Текст книги "Могильщик кукол"

Автор книги: Петра Хаммесфар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

25 августа 1995 года

В половине седьмого решение поговорить с Трудой о газетах и всем таком невыносимой тяжестью сдавило затылок Якоба. В голове все еще раздавался голос Пауля: «Антония каждый раз говорит…»

Другие тоже часто об этом говорили – естественно, Труда и Сибилла Фассбендер. Хильда Петцхольд и раньше говорила то же самое. Илла фон Бург еще сегодня это говорила. Неужели у женщин более тонкое понимание человеческой сущности? Но продавец в магазине строительных товаров, знавший Бена только по рассказам Якоба, был одного мнения с женщинами.

От стыда Якоб готов был сквозь землю провалиться. Считать собственного сына способным на такое – да как только подобная мысль могла прийти ему в голову, когда еще в воскресенье они вместе так мирно гуляли по полям. Необходимо серьезно подумать, почему у него возникает такая мысль. Не из-за того же только, что два посторонних парня отрицают правду?

Было семь часов, когда Якоб пошел к своей машине. Он был еще не готов поехать домой, подойти к Труде, посмотреть ей в глаза и сказать: «Нам нужно поговорить».

Конечно, им было необходимо спокойно поговорить. Но Якобу требовалось еще немного времени, чтобы спокойно все обдумать.

Он поехал в трактир Рупольда, заказал себе пиво и попросил Вольфганга, кузена Вернера Рупольда, подать ему через стойку телефон. Он позвонил Труде и сказал, чтобы она не ждала его с едой, скорее всего он немного задержится. Затем заказал еще кружку и, потягивая пиво, стал размышлять над реакцией Труды.

Она не была удивлена, не спросила, что он в такое время ищет в трактире Рупольда. Хотя ей было отлично известно, что уже с давних пор Якоб крайне редко там бывает, а по пятницам, когда члены союза стрелков проводят собрания, и вовсе не заходит в трактир. Ни слова удивления. Так же робко и рассеянно, как всю эту неделю, она ответила: «Хорошо». И ничего больше.

В этот вечер в трактире был наплыв посетителей, мужчины у стойки стояли рядом друг с другом. Трое членов союза стрелков уже пришли и у противоположного конца стойки ждали остальных, чтобы вместе отправиться в помещение для собраний. Якоб не обращал на них внимания, уставившись на подставку для пивной кружки, мысленно представляя стеклянную банку, полную плесени и грязи, и лоскут материи.

Вот оно. Только это. Якоб не признавался себе до сих пор, но в глубине души давно знал. Не только газеты и поведение Бена в понедельник утром. Этот лоскут – вот что беспокоило его. И поспешность, с которой он выбросил стеклянную банку. Только не смотреть, не вникать в суть дела, не нарушать собственного спокойствия.

В ресторанном зале, находившемся рядом с баром, шесть столов были заняты. Двустворчатые двери широко открыты, официантка беспрестанно бегала к посетителям и на кухню. Пытаясь отвлечься, Якоб некоторое время понаблюдал за нею, рассматривая мясные и овощные блюда, которые женщина проносила мимо. Кроме нескольких кусков бутерброда, за весь день он не съел ничего. Но голодным себя не чувствовал, желудок был до краев наполнен бессознательными страхами и подозрениями.

Так же как собственное поведение, он хорошо понимал реакцию Труды. Он прекрасно знал, что в течение всех этих лет она половину скрывала от него, большую и самую важную половину, которую, как отец, он был обязан знать. Когда Труда умалчивала о чем-то очень серьезном, обстоятельствах, отягчающих какой-либо проступок Бена, она всегда становилась робкой и рассеянной, как всю эту неделю и только что в разговоре по телефону.

Тогда он был вынужден слушать, что ему расскажут о поведении сына Рихард Крессманн, Пауль Лесслер, Бруно Клой или Тони фон Бург. Раньше так часто случалось. Когда Бен плохо вел себя в деревне, всегда имелись свидетели. В большинстве случаев о его проступках первыми узнавали женщины и затем сообщали мужьям.

