Текст книги "Могильщик кукол"

Автор книги: Петра Хаммесфар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Изменения

Труда так никогда и не узнала, что на самом деле произошло в июне 1982 года в яблоневом саду. Время Герты Франкен, сидящей на скамье на рыночной площади, прошло. Ноги пожилой женщины теперь отказывались ходить, она была привязана к дому и о случившемся рассказала только Илле фон Бург. А Илла посчитала нецелесообразным подставлять пятнадцатилетнюю девушку, выдав, что она хотела убить собственного брата, и тем самым добавить забот семье, у которой их и без того хватало.

Однако Илла позаботилась о том, чтобы отныне Бэрбель оставила брата в покое. Еще пока Бен лежал в больнице, у Иллы с Бэрбель состоялась продолжительная беседа, когда после строгих внушений она заявила, что девушка может оплатить ее молчание только торжественным обещанием никогда больше не поднимать руку на Бена.

Сначала казалось, будто у Бэрбель больше и не возникнет такой возможности. Эрих Йенсен привел в движение все рычаги, собираясь поместить Бена в приют, как только тот поправится. «Нарушение обязательств надзора с отягчающими для здоровья последствиями» – лучшего аргумента Эриху было и не найти.

Дважды – после часов, проведенных у постели больного Бена, – Труда приходила в бюро Хайнца Люкки, просила, плакала и умоляла, чтобы тот использовал свое влияние и Бен смог вернуться домой. Однако в сложившейся ситуации Хайнц Люкка мало что мог сделать.

Именно Бруно Клою удалось переубедить Эриха Йенсена. Какие аргументы оказались столь весомыми, что помогли, он Труде не сказал. Труда вообще не понимала, почему Бруно заступился за Бена. Но его мотивы были ей не так важны. Важным был сам его поступок, освободивший ее от страха и заставивший усомниться, что Бруно имел какое-то отношение к исчезновению артистки… Хотя можно было посмотреть на дело и по-другому. Опытные воспитатели в приюте поняли бы, вероятно, что Бен делал с куклами, и занялись бы расследованием.

В результате от города пришел только счет за привлечение пожарной команды и в письменной форме требование надежно оградить опасный земельный участок. Якоб, скрежеща зубами, оплатил счет, купил деревянных планок и несколько метров проволочной сетки. Из приобретенного материала построил нечто наподобие конуса и установил его над шахтой. Якоб заявил, что и не подумает огораживать земельный участок целиком, наподобие концентрационного лагеря. Труда просила об этом, но Якоб запретил ей разговоры на эту тему.

Бен оправился от физических ран, но не от психических. Четырнадцать дней в чужой среде, когда знакомые лица то появлялись, то исчезали. Они приходили, но не забирали его с собой. И в большинстве случаев затем приходил кто-нибудь и колол ему в руку иглу, так как он начинал бушевать. Для Бена больница стала более тяжелым наказанием, чем палка Бэрбель и время, проведенное в шахте.

Он стал замкнутым и недоверчивым. Когда Труде разрешили наконец забрать его домой, он больше от нее не отходил. Если они находились в кухне, он забивался куда-нибудь в угол и безучастно о чем-то размышлял. Когда Якоб возвращался домой к обеду или вечером, он ненадолго поднимал голову, жмурился, как кошка, выпрашивающая расположения у хозяина, и придвигался поближе к Труде.

Анита съехала от них в июле, сдала экзамен на аттестат зрелости и сняла комнату в Кельне, чтобы спокойно ждать начала учебы. Когда Бэрбель приходила из школы, Бен крепко хватался за халат Труды, готовый следовать за нею даже в уборную. Если Труде нужно было идти в деревню, он бежал рядом, держал ее за руку, направив взгляд на лицо, как будто хотел убедиться, что она действительно еще здесь.

Сибилла Фассбендер была проинформирована Иллой фон Бург о причинах такого поведения Бена. И посчитала, что это недобрый знак.

«Я говорю это неохотно, – заметила Сибилла. – Однако позли собаку – и получишь кусачего пса. Ударь ребенка – и получишь драчуна. Он был таким хорошим парнем. Понадеемся, что таким и останется. Что не надумает однажды сам ударить».

В конце концов, достается чаще тому, кто совсем ни при чем. Так и произошло.

