Текст книги "Могильщик кукол"

Автор книги: Петра Хаммесфар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

25 августа 1995 года

По пятницам Якоб покидал дом в семь утра. Труда, как всегда, проводила мужа до двери, вышла с ним из дома и отправилась в хлев. Только накормив кур и свиней, она отважилась зайти в комнату Бена. Кровать сына оказалась пуста. Ничего другого Труда и не ожидала. Она постаралась не думать о Свенье Краль и Марлене Йенсен, а сосредоточилась мыслями на Клаусе и Эдди. Чтобы никто не решил, что она осматривает местность в поисках сына, Труда принялась протирать окно тряпкой.

Только бы не этот страх. Не найденная окровавленная сумочка. И не его половое влечение. Зачем природа напоминает ему, кто он? Впервые Труда обнаружила недвусмысленные следы на трусах Бена, когда ему было только тринадцать.

В начале года Якоб застал сына, когда он подсматривал в замочную скважину двери ванной. Внутри, развернувшись к двери, стояла ничего не подозревающая Труда и вытирала полотенцем капли воды с мокрой спины. Стоявший на коленях Бен показал на замочную скважину, за которой во всех подробностях был виден роскошный в своей пышности темный куст ниже пупка Труды.

«Прекрасно», – сказал Бен в ответ на вопрос Якоба, что он ищет под дверью ванной.

Труда точно знала, что означает его «прекрасно». Своим незначительным речевым запасом Бен пытался выразить много различных вещей. «Прекрасно делает» означало хороший поступок, удавшееся дело, за которое он ожидал похвалу или оделял ею других. А просто «прекрасно» было всеобъемлющим словом. Относившимся к жесту гладившего его по щеке человека или к материнскому поцелую. К цыплятам, мертвым мышам и куклам. К девушкам и женщинам, по-дружески и с симпатией относившимся к нему. Другим он кричал в спину «сволочь».

«Прекрасно», сказанное во время купания, относилось к Трудиной руке с мылом. Мыться и самостоятельно содержать себя в чистоте Бен не умел, Якоб не всегда имел на это время, а его необходимо было мыть. Труду не смущало, что она продолжает его купать, словно маленького ребенка. Но в такие моменты становились заметны определенные признаки возбуждения, которых не должно было быть. Однажды встревоженная Труда рассказала о реакции сына Якобу, на что тот только пожал плечами: «Здесь ничего не поделаешь. У него точно такие же чувства, как у тебя и у меня. Только он не умеет ими управлять. Попробуй холодной водой, вдруг поможет?»

Труда решила попробовать сначала не на Бене, а на себе, чтобы почувствовать, каково это. Довольно неприятно. Знать бы, зачем нужна такая процедура, можно было бы и смириться с ней. Но откуда ему знать? А другого совета Якоб не мог дать. После случая с подглядыванием в замочную скважину он только сказал Труде: «В следующий раз вешай на ручку двери полотенце. Это возраст».

А если дело обстояло так: бегая по полям, Бен случайно натолкнулся на девушку, выброшенную двумя парнями из машины, – полуголую и разъяренную? Что тогда?

Труда напряженно пыталась восстановить картину того воскресного утра, когда родители Марлены Йенсен хватились дочери. Собственно говоря, все было как обычно – ремень на поясе, клетчатая рубашка и спортивные штаны с пятнами от травы и грязи на коленях и сзади, в карманах камни, какие-то осколки, жуки и комья земли. Как ни старалась Труда вспомнить другие пятна и необычные находки, в голову ничего не приходило.

В одном Труда была твердо уверена: пятна крови ей сразу бросились бы в глаза. Бен часто бывал испачкан кровью, и она всегда обращала внимание на пятна на одежде, каждый раз проверяла, нет ли у него ран, опасаясь, чтобы он не получил заражение крови после очередных раскопок в грязной земле. Столбняка, как и воспаления легких, Труда всегда боялась.

