Текст книги "Могильщик кукол"

Автор книги: Петра Хаммесфар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Новые дворы

Весной 1984 года они впервые официально пришли к Якобу. Муниципалитет Лоберга в лице Эриха Йенсена стал обещать ему золотые горы, спокойствие и свободу и одновременно взывал к его разуму, благоразумию и любви к родине.

За полгода до этого капитулировал Отто Петцхольд, продав свой земельный участок на Бахштрассе архитектору из Лоберга, а пятьдесят моргенов пашни – Рихарду Крессманну. С выручки Отто приобрел себе маленький домик в Форайфеле.[4]4
  Городок на границе с Францией.


[Закрыть] Для него все было просто. Он должен был заботиться только о себе и больной жене. Детей у Отто не было.

А у Якоба их было четверо. И ни одного, на чью помощь он мог бы рассчитывать. Анита училась в Кельне, и у нее не было времени даже навестить родителей. Она только время от времени звонила, жалуясь, что не хватает денег. Книги стоили очень дорого.

Если Якоб пытался протестовать против ее завышенных требований, указывая на потребности других членов семьи, Анита говорила о нужде, об отсутствии родительской любви и тому подобных вещах. Особенно надеяться на ее помощь не приходилось.

Бэрбель старалась окончить со второй попытки школу, найти место работы учеником, по возможности в офисе, где нет грязи, навозных куч и идиотов. А в свободное время сидела на кухне Иллы фон Бург, якобы для того, чтобы сообщать той, как мило она обходится в последнее время с братом. А на самом деле старалась убедить Иллу в своей безобидности, доброте и внушить, что ни одна мать не пожелала бы своему старшему сыну лучшей жены.

Иногда Бэрбель садилась в автобус и ехала в Лоберг, бежала к итальянскому кафе-мороженому или просто кружила по городу в поиске потерянной любви. Уве фон Бург тоже чаще был в Лоберге, чем дома. И каждому встречному, хотел он того или нет, Бэрбель рассказывала, что в будущем будет с удовольствием работать на крестьянском дворе. Что нет ничего более прекрасного, чем быть самой себе хозяйкой. Только никаких коров и свиней. Птицеводство плюс немного управления хозяйством, говорила она, вот это ей понравилось бы.

Что касается Бена, то можно было радоваться, когда он прятался в убежище на ветвях дерева, так как там он никого не беспокоил. А малышке Якоба, любимице, ребенку, которого он делил с другом Паулем, но надеялся забрать к себе насовсем, как только она станет чуть постарше, было только два с половиной года, когда члены муниципалитета пришли к нему с официальным предложением.

За два месяца до их визита умерла Герта Франкен. Только через несколько дней Труда спохватилась, что давно не видела старую соседку у окна каморки, и задумалась, когда же видела ее в последний раз. Труда отправилась к Герте. Уже по запаху в прихожей она догадалась, что обнаружит в спальне.

После переезда Хильды Петцхольд в Форайфель никто больше не приносил тарелки с едой в лачугу Герты. Илла фон Бург уже несколько месяцев как перестала наносить визиты Герте Франкен. Так как просто больше не могла выносить злобу старой женщины.

Несколько лет она привозила ей продукты и горячую пищу, убирала грязь и в благодарность выслушивала ругань в свой адрес. Илла не хотела помимо еды приносить в лачугу деревенские сплетни или слушать, что ее свекор только тогда начал протестовать против нацистов, когда тысячелетний рейх забрал жизнь его младшей дочери. До тех пор старый фон Бург, точно так же как другие, воодушевленно орал «хайль Гитлер!». За год до смерти с Гертой Франкен стало трудно ладить. Хильда Петцхольд тоже часто замечала, что Герта ведет себя как ядовитая колючка.

Труда не подумала о том, что нужно позаботиться о старухе. Она положилась на сердобольных сестер-монашек, которые, кроме всего прочего, развозили еще и еду. Но очевидно, не к Герте Франкен, хотя Эрих Йенсен сказал, что собирается организовать старухе доставку еды. Наверное, между всеми заседаниями в муниципалитете, съездами партии и работой в аптеке Эрих забыл о своем обещании. В деревне шептались, что Герта Франкен умерла с голоду. Врач диагностировал причиной смерти старческую дряхлость и посчитал излишним упоминать в свидетельстве о смерти рану на голове покойницы. Сотруднику похоронного бюро тоже не пришла в голову мысль придать особое значение ране. Ни один человек не пролил ни слезинки. Родных у умершей не было. Полдеревни вздохнуло с облегчением, похоронив местную злыдню.

