Текст книги "Могильщик кукол"

Автор книги: Петра Хаммесфар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Только на следующее утро Якоб по телефону осведомился о состоянии Труды. Она еще слабо держалась на ногах, но тем не менее даже подошла к телефону. Ни единым словом она не упрекнула его, что накануне напрасно их прождала. Только осведомилась о Бене и спросила, как Якоб с ним справляется.

«Наилучшим образом, – глухим от усталости голосом сказал Якоб. – Действительно отлично. Я уже дважды его купал. Думаю, что ему понравилось».

Около полудня пришла Антония, чтобы взглянуть на Бена, и поставила на кухонный стол приготовленный для них густой суп. Когда она предложила Якобу взять к себе Бена, тот нехотя отказался: «Я не могу такое требовать от тебя. Я уж сам как-нибудь справлюсь. Температура высокая, он бредит, но…»

Однако, когда Антония стала настаивать на своем, Якоб вздохнул с облегчением. Он помог ей отнести в машину находившегося в полузабытьи мальчика и сам на один час прилег на диван. Затем навестил Труду в больнице.

С ее выпиской можно было не торопиться. Вместо планируемой недели Труда пробыла в больнице десять дней и за это время неплохо отдохнула. Она ежедневно поручала Якобу передавать от нее лично «спасибо» и приветы Антонии и Паулю. Когда она вернулась домой, Бен тоже пошел на поправку, а Антония лишний раз убедилась, что мальчик никак не связан с ранениями Урсулы Мон и она приняла правильное решение – держать полицию от него подальше.

26 августа 1995 года

После того как Якоб покинул двор Лесслеров, в гостиной его друга дело дошло до столкновения. В свои тринадцать лет Таня Шлёссер уже не была маленькой и глупой девочкой. Она прекрасно понимала, что ее брата подозревают в страшных вещах. Даже если никто и не высказывал подозрений открыто.

Пока здесь присутствовал отец, она считала, что заступаться за Бена – это его дело. Но после единственного резкого возражения Якоб больше не открывал рта. Когда он медленно, словно старик, побрел из комнаты, с опущенными плечами, с головой, глубоко втянутой в плечи, так что казался на полметра ниже ростом, Таня вскочила с желанием побежать за ним, встряхнуть и с присущим ее возрасту обостренным чувством справедливости потребовать объяснений.

Антония, правильно истолковав выражение лица приемной дочери, удержала ее:

– Дитя, оставь его в покое. Твоим родителям сейчас, как никогда, тяжело. Они действительно должны были некоторое время подержать Бена дома, по крайней мере в ту ночь.

– Но он ничего плохого никому не сделает, – запротестовала Таня.

– Я знаю, – сказала Антония. – Многие знают. Но, к сожалению, не все.

– А что вы знаете такого, чего не знает папа? – Она посмотрела на Пауля. – Что в действительности произошло с Урсулой Мон, которую ты нашел восемь лет назад?

Пауль покачал головой и устремил взгляд на жену:

– Я тебе не раз говорил, что это было ошибкой.

Антония пожала плечами. Возможно, Пауль прав.

Посчитали бы или нет власти Бена в его четырнадцать лет преступником или только ухватились бы за него, не найдя никого другого, сегодня трудно было сказать. Да уже и не важно. Важно было то, что для нескольких людей в деревне он и по сегодняшний день оставался преступником.

Бен не был Бруно Клоем, готовым на каждое подозрение ответить дракой. Он не был Рихардом Крессманном, сразу бежавшим в полицию или подключавшим адвоката, как только до него доходил какой-нибудь слух, распространяемый о нем. Бен даже не был Тони фон Бургом, с улыбкой принявшим к сведению, что его считают виновным в смерти старого Вильгельма Альсена. Тогда Тони только заметил: «Если бы у меня был цианистый калий, я с наслаждением подсыпал бы его Альсену в пиво. Жаль, что мне раньше не пришла в голову мысль достать какую-нибудь отраву».

Бен был всего лишь Беном, он не мог защитить себя словами.

На прошлой неделе Антония побывала в деревне и не от одного вспоминавшего случай с Урсулой Мон слышала, что, дескать, больной девушке, в отличие от дочери Эриха, крупно повезло.

Постепенно деревня раскололась на два лагеря. Одна сторона с подозрением поглядывала на Бруно Клоя, оставив в покое его сына. В то время, когда исчезла Алтея Белаши, Дитеру едва исполнилось три года, и он был явно еще маловат для подобных подозрений. Другая сторона поглядывала на Бена в связи с происшествием с Урсулой Мон. Эрих и Мария Йенсен относились к последним, и Антония даже знала истинные причины такой позиции.