Тогда Рихард Крессманн говорил: «Меня, правда, это не касается, Якоб, у меня и так достаточно забот с моей придурковатой собакой. Но Тея рассказала мне…»

Или Бруно Клой с многозначительной ухмылкой, похлопав его по плечу, спрашивал: «Уж не надевает ли Труда в кровать стальную каску? Я думаю, что у нее должны быть постоянные головные боли, если ты в прелюдии всегда бьешь ее по голове. На твоем месте я запирал бы спальню, Якоб. А то вчера Бен снова продемонстрировал, как это у вас происходит. Выглядит так, как будто мне подрастает мощный конкурент. Если он уже сейчас изображает половой акт с шеренгами кукол, у меня возникает вопрос, как через двадцать лет будут обстоять дела в деревне с умственным развитием подрастающего поколения».

Или Тони фон Бург отводил его в сторону: «Я дам тебе хороший совет, Якоб, и надеюсь, что ты ему последуешь. Заткни народу глотку, прежде чем твоему сыну достанется так, как моей сестре. Здесь еще достаточно глупых людей».

И крайне редко Пауль клал ему руку на плечо и говорил: «Будь начеку, Якоб. В деревне снова болтают глупости».

Но теперь они жили за границами деревни, Якоб работал на автопогрузчике и редко видел кого-то. Да и Бен больше не шатался по деревне.

Снова что-то случилось, подумал Якоб, заказал еще пива и вступил в разговор с Вольфгангом Рупольдом. Оба были приблизительно одного возраста и всегда находили общий язык, хотя Якоб и не относился к постоянным клиентам заведения. Сначала они поговорили на общие темы, об объявлении в новостях о резкой перемене погоды, на которую возлагали большие надежды Рихард Крессманн, Бруно Клой, Тони фон Бург и Пауль Лесслер. Затем Якоб как можно небрежнее осведомился:

– Что слышно новенького?

Вольфганг Рупольд многозначительно пожал плечами. Много чего можно услышать, если ежедневно десять-двенадцать часов стоять за стойкой бара. А на чем-то можно и обжечься.

Только два дня назад Хайнц Люкка сказал:

– Эта возня возле бунгало стала действовать мне на нервы. В выходные по ночам я практически не смыкаю глаз. Была бы моя воля, я бы забаррикадировал подъездной путь к шоссе со второй половины дня в субботу до утра понедельника. Вероятно, будет достаточно даже просто поставить большого сильного мужчину с биноклем и лопатой и велеть ему охранять подъезды.

Тони фон Бург присутствовал при разговоре и лишь слегка улыбался. Тони теперь не часто посещал трактир, со здоровьем у него было не все в порядке. А если заходил, то пил пиво, в большинстве случаев не обронив ни одного лишнего слова. Тони всегда был одним из самых тихих клиентов. Но в ту среду он не смог удержаться от комментариев:

– Странно все же, Хайнц, ты всегда рассказывал, что в выходные смыкаешь свои глаза где-то в другом месте. Если тебя нет дома, чем тебе мешает, что молодые люди развлекаются на природе?

Вольфганг Рупольд не успел согласиться с замечанием Тони, как Рихард Крессманн, стоявший рядом с Люккой, внезапно начал орать. К этому моменту Рихард уже принял на грудь несколько кружек пива и порядком штейнхагенов.[3]3
  Сорт можжевеловой водки, по названию г. Штейнхагена.


[Закрыть] Поэтому ему потребовалось несколько больше обычного времени, прежде чем до него дошло, о чем речь. И как всегда, будучи сильно пьяным, он так громко начал говорить, что все присутствующие вздрогнули.

– Хочешь пустить козла в огород? – крикнул он Хайнцу Люкке. – Могу себе представить, какое удовольствие тебе доставит посмотреть, как идиот с помощью кулаков станет разгонять девок. Такое пристрастие ты унаследовал от своего старика. Да знаешь ли ты, что Альберту с трудом удалось оттащить его от Аннеты? Хорошо, что я позволил мальчику заниматься карате, иначе все обошлось бы не так благополучно.

Хайнц Люкка постучал себе по лбу. Намек на особенные пристрастия отца он намеренно пропустил мимо ушей.

