Текст книги "Могильщик кукол"

Автор книги: Петра Хаммесфар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Якоб подождал еще мгновение, в нерешительности размышляя, не усадить ли ему Бена в машину и не отвезти ли домой. Он знал, что в таком случае начнется утомительно долгая борьба, и на работу он приедет слишком поздно. Раньше Бен охотно ездил с ним на машине, но заставить его сесть в «мерседес» стоило большого труда. О причине подобного упорства Якоб ни разу не задумывался.

«Возвращайся», – потребовал он.

Кажется, на этот раз Бен повиновался. Якоб поехал дальше по направлению к развилке, ощущая нечто вроде удовлетворения и умиротворения. Пока машина шла прямо, он видел в зеркале заднего обзора все уменьшающуюся фигуру сына, видел, как Бен достиг колючей проволоки. Когда «мерседес» скрылся с глаз, Бен остановился. Он тоже, как и отец, знал об одной могиле. Она была за колючей проволокой, и он часто ее посещал.

Труда: осознание

Вскоре после несостоявшегося циркового представления в августе 80-го года у Труды зародилось подозрение, что ходившие в деревне слухи о Бруно Клое и молодой артистке имеют под собой кое-какие основания. Но открыто сказать о своих подозрениях Труда никогда бы не решилась. Она и словом не обмолвилась с Якобом о грязной пижаме Бена и выводах, что напрашивались сами собой после первой ночи, проведенной сыном под открытым небом.

Куда его тянуло, когда он убегал? На общинный луг.

А куда артистка хотела пойти ночью? На общинный луг.

А что, если там с девушкой произошло что-то ужасное? И если Бен все видел? При его инстинкте к подражанию, окажись он наблюдателем, подобное могло бы привести к самым губительным последствиям.

И последствия не замедлили сказаться. Все начиналось уже в понедельник на обратном пути домой. Только в тот момент Труда ошиблась в установлении причинной связи. Когда Бен грубо дернул ее за руку и стал вести себя самым возмутительным образом, так что ей с трудом удалось его усмирить, она вспомнила безобразное поведение Дитера Клоя накануне. Бен категорически отказывался уходить с рыночной площади, от циркового шатра и машин. Снова и снова он останавливался и упрямо не желал двигаться дальше.

Труде тоже приходилось останавливаться, она пыталась его успокоить, но Бен вырывал свою руку, упирался, как осел, с силой, которой уже тогда у него было в избытке, тянул мать назад и шумел:

– Прекрасно делает!

Труде без лишних слов было ясно, что во вчерашнем представлении сыну больше всего понравилась Алтея Белаши. Что мальчик непременно еще раз хочет посмотреть ее искусное выступление на трапеции и акробатические номера на пони, а также прокатиться с девушкой верхом. А дополнительно твердо рассчитывает на поцелуй в щеку.

Труда знала, что любое проявление дружеского расположения и другие сильные впечатления навсегда запечатлеваются в памяти сына. Она уже не раз убеждалась, что, не понимая, почему в следующий раз ему отказывают в нежном жесте, Бен, как и любой другой ребенок, не добившись желаемого, начинал буйствовать. В этот раз протест сына проявлялся несколько интенсивнее обычного. Большей частью так же быстро, как возбуждался, он и успокаивался. Под рукой Труды всегда имелось надежное средство успокоить сына.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Девушки нет. И цирка больше нет. Сейчас мы пойдем домой, и если ты будешь хорошо себя вести, то получишь мороженое.

На какое-то мгновение Бен прекратил бушевать и, наморщив лоб, пристально уставился на мать, как будто сосредоточенно и напряженно размышляя над ее предложением.

Люди, остановившиеся на какое-то время и смотревшие на них, покачивая головами, продолжили путь. Труда уже собралась было облегченно вздохнуть, как Бен вновь заорал:

– Руки прочь! Делает прекрасно, руки прочь!

Вне себя от ярости, мальчик беспорядочно молотил свободной рукой в воздухе и неожиданно выкрикнул оскорбительное слово, которое Труда никогда до сих пор от него не слышала:

– Сволочь!

В первый момент Труда была просто озадачена, у нее не возникло и мысли спросить себя, где сын мог подхватить это слово, почему с его губ слетело не «мама» или простые «да» и «нет», а откровенная грубость.

– Хватит уже, – строго сказала Труда, заметив, что люди в напряженном ожидании снова остановились поблизости и наблюдают, сделает ли она наконец то, что в таком случае необходимо сделать. Если бы они были дома, она вложила бы ему в руку стаканчик с ванильным мороженым. В списке чудодейственных средств ванильное мороженое стояло на первом месте, и у Труды имелся целый запас в холодильном шкафу. Только увидев, как она поднимает крышку, Бен сразу же превращался в кроткого ягненка.