Уже в августе оказалось, что опасения Сибиллы были небеспочвенными. В один жаркий день Труда, как обычно, взяла Бена в поход за покупками. Перед дверью супермаркета он отнял от нее свою руку. Тогда Труда даже почувствовала облегчение и подумала: наконец-то он преодолел шок и больше не нуждается так сильно в ее близости. Она не обратила ни малейшего внимания на девочку примерно двенадцати лет, стоявшую от них на расстоянии нескольких метров у края дороги. Когда Труда чуть позже вернулась, Бен валялся на тротуаре. Он лежал на девочке и давил ей на грудную клетку так, будто старался выдавить из ее легких воздух. Труда как раз вовремя успела помешать ему укусить девочку за нос.

Во второй половине дня на дворе появилась разгневанная мать, угрожая подать в суд с требованием о возмещении и прочих санкциях. Труде с большим трудом и немалой денежной купюрой удалось смягчить женщину и позаботиться о том, чтобы Якоб ничего не узнал об инциденте. Но на этом все не закончилось.

Всего через два дня после случившегося Труда задержалась в саду. Бен сидел на краю луга. По проселочной дороге ехала девочка на велосипеде. Бен вскочил и, широко расставив ноги, преградил ей путь.

И прежде чем Труда смогла отреагировать, он стащил ребенка с велосипеда и бросил на землю. Хотя Труда так быстро, как только возможно, оказалась на месте происшествия, легкая юбка девочки оказалась разорванной.

Затем Труда пыталась успокоить плачущую девочку, сразу выдала Бену несколько ударов по заднице, опять раскошелилась и приложила максимум усилий, чтобы до ушей Якоба снова ничего не дошло.

А Якоб очень изменился. Неприятности всех этих лет, неудача при спасении Бена, которую он расценил как личную осечку, предписания и наставления, в конце концов, требование от города и счет за привлечение пожарной команды – все это его здорово измотало. Иногда, поглядывая на Бена растерянным взглядом, он, казалось, мыслями витал где-то совсем далеко.

Труда знала, что происходило в голове мужа. Якоб спрашивал себя, не стало бы у них меньше проблем, если бы сын находился не дома. Тогда можно было бы взять домой младшую дочь и снова надеяться на будущее. Якобу уже не хватало визитов к Паулю и Антонии, чтобы навестить маленькую Таню. Пару раз в доме прозвучали замечания, что хороший приют не самое худшее решение. Там специалисты могли бы ничего не понимающему воспитаннику привить несколько жизненно необходимых правил. Казалось, будто говорит Эрих Йенсен. Каждое слово мужа иглой впивалось в сердце Труды.

Когда весной 83-го года Якоб настоял, чтобы Таня вернулась домой, Труда жутко перепугалась. Ценой немалого количества времени ей удалось добиться от Бена приемлемого поведения, ублажая его ванильным мороженым, завлекая к убежищу на ветвях дерева и старому резервуару с водой. Почти всю осень и мягкие дни зимы он проводил на дереве или царапал что-то на тонком слое льда, сковавшем воду в резервуаре. Но если сейчас ему снова на глаза попадется девочка, да еще любимица Якоба, последствия невозможно себе представить.

Чтобы предотвратить самое худшее, Труда купила куклу. У сына их давно уже не было. Когда-то убрали кровать Аниты, на кровати Бэрбель кукла тоже больше не сидела. И Якоб был категорически против покупать новую. Но теперь он не стал выдвигать никаких возражений. Прекрасный экземпляр, чуть больше их младшей дочки, с точно переданными чертами детского лица и похожими на настоящие волосами. Кукла стоила маленького состояния. Труда надеялась, что отвлечет его игрушкой, однако ее ждало горькое разочарование.

Менее получаса он посидел на полу в кухне, подержал куклу на коленях, исследовал ее одежду, поднял юбку и ухмыльнулся, когда взгляд его упал на белые кружевные трусики. Затем посмотрел на Труду. Каким-то образом она посчитала, что в его взгляде появилось нечто лукавое. Она предостерегающе подняла палец, и в кухне прогремело привычное «руки прочь!». Тогда он снова натянул юбку кукле на ноги и скучающе заморгал сонными глазами. Полчаса… Ровно столько же понадобилось Якобу, чтобы забрать Таню на воскресенье у Пауля и Антонии.