– Карате? – переспросил он и от души рассмеялся. – Если бы Бен захотел, он разорвал бы твоего сыночка в воздухе, прежде чем тот смог вымолвить «пи-пи». Или в карате говорят не «пи-пи», а что-то другое? Я не очень хорошо разбираюсь в боевых техниках, связанных с длительным маханием руками. Зато хорошо знаю Бена. Если ты применил такое определение, как «идиот», то схвати себя за нос, и поймаешь настоящего идиота. Предполагаю, что у Бена в голове больше мозгов, чем у тебя. Свои ты уже давно пропил. Если Бен в тот раз несколько погорячился, что я с трудом могу себе представить, то только потому, что хотел высвободить дочь Пауля из лап полного болвана.

– Полного болвана? – заорал Рихард Крессманн. Хотя порой он обзывал своего сына точно так же, но ему было невыносимо слышать оскорбления в его адрес из уст постороннего. – Думай, что говоришь, иначе я придумаю, кому поручить представлять мои интересы. Ты не единственный адвокат в округе. Есть еще несколько, которым ты даже в подметки не годишься.

– Ни с кем равняться не собираюсь, – невозмутимо ответил Хайнц Люкка. – Если ты полагаешь, что другой поможет тебе пройти идиотский тест и вернуть водительское удостоверение, – пожалуйста. Это твои деньги.

– Действительно, – ответил Рихард. – Это мои деньги. И напали тоже на моего сына. Я знаю, что за этого тупого пса ты пойдешь на баррикады. Только вот что я тебе скажу: если снова повторится что-нибудь похожее, я знаю, что мне делать. Стыд и срам, что ему свободно позволяют бегать на воле, пора уже это запретить. Спорю на что угодно, он бегал и ночью, когда пропала дочь Эриха. А что он творит, если ему попадается на дороге одинокая девушка, не хочу и представлять. Он знает, что у него в штанах. И при его силе дело не обходится только несколькими синяками.

– Твой сын, вероятно, лучше знает, что у него в штанах, – возразил Хайнц Люкка. – На твоем месте я бы не очень-то выступал. Иначе кто-нибудь надумает серьезно поговорить с твоим Альбертом. Я не единственный, кому он рассказывал, что охотно поиграл бы как-нибудь с дочерью Эриха в прятки. Он также рассказал мне, что родство с Йенсенами не входило в твои намерения и что четвертая часть двора Лесслеров тебе дороже, чем аптека. Вот что случается, если старики вмешиваются в дела молодых и дают им указания, с кем можно, а с кем нельзя.

– Что все это значит? – шумел Рихард Крессманн. – Не хочешь ли ты сказать, например, что мой сын…

– Я вовсе ничего не хочу сказать, – заметил Хайнц Люкка. – Однако подумай как-нибудь на досуге о том, что Бруно хотел сделать с Марией, когда Пауль запретил ему встречаться с его сестрой. Если нечто подобное засядет парню в голову, он все перевернет вверх тормашками, лишь бы заполучить свое.

О споре между Рихардом Крессманном и Хайнцем Люккой, так же как и о замечании Тони фон Бурга, Вольфганг Рупольд умолчал. Он знал, что Якоб считает Рихарда своим другом, а Хайнца – врагом и никогда бы не поверил, что все может быть совсем наоборот. Не было никаких причин открывать ему глаза на истинное отношение к его сыну и огорчать идиотскими утверждениями пьяного в стельку приятеля. Пока, кроме Рихарда Крессманна, ни один человек не связывал имя Бена с Марленой Йенсен. В связи с пропажей девушки обсуждался не Бен. И об этом можно было спокойно рассказать Якобу, он не из тех, кто разносит слухи.

Якоб выслушал Вольфганга и едва сдержался, чтобы не покачать головой. Дитер Клой под подозрением! Он никогда бы на него не подумал. Нет никакого преступления в том, что молодой человек, по уши влюбленный в девушку, пускает в ход все средства, стараясь ее заполучить. Якоб знал, что именно благодаря Дитеру и его участию полиция арестовала Клауса и Эдди. Знал, что полицейские Лоберга были настолько благодарны юноше, что закрыли глаза на отсутствие у него водительского удостоверения при погоне и ограничились предостережением. Редактор газеты даже постучал Дитера по плечу, похвалив, что тот без оглядки на последствия для самого себя поехал к полицейскому участку.

