей. Как твои близнецы?
Казалось, он меня не слышал. Собственно, он не отпустил волосы, а элементарно зарос. Он выглядел крайне нестриженым, и одежда на нем была мятая.
– Мне тебя не хватает, – сказал он.
– Я тебе не верю.
– Не веришь… Близнецы шумливые.
– Да.
Я живо себе их представила, хотя никогда не видела.
15
Я договорилась с пастором, что приду на час раньше, но все никак не могла покончить с делами. Надо было переодеться, вымыть за собой тарелку, открыть окна, закрыть, в саду распустилась маленькая дикая роза, одна из тех, что посадил Халланд, я должнабыла пойти ее срезать – для него. «По всей вероятности, придут только соседи, – сказала я, – поскольку я не буду давать извещения о смерти». Пастору это не понравилось. «Так ведь что он умер, писали в газетах, об этом даже сообщили по телевизору!» Все равно он был недоволен. Но больше не настаивал. И проявил понимание, когда я попросила обойтись в церкви без речей о том, каким Халланд был человеком и какую он прожил жизнь.
Моросил дождь, выйдя наконец из дому, я раскрыла зонт. Я смотрела в землю, у меня было такое чувство, что за мной наблюдают изо всех окон. Мне нужно было пройти мимо того места, где упал Халланд, я не остановилась, лишь слегка замедлила шаг, я не хотела останавливаться там у всех на глазах. Если только на меня и вправду глазели. На стоянке было на удивление много машин, а у входа в церковь пришедших кто-то встречал. Пернилла.
Бросив мимо нее быстрый взгляд, я обнаружила длинную дорожку из венков и букетов, ведущую к гробу. Скамьи были наполовину заполнены.
– Бесс! – сказала она, раскрывая объятия. – Бесс! Куда ж ты пропала?
Я отряхнула зонт с такой силой, что ее обрызгало, и она невольно попятилась, прежде чем я оказалась прижатой к ее огромному животу. Меня захлестнула ярость.
– Что ты себе воображаешь! – сказала я, и тут как будто впервые увидела гроб и подумала: там же лежит Халланд. Я отпустила ее и шагнула внутрь.
В руке у меня была крошечная розовая роза из нашего сада, не глядя ни направо, ни налево, я подошла и положила ее на крышку гроба, задержала там на мгновение руку и, не поднимая глаз, прошла боком и села в переднем ряду. Кто все эти люди? Откуда они? Я не сразу сообразила, что ко мне обращается пастор, он стоял прямо передо мной.
– Откуда все эти люди? – спросила я его шепотом.
– Кажется, дочь Халланда дала извещение во вчерашней газете, ну да, все правильно, я сам его видел. А ты нет?
Эти дни я совершенно не читала газет. Его дочь!Да что она себе воображает?!
– Она ему не дочь! – сказала я вслух.
– О, извини, должно быть, я не так понял… – Он растерянно глянул в сторону входа. Поправил съехавшие на нос очки.
Зазвонили колокола, закрылись двери, заиграл орган. Пернилла уселась рядом со мной – я чуть-чуть отодвинулась. Она придвинулась ближе. Она что, идиотка?
– Может, ты еще и канапе заказала в «Почтовом дворе»? – сказала я шепотом.
– Что такое канапе? – спросила она.
Все это надо было просто перетерпеть.
– Ты видела, что нас фотографировали? – прошептала она.
– Где?
– При входе… там стояли фотографы.
Этого я не видела. Я заставила себя смотреть на гроб и в сборник псалмов и изо всех сил старалась не замечать ее. Ярость я оставила на потом.