Труда вскользь подумала, не вернуться ли ей к находившемуся в нескольких метрах киоску, чтобы купить мороженое. Он всегда работал по воскресеньям. Но некоторые из прохожих наверняка бы подумали, что она не способна усмирить сына. И потом повсюду бы обсуждалась ее слабость как воспитателя. Труда размахнулась, как будто для сильного удара, перед самой щекой Бена придержала руку и чуть-чуть скользнула ладонью по лицу сына.

– Сволочь! – еще раз крикнул Бен и ударил ее кулаком в живот. Всего лишь легкий удар, который никто не видел. Но в дополнение он поднял ногу, собираясь ее пнуть. Кое-что из манер, которые он перенял у Дитера Клоя.

– Только попробуй, – прошипела Труда, – тогда получишь настоящую взбучку.

Какие-то несколько секунд с перекошенной злобной усмешкой физиономией Бен пристально смотрел матери в лицо, затем опустил ногу и сказал:

– Холодно.

Хотя Труда впервые услышала это слово от Бена, она решила, что мальчик всего лишь повторяет ее слова, когда она каждый раз его предостерегала: «Только не глотай большими кусками. Мороженое очень холодное».

– Нет, – вполне определенно сказала ему Труда. – Теперь ты не получишь никакого мороженого. Я хотела купить тебе порцию, но ты плохо себя ведешь. Если ты сейчас успокоишься, будешь слушаться и спокойно пойдешь со мной домой, то там получишь мороженое. Но только когда мы придем домой. В твоих интересах вести себя хорошо.

После этой тирады Бен хоть и неохотно, но все-таки последовал за ней домой. Но сразу выполнить свое обещание Труда не успела. Едва только они успели прийти домой, как Бен в глухой ярости набросился на ни в чем не повинную старую куклу.

– Прекрасно делает! – крикнул Бен и немного покачал ее, придерживая за ноги, как демонстрировал это накануне вечером Якобу.

Затем он неожиданно ударил куклу кулаком по голове и сорвал одежду с целлулоидного тела. После этого начал дергать куклу за ногу, пока та не осталась у него в руке. За ней последовала вторая нога. Оторванные конечности он бросил Труде под ноги с криком:

– Сволочь, холодно!

Понадобилось еще некоторое время, пока Труда осознала причины странного поведения сына. При этом Труду нельзя было назвать глупой или слепой. Однако, чтобы зародилось такое ужасное подозрение, необходимо много больше, чем только грязная пижама, ярость ребенка и два его новых слова.

Так как свидетелей не было, Труда подобрала с пола отдельные части куклы и уничтожила улики, отправив их в плиту. Затем пошла в подвал, а Бен последовал за нею. Когда она подняла крышку холодильного шкафа, его лицо посветлело. Он получил мороженое, взял Труду за руку и потащил ее во двор и через сарай в сад.

Рядом, за земельным участком Отто Петцхольда и прилегая вплотную к задней стене сарая, лежал яблоневый сад, названный так из-за трех дюжин деревец. Каждое – высотой не больше роста взрослого мужчины. Даже с широко разросшихся крон можно было собирать плоды без помощи лестницы. Всем местным ребятишкам строго-настрого запрещалось даже шаг ступить на этот луг. В двадцатые и тридцатые годы здесь добывали песок. Восемь шахт, некоторые глубиной до двенадцати метров, имеющие форму колокола. «Шахтное поле» называли это место деревенские.

После того как производительность шахт упала, начальство приказало отцу Якоба засыпать стволы шахт. С некоторыми он так и поступил, но не со всеми. Две или три шахты со временем осели и образовали глубокие впадины в форме кратера. Проходя мимо, благоразумнее всего было обогнуть их как можно дальше, поскольку туда легко можно было соскользнуть. Одна из шахт оставалась открытой, уходя в землю наподобие перевернутой воронки. Любая вещь, попавшая в нее, исчезала навсегда.

Бену, так же как и всем другим детям, запрещалось здесь одному шататься между деревцами. Он хорошо знал запрет. На краю сада Бен остановился, показал рукой на открытую шахту и сказал:

– Руки прочь.

– Да, – сказала Труда. – В саду нельзя бегать. Оставайся в огороде. Если будешь себя хорошо вести, то вечером получишь новую куклу.

Он сел на границе сада на землю и принялся есть мороженое. Прежде чем Якоб вечером успел вернуться с работы, Труда привела Бена домой. Когда Якоб вошел на кухню, мальчик спокойно сидел на своем обычном месте и мирно играл с полученной в награду от матери куклой.