Жители деревни строили свои умозаключения. Вольфганг Рупольд также не исключал себя из общего процесса. В поведении Дитера Клоя ему бросились в глаза несколько противоречий. К примеру, вопрос с номерными знаками автомобиля. Вольфганг Рупольд считал невероятным, что Дитер даже не бросил на них взгляд, когда Марлена Йенсен села в машину Клауса и Эдди. И естественно возникал вопрос, почему Дитер сразу не сообщил номер машины полиции. Ведь уже в то воскресенье, когда Мария Йенсен обнаружила пустую кровать дочери, можно было сразу задать Клаусу и Эдди несколько вопросов.

Вместо этого Дитер залег в засаду у «da саро». Что он ожидал? Не мог же он всерьез предполагать, что если Клаус и Эдди и в самом деле убили Марлену, то они снова покажутся на дискотеке. Скорее Дитер знал, как эти двое обычно себя ведут. Желая только развлечься, они при сопротивлении сразу же распахивают дверцу автомобиля. И если Дитер знал об этом, напрашивается вопрос: откуда знал?

Однако это еще не все. Что делал Дитер после того, как помог полиции в поимке Клауса и Эдди? Молодой человек, который ничего в принципе для себя не получил, хвастался ли он, например, своим доблестным поступком? Нет, нисколько.

– Он появился здесь на утреннюю кружку пива, – приглушенным голосом продолжал Вольфганг Рупольд. – Далеко не в настроении победителя постоял у стойки и опрокинул несколько кружек. К этому моменту оба парня давно сидели на допросе, снаружи уже несколько часов проходили розыски. Он знал, по какому поводу. Но ни разу об этом даже не поговорил с родителями. Бруно и Рената были просто огорошены, узнав, что он совершил. И теперь я спрашиваю тебя, Якоб, только между нами, по секрету: «Разве человек с чистой совестью так себя ведет?»

Якоб пожал плечами:

– Ну, не знаю. А был бы ты в настроении победителя, если бы у тебя из-под носа увели девушку, а потом она пропала?

Вольфганг Рупольд осторожно покачал головой и продолжал тихо говорить, теперь о подозрении, возникшем из-за того, что в воскресенье Бруно перед кафе Рюттгерс ударил по лицу свою жену. Некоторые наблюдали сцену, но в чем дело, не знал никто. Вроде бы вначале шел разговор о Дитере. И всю неделю его в деревне никто не видел.

– Тоже странно, не находишь? – спросил Вольфганг Рупольд. – По воскресеньям он обычно всегда заявляется сюда пропустить утреннюю кружку пива. И никогда не пропускает собрание союза стрелков. Но после того, как пропала девушка Йенсен, его не видно. Я видел его в прошлое воскресенье, и, судя по его лицу, Якоб, накануне он получил крепкую взбучку. Ничего особенного, но поверь мне, в этих делах я знаю толк.

Даже не касаясь этих обстоятельств, если рассматривать обоих парней в качестве подозреваемых, Вольфганг Рупольд дал бы Бену преимущество перед Дитером Клоем. Он знает обоих. Время от времени в воскресенье вечером, после прогулки с сыном по полям, Якоб заходил с ним в трактир на кружечку пива. Бен становился у стойки, потягивал с сияющим лицом колу, заказанную для него Якобом, хитро хихикал, когда пузырьки углекислоты попадали в нос. Миролюбивый, как херувим возле трона Бога, – таким считал его Вольфганг Рупольд.

Дитер Клой, напротив, был известный пройдоха. Парень пошел по стопам отца, а тот в молодые годы постоянно безобразничал, и даже сегодня с ним приходится обращаться с известной осторожностью. Хотя Вольфганг Рупольд и переехал в деревню только после самоубийства двоюродного брата, но хорошо знает, что Бруно Клой в октябре 69-го года чуть не изнасиловал мать Марлены Йенсен, а в августе 80-го года настойчивыми уговорами, вполне вероятно, склонил молодую артистку цирка к нежности, а затем заставил замолчать.