16
Лицо может быть одновременно матовым и блестеть, именно так он и выглядел, а глаза у него были закрыты. Я прибежала в больницу и нашла его в коридоре, на кровати, которая не была даже отгорожена ширмой. Я не знаю, спал ли он. Чужой, чужой – увидев его лицо, матовое и блестящее, и закрытые глаза, я уже не могла отделаться от мысли, что он мне чужой. Мы прожили бок о бок год с лишним, целый год мы жили вместе красивой и замечательной жизнью, но я никогда не открывала ему, что каждый день думаю об Эбби и о том, как мне следовало поступить и как быть дальше, что я взвешиваю в уме, не раскаиваюсь ли я, и что я не раскаиваюсь, и все же. Каждый день. Я рассказывала ему, что пишу (не вдаваясь в подробности), о книгах, о покупках, о том, кого повстречала на улице; познакомившись с соседями, мы говорили о них. А теперь он лежал в больничном коридоре, не сознавая, что я рядом, у него были страшные боли, он не слышал, как я кричала, чтобы они перевели его в другое место, чтобы они первым делом привели врача и что-то предприняли, наконец, что я знаю журналиста из утренней газеты. Это была неправда, но помогло.
Санитар покатил его, не глядя в мою сторону. Я держала Халланда за руку, она была влажная и холодная, я не знала, сжать ли мне ее или поцеловать его в лоб, говорить с ним в присутствии этого санитара я не могла. Тогда я просто пожала его руку.
Мне сообщили, что он очнулся, но когда я вошла к нему, он лежал все так же; я села на стул и принялась ждать. Он хрипло дышал. В окно светило солнце, меня разморило и потянуло в сон. И вдруг он произнес, не поворачивая головы, не открывая глаз:
«Анестезиолог сказал: „Куда бы тебе хотелось? Где ты был счастлив?“ Я не задумываясь ответил: „В автобусе“. Тут все они рассмеялись, а он и говорит: „Ну, значит, поедешь сейчас в автобусе!?“»
Сначала я ничего не сказала. Подумала, он еще не вполне очнулся. Мы не так уж много ездили вместе в автобусе, может, даже он не имел в виду этот автобус.
– Ну и как ты, поехал в автобусе? – спросила я наконец.
Он кивнул и посмотрел на меня.
– Я тотчас же там очутился, на заднем сиденье. Ты тоже там была. Ты положила голову мне на колени.
О, я любила Халланда. Именно в тот момент. Ведь оно все повторилось.
17
Я погляжу, вы ведете двойную жизнь.
За это надобно приплатить.
Гадалка
Я встала, приготовясь идти за гробом, и опустила голову, чтобы ни с кем не здороваться. С опущенной головой было трудно понять, что творится, но, судя по всему, Брандт отсутствовал – он на меня сердился? ему было неловко? – поэтому возле гроба произошло замешательство. Но вот ему нашли замену, этим занялся пастор и все уладил, я разглядывала чужие ноги, не двигаясь с места, в ожидании, когда можно будет отойти от церковной скамьи. Сама я нести гроб не хотела, боялась сорваться, сломаться, однако все обошлось, я не сломалась, бедро побаливало, а так я была цела. Пернилла стояла ко мне вплотную – пусть ее. Послышались щелчки, точно кто-то фотографировал, но я упорно не поднимала глаз. Мы пропели «Чуден мир дольний», [22]22
Псалом датского писателя, поэта и драматурга Б. С. Ингемана (1789–1862), который часто поют на похоронах.
[Закрыть]бросить в могилу мне было нечего, едва все закончилось, я крепко ухватила Перниллу за руку и, не оборачиваясь, повела к калитке, выходящей на площадь. Позади раздался чей-то голос, может быть Ингер, но я не остановилась.
– Твои вещи все с тобой? – спросила я.
– Да, ой! – Она, семеня, споткнулась.
– Я отвезу тебя домой!
– Прямо сейчас?
– Да.
– Прямо до дому?
– Да.
Я полностью игнорировала ее присутствие, иначе бы я никогда не доехала до Копенгагена. Включив радио, я выбрала самый убогий, по моим меркам, канал и во все горло подпевала, даже если это были незнакомые песни. Пернилла вжалась в сиденье, ну а по-моему, я вела машину как бог. На шоссе я уже не пела, а орала, по-другому нельзя было.
– Тебе нужно заправиться, – сказала она.
Что верно, то верно.
– У тебя есть права? – спросила я.
– Да.
– Тогда после заправки поведешь ты.