Тем вечером Труда решила, что речь шла всего лишь об одной из обычных вспышек гнева, изредка случавшихся у сына. Но цирк еще оставался в деревне. Только в конце недели цирковые артисты освободили рыночную площадь. А до тех пор они бегали по улицам, звонили во все двери, показывали жителям деревни фотографии Алтеи Белаши и задавали вопросы, на которые не получали никаких ответов.

На Бахштрассе они также побывали. Молодой мужчина, выступавший гимнастом на трапеции, задачей которого в номере было ловить девушку, в четверг неожиданно оказался на кухне Труды прямо у нее за спиной. Ворота были не заперты. Труда испугалась, потому что Бен играл во дворе. Открытые ворота неизбежно манили мальчика к прогулке в деревню.

Не обращая внимания на мужчину, Труда помчалась во двор, и как раз вовремя. Бен уже широко распахнул ворота. Труда их закрыла, взяла сына за руку и потащила за собой на кухню. Оставшийся стоять у стола артист встретил Труду полным ожидания взглядом.

– Присядьте же, – рассеянно сказала Труда, как обычно подставив руки Бена под водопроводный кран и продолжая его ругать: – Не выбегать на улицу! Сколько раз я уже тебе говорила?

И совершенно выпустила из виду разделочный нож, оставленный в раковине, которым она резала на ужин савойскую капусту.

Артист вынул из нагрудного кармана фотографию, протянул ее Труде и пояснил, по какому вопросу он зашел. Труда вытерла руки о халат, взяла фотографию, бросила на нее взгляд и смущенно повертела, прежде чем положить на кухонный стол.

– Я слышала о пропаже девушки, – сказала она. – И очень вам сочувствую. Но действительно ничем не могу помочь. Девушку я видела только на представлении. В воскресенье. Возможно, вы нас запомнили. В цирке я была с сыном. Девушка разрешила ему прокатиться верхом на пони. Ему очень понравилось.

Во время разговора она показала глазами на Бена. Но не обратила внимания, что в руках у мальчика оказался нож.

Зато Бен заметил, как мать что-то положила на стол. Он с любопытством приблизился.

– Руки прочь, – сказала Труда, как только он схватил фотографию.

– Прекрасно делает, – радостно пробормотал Бен, сразу узнав знакомое лицо. И внезапно дикими прыжками понесся вокруг стола с фотографией, размахивая ножом в воздухе так, словно собираясь разрубить ее на куски.

Труда бросилась за Беном, схватила его, вырвала из рук нож и фотографию. Снова стала трясти его и ругать:

– Ты знаешь, что тебе запрещено брать ножи. После того, как ты порезался, и потом было столько крику.

Едва она его отпустила, Бен подпрыгнул к артисту, ударил его кулаком в живот и крикнул:

– Сволочь!

Затем упал на пол. Перед плитой оставалась лежать новая кукла. Мальчик быстро схватил ее, стал кататься с ней по полу из стороны в сторону, потом вскочил на ноги, ударил куклу кулаком по голове и снова выкрикнул:

– Сволочь! Холодно!

И стал дергать куклу за платье, пока в руке не оказался первый оторванный лоскут. Бен бросил его мужчине под ноги, вырвал кукле из туловища ногу и тоже швырнул ее на пол.

– Ах ты чертово отродье! – закричала Труда. – Зачем ты опять сломал куклу?

Потом Труда извинилась перед артистом:

– Порой он немного диковат. Но никому ничего плохого не сделает. Надеюсь, вам не больно?

– Нет, – ответил мужчина, забрал фотографию и поспешил попрощаться.

А Труда осталась стоять, где была. В ее мозгу прокручивались одна за другой сцены с самого начала, дополнившись приступом буйства сына на улице, ночью понедельника, испачканной пижамой и голосом Теи Крессманн, фальшиво сочувствующей Ренате Клой. И паника кипящей водой из котла перелилась через край, ошпарив Труду с головы до пят.

– Боже мой, – прошептала она и пристально уставилась на Бена. – Бруно действительно что-то сделал с девушкой. И ты это видел, верно? Боже, не оставь нас. Ты никогда не должен этого делать, никогда, слышишь. Очень плохо, когда девушке причиняют боль. Теперь скажи мне! Ты видел, как Бруно что-то сделал девушке?

Конечно, он ничего не ответил. Труда задыхалась, ей не хватало воздуха, она почувствовала, как глаза наполнились слезами, тыльной стороной кисти вытерла щеки и, запинаясь, пробормотала:

– Что мне теперь с тобой делать?