Едва Якоб с ребенком на руках вошел в кухню, «маленькое состояние» целиком и полностью было забыто. Не успела Труда оглянуться, как Бен вскочил на ноги, встал перед Якобом, ухмыльнувшись, взглянул на круглое детское личико, помедлив, протянул руку и погладил маленькую сестренку по волосам.

Переполненный отцовской гордостью, Якоб тоже ухмыльнулся.

«Позже, – сказал он. – Если будешь хорошо себя вести, позже сможешь немного с нею поиграть».

Затем Якоб пошел в гостиную, сел на диван и взял Таню на колени. Бен последовал за ним до двери, прислонился спиной к дверному косяку и больше не отрывал взгляда от малышки. Через час Якоб вспомнил об обещании, постучал ладонью по дивану рядом с собой, потребовал наполовину недоверчивым, наполовину приветливом голосом: «Ну давай, садись рядом, тогда я дам тебе ее разок подержать».

До этих слов Бен, не шелохнувшись, стоял на месте. Теперь в три шага он обошел вокруг стола, опустился рядом с Якобом на диван и даже охнул, когда отец положил ему ребенка на колени. Труда затаила дыхание. Однако под строгим взглядом Якоба Бен только прикоснулся к выпяченным губкам на детском личике, скользнул кончиками пальцев по мягким волосам и приложил щеку к макушке сестры.

С самого рождения Таня была очень доверчивым ребенком. Чуть позже, когда Труда показала сыну, как правильно держать на руках маленькую девочку, та без сопротивления пошла к нему на руки. Хотя он держал ее весьма неловко, Таня не выказывала ни малейшего неудовольствия. Благодаря постоянному общению с Андреасом и Ахимом Лесслерами она была приучена к суровым нежностям. И в противоположность им Бен не протестовал, когда она обеими руками хватала и дергала его за волосы.

Во второй половине дня ему разрешили поносить ее во дворе. У Якоба накопилось много дел в свинарнике, а значит, он находился в непосредственной близости к детям. Труда тоже наблюдала за ними через окно кухни, слушала лепетание младшей дочери, довольное ворчание Бена, и железное кольцо, сдавливающее ее грудь, постепенно ослабевало.

Когда Якоб вечером усадил ребенка в машину и выехал со двора, Бен стоял рядом с воротами и что есть силы махал обеими руками им вслед. Затем он пришел к Труде в кухню, сел на пол и снова занялся новой куклой.

После того как первая попытка удалась на славу, ребенка стали регулярно брать домой на выходные. Летом 83-го года Якоб приготовил комнату для младшей дочери, в надежде, что, как только девочка привыкнет, он заберет ее домой насовсем. Труде удалось отговорить мужа. Ребенок рос и прекрасно развивался у Пауля и Антонии. Окруженная спокойствием и заботой, Таня приобрела в лице Бритты Лесслер подругу детских игр, какой дома никогда бы не имела.

Дома была только Бэрбель, которая категорически отказывалась играть роль няни и к тому же для подобных занятий абсолютно не имела времени. Бэрбель была крайне занята – писала заявления о принятии ее на работу на ученическое место, ездила на собеседования. После чего была не в состоянии даже просто общаться, тем более чем-либо заниматься, так как ее в очередной раз обнадеживали, но просили подождать получения свидетельства об окончании школы. К тому же дома был Бен, заботливый и мягкий в обращении с маленькой сестрой, но – с чем Труда, пожимая плечами, соглашалась – все же несколько непредсказуемый.

С тяжелым сердцем Якоб отказался от своего плана, довольствуясь тем, что привозил дочь домой по воскресеньям и в исключительных случаях на один или два дня среди недели. Когда Таня была дома, он утром укладывал в корзинку подгузники, два куска белого хлеба с джемом, бутылку чая и брал ее с собой на прогулку. В полдень приносил домой для дневного сна. Во второй половине дня под присмотром Труды она играла во дворе, в то время как Бен при помощи всевозможных обещаний, с руками, полными ванильного мороженого и плиток шоколада, заранее отсылался в убежище на ветвях дерева.