Другая половина – в районе новостроек на Лерхенвек – была занята своими собственными проблемами и интересовалась только непосредственным соседством, с которым тоже не все было в порядке. В многоквартирном доме, сдаваемом Тони фон Бургом, все еще проживала семья Мон с дочерью Урсулой, предоставлявшей в достаточной мере тем для разговоров.

Труда тоже о ней слышала. Урсула Мон была несколько старше Бена и для своего возраста слишком развитой. Люди рассказывали, что у нее начисто отсутствовало чувство стыда. Так, например, она могла посреди улицы стянуть с себя пуловер, желая обратить внимание прохожих на свои уже наливающиеся груди. Она беспокоила мужчин на лестнице, когда они возвращались после работы, и женщин в комнате для сушки, когда те развешивали на веревках свое нижнее белье. Там, на Лерхенвек, обходились и без Герты Франкен, ругавшей священника в кирхе и пытавшейся предостеречь от Бена весь мир.

Муниципалитет позаботился о похоронах Герты, занес на счет города за выплачиваемую годами социальную помощь земельный участок, включая источенную жучками хижину и одичавший сад. Всего через два дня после похорон старой женщины к ее дому подъехал экскаватор. Уже вечером только груда мусора лежала на том месте, с которого так прекрасно просматривался одичавший сад, проселочная дорога, грядки Труды и яблоневый сад. А на следующий день исчезла и груда мусора, которым – без разрешения Якоба – заполнили последнюю песчаную шахту. Так одним выстрелом убили двух зайцев.

Они действительно дьявольски торопились. В течение долгих лет дом Герты Франкен был им словно бельмо на глазу. Теперь земельный участок разделили пополам. Каждая половина объявлялась участком под застройку, и от продажи ожидали сказочный куш для городской казны. Лежащая у Бахштрассе часть была сразу продана одному члену муниципалитета, который оказался несколько быстрее Хайнца Люкки и к тому же, вероятно, богаче. Новый владелец соорудил себе в саду маленькую виллу с плавательным бассейном, а высокой, в рост человека, стеной отгородился от расположенного с тыльной стороны участка девственного леса и любопытных взглядов.

Для второй части участка, с подъездом с проселочной дорога, в середине которой стояла старая груша и резервуар с водой, не нашлось ни одного заинтересованного покупателя. Возможно, многих отпугивала заросшая местность. Если бы муниципалитет сровнял с землей и эту часть, вероятно, дело быстрее дошло бы до продажи. Однако никто об этом не подумал. Земельный участок был всего лишь освоен, что значило – подсоединен к канализации и водопроводу. Для того чтобы желающий здесь строиться мог сразу начать работы, по участку проложили трубы, снабдили их вентилями и забыли про это.

У муниципалитета хватало других забот. Якоб Шлёссер! Он оставался последним. Рихард Крессманн с семьей давным-давно жил посредине своих полей. Бруно Клой последовал примеру Рихарда. В полях под открытым небом не было больше никаких соседей, с подозрением наблюдающих, когда Бруно вечером покинул дом и когда ночью вернулся обратно.

Пауль Лесслер тоже решился на переселение, после того как ему было гарантировано принятие издержек на освоение участка. Земельным участком Пауля на Бахштрассе заинтересовался один богатый художник, пожелавший перестроить сарай под мастерскую. Пауль здорово выгадал на этом деле. А Тони фон Бург со своими индюками и ультрасовременными инкубаторами на окраине города никому и не мешал.

Когда высокопарно говорили «город» об этом грязном захолустье, у Якоба на затылке начинали топорщиться волосы. После того как в Лоберге возникло несколько индустриальных предприятий и с выплатой налогов денежные средства свободно потекли в казну, все стали страдать манией величия. При этом деньги почти сразу выбрасывались на ветер, в большинстве случаев в самом Лоберге. На коробку из стекла и бетона – новую ратушу с залом для собраний. На бассейн под открытом небом и закрытый бассейн. На новый, более вместительный спортзал в гимназии, в котором теперь занимались три спортивных общества.