Она вспомнила, что во вторник, когда Бен появился к завтраку, его рубашка оказалась мокрой. И штаны выглядели так, будто он прыгнул в лужу с тиной. Капли грязи попали даже много выше колен. Странно, ведь несколько недель вообще не было дождя. Где все-таки еще могли сохраниться лужи?

Погруженная в свои мысли, она застелила кровать свежим бельем, после чего снова подошла к окну. И наконец увидела, как Бен двигается к дому. Он еще был довольно далеко, шагавший от воронки наискосок через свекольное поле Бруно Клоя. При каждом шаге Бен размахивал руками, всегда казавшимися несколько длинноватыми для его фигуры. Наклонив вперед голову, Бен глазами рыскал по земле. Он всегда так делал, словно боясь проглядеть какую-нибудь чудесную вещь…

Дважды он наклонился и что-то поднял. Первую находку сразу засунул в карман. Вторая показалась ему недостаточно ценной. Некоторое время он повертел ее между пальцев, внимательно осмотрел со всех сторон и снова уронил на землю. Наконец поднял голову. И хотя он был еще довольно далеко, но, увидев, что мать стоит у окна, взмахнул обеими руками, подпрыгнул на месте и бросился бежать рысью, быстро приближаясь к дому.

Прежде чем Бен прошел в дом через подвал, Труда уже накрыла стол. Затем вымыла ему руки и лицо. И пока Труда намазывала ему маслом несколько ломтей хлеба, он, пошарив в карманах брюк, с важным выражением лица выложил на стол три головки от маргариток, ухмыльнулся и кивнул ей, как будто приглашая принять дары.

– Это для меня? – спросила Труда.

Он снова кивнул.

– Прекрасно, – сказала Труда. – Тогда я безмерно рада.

Бен откусил кусок хлеба и снова полез в карман. Теперь он выложил на стол несколько крохотных вещей, в которых только при более близком рассмотрении Труда признала череп и ребрышки полевки.

– Тоже для меня? – спросила Труда.

Он покачал головой, еще поискал в кармане и наконец вытащил красивый, в прожилках, камень. Бен положил его к маргариткам, собрал маленькие косточки и засунул их обратно в карманы брюк.

После завтрака он исчез в своей комнате. Некоторое время Труда слышала его беспокойные шаги, вероятно, он искал надежное место, где можно спрятать останки полевки. Из кладовки снова пропала пустая стеклянная банка, приготовленная для консервирования.

Вскоре после десяти зазвонил телефон. Звонила Бэрбель. Уже четыре года, как она была замужем за Уве фон Бургом, и теперь наконец-то забеременела. Труда знала, что Бэрбель боялась предстоящих родов. Она прошла всевозможные тесты, желая убедиться, что в состоянии родить здорового ребенка. Но сейчас она только коротко рассказала, что Анита приедет в гости в воскресенье.

Анита уже с давних пор проживала в Кельне. Она получила ученую степень, работала в юридическом отделе крупной страховой компании и задирала нос еще выше, чем в юные годы. Крайне редко она вспоминала о том, что имеет семью. А вспоминая, навещала только сестру и зятя, заезжая к ним на чашечку кофе в редкие воскресенья во второй половине дня.

Кусочек торта без сливок, даже если Бэрбель, стараясь сделать его более аппетитным, украсила ягодами крыжовника. Из-за фигуры. И никаких детей, чтобы не испортить фигуру, и из страха перед наследственностью, с которой якобы ничего нельзя поделать.

«Если хочешь, – сказала Бэрбель Труде, – можешь тоже заглянуть. Ты или папа».

О Бене она не упомянула.

После телефонного разговора Труда поднялась и некоторое время постояла в дверях его комнаты. Он лежал на кровати и спал. И как ребенок, держал в руке матерчатую куклу. Он давно уже не рвал кукол на части. И когда Труда видела его таким, свернувшимся калачиком, вроде довольного щенка в корзинке, все неприятности отступали далеко прочь.