Восемь лет назад Пауль совершил ошибку, намекнув сестре, что официальная версия происшествия в воронке была не совсем точной. Пауль сделал это с лучшими намерениями, желая положить конец слухам.

Конечно, Мария передала его слова Эриху. И Эрих в ответ только рассмеялся: «Бен пытался перевязать девушку? Кто только тебе такое нашептал? Предполагаю, твои дамы. Все-таки все вы немного чокнутые. Знаешь, что сделал бы Бен, если бы вовремя не появился Андреас? Закопал бы бедняжку, ведь уже начал рыть яму. Вечно он со своими проклятыми раскопками!»

Он никогда не понимал, почему Якоб, с одной стороны, лупит своего сына как бешеный, уничтожая «последние работоспособные клетки мозга», как выражался Эрих, а с другой – отказывается отдать его в закрытое учреждение, где, по мнению Эриха, Бену самое место.

Эрих оперировал понятием «преступник-подражатель», которое Тея Крессманн тоже охотно применяла по отношению к Бену. При этом Эрих не имел в виду молодую артистку. Так же как и Антония, он не знал, что Бен видел, как девушка умирала. Только Герта Франкен была свидетельницей событий той августовской ночи. Но тогда словам Герты не поверили, а сегодня ее уже нельзя было спросить. Эрих имел в виду куриц и мог поклясться, что Бен много раз наблюдал, как разделывались и потрошились куриные тушки. В конце концов, он с рождения жил на крестьянском дворе, а не в ризнице. К тому же Бену было достаточно только раз увидеть, как кто-нибудь что-то делал, и он сразу в точности перенимал прием.

Эрих и Тея стоили друг друга. Досадно, что Эрих вообразил тогда, что они не подходят друг другу. Антония считала, что они превосходно гармонируют друг с другом и легко могли бы создать новую пару. Тогда Мария остановила бы свой выбор на Бруно Клое или, еще лучше, на Хайнце Люкке, тоже страстно обожавшем ее.

В противоположность Бруно Клою Хайнц Люкка навряд ли позволил бы себе распускать руки. И наверняка никогда бы не пришел к мысли иметь на стороне любовную связь или из-за шестерки по математике запирать молодую девушку в ее комнате, как это делал Эрих. Вероятно, Хайнц возил бы Марлену три раза в неделю в Лоберг и ждал бы на стоянке у дискотеки «da саро» до тех пор, пока у нее от танцев не заболели бы ноги. И вместе с Марией носил бы ее на руках. Разница в возрасте – да господи, какое значение имеют несколько лет? Антония еще ни разу не пожалела, что вышла замуж за мужчину на двадцать лет ее старше.

У молодых людей были свои приемы маскировать взгляды, особенно если они активно занимались политикой. Они считали, что во имя своих убеждений позволительно скрываться под маской социал-демократов. За таких, как Бен, общество несет ответственность, подобные тяжелые случаи непозволительно взваливать лишь на родителей. Этим предложением Эрих Йенсен не раз приводил невестку в бешенство. Пару раз Антония отвечала: «Радуйся, что при вашем дефиците городской казны Труда держит его дома».

Только ее аргументы быстро кончились, когда Эрих привел свои. Во-первых, издержки по размещению в приюте ложились на федеральный бюджет, а не на городскую казну. Таким образом, Эрих мог дальше бесцеремонно ходить козырями. Он и сказал, что чувствует жалость к измученной матери, обладающей далеко не самым крепким здоровьем, что он достоверно знал. Неоднократно он лично выдавал Труде через прилавок различные сердечные пилюли, нитроспрей и средства, понижающие давление. Эрих заметил, что понимает вспыльчивого отца, приходящего в отчаяние из-за дурацких выходок сына. И не в последнюю очередь сочувствует бедному созданию, которое не в состоянии сделать различия между добром и злом, но имеет право на мирную, упорядоченную жизнь за толстыми стенами. И обязанность каждого ответственного гражданина – оградить таких людей от увечий, которые они получают на свободе, в поле, лесу и на лугу, или причиняют себе сами.

Эрих не допускал возможности, что в поле, в лесу и по лугу может бегать кто-то другой. Что касалось слухов о Бруно Клое, говорили, что в основном их распространяет сам Эрих. Но Эрих скорее откусил бы себе язык, чем позволил бы обронить о Бруно хоть одно дурное слово. Бруно мог пожелать взять реванш, и скандал был бы грандиозный.