Лоберг изменился, здесь появился торговый центр, к которому специально проложили объездную дорогу, возникли улицы с ограниченным по скорости движением, оборудованные игровые площадки для детей и новый детский сад со специальной кухней и благоустроенными туалетами. А в начальной школе в деревне все еще протекала крыша во время дождя и при плохой погоде отменялись спортивные занятия, потому что пристройка в любой момент грозила обрушением. И теперь Эрих Йенсен утверждал, что крестьянское хозяйство больше не вписывается в облик города.

Эрих не говорил о том, что им мешало в действительности. Мальчик, время от времени сбегавший от матери. Бегавший по улицам и обзывавший девушек «сволочью». Только одиннадцати лет от роду, и уже почти такого же роста, как отец. Говорили, что недавно Бен даже напал на Хайнца Люкку.

Адвокат, исполнявший функции члена муниципалитета, проводил беседу с директором начальной школы. Речь шла о постройке небольшого спортивного зала. И когда Хайнц Люкка покинул школу и только было собрался открыть дверцу машину, на него набросился Бен. Немолодой мужчина чуть не упал. Тея Крессманн, оказавшись свидетельницей случившегося, в тот же вечер это рассказала Рихарду, а на следующий день всем, кто согласился ее выслушать.

Хайнц Люкка только посмеялся над ее болтовней. Напал – какая чепуха! Бен увидел его, в порыве бурной радости перебежал улицу и бросился на него, желая обнять. Пожалуй, несколько резко, но без всякого злого умысла. Кто может запретить мальчику проявлять радость и отказать ему в праве на проявление некоторой нежности? И что значит «обзывает девушек»? Скорее наоборот, пояснил Хайнц Люкка. Стоит бедному парню где-нибудь только появиться, как сразу раздается: «Проваливай, идиот!»

Неужели он не может защищаться и тоже иногда обозвать обидчика в ответ? Обозвать, и только, – больше он никогда ничего не делает.

Но Хайнц Люкка тоже пытался уговорить Якоба на переезд, приводил аргументы о спокойствии в полях под открытым небом и делился собственными планами. После того как у него из-под носа увели земельный участок на Бахштрассе, он теперь рассчитывал на приобретение общественного луга, не желая довольствоваться оставшейся одичавшей половиной. Хайнц нисколько не сомневался, что луг ему отдадут. Для чего городу нужен луг?

Однажды вечером, чтобы подбить Якоба на переезд, Хайнц Люкка зашел с несколькими планами строительства. Якоб посмотрел планы, выслушал, каким Люкка представляет себе будущий дом Якоба. Жилые помещения с огромной террасой на южной стороне, камин. Студия фитнеса в подвале, выложенный кафелем пол и изразцовая плитка на стенах, доходящая до потолка, встроенный душ и все устройства, необходимые для поддерживания себя в форме.

Якоб подумал, да не рехнулся ли Хайнц Люкка, предполагая, что и он станет заниматься чем-то в этом роде. Или он воображает, что с помощью накачивания мышц живота и занятий с гантелями из гнома можно сделать атлета? Еще Якоб услышал, что город для Пауля и Антонии Лесслер с юга по направлению к шоссе проложил и заасфальтировал проселочную дорогу. Для Якоба и Труды тоже проложат предназначенную только им дорогу – или приведут в нормальное состояние ту, которая ведет к старой усадьбе Крессманна.

Но Якоб упрямо не соглашался. Силой они не могли его переселить. Его не запугать, как Труду, часто предлагавшую мужу обдумать все же еще раз возможность переезда. Со временем просьбы Труды становились все настойчивее, причем она рассказывала меньше половины того, что, собственно говоря, должна была говорить мужу.

Хотя большую часть времени Бен сидел в домике на груше или играл у резервуара с водой, но, если Труда не контролировала его каждые четверть часа и не приносила мороженое или какое-нибудь другое лакомство, он убегал.

Люди говорили правду – он бегал за девушками по всей деревне и кричал им вслед что было сил: «Сволочь!» Конечно, неприятно, но все-таки относительно безобидно. Критической ситуация становилась, когда он находил где-нибудь нож. А он находил его всегда, даже когда Труда думала, что все ножи лежат запертые под замком. Тогда Бен размахивал ножом перед глазами детей и кричал: «Руки прочь! Холодно!»

После каждого такого случая жители деревни заявляли, что он социально опасен. И всякий раз Труде приходилось до хрипоты в голосе убеждать людей, что он ничего плохого не хотел. Что только хочет предостеречь детей, чтобы они не брали в руки нож, так как он сам неоднократно об него ранился.