Целую четверть часа она тихо стояла в дверях, глядя на спящего Бена. За эти пятнадцать минут большая часть Труды, состоящая из сердца и материнской любви, как никогда прежде, наполнилась уверенностью, что Бен не сможет поднять руку на другого человека. Пусть Клаус и Эдди хоть сто раз клянутся, что всех девушек они выпускали из машины, Труда тоже сто раз поклянется в невиновности Бена.

Когда она наконец повернулась, ее взгляд упал на стеклянную банку для консервирования, стоявшую на подоконнике за занавеской. Внутри кроме косточек полевки находилось еще что-то. Стараясь не разбудить Бена, Труда на цыпочках подошла к окну и, чтобы рассмотреть содержимое, поднесла банку поближе к глазам. Она увидела три небольшие картофелины с нацарапанными на кожуре знаками и два листа большого подорожника. Они были свежими, скрученными наподобие сигар. По краям этих «сигар» что-то выглядывало.

Труде сразу же показалось, что однажды она уже видела нечто подобное. Тем не менее с первого взгляда она не смогла определить, что это. Когда наконец поняла, ее сердце замерло на мгновение, затем вновь неистово забилось.

Труда была ребенком шести или семи лет, когда ее отец колол дрова и отрубил себе палец. Она стояла рядом с чурбаном и, увидев, как палец отлетел по высокой дуге, бросилась за ним и подняла. Увидела окровавленный край, ровно отсеченную кость. То же, что и теперь, но только в этот раз два окровавленных края, две чисто отсеченные кости, два пальца.

В ее мозгу что-то отключилось, не сразу, постепенно, как будто человечек со слабыми руками, с трудом тянувший тяжелый ходовой рычаг, застопорил несколько шестеренок в механизме, только мотор еще продолжал работать. Оборот за оборотом мотор монотонно гудел «нашел» бесполезному шестереночному механизму. Нашел – и только! Если Бен нашел какие-то старые кости, маленькие трусики и окровавленную сумочку, то почему он также не мог найти и два пальца? Человек с глазами как у совы видел и находил больше любого другого.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем две или три из остановившихся шестеренок снова пришли в движение, и Труда смогла снять крышку с банки. Она вынула скрученные листы подорожника вместе с их содержимым и положила в карман халата. Потом с окаменевшим лицом посмотрела в окно в направлении воронки. Оттуда он пришел. И там полиция в воскресенье проводила поиски без собак. Какая глупость! Пролесок, который они прочесали с собаками, куда лучше проглядывался, чем старый, с нагромождением обломков кратер, образованный взрывом бомбы.

Бен спал почти до часу. Затем, как обычно, его разбудил распространившийся по дому запах приготовленной пищи. К обеду обе девушки прибывали из школы, находившейся в Лоберге, и на велосипедах ехали ко двору Лесслеров. Пока другие твердо придерживались своих привычек, он не нуждался в часах. Обед всегда был в час.

Он вошел в кухню. Массивная голова, утопавшая в плечах, так что шеи почти не было видно. Взгляд проворно скользнул от накрытого стола к кастрюлям на плите. Переполненный нетерпением, он уселся за стол, жадно проглотил все, что Труда с горкой положила ему на тарелку. Затем встал.

– Сядь, – потребовала Труда.

Он остался стоять у стола, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

– Кому я сказала, сядь, – повторила она, стараясь, чтобы голос звучал настойчиво и убедительно. Однако глухое биение сердца изменило тембр голоса, заставило чуть вибрировать слова. И тонким чутьем он заметил, что ее голосу не хватает уверенности.

– Тебе нельзя больше выходить из дома, – сказала Труда, и слова ее прозвучали словно мольба. – Мне больно. – Она постучала себя по груди. – Здесь – очень больно. Я не могу оставаться одна. Ведь ты – мой хороший Бен, мой самый лучший. Сейчас ты должен остаться со мной.