Кто поручится головой, что Дитер не применяет те же методы, что и отец? Кто сможет исключить, что Дитер Клой не поехал той ночью вслед за Клаусом, Эдди и Марленой Йенсен и не подобрал девушку, как неделю спустя Каролу Юнгер? Дитер мог вообразить, что таким образом выставит себя героем в ее глазах и в благодарность за спасение получит желаемую награду. И если Марлена выказала к нему пренебрежение, он мог взять ее силой, а потом попытаться свалить вину на Клауса и Эдди. И проделать все это дьявольски хитроумным способом.

– А что говорит полиция по этому поводу? – спросил Якоб.

Этого Вольфганг Рупольд не знал. Он считал, что полиция до сих пор ничего не знает о том, что говорят в деревне. О Дитере Клое сплетничали тихо, прикрывая рот рукой. Никто не хотел проболтаться и тем самым возможно все-таки невиновного поставить в затруднительное положение. Тем более никто не хотел связываться с Бруно. Это были только слухи.

Еще ходили слухи об Альберте Крессманне. Благодаря Tee каждый в деревне знал, что известной ночью Альберт сначала доставил домой Аннету Лесслер, а затем вернулся в Лоберг. И Хайнц Люкка был не единственный, кому Альберт сказал, что как-нибудь охотно поиграл бы в прятки с маленькой кузиной Аннеты.

– По времени он мог там оказаться, – считал Вольфганг Рупольд. – Альберт заходил сюда еще ночью, примерно в 12.30. В выходные, возвращаясь из Лоберга, он в большинстве случаев забирает Рихарда. Но в ту субботу он очень торопился, только заглянул на минуту и сказал, чтобы Рихард заказал для себя такси, так как ему нужно еще кое-что доделать.

Вольфганг Рупольд многозначительно ухмыльнулся и с важностью повторил:

– Нужно еще кое-что доделать. Чтобы добраться до дискотеки, ему потребовалось бы менее десяти минут. Однако он утверждал, что там он был в начале второго и дочь Эриха уже не застал. Как ни странно, его, однако, видели с ней. Младший сын Тони фон Бурга… как его зовут?

– Винфред, – подсказал ему Якоб.

– Точно, – подтвердил Вольфганг Рупольд. – Винфред фон Бург тоже был на дискотеке. Он видел, как Альберт приехал и даже разговаривал с дочерью Эриха. Но только совсем недолго. Затем она ушла с дискотеки с парнями из Лоберга. И через несколько секунд Альберт тоже исчез.

– И что ты об этом думаешь? – спросил Якоб.

Вольфганг Рупольд пожал плечами:

– Что тут можно думать? Если это был Дитер, он разгуливает на свободе. Если Альберт поиграл с Марленой в прятки, то хорошо ее запрятал. Ничего ведь не нашли. Вот что я думаю.

И Якоб во вновь накатившем приступе тоски подумал, что если это был не Дитер, не Альберт, а также не Клаус с Эдди, то остается другой, разгуливающий на свободе. Каждую ночь. И если этот другой не может контролировать себя, он будет снова и снова делать это, каждый раз, как только представится случай. И Бен… Если речь шла о том, чтобы что-нибудь спрятать, он был, вероятно, много искуснее, чем Альберт Крессманн.

Снова что-то случилось, подумал Якоб, Труда уже несколько дней так странно себя ведет. Каждый раз, когда ей есть что скрывать, она ведет себя так. И если ей только намекнут на сына, то сразу превращается в фурию. Она никому не даст его в обиду. Однако знает ли она наверняка, чем он занимается вне дома? Она не может этого знать.

Якоб непроизвольно кивнул. В его кивке Вольфганг Рупольд увидел подтверждение собственных мыслей и обратился к другому гостю. А Якоб увидел в своей кружке пива между крохотными, белыми с сероватым оттенком косточками и плесневеющими картофелинами плавающий грязный, некогда голубого цвета лоскут, который вполне мог быть частью куртки какой-нибудь девушки.