Только он никогда там надолго не оставался. И каждый раз, когда он возникал возле сестры, Труда чувствовала страх, тисками сжимающий ее сердце. Слова Сибиллы не выходили у нее из головы, а два нападения на незнакомых девочек как будто подтверждали ее мнение. И теперь такое маленькое, беспомощное существо, как Таня… Труда подметала двор, пока не оставалось ни малейшего стебелька, стояла у кухонного окна, в то время как за ее спиной громоздилось выглаженное белье, каждый раз выскакивала наружу, стараясь помешать Бену отнести малышку в сарай.

Указательный палец, грозя, так часто поднимался вверх, что к вечеру рука Труды болела. Когда прожитый таким образом день проходил, Труда снова концентрировала на нем свою любовь, так как кроме нее он так мало имел от жизни. За каждый шлепок она вознаграждала его лакомством, за каждое бранное слово – ласковым поглаживанием. И иногда проливала несколько слезинок, понимая, что он не в состоянии связать одно с другим: ему нельзя было объяснить, почему он не должен делать то или это. И пусть другие делали это хоть сто раз, ему было нельзя.

26 августа 1995 года

Около трех Якоб приехал домой. На обед ничего не было приготовлено. Труда сидела за кухонным столом, уставившись перед собой. Мимоходом Якоб заметил куртку, висящую на крючке в гардеробе. Сначала его голос прозвучал только удивленно:

– Откуда она взялась?

Ему пришлось задать свой вопрос трижды, раз от раза повышая голос, прежде чем Труда подняла голову.

Она посмотрела сквозь него, как будто он был стеклянным. Затем безучастным голосом пояснила:

– Бен нашел ее в яблоневом саду. Он снова пролезал под проволокой. Не спрашивай меня о том, как выглядит его спина, она полностью исколота и ободрана. Я выбросила его рубашку, она вся разорвалась. Нечего уже зашивать. Естественно, она также была вся в крови.

– Нашел… – протяжно сказал Якоб, оставив без внимания конец ее объяснения.

Последовал длинный вздох, он подошел к столу и остановился с ней рядом.

– Когда все же?

Она чуть приподняла плечи:

– Сегодня утром, приблизительно в десять часов. После завтрака он немного побегал.

Она держалась на своем, даже когда Якоб стал энергичнее требовать от нее правды. «Нет, ночью Бен оставался дома! Честное слово, клянусь могилой матери, нет!» Он лежал в своей кровати. Ведь Труда уже сказала ему об этом утром. Если бы Якоб заглянул к нему, то мог бы убедиться сам. По-видимому, после вчерашнего рейда Бен обессилел. Труде пришлось его будить. Такого еще никогда не случалось. Только после завтрака он вышел из дома, но недолго отсутствовал. И ободрался так сильно о колючую проволоку. Труда говорила и неотрывно смотрела в прихожую.

Выглядевшая вполне безобидно куртка висела на крючке гардероба. И у Якоба возникло чувство, будто этим крючком ему сверлят между лопатками. Он сел напротив Труды и взял ее крепко за руки, удерживая их на поверхности стола. Затем откашлялся и сказал:

– Но может быть, все было и по-другому. Ты рядом с ним не была. Ты ведь не станешь утверждать, что бегала с ним к саду?! – И через несколько секунд добавил: – Вчера я как раз хотел поговорить с тобой об этом.

Она не смотрела на него. Якоб не отрывал от нее глаз, ожидая увидеть какую-нибудь реакцию на лице: вздрогнувший мускул, мигание глаз, указывающие, что за последние часы она полностью не окаменела. Трудно было понять, слышит ли она его на самом деле.

Спокойным тоном, тщательно подбирая слова, он описал, какие мысли появились у него со вчерашнего дня. Газеты! Предположение, что они оба втайне друг от друга подозревают своего сына. Значит, для подозрений есть причины. Свои соображения он честно и открыто ей высказал:

– В течение всех этих лет ты боялась, что он нападет на Таню. Своими страхами ты меня чуть с ума не свела. Впоследствии я тоже поверил в это. Но он ни разу ничего плохого ей не сделал. И в понедельник тоже, только взял на руки, как это делал всегда. И я подумал, если чужая девушка встретится ему на дороге и он то же самое попробует проделать с ней, тогда все пройдет не так уж благополучно. Ты знаешь, о чем я говорю. Чужая девушка может наорать на него и обругать.