Он покачал головой, повернулся к двери и, тяжело ступая, направился по лестнице в подвал. Труда хотела пойти за ним следом, но только у нее не хватило на это сил. В кухне было очень тепло. В плите, которую после переезда Якоб вначале не хотел устанавливать, несколько часов горел огонь. Зачем она вообще нужна? Во всех помещениях имелось центральное отопление, и на кухне стояла новенькая электрическая плита. Но Труда настояла на том, чтобы сохранить старую, топившуюся углем плиту. На всякий случай, если вдруг возникнут перебои с электричеством. Или понадобится что-нибудь сжечь. Маленькие, испачканные кровью трусики, сумочку с пятнами крови или завернутые в листья подорожника два отрубленных пальца.

Труда обхватила голову руками и безжизненным взглядом уставилась на плиту. По истечении некоторого времени вскочила, отодвинула в сторону чугунные круги, закрывающие топку сверху, и долго ворошила кочергой угли в пламени, пока и следа не осталось от того, чему можно было ужаснуться.

Между тем Бен быстро вышел к проселочной дороге, ускорил шаг, сделал небольшой крюк, прошел вдоль колючей ограды и оказался у кукурузного поля. На краю поля он на несколько минут остановился, поднял к глазам бинокль и стал высматривать поверх стеблей в направлении бунгало Люкки.

Он не был уверен, что друг Люкка находится дома. С улицы это сложно было определить. Если Люкка дома, он, едва только заметив Бена, сразу выходил. Но если Бен не хотел, Хайнц Люкка не мог его увидеть. Осторожно раздвигая кукурузные стебли, на корточках, крадучись, он стал пробираться по полю, обогнул дом, выкопал из ямки в земле складной нож, спрятал в карман и с другого края поля принялся высматривать вдоль проселочной дороги.

Далеко впереди, со стороны Лоберга, показались обе девушки, которых он с таким нетерпением ждал.

Ни приказ отца, ни с болью высказанная просьба матери не могли остудить его. Фигуры медленно приближались. Он позволил девушкам проехать мимо, хихикнул про себя, так как, по всей видимости, они его не заметили.

Когда они отдалились на добрых сто метров, он поднялся и поспешил вслед за ними. И быстро настиг. Девушки, должно быть, услышали его шаги, однако ни одна из них не обернулась. Обе соглашались на игру, которая больше всего ему нравилась. Ловить. Он поравнялся с ними, протянул руку к ближайшей девушке, зарылся пальцами в густых темных волосах. Светловолосая девушка затормозила, когда ее спутнице пришлось остановиться. Темноволосая девушка в солнцезащитных очках была младшей сестрой Бена.

Убежище на дереве

В январе 81-го года у Труды не начались месячные. Сначала она не стала считать их отсутствие поводом для беспокойства: в этом году ей исполнилось уже сорок пять лет, наверное, подобные нарушения касались возраста. Кроме того, в течение последних месяцев прошлого года она не часто спала с Якобом. И так как Труда и без того непросто беременела, то она не стала слишком много думать о докучливом деле, которое однажды не началось в обычное время. Она только беспокоилась за Якоба. Злость на Хайнца Люкку все еще часто приводила его в трактир Рупольда.

Якоб категорически отказался принимать участие в праздновании помолвки Люкки. В деревне помолвку адвоката рассматривали как чудо. Все-таки Хайнцу уже перевалило за пятьдесят. В октябре 80-го года, благодаря работе, он познакомился с одной женщиной, милой и серьезной особой, как он рассказал Труде, правда разведенной (он в качестве адвоката как раз представлял ее сторону в деле о разводе), с двенадцатилетней дочерью. Но кому это мешало? Разве что Tee Крессманн, всегда считавшей, что Хайнц Люкка просто помешан на своей большой любви – семнадцатилетней Марии.

В феврале вместе с пятьюдесятью приглашенными гостями Хайнц Люкка праздновал запоздалое счастье в хорошем ресторане города Лоберга. Трактир Рупольда, как доверительно поведал адвокат Труде, казался ему слишком уж простоватым, этакой деревенской забегаловкой. Труда охотно отпраздновала бы такое событие вместе со всеми, но так как Якоб был против, она тоже осталась дома.