Эрих Йенсен прекрасно знал, что в октябре 69-го года в саду Герты Франкен Хайнц Люкка предотвратил не насилие, а нечто другое. Антония тоже знала, что в то время Мария с ума сходила по Бруно. И с годами в ее чувствах ничего не изменилось. И потому Антония понимала, что у Марии имеются самые убедительные причины внушать дочери, что Дитер Клой – не самая лучшая для нее компания. А кто бы захотел однажды взять на руки внука, из которого, возможно, получился бы второй Бен?

В течение первых лет брака у Марии были те же трудности, что и у Труды. Сразу забеременеть она не смогла, бродила от врача к врачу, терпеливо проходила всевозможные обследования и всегда слышала только одно: что у нее все в порядке. Эрих же отказался проверить, не заключена ли причина в нем.

Мария предположила, что подобное обследование он прошел позже. Тогда она, правда, была беременна уже во второй раз. Но все закончилось сильными судорогами, обильным кровотечением и вынужденной операцией. А прежде чем у Марии начались судороги, она якобы упала. Антония никогда не верила в это падение.

В подозрении или твердой уверенности Эриха крылась причина строгости по отношению к «его» дочери. У Антонии просто в голове не укладывалось, что взрослый мужчина заставлял молодую девушку расплачиваться за любовные интрижки ее матери. И чего Антония вовсе не понимала, так это почему, вместо того чтобы набрасываться на мужчину, наставившего ему рога, да еще к тому же шантажировавшего его этим, когда после падения в шахту речь зашла об отправке Бена в приют, Эрих ругал слабоумного парня.

Именно Эрих посоветовал Паулю предостеречь «его обеих малышек». И не только после исчезновения Марлены, а еще в июне, когда до его ушей дошло, что Бен дотронулся до Аннеты. «Разве я не говорил вам постоянно, что он еще преподнесет всем неприятный сюрприз? Представь только, что рядом с ней не было бы Альберта Крессманна».

– Тогда бы гарантированно ничего и не случилось, – возразила зятю Антония.

– Только ты так думаешь, – не отступал Эрих. – Он чувствует влечение, как любой другой мужчина, ты не можешь ему в этом отказать.

Антония не хотела отказывать Бену ни в чем. Конечно, он чувствовал влечение. Но когда в «мерседесе» Альберта Крессманна он погладил грудь Аннеты, в то время как Альберт был занят немного ниже, для Бена это было скорее связано с инстинктом подражания. Антония была убеждена, что Бен не стал бы трогать постороннюю девушку. Другое дело – Аннета, которую он хорошо знал, и Альберт, от которого слышал тысячу раз: «Давай же, Бен, сделай это».

Пауль не смел размышлять на такую щекотливую тему.

* * *

Но все это невозможно было объяснить тринадцатилетней девочке, готовой пойти за брата в огонь и воду. Из немногих слов, которые Антония необдуманно произнесла, а еще больше из ее молчания Таня Шлёссер поняла лишь одно: в деревне ищут дурака, на которого можно что-то свалить.

И как Труда, только, разумеется, значительно громче и для убедительности даже притоптывая ногой, Таня заявила:

– Бен неопасен. Можете запереть меня с ним на ключ на целую неделю. И пусть у него будет хоть три ножа, он ничего мне не сделает. И ни одной другой девушке тоже.

– Я знаю, – успокаивающе повторила Антония.

– Нет! Если бы ты знала, то не сказала бы, что мама должна была его запереть. Ничего хуже ты не могла бы ему сделать, чем запереть его. Вы все такие подлые!

Она бросилась из комнаты. Антония хотела ее удержать. На этот раз вмешался Пауль:

– Оставь ее в покое. Ты знаешь, как она к нему привязана. Ей сейчас нелегко.

Паулю тоже было нелегко. В течение всех этих лет сам он ни разу не видел, чтобы Бен причинил кому-нибудь зло, только слышал, что говорили о нем в деревне. В большинстве случаев, услышав очередную сплетню, он только качал головой и думал, что народу необходим козел отпущения. И не важно, кто выступает в этой роли: Вильгельм Альсен, Бруно Клой или Бен. Главное, чтобы под рукой был кто-то, о ком можно болтать всякие гадости и кого можно бояться.