Наконец случилось, чего Якоб больше всего ждал, – Труда кивнула. Он еще сильнее сжал ее руки и, добавив немного убедительности в голосе, уверил:

– Я не верю, что он что-либо сделал дочери Эриха. – Затем сказал слова, которых боялся: – Однако в стеклянной банке, которую я вынес в воскресенье из его комнаты, был лоскут материи. Грязный, но, кажется, он был голубого цвета. И в газете было напечатано, что она носила голубую куртку. Я ничего тебе об этом не сказал, потому что не хотел, чтобы ты волновалась. Но я подумал: кто знает, что он каждый раз тебе приносит. Ты ведь мне об этом не рассказываешь. Приносил ли он домой еще что-нибудь, кроме того лоскута?

Труда безмолвно покачала головой. Якоб неуклюже кивнул.

– Думаю, – протяжно сказал он, – нам нужно поговорить с Хайнцем. По крайней мере спросить, когда Эдит, то есть фрау Штерн, от него ушла. Вероятно, он также знает, куда она хотела отправиться. Не хочешь ему позвонить?

Труда снова покачала головой, на этот раз сильнее, при этом она истерически засмеялась:

– Я? Лучше ты ему позвони. И что ты сделаешь, если он тебе скажет, что было только нанесение ущерба имуществу?

Якоб не знал, что ему и думать по поводу замечания жены, и не решился спросить, что это должно значить. Труда громко вздохнула и объяснила:

– Скорее всего фрау Штерн потеряла куртку. Бен не мог ей ничего сделать, так как находился дома. Я ведь не спала всю ночь. И услышала бы, если бы он вышел. И в пять часов я уже встала, а он еще лежал в постели. Я сказала тебе об этом, когда разбудила тебя. Почему ты не проверил мои слова и не посмотрел сам? Тогда бы мы сейчас с тобой так не разговаривали.

Несколько секунд она молчала, и было слышно только ее тяжелое дыхание. Наконец она спросила:

– Ты уверен, что это куртка фрау Штерн?

Якоб сначала только кивнул, затем пояснил:

– Абсолютно уверен! И я спрашиваю себя, как она могла оказаться в саду, обнесенном забором. Ни один человек, если только он не сумасшедший вроде Бена, не станет лезть сквозь колючую проволоку.

– Как знать… – заметила Труда. – Тот, кому есть что скрывать, может оказаться еще более сумасшедшим.

И оба замолчали, каждый погрузившись в свои самые потаенные мысли. Перед мысленным взором Труды возникла спинка рубашки, жесткая от засохшей крови. Она думала, стоит ли ей, в крайнем случае, утверждать, что Бен рассказал ей о подаренной ему Хайнцем Люккой куртке. Тогда кто-нибудь мог бы возразить, что рассказы Бена невозможно понять. Но им пришлось бы доказать матери, что после двадцати с лишним лет она не в состоянии понять своего сына.

Якоб анализировал только что услышанное и пытался найти какую-либо отправную точку для дальнейших рассуждений. Но его сбивали с толку поза Труды и ее неподвижное лицо.

– И все-таки ты что-то от меня скрываешь, – установил он. – Ты очень странная последние дни. Не думай, что я ничего не замечаю. У меня есть глаза, Труда. Ты весь день с ним одна. Одеваешь его и раздеваешь. Может, ты утаиваешь от меня нечто важное, что я, как отец, должен знать?

Он не получал никакого ответа, даже покачивания головой.

Если бы Труда сейчас покачала головой, ее мысли только бы перепутались. Ей и без того сложно было собрать их воедино. Обвинять Хайнца Люкку – неужели она подумала об этом всерьез? Тогда она могла бы сразу отдать Бена на растерзание. Если человек только наблюдал, что можно ему вменить в вину? От наблюдений рубашка на спине не испачкается кровью.

Ее молчание привело к тому, что Якоб занервничал и разозлился. Сам того не желая, он неожиданно со всей силы хватил кулаком по кухонному столу и заорал:

– Господи, опять то же самое! Как мне с тобой разговаривать, если ты не реагируешь на мои слова?