К сожалению, счастье Хайнца Люкки продолжалось недолго. В воскресенье в начале марта, только через три недели после празднования помолвки, женщина вместе с дочерью направлялась в деревню. На шоссе машина съехала с проезжей части и врезалась в дерево. Женщина сразу погибла в обломках искореженной машины, ее дочь, получив тяжелые ранения, выжила и несколько месяцев пролежала в больнице.

В деревне несколько недель ходили слухи, что с дороги невесту Люкки вытеснил Рихард Крессманн. Рихард в то же самое время, когда случилось несчастье, был на пути в Лоберг, с намерением навестить в больнице старого Игоря. К Игорю Рихард, кажется, был привязан даже больше, чем к алкоголю. Теперь сердце Игоря совсем ослабело. Старый русский умер через две недели после случившейся трагедии. И в тот же вечер на чердаке своего трактира повесился Вернер Рупольд.

Труда слышала о несчастье, случившемся на шоссе, слышала, что Рихард Крессманн оказался первым на месте аварии и держал за руку тяжелораненую девочку до тех пор, пока не прибыла машина «скорой помощи». Также она слышала, что Хайнц Люкка, вне себя от горя, погрузился в отчаяние и что Игорь мирно скончался во сне. И о веревке, с помощью которой Вернер Рупольд окончил свои ожидания Эдит Штерн. Но к этому времени Труду заботили более важные вещи, и она не собиралась ломать себе голову над тем, почему Игорь, прежде чем предстать перед Создателем, настоял на том, чтобы еще раз увидеть Вернера Рупольда. Все это ей поведала Тея Крессманн, мучимая любопытством, что такого важного могли обсуждать мужчины, если после этого Вернер Рупольд решил сопровождать Игоря в пути на небеса.

Труду волновали совсем другие вопросы. Ни в феврале, ни в марте в ее организме так ничего и не шевельнулось. Когда в конце марта сияющая от радости беременная Антония Лесслер сообщила, что на этот раз врач предполагает, что скорее всего родится девочка, у Труды зародилось страшное подозрение, которое через две недели подтвердил гинеколог.

В первое мгновение Труда почувствовала себя парализованной и пожелала, чтобы с ней случилось то же, что и во время второй беременности Марии Йенсен в ноябре. Падение в квартире, сильное кровотечение, вынужденная операция – и прощайте, надежды. Якоб был с женой единого мнения. Все-таки приходится учитывать возраст. Временами он чувствовал себя собственным дедушкой. Труда тоже моложе не становилась. И если теперь опять начнется все сначала…

Со дня рождения Бена прошло уже несколько недель, но он запомнился, как памятник жертвам трагических событий, воздвигнутый в назидание потомкам.

В тот день они ему ничего не подарили. Ничего не придумали, чем можно было бы доставить ему радость.

«Подарите ему какую-нибудь куклу, – предложила Анита. – И если рядом положите нож, то он определенно обрадуется».

Она от души рассмеялась, как только восемнадцатилетние сестры могут смеяться над слабоумными братьями.

И Якоб, не сдержавшись, размахнулся и врезал ей за дерзкий язык. И тут же сильно расстроился. До сих пор ему ни разу не приходило в голову поднять руку на какую-либо из дочерей. Однако он даже не попросил у Аниты прощения, хотя это было первым его порывом. Много важнее, чем уступать порыву, было показать Труде, что сын ему так же дорог, как и ей, что, Бог тому свидетель, он не хочет избивать его до полусмерти и вполне готов при возникшей новой нагрузке в доме снять с плеч жены некоторую долю ответственности.

Нужно было найти какой-нибудь способ удержать Бена подальше от деревни и от чужих детей. Сейчас там ходило множество слухов, распространявшихся преимущественно Гертой Франкен. С годами старуха собрала столько сведений, что некоторые, взятые из различных областей, смешались друг с другом. Герта договорилась до того, что с убеждением настаивала, будто убийца молодой артистки и свидетель преступления – одно и то же лицо. И теперь часто рассказывала на рыночной площади, что Бен ломает кукол на части, чтобы не потерять навык. Все давно уже только смеялись над ее россказнями.