Она могла рулить и разговаривать одновременно, а еще у нее была та особая манера смотреть в боковое зеркальце, которая всегда меня восхищала.
– Я думала, – сказала она, поправляя зеркальце заднего вида, – что после похорон полагается кофепитие.
– После этих – нет.
– Однажды я была на похоронах, после которых было кофепитие, – сообщила она. – Люди вставали и рассказывали об умершем, это было потрясающе.
– И что ты собиралась рассказать о Халланде? – поинтересовалась я.
– Я не собиралась рассказывать, но с тех пор как он умер, я много думала, и вот о чем. Когда я забеременела, я стала немножко неуравновешенной. Я сказала, что не хочу его больше видеть. Чтоб он забрал свои вещи. Он заплакал.
Халланд никогда не плакал.
Такого никогда не было. Ни единой слезинки на глазах, ни единого всхлипа, ну разве что слегка дрогнет голос, потом глубокий вздох – и прошло.
– Мне до того стыдно, что я хотела его выставить, на самом деле я этого не хотела, просто все было до того запутанно, мне хотелось создать для моего ребенка идеальные условия.
– Но ты же не можешь оплачивать квартиру без денег за ту комнату, ты же сама говорила.
– Да. Но ведь все осталось как есть. Я не знала, как быть, ну да все утряслось.
Халланд никогда не плакал. Я ей не верила.
– Если бы Халланд съехал, то у тебя были бы идеальные условия?
– Говорю тебе, я не знала, как быть!
– Предположим.
Для одной эта квартира была велика, так что легко было понять, почему она сдала комнату. Она сразу же бросилась в туалет, оставив меня ждать в длинном коридоре.
– А ключ вообще-то у тебя есть? – прокричала она оттуда.
– Да, вообще-то последнее время я всегда ношу этот проклятый ключ при себе, – пробормотала я, вынимая его из кармана. И крикнула: – Где это?
– Первая дверь налево, та, что закрыта!
Подойдя, она встала сзади, видно, намереваясь войти со мной. Я обернулась:
– Если надо будет, я тебя позову!
– Вон как! – Она фыркнула. – Ну ладно. Ты хочешь чего-нибудь выпить?
– У тебя есть шнапс? Мы же не выпили за упокой.
– Шнапс?
– Или виски, или… что-нибудь крепкое, всего одну рюмку.
– Я погляжу… – сказала она и ушла в глубь квартиры.
Я вставила ключ в замочную скважину, вошла и закрыла за собой дверь.
В простенке между окнами висел киноплакат к Le Retour de Martin Guerre. [23]23
«Возвращение Мартена Герра» – французский фильм 1982 г. (режиссер Даниель Винь, в одной из главных ролей – Жерар Депардье), в основу которого положена реальная история, имевшая место во Франции XVI века.
[Закрыть]Я в изумлении присела на кровать.
– Знаешь что? По-моему, это не смешно! – заметила я Жерару Депардье. Он ничего не ответил.
Дома у Халланда висело на стене несколько старых репродукций и пара фотографий. Этот же плакат был такой огромный, казалось, комната вот-вот накренится. Кровать узкая, аскетичная, уголки белого покрывала аккуратно расправлены, сверху большая подушка. Письменный стол, на нем его ноутбук, открытый, с черным экраном. Преглубокий книжный шкаф, где книги поставлены не ровно в ряд, а сложены стопками, на полках, кроме того, бумажные залежи. На полу – три картонные коробки с откинутыми створками. Такое впечатление, что туда без разбору свалили груду бумаг. Напольная вешалка, на плечиках – пиджак и две белые рубашки.
– Халланд? – проговорила я.
– У меня действительно осталось немножко шнапса! – сказала, входя с бутылкой и рюмкой, Пернилла.
– Вон! – закричала я. – Я не хочу шнапса… сделай кофе! Если у тебя есть приличный кофе!
– Из-ви-ни! – сказала она и вышла, не прикрыв дверь.
Когда Халланд приезжал сюда, была ли дверь вот так вот приоткрыта, чтобы его жизнь могла просачиваться в ее жизнь, а ее жизнь – в его?
– О! – произнесла я.