Она даже не вздрогнула. В надежде на ответную реакцию, он подождал еще целую минуту, провел ладонью по лбу, пристально посмотрел в направлении гардероба, провел по щекам, затылку, подбородку. И так как по-прежнему ничего не услышал, то начал раздраженным голосом засыпать ее вопросами:

– С чего ты вообще взяла, что он нашел куртку в саду? Если он там шатался, это еще не доказательство. Она точно так же могла валяться на дороге.

– Вероятно, он нашел ее на дороге, – согласилась Труда.

Якоб резко кивнул:

– Видишь, так я и думал. Ты говоришь просто так, потому что боишься. Тогда легко может возникнуть подозрение. Кто-нибудь обязательно заметит, что ты лжешь. Я это замечаю. И если фрау Штерн несла куртку на руке…

Он прервался, пристально и точно таким же пустым, как у Труды, взглядом посмотрел в прихожую, как будто куртка могла ответить на его вопросы. Затем потребовал:

– Приведи его сюда.

Труда так широко раскрыла глаза, что ее ужас передался Якобу, у него даже перехватило дыхание.

– Не смотри на меня так, – пробормотал он и отвел взгляд. – Я только хочу с ним прогуляться. Возможно, он покажет мне то место, где нашел вещь. Тогда мы продвинулись бы хоть на шаг.

Труда не делала никаких попыток подняться. Якоб пошел к двери, проворчав:

– Приведу его сам сию же минуту.

Она тотчас вскочила:

– Я сама его приведу.

Она так быстро пронеслась мимо Якоба, что он только покачал головой. Якоб медленно поднимался за женой по лестнице, затем проследовал в комнату Бена. Тот лежал на кровати на животе, лицом повернувшись к окну. Когда Труда вошла и сразу за ней Якоб, он только повернул голову. Страдальческое выражение его лица произвело на Якоба странное впечатление.

– Ну, пошли, – позвал он сына спокойным голосом. – Идем гулять.

Но волшебные слова не оказали нужного действия. Бен снова отвернул лицо в сторону.

– Что случилось? – спросил Якоб. – Нет желания?

– У него спина болит, – глухо сказала Труда.

– Ах… – Якоб отмахнулся от замечания жены небрежным жестом, направив взгляд на кровать и широкую спину сына. По свежей рубашке ничего нельзя было определить. – Он не неженка, и бегать ему придется не на спине.

Затем он подошел к кровати, взялся за рубашку Бена, вытащил край из-за пояса брюк и приподнял вверх. Какое-то время он рассматривал бесчисленные ленты пластыря, непроизвольно сжав губы.

– В этот раз чересчур много ран, – заметил он через плечо Труде. – Не настолько же он глуп, чтобы ползти дальше, если шипы ему впиваются в мясо. Или для такого упорства была особенная причина.

Труда никак не отреагировала на слова мужа. Якоб снова заправил рубашку Бена за пояс брюк, ласково погладил его руку и еще раз повторил:

– Ну, давай прогуляемся.

– Я тоже пойду с вами, – сказала Труда.

Когда чуть позже Бен шаркающими шагами пошел перед ними в направлении развилки, безотчетный страх охватил Якоба. Спина Бена заставляла посмотреть на дело иначе. Во-первых, было не похоже, что женщине пришлось от него защищаться. Тогда скорее были бы расцарапаны лицо, руки и грудь. Да и куртка, как Якоб после основательного обследования установил, прежде чем они вышли из дома, была чистой и неповрежденной. Возможно, Бен действительно всего лишь поднял ее где-нибудь с земли.

Вначале Якоб исключал, что с Эдит Штерн что-то случилось. Он ничего не знал о Свенье Краль. Оставалась только Марлена Йенсен. И причина, побудившая Бена лезть сквозь колючую проволоку. Якоб не мог даже подумать, что раны на спине сына могли иметь другое происхождение. В самом чудовищном кошмаре ему никогда не пришло бы в голову, что Труда могла причинить боль собственному сыну, хотя ему бросилось в глаза, что Бен сейчас избегал непосредственной близости матери. Но голова Якоба была слишком занята собственными размышлениями, чтобы думать еще над этим.