У Якоба было две возможности. Первая – бить сына до тех пор, пока он не перестанет тянуть руки к куклам, но из-за настроения Труды и угрозы Хайнца Люкки об этом нечего было даже думать. Вторая возможность – чем-то заинтересовать Бена, отвлечь, предоставив сыну какое-либо занятие.

Труда часто подчеркивала, что Бен охотно помогал ей в саду, конечно не упоминая, что ее трудолюбивый помощник вырывал овощей больше, чем она успевала посадить. И первой мыслью Якоба было разбить для Бена собственный сад. Только где это можно сделать?

В яблоневом саду слишком опасно. Самым идеальным местом представлялся ему сад Герты Франкен. В рост человека заросли травы, в середине старая груша и чудовищно разросшиеся одичавшие кусты малины, – здесь невозможно ничего испортить. И было бы странно, если бы это место не удалось сделать привлекательным для Бена. К тому же он непосредственно на глазах у Герты будет заниматься безобидными вещами, и, вероятно, старуха расскажет другим о его занятиях.

Несколько дней Якоб обдумывал, как все обустроить. В ходе исследования он даже влез на старую грушу, и там ему в голову пришла идея построить убежище на ветвях дерева. С высоты грушевого дерева открывался великолепный вид. На три стороны света простирались поля корнеплодов, пшеницы, картофеля и полосы ржи. В ясные дни на западе можно было разглядеть верхушку колокольни кирхи в Лоберге. Даже в пасмурные дни ее призрачный контур, словно указующий палец, устремлялся в небо. На востоке виднелся лес. На юго-востоке, за полями, явственно проглядывалась воронка с развалинами бывшего двора Крессманнов.

Если находиться в саду, огромной воронки не было видно, но сидящему на дереве ее край хорошо виделся на фоне полей. Более чем богатое предложение для острых глаз Бена. И в своем перепутанном мозгу он мог бы придумать себе новые цели, оправдывающие его прогулки.

Неожиданно для себя Якоб быстро договорился с Гертой Франкен. От своего сада престарелой соседке не нужно было ничего. И прежде она ничего не имела против, когда Труда собирала здесь малину, кроме разве что нескольких стаканов желе для себя. Бен не слишком обременял ее, и потому Герта была готова за маленькую ежемесячную сумму предоставить сад в полное распоряжение Якоба. При условии, что тот будет держать рот на замке, чтобы социальное ведомство не надумало сократить скудную прибавку к ее жалкой пенсии.

Уже на следующий день Якоб начал готовить для сына место, удалив самые рослые сорняки, окружавшие грушу. Подрезал кусты малины, чтобы Бен не поцарапался. В общих чертах Якоб обрисовал Труде свой план и наказал несколько дней держать Бена подальше от сада.

Несколько вечеров подряд Якоб таскал на себе доски, молоток и гвозди в кармане брюк и наконец укрепил на груше платформу. Управившись, встал на середину, принялся раскачивать и пружинить платформу, сначала на коленях, потом решился на несколько прыжков, пока не убедился, что пол выдержит сына несколько лет. Стены Якоб тоже частично соорудил из досок, частично из гофрированного металлического листа, которым покрыл и крышу.

Когда после окончания работ Якоб вечером привел сюда Труду, у нее на глазах выступили слезы умиления. Вначале она некоторое время просто безмолвно стояла на месте. Затем скользнула по Якобу благодарным взглядом, ухватилась обеими руками за веревочную лестницу, которую муж собственноручно сплел и закрепил на одной из самых надежных ветвей. Труда вскарабкалась и с большим животом с трудом протиснулась через лаз, опустилась на корточки и стала смотреть через узкие смотровые щели, которые Якоб оставил между стенами и крышей. Якоб услышал только ее голос: «Да, прекрасно сделано. Отсюда он сможет увидеть все, а его не будет видно никому».