Когда он с отвращением отодвинул кружку и поднял голову, то в зеркале у стойки бара увидел утреннюю сцену с приветствиями под открытым небом в поле. Не вполне точное воспроизведение, скорее отвечающее его желанию. Бен, мягко улыбаясь, раскинул руки, и его сияющая от радости младшая сестренка с озорным криком бросается в объятия брата.

Затем в зеркале потемнело. Во тьме ночной по заброшенной проселочной дороге бежала девушка с кукольным лицом. И к ней приближался тупой ухмыляющийся великан с кулаками наподобие кузнечных молотов и складной лопаткой, прикрепленной к ремню на поясе. Дружелюбно настроенный, с самыми добрыми намерениями. Однако девушка – не его младшая сестра, без сопротивления она не позволит покружить себя в воздухе. Она закричала, но не от радости. Ее крик напугал великана, он ужаснулся. Он знал, что ему запрещено хватать девушек, что теперь ему не избежать наказания. Он боялся, что кто-нибудь обратит на них внимание, и хотел только одного: чтобы крики смолкли. И если он чему-то научился в своей жизни, так это так закапывать кукол, что потом никто не мог найти даже лоскута от их одежды.

Якоб вздрогнул от мысли, но так могло быть. Но об этом он не мог говорить с Трудой. О лоскуте в стеклянной банке тоже. И о том, что он сдавливал цыплятам горло только по одной причине: желая получить немного нежности.

Вольфганг Рупольд сменил кружку Якоба на свежее пиво и, прервав нить его мыслей на короткое время, сказал:

– Якоб, сделай мне одолжение. Когда поедешь домой, захвати с собой одного человека.

Он кивнул по направлению к залу. Якоб проследил взглядом за кивком Вольфганга, осматривая по очереди сидевших за столиками людей, пока не натолкнулся на незнакомое лицо. Молодая женщина двадцати с небольшим лет.

– Она спросила о Вернере, – объяснил Вольфганг Рупольд, – и просто забросала меня вопросами о Люкке. Но тот факт, что я принял трактир, не означает, что я посвящен в тайны Вернера. И ответа на вопрос, чем раньше занимался Люкка, я действительно не знаю. Теперь она непременно хочет отправиться к нему. Ей придется пройти пешком немалый путь, и в такое время это не вполне безопасно. Меня мучит странное чувство, и я был бы спокоен, если бы ты захватил ее с собой. Обычно вечером в пятницу Люкка приходит сюда. Только сегодня его почему-то нет.

И концы нитей мыслей снова оказались связанными друг с другом. Какое-то странное чувство. Не просто странное. Мучительное чувство, колющее изнутри, как ядовитый шип.

Он еще раз кивнул и украдкой взглянул на молодую женщину. Рядом с ее стулом стоял большой рюкзак из синего перлона, на спинке стула висела пестрая куртка. Темные волосы коротко, как у мужчины, подстрижены. Клетчатая рубашка и джинсы еще больше подчеркивали ее мальчишеский вид. Но у девушки были тонкие черты и нежный овал лица. Она кого-то напоминала Якобу. Только он не мог вспомнить кого.

– Ты ее знаешь? – спросил Якоб.

Вольфганг Рупольд покачал головой:

– Она нездешняя. У нее странный акцент. Перед твоим приходом я еще подумал: если такая девушка исчезнет, никто о ней и не вспомнит. Я скажу ей, что ты захватишь ее с собой.

* * *

Затем события стали развиваться с неимоверной быстротой. Не успел Якоб оглянуться, как уже уложил рюкзак и куртку девушки в багажник, проследил, чтобы она удобно расположилась в машине, и сел рядом. Он крайне осторожно вывел старый «мерседес» со стоянки. Теперь он ощущал четыре выпитые кружки пива, к тому же его крайне заинтриговали новости.

Под подозрением Дитер Клой и Альберт Крессманн. Что Труда на это скажет? Вероятно, это ее успокоит. И благодаря этому мог найтись некий отправной пункт для начала благоразумной беседы.

Голова казалась набитой ватой, только в животе разлито приятное тепло и язык двигался несколько свободнее, чем обычно. Не в привычке Якоба было задавать вопросы незнакомым людям. Но он не мог освободиться от чувства, что уже видел однажды где-то эту молодую женщину. И когда она начала разговор с вопроса, не знает ли он Хайнца Люкку и не сможет ли немного рассказать об адвокате, ее резкий, но странным образом одновременно певучий голос так понравился Якобу, что ему захотелось еще и еще слушать ее. К тому же разговор отвлек бы его от собственных мыслей.