Затем ей пришла в голову мысль, что кроме инстинкта подражания случившееся преступление может иметь для сына и другие последствия.

– Бруно знает, что ты его видел? Он тебя видел?

Ее голос становился громче и настойчивее. Труда взяла Бена за плечи, сдавила их и, заклиная, потребовала:

– Теперь скажи наконец хоть что-нибудь. Скажи хотя бы «да» или «нет»!

Мальчик только взглянул на нее, казалось сбитый с толку непонятным волнением матери, и пошевелил головой и плечами, как делал, если что-то становилось ему неприятным или скучным.

21 августа 1995 года

В полдень ко двору Шлёссеров подъехала патрульная полицейская машина. Труда, находившаяся в тот момент на кухне, отметила про себя приближающийся шум мотора, смешивающийся с шипением масла на сковороде. Она предположила, что вернулся Якоб, хотя в полдень муж крайне редко приезжал домой. Собственно говоря, только если случалось нечто особенное. Что и произошло в действительности.

«Воспользоваться медикаментами из аптеки». Должно быть, мужу стало неловко от собственного предложения. Но самой Труде было намного хуже. Уже накопилось столько вещей, о которых она ему не проронила ни слова. У Якоба и так хватало дел. И Труда считала, что не должна забивать ему голову рассказами о какой-то старой кости, грязных, со следами крови трусиках и маленькой сумочке, где-то найденной Беном.

Вероятно, Хайнц Люкка уже успел сообщить полиции, что в одну из ночей в июле он слышал женский крик. Мысленно Труда еще явственно представляла вчерашний отряд полиции, в ее голове ворочались беспомощные мысли, пока она переворачивала сосиску на сковороде. И не заметила, как на дворе остановилась машина.

Когда зазвенел дверной звонок, Труда вздрогнула. Посмотрев в окно, она увидела патрульную машину и в полной уверенности решила, что сам сатана лично явился, чтобы забрать черную душу. Или ангел справедливости, чтобы проклясть материнский инстинкт и слепую любовь. «Почему ты молчала пятнадцать лет? Почему молчишь теперь? Как ты могла поверить, что царапины на его руках были от колючей проволоки? Любой мало-мальски рассудительный человек пришел бы к совсем другому выводу. Он положил тебе на стол чью-то сумочку. Куда логичнее было предположить, что царапины остались от ногтей, когда незнакомка оборонялась».

Пока она вытирала руки о фартук и медленно шла к двери, голова наполнялась неприятным глухим однообразным шумом. Не ангел и не черт… только двое полицейских в форменной одежде стояли на пороге. Труда уставилась на них, в приступе паники в голове возникло жирное лицо Вильгельма Альсена, и в первое мгновение она совершенно не понимала, чего от нее хотят полицейские.

Вполне безобидное дело, просто заведенный в полиции порядок. У них всего несколько вопросов, которые они обязаны задать большинству жителей Бахштрассе и владельцам участков, прилегающих к дороге.

– Заметили ли вы что-нибудь необычное той ночью, когда исчезла Марлена Йенсен?

– Нет, ничего, – ответила Труда.

Полицейские захотели узнать, кто еще кроме нее проживает в доме.

– Только мой муж и сын, – сказала Труда и несколько более твердым голосом добавила: – Только сейчас их нет дома.

Чистейшая ложь. Бен лежал на кровати в своей комнате и спал. Он вернулся домой к завтраку и с тех пор находился наверху. Однако ложь во благо сына со временем проникла Труде в плоть и кровь и стала таким же обычным занятием, как кормление двух свиней.

Отсутствие в доме обоих мужчин в первой половине дня в понедельник показалось полицейским вполне естественным делом. Они только хотели узнать, не мог ли кто-нибудь из них что-нибудь…

– Нет, – перебила говорившего Труда. – Они бы мне сказали. Мы прочитали о случившемся в газете и с тех пор почти ни о чем другом и не говорим. Но в ту ночь мы все спали. Мы рано отправились в постель. Мы всегда рано ложимся.

– И ничего необычного?

– Нет, ничего, – еще раз повторила Труда. – На что могут обратить внимание люди, живущие так одиноко? Иногда я слышу, когда машина сворачивает к пролеску. Молодые люди постоянно там слоняются. Но когда в доме включен телевизор или радио, я вообще ничего не слышу. В деревне говорят, что Марлена Йенсен села в машину к двум незнакомым мужчинам. Они уже дали знать о себе полиции?

На этот вопрос Труда не получила никакого ответа. Когда оба полицейских уехали со двора, она села за кухонный стол и стала ждать, пока биение сердца не войдет в нормальный ритм. В ушах продолжал раздаваться шум, череп сдавливало так, что казалось, он вот-вот треснет.