Я сидела, будучи не в состоянии подняться, сидела и смотрела на картонные коробки, безо всякого любопытства, но с чувством большой усталости. Зачем я здесь? Какой в этом смысл? Надо ли снести все это в машину? Мне совсем не улыбалось забирать это домой. Сумей я встать, хорошо бы заняться бумагами, разобрать их и выбросить. Я забыла выработать план.
– Пернилла! – позвала я. Она тотчас же появилась в дверях. – Ты знаешь, что это за бумаги?
Она огляделась:
– Здесь обычно всегда был порядок. Те вон коробки – новые. Наверное, это имеет отношение к работе?
– Если я заплачу за комнату, ничего, если все это еще немного у тебя постоит?
– Чем дольше ты будешь платить, – сказала она, – тем меньше у меня будет забот! Тебе помочь?
– Помочь в чем? – Я уставилась на бумажные залежи.
– Разве это не нужно рассортировать? – Она стояла, расставив ноги.
– Но мы же не знаем, что там!
Может, мне следовало спросить ее, не Халланд ли отец этого ребенка? Нет, нет и нет. Я не хотела ни о чем спрашивать – и ровным счетом ничего не узнала. Почему Халланд должен быть отцом какого-то ребенка, это невозможно, тогда почему же я так подумала, я вовсе так не думала, и Пернилла этого вовсе не утверждала, почему я разозлилась, на кого я разозлилась, на Халланда? На что это похоже – повесить плакат к фильму о бесстыднейшем, дерзком, пожалуй, величайшем обмане, какого не знал еще мир! Пускай и счастливом обмане. Он, Халланд, так часто мне об этом фильме рассказывал, он обожал его, я разок на него сходила, ради Халланда, а сам он видел его, наверно, раз сто, – в чем тут дело? Думал ли он когда-нибудь, что в один прекрасный день я буду сидеть вот на этой кровати, не в силах встать, с горечью глядя на французского киноактера?
Пернилла подошла, грузно опустилась на колени возле ближней коробки, приподняла осторожно верхние листы и конверты. Я закрыла глаза, прислушалась. Это были звуки с улицы, шум машин в дождливую погоду, автобусов, которые останавливались и ехали дальше, под эти звуки спал Халланд. А можно ли так писать – подобно звукам города, что вторгаются к тебе в дом? Я думала, он шел в гостиницу, когда ему случалось заночевать в Копенгагене, хотя в этом редко возникала необходимость, ведь мы жили не так уж и далеко. Его жизнь в провинциальных гостиницах – я о ней знала, я слыхала о ней, но вот это?
– Как долго, ты говоришь, Халланд снимал эту комнату? – спросила я, не открывая глаз.
– Я ни о чем таком не говорила, – возразила она.
– Может быть, платить за нее мне не по карману…
– Да… – ответила она отрешенно, как отвечают, зачитавшись и пропуская все мимо ушей.
Я посмотрела в ее сторону:
– Что ты читаешь?
Она бросила на меня раздраженный взгляд:
– Не знаю, по-моему, дорожный дневник.
– Халланд не вел дневник.
– Да?
Я снова закрыла глаза. И спросила:
– Что там написано?
– Да так, – сказала она. – Здесь разное… записные книжки, старые письма, похоже, какие-то рукописи.
– Все это лежало в его письменном столе.
– Что?
– Да так.
– Фэ!
– Почему «фэ»? – спросила я.
Она швырнула на кровать черную записную книжку. Я открыла ее указательным пальцем:
– Это не его почерк.
– Я и сама вижу.
– Так почему «фэ»?
– Можешь прочесть.
– Ничего, если я вздремну? – сказала я. – Тебе не обязательно все это разбирать, но если хочешь – пожалуйста.
Я легла на бок, спихнула на пол подушку, натянула на себя покрывало. И моментально уснула.
Я открыла глаза. Прямо надо мной склонилось Перниллино лицо.
– Что с тобой? – спросила она.
– Что? – Я не могла понять, где нахожусь.
– Тебе что-то приснилось! Ты кричала и дергала руками-ногами! Сейчас я принесу тебе обещанный кофе!