После несколько сдержанного начала молодая женщина показала себя занимательной и умной собеседницей. Якоб задавал один вопрос за другим. Откуда она приехала? Неужели вообще не знала Люкку? Что она хочет для себя получить в такое время от совершенно незнакомого человека? Почему не посетила Люкку в его офисе в Лоберге? Так было бы намного проще, чем отправляться в деревню.

Вместо того чтобы сразу ответить Якобу, девушка испытующим взглядом сбоку посмотрела на него и осведомилась о его возрасте.

– Мне шестьдесят три, – ответил Якоб.

И она установила, что он был свидетелем тяжелых времен. Затем спросила, родился ли он в деревне и помнит ли фамилию Штерн.

Несмотря на четыре кружки пива на почти пустой желудок, вопреки внутреннему раздору, основаниям подозревать в преступлении собственного сына, Труду и себя самого, Якоб моментально все понял. Он так резко мотнул головой в сторону, что чуть не потерял управление, его глаза жадно исследовали профиль попутчицы. В самом деле это была она, Эдит Штерн, воскресшая из мертвых.

– Я не верю в привидения, – пробормотал Якоб.

Молодая женщина засмеялась. Ее звонкий, певучий смех понравился ему, так же как и странноватая манера говорить. Она не была духом, все имело разумное объяснение. Девушка оказалась внучкой кузины Эдит Штерн и носила в честь родственницы ее имя, правда, выговорила она его как-то по-другому. В ушах Якоба имя прозвучало как Айдис.

Ее бабушка уже в середине тридцатых, когда в стране обозначилась тенденция к новому образу мыслей, эмигрировала в Америку. Ее отец позже переселился на историческую родину, в Израиль. Сама она два года тому назад вернулась в Айдахо, так как жизнь в кибуце и политика израильского правительства по отношению к Палестине ей не нравились.

– Вы наверняка знаете это не хуже меня, – предположила она и продолжила рассказ.

Бабушка Айдис умерла три месяца назад и оставила после себя связку писем. Отправителя звали Вернером Рупольдом. В регулярные промежутки времени он справлялся, не слышно ли в Айдахо что-нибудь о его возлюбленной Эдит. Последнее письмо Вернера Рупольда было датировано мартом 81-го года. Должно быть, он написал его и отнес к ближайшему почтовому ящику незадолго до того, как подняться с веревкой в руках на чердак своего трактира.

Дальше речь Эдит Штерн полилась прямо-таки водопадом. Якобу, с его ватной головой, большого труда стоило следовать за рассказом девушки. Он ехал медленно, с напряженным вниманием стараясь, чтобы ни одно слово не ускользнуло от его ушей, ведь они с Паулем Лесслером так часто мучились в догадках, кто был виновником смерти Эдит.

Игорь, работник Крессманнов. Ни один человек не мог выговорить его настоящую фамилию, так что его называли то собакой Люкки, то племенным быком Клоя, в шутку конечно. Якоб в своих подозрениях все время возвращался к Игорю, но Пауль никогда с ним не соглашался. И Пауль оказался прав в своей оценке добродушного русского. Игорь не был убийцей, хотя в последней беседе с Вернером Рупольдом именно так себя и назвал.

Как Пауль и предполагал, Игорь оказался только свидетелем. Игорь собирался забрать Эдит из ямы и по договоренности с матерью Рихарда привести на двор Крессманнов. Там было достаточно места, чтобы спрятать Эдит. При таком количестве народа никому бы не бросилось в глаза, что кто-то съел больше обычного. Но Игорю самому пришлось прятаться в канаве, чтобы ему тоже не проломили череп. Он беспомощно смотрел на убийство, а потом все, что мог сделать для Эдит Штерн, так это только закопать ее изувеченное тело. Игорь зарыл тело голыми руками и все эти годы носил тайну глубоко в себе.