Чтобы сделать новое место для Бена более привлекательным, Труда придумала еще кое-что. В сарае валялся старый оцинкованный резервуар-поилка для скота. Вместе с Якобом Труда притащила его к груше и установила между обрезанными кустами малины на защищенном от ветра месте. Якоб наполовину закопал резервуар в землю. Труда притащила несколько ведер воды и вылила в емкость, чтобы Бен понял, какую радость можно извлечь из подобного сооружения.

Когда на следующее утро она привела сюда сына, он как громом пораженный, с полуоткрытым ртом замер на месте, пристально глядя вверх на ветви широко распахнутыми от удивления глазами. Затем подбежал к резервуару, принялся прыгать и скакать, не в силах остановиться.

В то лето убежище на груше стало для всех благословением. Ежедневно спозаранку Бен выбегал из дома, и даже обедом его невозможно было завлечь обратно. При изнуряющей жаре он залезал в резервуар, обеими горстями поливал воду себе на голову и затылок. Если было прохладно, лежал в убежище на ветвях дерева, рассматривая через прорези местность. Или занимался тем, что на свой лад наводил порядок в саду Герты Франкен. Крапиву, чертополох и дикий овес он упорядочивал наподобие грядок в огороде Труды.

Теперь Бена больше не тянуло на рыночную площадь, в кафе Рюттгерс, к школе или детским площадкам в районе новостроек на Лерхенвек. Никто больше не приходил к Шлёссерам, чтобы пожаловаться на него. На время Бен потерял интерес даже к куклам Аниты.

Труда перевела дух, почувствовав что-то вроде покоя и даже некоторую радость, когда думала о еще не рожденном существе. Иногда она даже позволяла себе час отдыха во второй половине дня. Затем шла взглянуть на сына и убедиться, что он мирно играл в резервуаре, сидел в убежище на ветвях деревьев или пересаживал чертополох. Иногда она сообщала ему, хотя он, вероятно, и не понимал, что сейчас пойдет навестить Антонию и скоро вернется. Затем неторопливо прогуливалась триста метров до двора Лесслеров.

Женщины разговаривали о том, что происходило в деревне. Не слишком много событий, если не принимать во внимание первые месяцы 81-го года. Крессманн устроил Игорю такое пышное погребение, что некоторые задавались вопросом, не вообразил ли себе Рихард, что хоронит последнего русского царя.

После похорон Рихард не просыхал три недели. Затем до его ушей дошло, что его подозревают в смерти невесты Хайнца Люкки. Половине деревни Рихард пригрозил подать на них в суд за клевету, а свой «мерседес» дать на освидетельствование полиции. Конечно, невозможно было установить, по какой стороне дороги он ехал. Двенадцатилетняя дочь погибшей, выйдя наконец из комы, не смогла вспомнить никаких подробностей происшедшей аварии.

В мае Рихарду все же пришлось лишиться водительских прав. Втихаря поговаривали, что причиной стало более трех промилле содержания алкоголя в крови. Граничило с чудом, что, несмотря на такое состояние, он целым и невредимым добрался до дома. Говорили, что полиция поймала его только перед дверью дома… Что подкараулили его и схватили по анонимному доносу. Некоторые предполагали, что доносчиком был Хайнц Люкка. Но невозможно было ничего доказать. Например, Тони фон Бург тоже был бы не против, чтобы Рихарда отстранили от вождения автомобилем. Отныне к трактиру Рупольда Рихарда постоянно подвозила Тея.

Похороны Вернера Рупольда прошли тихо и мирно. Трактир перешел к двоюродному брату умершего. Нового хозяина звали Вольфгангом, и он, по единодушному мнению Якоба и Пауля, был приятным и энергичным мужчиной.

Хайнц Люкка после гибели из-за несчастного случая невесты лишился и овчарки. Пса пришлось усыпить, после того как он разорвал персидского кота и владелец животного выпустил в него целый заряд дроби.

Мария Йенсен по-прежнему, завидев беременную женщину, не в силах справиться с подступающими слезами, каждый раз спешно покидала аптеку. Эрих опасался, что из-за столь сильных переживаний по поводу выкидыша в ноябре жена может впасть в депрессию, к тому же Антония теперь ожидала уже четвертого ребенка. Предусмотрительный Эрих послал Марию на двухнедельный курс лечения.