Защищая его, она лгала с такой убежденностью, что сама начинала верить своим словам. Но что можно было поделать с тем, что он возмужал? Нельзя же его кастрировать, как кота. И получалось, что лучшим решением для их семьи было бы жить за пределами деревни.

В один из вечеров в конце лета 84-го года Труда вновь попыталась убедить Якоба. В тот день она зашла на час на новый двор Лесслеров навестить свою младшую дочку и Антонию. Она не стала говорить мужу, что ходила в гости вместе с Беном, которого больше не оставляла без присмотра. Она рассказала Якобу о других вещах.

Великолепный дом отстроили себе Пауль и Антония: светлые, просторные, обставленные современной мебелью помещения. На дворе все модернизировано. И вокруг ни одного человека, который возмущался бы по какому-либо поводу. В то время как Труда пила кофе в гостиной Антонии, дети играли на дворе. Андреас и Ахим носились на новых велосипедах по лужам, оставшимся после прошедшего ночью дождя, и, когда грязь брызгала в разные стороны, вопили от восторга. Рядом с гаражом Аннета с подругой играли в конкурс на звание королевы красоты. Транзистор, включенный на полную громкость, полоски ткани на бедрах и груди, остальное – обнаженное тело.

Младшие – Бритта и Таня – плескались в наполненном до краев надувном бассейне на террасе, время от времени носили наполненные водой ведерки через двор и выливали их в лужи, ликовали и взвизгивали с мальчиками наперегонки. Одним словом, адский шум, но никто не жаловался.

В длинной речи, обращенной к Якобу, описывая преимущества расположенного за границами деревни двора, Труда ни разу не упомянула Бена. Он тоже носился между девушками у гаража и малышками у детского бассейна, изо всех сил кричал «сволочь!» или «прекрасно!» и размахивал в воздухе руками.

Труда только заметила, что в плохую погоду Антония сыновей и Аннету отвозила в школу и забирала домой на машине. В остальных случаях дети ездили в школу на велосипедах. А Бен не умел ездить на велосипеде.

26 августа 1995 года

В полшестого они вернулись домой. Желудок Якоба явственно бурчал, и Труда наконец встала к плите. Едва она взяла сковороду и бросила на нее несколько разбитых яиц, как Бен сел за стол. Якоб тоже остался на кухне, собираясь воспользоваться случаем и обо всем спокойно поговорить с женой. В первую очередь о том, какие мысли возникли в его голове во время их бесполезной прогулки. Может быть, все-таки стоит поговорить с полицией и позволить специалисту опросить Бена. Но не важно, что он говорил, – от нее он не получил никакого ответа, только болезненные взгляды, красноречиво говорившие сами за себя.

Якоб был абсолютно уверен, что она умалчивает о чем-то весьма существенном. Он чувствовал внутреннюю дрожь, словно вибрировала туго натянутая проволока между сердцем и желудком. В голове мелькали картины: наряженные куклы и молодые женщины, бинокль и складная лопатка, лоскут в стеклянной банке и пестрая куртка! Нужно выяснить хотя бы про куртку, прежде чем Труда лишится последних сил. Но прежде чем продолжать ломать себе голову, он решил разузнать, дошла ли Эдит Штерн до Хайнца Люкки, как долго у него оставалась и куда затем направилась.

Покончив с едой, Якоб взялся за телефон и сначала поговорил с Вольфгангом Рупольдом, который ничем ему не помог, только сообщил об утреннем звонке Труды. Затем Якоб вывел из сарая старый «мерседес» и отправился к Хайнцу Люкке.

Поездка была делом нескольких минут. Якоб использовал их, чтобы обдумать и подготовить несколько предложений для начала разговора. Было бы неверным говорить Люкке, что Якоб знал о настоящей причине посещения адвоката Эдит Штерн. Когда Якоб остановил машину перед бунгало Люкки, он, по крайней мере, придумал начало своей речи.

Увидев Якоба, Хайнц Люкка, казалось, нисколько не удивился. Он пригласил гостя пройти в просторную гостиную, усадил в кресло перед камином и выслушал рассказ Якоба, как вчера вечером тот захватил молодую американку, желавшую посетить дом адвоката. Девушка прибыла из-за границы, не знала, куда ей потом поздно вечером идти, и потому согласилась переночевать у Якоба и Труды.