Только на минуту предположить, что коллега из магазина строительных товаров был прав и Бен действительно что-то видел или слышал той ночью, когда пропала Марлена Йенсен… Только на минуту предположить, что в саду что-то произошло и именно поэтому Бен полез под проволокой… Тогда, наверное, необходимо сообщить в полицию. Можно было бы изобразить все таким образом, как будто он верит утверждениям Клауса и Эдди, что девушек они всегда в этом месте выбрасывали из машины.

Якоб уже открыл рот, чтобы обсудить это с Трудой. И осекся, бросив взгляд на ее лицо. Направив глаза на Бена, она семенила рядом с ним мелкими шагами, усталая и удрученная, вымотанная и словно побитая. В уголках глаз что-то блестело. Затем отделилась одна капелька и медленно покатилась вдоль носа по щеке.

Якоб откашлялся и снова пристально и напряженно посмотрел вперед, чтобы не пропустить, в каком направлении свернет Бен. Вот он достиг развилки, остановился и оглянулся на Якоба.

– Куда теперь? – спросил Якоб. – Где ты нашел куртку?

Бен снова повернулся и с опущенными плечами, тяжело ступая, двинулся по своему обычному маршруту дальше, в направлении яблоневого сада. А Якоб продолжал размышлять. Очень странно, если полиция не осмотрела сад. Или осмотрела? В газете было напечатано, что полицейские обыскали все окрестности. Тогда нужно предположить, что они начали с сада.

И если ничего не нашли, значит, в воскресенье там ничего и не было. И если сейчас там что-то есть… Он подвез Эдит Штерн на машине, выпустил и дал ей уйти. Два километра по уединенной местности, два километра темноты. Если она не дошла до бунгало Люкки…

К цели прогулки они даже не приблизились. Дважды, погруженный в мысли, Якоб поручал сыну искать, оба раза приказ звучал так, будто он посылал собаку найти и принести палку. Сообразив, он прекратил отдавать приказания. Поиски и без того не имели никакого смысла, так как Бен не понимал, что он должен искать.

– Нам нужно было взять с собой куртку, – установил Якоб, когда они достигли колючей проволоки. – Она стала бы для него отправной точкой.

Он не задался вопросом, почему эта мысль не пришла ему в голову сразу, – может, все дело было в нежелании, чтобы его заметили с курткой в руке, прежде чем нашлось какое-либо разумное объяснение, как она у него оказалась. Якоб медленно прошел вдоль колючей проволоки, осмотрел землю за ней и, достигнув конца изгороди, пришел к заключению:

– Не похоже, чтобы кто-нибудь пролезал сюда в последнее время.

Проволока тоже оставалась неповрежденной, а полицейские ее наверняка бы разрезали.

Труда никак не отреагировала, полностью погруженная в глубокие раздумья. Якоб еще раз скользнул взглядом по заросшему саду рядом с изгородью. Сорняки в бывшем саду Герты Франкен стояли по пояс между казавшимся непроходимым колючим барьером из кустов малины. Только старая груша возвышалась над вконец одичавшей местностью. С дороги не видно было ни малейшего признака того, что кто-либо там побывал.

Якоб решил вернуться домой и продолжал размышлять над собственными запутанными чувствами. О панике, охватившей его, когда он подумал об окаменевшем лице Труды, и о том, как он представил себе встречу на ночной проселочной дороге. Вспомнил то тихое чувство умиротворения, неизменно охватывавшее его, когда они с Беном неторопливо прогуливались по полям. Кругом ни души, и земля под ногами. Земля, кормившая и одевавшая их долгие годы. Над головой несколько облаков или солнечный свет, и перед глазами широкая спина Бена.

Тихий нетребовательный парень, в крайнем случае довольствующийся куском хлеба. Всякий раз, когда он бежал впереди Якоба по полям, он от всего сердца делился имеющимся у него в избытке чувством тихой радости. На природе, когда не перед кем было отчитываться, это чувство передавалось Якобу. Теперь оно не наступало, вероятно, потому, что рядом шла Труда.

– Мы должны были остаться в деревне, – сказал Якоб с внезапно охватившим его чувством беспомощности. – Тогда я выстроил бы высокую стену вокруг сада и огорода, а на ворота двора повесил бы замок с секретом. Он больше не вышел бы наружу, и нам не пришлось бы теперь ломать нам всем этим голову.