И все-таки теперь для Пауля наступил момент, когда в одной точке сошлись слишком много «если» и «однако». Тени сгустились. Удрученное горем лицо сестры, озлобленное и за эти две недели на несколько лет состарившееся лицо зятя, опустевшая комната племянницы. И несколько дней тому назад, когда он снова призвал младшую дочь проявлять некоторую осторожность, Бритта ответила ему: «Не волнуйся о нас, папа. Когда мы едем в школу, Бен уже ждет нас. Следит, пока мы не доедем до шоссе. И когда возвращаемся, он снова лежит в кукурузе. Как ты думаешь, если бы там однажды кто-то появился, что бы с ним сделал Бен?»

Пауль сильно сомневался, что Бен сможет ударить мужчину, преследующего девушку. В сторожевые псы он никак не годился. Во всяком случае, он позволил Альберту Крессманну себя обругать и прогнать. Из головы никак не выходило кукурузное поле. Бен, обладающий зоркими глазами и чуткими ушами, отмечавшими все, что происходило на проселочных дорогах, лежал там не только утром и днем, но и ночью. Пауль знал об этом. А куда могла побежать девушка, которую выбросили ночью из машины, если ее дядя и тетя жили поблизости? Марлена пошла бы к ним, в этом Пауль не сомневался. При условии, что оба юноши, которых полиции Лоберга пришлось отпустить, сказали правду.

Пауль больше не знал, что ему думать и во что верить. Если бы Бен был на полметра ниже ростом, весил бы на восемьдесят-девяносто фунтов меньше и вместо проклятых ножей, которые не в силах был выпустить из рук, вместо лопаты и бинокля бродил по округе с пластмассовой лопаткой и ведерком, никто не распространял бы о нем слухов.

Деревня искала не козла отпущения. Она искала одну молодую девушку, собственно говоря – двух, а точнее, трех. Но о Свенье Краль не думал никто, а короткий визит Эдит Штерн почти никто не заметил.

И никому в голову не пришла мысль рассказать полиции о ночных прогулках Бруно Клоя, известных многим, не только Хайнцу Люкке. Никто не сообщил в полицейский участок Лоберга, что Альберт Крессманн был не прочь как-нибудь поиграть в прятки с Марленой Йенсен. Никто не обратил внимание полицейских на то, что в ту памятную ночью у Дитера Клоя были все основания последовать за машиной Клауса и Эдди. Никто не рассказал официальным лицам о Беньямине Шлёссере, который не мог мыслить, как все нормальные люди, любил играть ножами и выкапывал и закапывал глубокие ямы, которые без лупы невозможно было обнаружить.

Пока Пауль размышлял, Таня Шлёссер в комнате, которую она делила с Бриттой Лесслер, вынула из школьной сумки тетради и учебники и без разбора побросала туда что-то из одежды. Спустя несколько минут с сумкой через плечо она появилась в прихожей, преследуемая по пятам Бриттой, настойчиво уговаривающей ее:

– Останься.

Таня, словно рассерженная богиня, остановилась в дверном проеме и с убедительностью пояснила:

– Я иду домой. Сейчас моя семья во мне нуждается.

Прозвучало с некоторым пафосом, что было простительно для ее тринадцати лет.

До этого момента ее семьей были Пауль и Антония, Андреас и Ахим, Аннета и Бритта. Таня никогда не спрашивала себя о том, каково ее отцу, когда он наведывался в гости, чтобы только подержать ее на руках.

По-своему она любила Якоба, который без ворчания доставал кошелек и финансировал дополнительное посещение кино на неделе, добавлял десятку на кафе-мороженое, где Тане еще ни разу не приходилось платить, так как дедушку Бритты она простоты ради звала дедом, и тот такому обращению только радовался. Десятки Якоба Таня откладывала для серьезных покупок, как, например, джинсов, о которых Антония говорила, что цена на них завышена. Отца Таня заверила, что дядя Пауль их оплатил.

Якоб никогда ничего не требовал, оставался воскресным папой, а значит, в нем не было никаких минусов. С любовью к матери дело обстояло не так просто. Со своей стороны, Труда тоже не давала много поводов для проявления любви. Со старшими сестрами Таня вообще не имела никаких отношений. Бен же, напротив…

Сверкая глазами, она добавила:

– И если папа мне позволит, я буду спать в комнате Бена.

– Одна ты не пойдешь, – сказал Пауль. – Если непременно хочешь к родителям, я тебя отвезу.

С презрительной улыбкой она заметила:

– Я в телохранителе не нуждаюсь, Бен – мой брат.

Пауль все же встал и последовал за нею. Дал ей уйти вперед на добрых тридцать метров, так как она все время оборачивалась, в ярости сверкая на него глазами. Велосипед она не взяла, потому что он был рождественским подарком Пауля и Антонии. В настоящий момент девочка была так рассержена, что решила провести между семьями разделительную черту.