Якоб лгал, опустив глаза в пол и свободно свесив скрещенные руки между широко расставленными ногами. Вместе с Трудой он будто бы прождал молодую американку до двенадцати ночи, мимолетно подумал позвонить Хайнцу, но отказался от этой мысли, решив, что Хайнц либо сам предоставил гостье возможность ночлега, либо та по каким-либо причинам предпочла как можно скорее повернуться к деревне спиной. И в том и в другом случае Якоб не захотел беспокоить Хайнца посреди ночи. Но сегодня утром Бен нашел куртку. И Якоб, вернувшись домой, узнал куртку американки.

В этом месте рассказа Хайнц Люкка, устало улыбнувшись, прервал Якоба:

– Не утруждай себя, Якоб. Сказав «как можно скорее повернуться к деревне спиной», ты прекрасно знаешь, что угодил в самую точку. Я в курсе, что фрау Штерн сказала тебе, чего она от меня хочет. Во всяком случае, она упомянула об этом. И о том, что ты ей тоже кое-что рассказал.

Якоб почувствовал определенное облегчение. Хорошо, что Хайнц своим откровением его немного опередил, так как Якоб собирался в крайнем случае утверждать, что довез Эдит Штерн до кукурузного поля. А оттуда всего сто метров до входной двери Люкки. И Якоб абсолютно не знал, как ему вести себя дальше, если Хайнц удивится и заявит, что в его дверь никто не звонил.

Якоб ничего не ответил на слова адвоката, только от смущения еще ниже опустил голову, и Хайнц Люкка вздохнул:

– Крайне неприятная история. Даже представить себе не мог, что она настигнет меня более чем через пятьдесят лет. – Он издал какой-то звук, не то горький сдавленный смех, не то всхлипывание. – Проклятое Богом время преследует некоторых до могилы. Я слышал… ты нашел тогда Эдит?

– Вместе с Паулем, – ответил Якоб.

– Почему вы не рассказали об этом?

Якоб пожал плечами:

– Почему ты об этом не рассказал? Ты наверняка получил бы орден.

Физиономия Хайнца Люкки приняла замкнутое выражение. Через несколько секунд он решил поинтересоваться:

– У тебя только из-за этого испортилось настроение? Бен действительно нашел ее куртку?

– Нашел, – сказал Якоб. – Иначе я бы к тебе не пришел.

– Странно, – вслух подумал Хайнц Люкка и наморщил лоб. – Обычно он не бегает к шоссе. Она хотела отправиться в Лоберг. Я предложил ее подвезти. Она отказалась. Даже такси не хотела отсюда вызвать. Сказала, что до города только четыре километра и ей не привыкать ходить пешком на такие расстояния.

Якоб задумчиво кивнул:

– Да, она мне тоже это говорила. Но все же мы должны сообщить в полицию.

– Сообщить о чем? – непонимающе спросил Хайнц Люкка. – О том, что Бен нашел ее куртку? Не кажется ли тебе, что у полиции в настоящий момент достаточно других забот? У них до сих пор нет никакого представления о том, где дочь Марии.

Якоб молчал. И Хайнц Люкка пояснил:

– Фрау Штерн не надевала куртку, она засунула ее под лямку поверх рюкзака. И очень торопилась поскорее уйти. Первую часть пути она мчалась, словно сам черт гнался за ней по пятам.

– В самом деле, тогда она, возможно, ее потеряла, – решил Якоб.

Голос Хайнца Люкки прозвучал с недоумением:

– А как иначе? – Затем с большей настойчивостью в голосе он спросил: – Якоб, неужели ты думаешь, что куртку у нее отнял Бен?

Якоб никак не отреагировал на его слова, и Хайнц Люкка с горечью кивнул:

– Что ты, собственно говоря, думаешь о сыне?

Его голос становился все настойчивее, когда он принялся уверять:

– Якоб, Бен не подходил сюда. Я проводил гостью до дверей и некоторое время смотрел ей вслед. И я его не видел. Если бы он был рядом, то увидел бы меня и подошел. Он всегда подходит, когда меня видит.

– Ничего плохого про Бена я не думаю, – недовольно возразил Якоб. – Он всю ночь оставался в кровати. У Труды было неспокойно на сердце, она не могла лежать, несколько раз бегала на него смотреть.

Хайнц Люкка снова кивнул, тихо и как-то неприятно рассмеялся:

– Если все так и было, что ты тогда подумал? Оба парня, подвозившие дочь Марии, снова на свободе. Только мне верится с трудом, что они здесь катались одни и появились в подходящий момент, чтобы подобрать молодую американку.