Чуть позже на кухню вошел Бен. На левой щеке отпечаталась складка от одеяла. Сын сел за стол. Труда нарезала на мелкие куски сосиску, вымыла нож, снова заперла его на ключ и подсела к Бену. Без всякого аппетита она смотрела, как сын принялся за еду.

– Только что здесь были полицейские, – начала она. – Они хотели знать, видели ли мы или слышали что-нибудь той ночью.

Она глубоко вздохнула, ощутив охватывающую ее дрожь, в то время как Бен с быстротой молнии один за другим отправлял в рот куски.

– Если бы ты хоть раз сказал мне, где ты находишь все эти вещи, – продолжала Труда. – Маленькую сумочку несколько недель тому назад, ты еще помнишь? Я очень обрадовалась, когда ты мне ее принес. Ты хорошо сделал, что ее принес. Ты нашел сумочку или?..

Бен кивнул. На некоторые вопросы он кивал, на другие качал головой. В большинстве случаев реакция Бена зависела от того, каким тоном к нему обращались. Если спрашивали мягко, он соглашался. Если интонация человека, задающего вопрос, звучала резко, отрицал. Труда знала, что нельзя полагаться на реакцию сына.

Когда тарелка опустела и Бен захотел подняться со стула, Труда удержала его.

– Посиди и послушай меня внимательно, – потребовала она и начала расспрашивать сына о Марлене Йенсен и Свенье Краль. Видел или нет Бен девушек, где и когда; были они одни или в сопровождении кого-либо; что происходило потом; где девушки находятся теперь? Но все было как в тот раз, когда она засыпала его вопросами о кошке Хильды Петцхольд. Бен только повторял одно и то же: «Руки прочь».

Труда грустно кивнула:

– Да, руки прочь. Ты не должен хватать девушек. Девушки не любят, когда их трогают. И не смей пугать девушек, как в тот раз, когда ты напугал Аннету и Альберта.

Бен стал елозить на стуле, ему явно надоело сидеть.

– Друг, – сказал он.

Труда покачала головой:

– Ах ты бедный простак. Альберт никогда не был тебе другом. Он только хотел выставить тебя полным идиотом. Противный он человек. Всегда так происходит, когда ребенку с малых лет позволяют иметь на руках много денег. Вот он и решил, что все может купить. И кто не пляшет под его дудку, тому он рано или поздно отомстит.

– Друг, сволочь, – сказал Бен, встал и пошел к двери.

Труда посмотрела ему вслед и тяжело вздохнула:

– Да, Альберт всегда был сволочью. Хорошо, что ты это понял.

Вскоре после ухода Бена она тоже вышла из дома, села на велосипед и отправилась к врачу. В последние дни Труда чувствовала, что у нее не все в порядке с давлением. Ощущение сдавленности черепа, возникающий время от времени шум в ушах, порой головокружение и страх, безумный, почти животный страх сдавливал ее сердце.

В приемной врача страх только усилился. Хотя она приехала довольно рано – прием начинался с трех часов, – в помещении уже сидели несколько мужчин и женщин. Никто, как прежде, не читал разложенных еженедельных журналов за прошлую неделю. Была более актуальная тема для обсуждения.

Послушав в течение четверти часа всевозможные предположения по поводу судьбы Марлены Йенсен, Труда попросила приемную сестру побыстрее измерить ей давление. И пояснила, что закрытый на ключ Бен остался дома один и наверняка уже вопит от горя.

Кровяное давление Труды оказалось слишком высоким. Поэтому ей все-таки пришлось дождаться приема врача. На обратный путь она получила от него новый рецепт, совет беречься и просьбу передать привет Якобу. Выкупать рецепт у Эриха Йенсена для Труды было сродни пытке. К счастью, Марии не было в аптеке; она, как обычно, занималась ассортиментом косметических средств. Эрих присутствовал, но сидел в задней комнате, что-то писал, даже не поднимая на посетителей глаз.

Аннета Лесслер, работающая у дяди в качестве младшего фармацевта, приняла рецепт Труды и вручила ей упаковку с лекарствами. Труда рассчиталась и отправилась домой.

Проезжая вдоль проселочной дороги, Труда мысленно представила толпящихся у пролеска полицейских, вспомнила о складной лопатке и кухонном ноже, исчезнувшем неделю назад. В ушах явственно раздался голос умершей матери: «Маленькие детки – маленькие бедки. Большие детки – большие бедки».

Раньше это были всего лишь цыплята, куклы и одна кошка.