Она ушла. Около моего рта на покрывале было мокрое пятно. Я повернулась и поглядела на письменный стол Халланда. На нем теперь аккуратными стопками были разложены бумаги. Я села на кровати. Компьютер мне лучше забрать, он же нужен Фундеру. У меня не было никакого желания докапываться и разнюхивать, мое здоровое природное любопытство угасло, как только я нашла ключи к этой комнате.
Я принялась читать в черной записной книжке, по поводу которой Пернилла высказала свое «фэ».
…что может быть чудеснее. Это сбылась мечта о счастье. Это невероятно, это нельзя описать, это…
– Фэ! – произнесла я, откладывая ее.
– Правда ведь ужасная гадость?! – сказала Пернилла и протянула мне чашку черного кофе.
Кофейный аромат окончательно разбудил меня. Она примостилась рядом.
– Чем ты, собственно, занимаешься, я не знала, что тебя интересует литература, – сказала я.
– Она меня ничуть не интересует, – ответила Пернилла и рассмеялась. – Да что это я говорю, извини. Я работаю в книжном магазине, прямо тут внизу, – показала она через плечо.
Смех шел ей. Я тоже засмеялась. Мне это не идет. Обычно когда я смеюсь, то прикрываю рот рукой. Если не забываю.
– Но ведь это же не литература, – сказала она.
Именно.
– Мне приснилось что-то жуткое… Только не помню что. У меня сейчас полное ощущение, как будто я уронила ключ, как в «Синей Бороде»,и он весь в крови, а она не оттирается. Ненавижу разнюхивать. Ну а ты здесь все разобрала, как это мило.
Она пожала плечами, глотнула кофе и спросила:
– Что такое «Синяя Борода»?
– Вдобавок ты не знаешь, что такое канапе, – заметила я. – Дело плохо.
У нее раздулись ноздри.
– Ничего ты не разнюхиваешь. Это всего лишь кучка бумаг. Халланда убили, так что это, может быть, важно.
Мы сидели на краю его кровати, уставясь в пространство.
– Я заберу домой компьютер. И Мартена Герра.
– Что?
– Вон того! – показала я.
– Его будет трудно снять!
– Но если я хочу!
– Ты должна забрать еще кое-что. Они были у меня в сумке в тот первый приезд, но я как-то очень уж заторопилась обратно.
Я было уже обо всем позабыла, вернее, ровно настолько, чтобы решить: как это мило с ее стороны помочь мне. А тут во мне снова стало нарастать раздражение. Извещение о смерти. Да что она себе вообразила!
– И что же это? – спросила я.
– Его почта.
Его почта.
– Я не знаю почему, но он, видимо, переадресовал свою почту.
– С каких пор? – Я опять разозлилась.
Тяжело поднявшись, она вышла из комнаты и вернулась с пачкой конвертов, напоминавших счета. Я положила их на колени и посмотрела на отметку о переадресовке. Новый постоянный адрес, оформлено за две недели до того, как он умер.
Я перевела взгляд на Перниллу. Она стояла, расставив ноги, и часто дышала.
– Почему он это сделал? – спросила я строго.
– Не знаю. Я думала, когда он в следующий раз появится, то попрошу у него объяснения.
– Он собирался к тебе переехать?
У нее заблестели глаза:
– Что тебе ответить? Ты же мне все равно не поверишь.
– Ну так что?
– Во всяком случае, он не говорил, что собирается переезжать насовсем. И сама я тоже так не думаю. Но откуда же мне знать!
Я подошла к письменному столу. Поверх бумаг лежала старая фотография. Когда я протянула к ней руку, Пернилла сказала:
– Погляди-ка! Правда, чудная? Наверное, это Халланд в детстве! С теленочком!
С теленочком.Я запретила себе ее разглядывать и смяла в руке.
– Что ты делаешь! – закричала она.
– Это тебя не касается! – сказала я. – Я сейчас поеду… вот только отнесу вещи в машину – и поеду.
– Ты что, поведешь сама?
Я оставила ее вопрос без ответа.