Хотя Якоб и не хотел, но все же рассказал о том, что слышал накануне в трактире Рупольда. Хайнц Люкка слушал его с интересом, местами откровенно насмехаясь.

– Подумать только! – задумчиво сказал он наконец. – Дитер Клой. Что можно на это сказать, кроме как что яблоко падает недалеко от яблони? Но парню нет даже восемнадцати. Я скорее подумал бы на Бруно. Я не раз видел его подъезжающим ночью к воронке или пролеску. И теперь я хочу тебя спросить: что он там делает в такое время? Смотрит, как растет его свекла? Наверное, в данный момент у него нет никого под рукой, с кем после рабочего дня можно было бы приятно провести вместе часок-другой. А чтобы Рената не решила, что муж потерял навык, он накручивает по местности несколько кругов. И если в такой момент перед ним пробежит нечто красивое…

Прозвучало с изрядной долей насмешки, и Якоб нашел, что на такую тему не стоит смеяться. Он попрощался, в некоторой степени успокоенный, но в то же время с твердым намерением просто так дело не бросать. И пусть ему хоть сто раз скажут, что куртка из-за поспешности Эдит Штерн упала с рюкзака и осталась валяться на дороге. Умолчать, что Бен ее нашел, для Якоба означало солгать. И не важно, что Бруно Клой в ночи делал круги по окрестностям.

От бунгало Люкки Якоб поехал ко двору Лесслеров. Вся семья собралась за чашкой кофе в гостиной. Якобу очень хотелось поговорить с Паулем наедине. Однако никто из домочадцев не собирался покидать комнату. Якоб вкратце обрисовал, кого он захватил с собой прошлым вечером из трактира Рупольда и что Бен нашел сегодня в первой половине дня.

Пауль не переставая качал головой.

– Эдит Штерн, – бормотал он растерянно. – Не может быть. И что сказал Хайнц?

Якоб передал свой разговор с адвокатом, правда не упоминая его слов о ночных вылазках Бруно Клоя. Пауль все выслушал без какой-либо реакции на лице, затем снова вернулся к разговору о куртке.

– Потеряла… – задумчиво сказал Пауль. – Ты веришь в это?

– Я не знаю, во что мне верить, – нерешительно ответил Якоб. – Хотел бы я так, как Хайнц, просто сбросить дело со счетов.

– Думаешь, с женщиной что-то случилось? – спросила Антония.

– Нет, – ответил Якоб. – Только мне очень хотелось бы узнать, где она. Возможно, стоит расспросить служащих на вокзале в Лоберге.

– Сейчас ты там никого не найдешь, – объяснил Пауль. – И я сомневаюсь, что ее кто-нибудь видел. В субботу кассы закрыты. Ты должен позвонить в полицию.

– Хайнц считает, в этом нет необходимости.

Пауль ухмыльнулся вымученной улыбкой:

– Хайнц считает, Труда говорит. Вот что я тебе скажу, Якоб. Я не придаю никакого значения тому, что считает Хайнц и что говорит Труда. Ты видел своими глазами, что Бен всю ночь находился в кровати? Нет! Поэтому ты и волнуешься. И еще потому, что давно уже не можешь верить всему, что говорит Труда.

Прежде чем Якоб смог возразить, Пауль глубоко вздохнул и скользнул по жене взглядом, как будто ожидая от нее одобрения.

– Якоб, я не желаю Бену плохого. Но даже Антония думает, что некоторое время вам стоит подержать его дома по ночам. Он играет с девушками в догонялки, поймав, почти бросает на землю. Если он проделает такое с кем-то из посторонних… Мы знаем его очень давно. И я не считаю его способным совершить зло. Но в голову ему не заглянешь. И… Ну да, я предостерег моих обеих малышек. Мне будет спокойнее, если они будут держаться от него подальше. Я не хотел бы однажды найти одну из них, как Урсулу Мон восемь лет тому назад.

«Моих обеих!» Острый шип в сердце Якобу. Одна из двух была его дочкой. А Урсула Мон, на которую сослался Пауль… Это уж слишком!

– Да при чем тут он? – вспылил Якоб. – Совсем ни при чем. Ты должен знать это лучше меня.

– Кое-что я знаю лучше тебя, это верно, – сказал Пауль и смолк, встретив предостерегающий взгляд Антонии.