На всей дороге, кроме нее, никого не было видно. Пауль позволил свободно блуждать взгляду и мыслям. Не только из-за Бена мысли о кукурузном поле не выходили у него из головы. После последних недель страшной жары листья скрутились от сухости. Початки потеряли зерна. Дьявольски неудачный год, говорили Рихард Крессманн, Бруно Клой, Тони фон Бург и все прочие. Во всех отношениях дьявольское лето.

Там, где начиналось кукурузное поле, дорога делала легкий изгиб. Пауль, на некоторое время потеряв Таню из виду, чуть ускорил шаг и подошел к задней стороне земельного участка Люкки. Бунгало заслоняло обзор. Но он слышал ее, разговаривающей с кем-то уже не так раздраженно, как до этого. Беззаботно и весело, в обычной своей манере, она приветствовала Хайнца Люкку. Тот вежливо ответил на приветствие девочки:

– И вам хорошего дня, маленькая барышня. Сегодня гуляете в одиночестве?

Ее ответ прозвучал немного насмешливо:

– Нет, за мной следует дядя Пауль. Он думает, что я нуждаюсь в личном охраннике.

Пауль, продолжая путь, обогнул угол. Они оба услышали шаги, и Пауль встретил внимательные взгляды, направленные на него.

– Да, вот и он, – улыбнувшись, согласился Хайнц Люкка и оперся на рукоятку граблей, которыми работал в палисаднике.

Перебросившись с Хайнцем Люккой несколькими фразами относительно невыносимой жары, Пауль вместе с Таней пошел дальше.

– Успокоилась? – спросил он.

Она смущенно рассмеялась:

– Ничего дурного я не хотела. Я только считаю, что не повредит, если несколько дней я побуду с Беном.

Когда они достигли дома ее родителей, Пауль остановился.

– Теперь иди, – сказал он. – И береги себя.

– Слушаюсь!

Снова с некоторой долей презрения и упрямства. Однако и в этот раз без всякого дурного намерения. Она встала на цыпочки и запечатлела на его щеке поцелуй.

– Пошли, зайдешь к нам. Папа наверняка обрадуется.

– Не сегодня, – сказал Пауль. – В другой раз.

Он глядел ей вслед, как она бежала к двери; внимательно посмотрел на нее, когда она обернулась: красивое лицо, обрамленное темными волосами, загорелые руки и округлые плечи. Школьная сумка висела на плече. Даже представить себе невозможно, что с таким ребенком может что-то случиться. До самой смерти придется мучиться, что не все сделал, чтобы предотвратить несчастье. Нет, настало время, чтобы кто-нибудь поговорил с полицией.

Он не спеша побрел обратно, мимо пролеска и воронки, используя время для размышлений, тщательно взвешивая все «за» и «против» между дружбой, собственным опытом и умозрительными заключениями.

Все в нем противилось предположению, что такой мужчина, как Бруно Клой, рядом с которым на протяжении долгих лет он в поте лица работал, смеялся, пил кофе с молоком или пиво, может нападать на беззащитных девушек, если они попадаются ему на пути. Конечно, он сам дважды энергично ставил Бруно на место, так как тот не оставлял в покое Марию. Но тогда Бруно было восемнадцать, позже они оба смеялись над этим.

Пауль не знал, что Бруно в конечном счете все же взял реванш. О некоторых вещах сестра говорила только с Антонией. Но когда они смеялись вместе над этим, Бруно сделал странное замечание: «Все в порядке, Пауль. Всегда только одна Мария – тоже было бы скучно. Так я могу время от времени приняться за какую-нибудь девчонку».

«Приняться» звучало скорее с намеком на драку, чем на любовную интрижку… Девчонку! Пауль не знал, как это понимать. И что уж совершенно не укладывалось у Пауля в голове, так это как добродушный болван, сидевший за его столом и ожидавший ласки, мог бы превратиться в бестию, если молодая девушка неприветливо с ним обойдется. Правда, и Антония не научила Бена спокойно реагировать на неприветливость других.

Да, самое время поговорить с полицией. Не в Лоберге, там Эрих будет постоянно вмешиваться. Уголовная полиция должна приехать сюда, решил Пауль. Они должны проверить, находится ли Эдит Штерн на пути домой.

Он не хотел выдвигать никаких обвинений, не хотел выбивать почву из-под ног Ренаты Клой и ее сыновей или Труды и Якоба, он только хотел прояснить обстоятельства. Однако едва Пауль Лесслер собрался наконец с духом, решившись на это, как сам потерял почву под ногами.