Только на смертном ложе он понял, что был таким же преступником, как и убийцы Эдит. Если бы Вернер Рупольд знал о смерти невесты, он, возможно, сочетался бы браком с другой девушкой, родил детей и жил полноценной жизнью. Тогда Игорь попросил позвать к себе Вернера. И назвал ему три имени: Хайнц Люкка, зачинщик и наблюдатель, и два других, выступивших в качестве карающих органов власти.

Якоб вспомнил обоих парней. Одного в апреле 45-го года расстреляли американцы – посреди деревни и к ужасу населения, так как юноша ничего другого не хотел, кроме как исполнять последний приказ своего фюрера. С фанатичной одержимостью он защищал монастырь; из старой винтовки стрелял в приближающиеся американские танки, не поддаваясь ни на какие уговоры перепуганных сердобольных сестер. В слепом усердии он прихватил с собой в дальнее путешествие еще одного сержанта. Тогда американцы и устроили ему короткий процесс.

Третье имя, которое Вернер Рупольд назвал в своем последнем письме, тоже осталось лишь на памятной доске павшим воинам. Больше нельзя было притянуть палачей к ответу, даже спросить, что они думали, проламывая череп беззащитной женщине только потому, что шестнадцатилетний наглец решил, что они выполняют гражданский долг.

– Господи, – пробормотал Якоб, вспомнив покрытые кровавой коркой волосы и распухшее лицо Эдит Штерн.

По пути к развилке Якоб рассказал, как все было тогда. Что он и его друг Пауль Лесслер все эти годы молчали, и тем не менее недавно он поведал эту историю своему сыну. Так как только что снова пропала девушка из деревни. И пояснил попутчице, что сын не сможет передать его слова дальше ни одному человеку. Свой рассказ Якоб закончил вопросом:

– Вам не кажется, что вы сейчас несколько рискуете? Что вы все-таки хотите сказать Люкке?

Этого Эдит Штерн сама не знала. Собственно, она хотела только показать Хайнцу Люкке письма. Дальше будет видно, как пойдет разговор. И ни в коем случае не соглашалась, чтобы Якоб довез ее до дверей бунгало, не желая ставить в неловкое положение адвоката.

Когда Якоб доехал до развилки, на которой сворачивал к своему двору, он показал девушке на дорогу, ведущую вниз, и пояснил:

– Он живет там, однако до его дома еще добрых два километра.

Эдит Штерн решила, что оставшуюся часть пути она в состоянии пройти сама. Тогда у нее будет немного времени обдумать слова, которые она собирается сказать. Собственно говоря, она только хотела познакомиться с ним, бывшим юным командиром взвода «Гитлерюгенд», который в свои шестнадцать делал такие большие различия между людьми, а вот уже пятьдесят лет как был опорой христианско-демократического общества.

– Однако я могу вас подвезти прямо к его дому, – предложил Якоб. – Я не стану останавливаться перед дверью. Довезу только до кукурузного поля. Оттуда он не увидит машину. Мне совсем не сложно. Так будет лучше, чем в одиночестве идти полем.

И хотя слова ему тяжело давались, он еще раз объяснил, почему так будет лучше, ведь совсем недавно одна девушка снова…

Но Эдит Штерн только рассмеялась, заметив, что она уже взрослая и знает, как держать парней на расстоянии.

Якоб вышел с нею из машины, подал рюкзак и пеструю куртку, постоял еще некоторое время на развилке, глядя, как девушка удаляется в гаснущем вечернем свете.

Оставшиеся шестьсот метров, до самого сарая, его голова была переполнена различным треском. Все вперемежку. Эдит Штерн и спрятанные газеты; Дитер Клой, Альберт Крессманн и предположение, что, возможно, напрасно подозревают этих двоих; Хайнц Люкка, Игорь – работник Крессманнов, Вернер Рупольд, тайный страх и ответственность, лежащая на отцах. И снова им овладело неприятное чувство.

Он твердо решил завтра спокойно поговорить обо всем с Трудой. Когда он будет отдохнувшим, полностью трезвым и вооруженным для борьбы. Ничего страшного, если он разъяснит неоправданность подозрений на примерах Дитера Клоя и Альберта Крессманна. Он только должен искусно начать разговор.