У Иллы фон Бург гинеколог в груди обнаружил узел. В те дни, когда Илла лежала в больнице, Тони неоднократно повторял в трактире Рупольда, что, если опухоль окажется злокачественной, он последует за женой. К счастью, скоро выяснилось, что новообразование было доброкачественным.

Однако с большей охотой Труда делилась с Антонией собственными планами и желаниями. Она от всей души надеялась, что Якоб получит наконец здорового сына. И наконец-то станет королем стрелков. Не в этом году. Сейчас Труда, с ее раздавшимся телом, едва ли сможет сыграть роль представительной королевы. Но на следующий год или еще через один, когда появится ребенок и самое трудное будет позади. И если Бен будет вести себя и дальше так же мирно и спокойно. Этот час, проведенный с Антонией, вознаграждал Труду за множество забот и трудностей, выпавших на ее долю. К сожалению, относительный покой продолжался недолго.

Как-то в один из вечеров в конце лета, когда Якоб захотел осмотреть убежище на дереве и проверить состояние пола, он нашел там несколько пестрых лоскутов, явно относившихся в прошлом к кукольной одежде. Рядом лежали нога куклы, стеклянный глаз и кухонный нож. А Якоб, как и Труда, поверил, что непреодолимое желание Бена ломать кукол прошло. Отсутствовали голова, тело, руки и вторая нога куклы. В первый момент Якоб не знал, что ему делать – плакать или бить кулаками по стенам.

Он ринулся обратно в дом, не обращая внимания на следующую за ним по пятам, ничего не понимающую Труду, уже находившуюся на сносях, – распахнул дверь в комнату Бена. Затем подошел к кровати, схватив спящего мальчика за плечи, рванул его на себя и ударил. И бил до тех пор, пока Труда не стряхнула с себя оцепенение и не упала ему на руки.

Жалобно стонущий Бен забился в угол кровати. Якоб погрозил кулаком рыдающему комку плоти.

– Сейчас же убирайся из дома, – приказал, словно выплюнул слова, Якоб. – И достань ее оттуда, куда положил.

Наконец Труда поняла, о чем идет речь. Она помогла Бену одеться, пошла впереди с лампой в сад Герты Франкен и светила сыну, в то время как Якоб принес лопату из сарая. Жалобно скулящий и всхлипывающий Бен слонялся в крапиве между кустами. Не сразу поняв, чего от него хочет Якоб, он в первый момент попытался влезть в убежище на дереве. Якоб стащил его назад. Бен поднял ногу, собираясь залезть в резервуар с водой. Якоб снова стал его молотить и остановился, только когда Труда громко, навзрыд зарыдала.

– Кукла, – тяжело дыша, выговорил Якоб. – Ты сломал ее. Что потом? Что ты делаешь с ними потом? Где-нибудь зарываешь? Всегда находятся только части. Но теперь я положу этому конец!

Затем Якоб воткнул лопату в землю. Бен хотел перейти в огород Труды. Когда они наконец позволили ему делать, что он хочет, Бен побежал к яблоневому саду, остановился рядом с шахтой, засыпанной песком, посмотрел в лицо Якоба опухшими, заплаканными глазами, показал на открытую шахту и, всхлипывая, вымолвил:

– Руки прочь.

– Да, – прошипел Якоб, – здесь тебе искать нечего. Мы здесь не для того.

Якоб отвел его обратно в сад Герты Франкен, вложил в руки лопату, а Труда стала светить. Прошло четверть часа, прежде чем лопата наткнулась на какое-то препятствие в земле. Но когда Бен поднес выкопанный предмет к свету лампы, тот оказался всего лишь крупным камнем.

Мальчик в страхе уставился на отца и, когда Якоб сделал к нему шаг, втянул голову в плечи. Но Якоб только наклонился, чтобы поднять камень. Забросил его в кусты и потребовал: