Текст книги "Белые витязи"
Автор книги: Петр Краснов
Соавторы: Василий Немирович-Данченко
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)
X
Для Скобелева, действительно, каждое дело, которое он брал на себя, было серьёзным. В этом отношении он не различал малых и незначительных от больших. К задуманному предприятию, хотя бы оно и выходило из пределов его специальности, он готовился долго и пристально, и затем, если начинал его, то уж до мельчайших подробностей знакомый с условиями данной среды. Как-то М. Д. заинтересовался вопросами о путях сообщений в России, о железных дорогах и каналах – не прошло нескольких недель, как он уже посрамил неожиданно наткнувшегося на него путейца, предложившего было Скобелеву поддержать какой-то, совсем невозможный проект. При этом Скобелев побил его – его же оружием, техническими соображениями, вычислениями и т. д. Не доверявший никому в деле знания, он любил везде и всюду быть хозяином; не отступая при этом ни перед трудностью изучения, ни перед затратой времени. Если бы его назначили обер-прокурором Синода – то я убеждён, через месяц он явился бы перед его святыми отцами во всеоружии знаний канонического права, монастырских и иных, подходящих к этому случаю уставов. После крайне трудного перехода к Бии, по пути к Зимнице, я застал его в каком-то сеновале румынского помещика. Скобелев бросился на сено и вытащил из кармана книгу.
– Неужели вы ещё работать будете?
У нас у всех руки и ноги отнялись от утомления.
– Да как же иначе... Не поработаешь – так и в хвост влетит потом, пожалуй.
– Что это вы?
– А французского сапёра одного книжка о земляных работах.
– Да вам зачем это?
– Как зачем? – изумился Скобелев.
– Ведь у вас же будут сапёрные команды, специально знающие это дело...
– Ну, это уж непорядок... Генерал, командующий отрядом, должен сам уметь рыть землю. Ему следует всё знать, иначе он и права не имеет других заставлять делать...
Во время переправы через Дунай Скобелев, чтобы не оставаться бесполезным, взял на себя обязанности ординарца при генерале Драгомирове. Обязанность, на которую обыкновенно назначаются прапорщики, поручики и вообще мелкотравчатая молодёжь... Потом Драгомиров сам отдал справедливость Михаилу Дмитриевичу в том, что тот и ординарцем был превосходным, передавал приказания по боевой линии, водил небольшие отряды в бой, обнаружив в самом начале его орлиный взгляд свой... Когда взволнованный громадной ответственностью, лежавшей на нём, Драгомиров ещё сомневался в исходе сражения, Скобелев весёлый и радостный подходит к нему.
– Ну, поздравляю тебя с победой.
– Как... Да ведь ещё дело в начале.
– Всё равно... Ты посмотри на лица твоих солдат.
И действительно, как военный психолог, Скобелев не имел себе равного в настоящее время. Он положительно угадывал. В каждую данную минуту он знал настроения масс и умёл их направить, как ему вздумается. Насколько он изучил солдата, видно будет из дальнейших моих воспоминаний, но что он умёл делать из него – об этом верно порасскажут и другие близкие к нему и знавшие лица... Его сближала с солдатом сверх того и действительная глубокая любовь к нему. Про Скобелева говорили, что он, не сморгнув, послал бы в бой десятки тысяч, послал на смерть... Это верно. Он не был сентиментален и если брался за дело, то уж без сожалений и покаянного фарисейства исполнял его. Он знал, что ведёт на смерть, и без колебаний не посылал, а вёл за собой... Первая пуля – ему, первая встреча с неприятелем была его... Дело требует жертв, и, раз решив необходимость этого дела, он не отступил бы ни от каких жертв... Полководец, плачущий перед фронтом солдат, потому что им сейчас же придётся идти в огонь, едва ли поднял бы дух своего отряда. Скобелев иногда прямо говорил людям: «Я посылаю вас на смерть, братцы... Вон видите эту позицию?.. Взять её нельзя... Да я брать её и не думаю. Нужно, чтобы турки бросили туда все свои силы, а я тем временем подберусь к ним вот оттуда... Вас перебьют – зато вы дадите победу всему моему отряду. Смерть ваша будет честной и славной смертью... Станут вас отбивать – отступайте, чтобы сейчас же опять броситься в атаку... Слышите ли?.. Пока живы – до последнего человека нападайте...» И нужно было слышать, каким «ура» отвечали своему вождю эти на верную смерть посылавшиеся люди!.. Это уже не пассивно, поневоле умирающие гладиаторы приветствовали римского Цезаря, а боевые товарищи в последний раз кланялись любимому генералу, зная, что смерть их действительно нужна, что она даст победу... Это была жертва сознательная и потому ещё более доблестная, ещё более великодушная... Он, говорят, не любил солдата. Но ведь солдата, как и ребёнка, – не надуешь. Солдат отлично знает, кто его любит; а кто его не любит – тому он не верит, и в свою очередь особенной признательностью не платит. А между тем пусть мне укажут другого генерала, которого бы так любили, которому бы так верили солдаты, как Скобелеву... Они сами, глядя в эти светло-голубые, но решительные глаза и выпуклый лоб, видя эту складку губ, говорящую о бесповоротной энергии, понимали, что там, где надо, у этого человека не будет пощады и не будет колебаний... Но как хотите, в подобных случаях и я кающихся Магдалин разгадать не могу; слабонервные бабы в военных мундирах едва ли являются симпатичными кому бы то ни было... Скобелев любил солдата, и в своей заботливости о нём проявлял эту любовь. Его дивизия, когда он ею командовал, всегда была одета, обута и сыта при самой невозможной обстановке. В этом случае он не останавливался ни перед чем. После упорного боя, измученный, он бросался отдыхать, а часа через три уже был на ногах. Зачем? Чтобы обойти солдатские котлы и узнать, что в них варится. Никто с такой ненавистью не преследовал хищников, заставлявших голодать и холодать солдата, как он. Скобелев в этом отношении не верил ничему. Ему нужно было самому, собственными глазами убедиться, что в котомке у солдата есть полтора фунта мяса, что хлеба у него вволю, что он пил водку, положенную ему. Во время плевненского сидения солдаты у него постоянно даже чай пили. То и дело при встрече с солдатом он останавливал его.
– Пил чай сегодня?
– Точно так-с, ваше-ство.
– И утром и вечером?
– Точно так-с.
– А водку тебе давали?.. Мяса получил сколько надо?..
И горе было ротному командиру, если на такие вопросы следовали отрицательные ответы. В таких случаях М. Д. не знал милости, не находил оправданий.
Не успевал отряд остановиться где-нибудь на два дня, на три, как уже рылись землянки для бань, а наутро солдаты мылись в них. Он ухитрился у себя в траншеях устроить баню, как ухитрился там же поставить хор музыки... Когда началась болгарская зима, отряд его был без полушубков… Интендантство менее всего помышляло об этом. Что было делать? Оказывалась крайняя нужда одеть хоть дежурные части. Полковых денег не было – купить в Румынии. Своих у М. Д. тоже не нашлось... Обратился было к отцу... Но «паша» при всём своём добродушии был скуповат...
– Нет у меня денег! Ты мотаешь... Это невозможно. Вздумал наконец солдат одевать на мой счёт...
Через несколько дней Скобелев узнаёт, что в Боготу какой-то румын привёз несколько сот полушубков.
– Поедемте в главную квартиру... – предложил он мне.
– Зачем?
– Полушубки солдатам куплю...
– Без денег?
– «Паша» заплатит. Я его подведу... – и Скобелев насмешливо улыбнулся.
Приказал ротным телегам отправиться за полушубками. Приезжаем в Боготу... Скобелев прямо в землянку к «паше».
– Здравствуй, отец! – и чмок в руку.
– Сколько? – спрашивает прямо Дмитрий Иванович, зная настоящий смысл этой сыновней нежности и почтительности.
– Чего сколько? – удивляется Скобелев.
– Денег сколько тебе надо... Ведь я тебя насквозь вижу... Промотался, верно...
– Что это ты в самом деле... Я ещё с собой привёз несколько тысяч... Помоги мне купить полушубки на полковые деньги. Ты знаешь, ведь я без тебя ничего не понимаю.
На лице у отца является самодовольная улыбка.
– Ещё бы ты что-нибудь понимал!
– Как без рук, без тебя... Я вообще начинаю глубоко ценить твои советы и указания.
Дмитрий Иванович совсем растаял...
– Ну, ну!.. Что уж тут считаться.
– Нет, в самом деле – без тебя хоть пропадай.
– Довольно, довольно!..
Старик оделся. Отправились мы к румынскому купцу... Часа три подряд накладывали полушубки на телеги. Наложат – телега и едет под Плевно, на позиции 16-й дивизии; затем вторая, третья, четвёртая. Скобелев-старик в поте лица своего возится, всматривается, щупает полушубки, чуть не на вкус их пробует.
– Я, брат, хозяин... Всё знаю... Советую и тебе научиться...
– А ты научи меня!.. – покорствует Скобелев.
Наконец последняя телега наложена и отправлена...
И вдруг перемена декораций.
– Ну... Прощай, отец... Казак, коня!..
Вскочил Скобелев в седло... Румын к нему.
– Счёт прикажете к кому послать?.. За деньгами...
– А вот к отцу... Отец, заплати, пожалуйста... Я потом отдам тебе...
Нагайку лошади – и когда Дмитрий Иванович очнулся, и Скобелев, и полушубки были уже далеко.
«Noblesse oblige»[72]72
«Положение обязывает». (Ред.)
[Закрыть], и старик заплатил по счёту, а дежурные части дивизии оделись в тёплые полушубки. Благодаря этому обстоятельству, когда мы переходили Балканы, в скобелевских полках не было ни одного замёрзшего... Я вспоминаю только этот ничтожный и несколько смешной даже факт, чтобы показать, до какой степени молодой генерал способен был не отступать ни перед чем в тех случаях, когда что-нибудь нужно было его отряду, его солдатам...
Потом старик отец приезжал уже в Казанлык в отряд.
– И тебе не стыдно?.. – стал было он урезонивать сына.
– Молодцы! Поблагодарите отца... Это вы его полушубки носите! – расхохотался сын.
– Покорнейше благодарим, ваше-ство!..
– Хорош... Уж ты, брат, даром руки не поцелуешь... Я только не сообразил этого тогда.
Хохот стал ещё громче...
У отца с сыном были и искренние, и в то же самое время чрезвычайно комические отношения... Они были в одних чинах, но сын оказывался старше, потому что он командовал большим отрядом, у него был Георгий на шее и т. д. Отца это и радовало и злило в одно и то же время...
– А всё-таки я старше тебя!.. – начинал, бывало, его донимать сын.
Дмитрий Иванович молчит...
– Служил, служил и дослужился до того, что я тебя перегнал... Неужели тебе, папа, не обидно...
– А я тебе денег не дам... – находился наконец Дмитрий Иванович.
– То есть как же это? – опешивает, бывало, сын.
– А так, что и не дам... Живи на жалованье...
– Папа!.. Какой ты ещё удивительно красивый... – начинает отступать сын.
– Ну, ну, пожалуйста...
– Расскажи, пожалуйста, мне что-нибудь о венгерской кампании... И о том деле, где ты получил Георгия... Отец у меня, господа, молодчинище... В моих жилах течёт его кровь...
– А я всё-таки тебе денег не дам.
Скобелев всегда нуждался. При нём никогда не было денег, а между тем швырял он ими с щедростью римских патрициев. Идёшь, бывало, с ним по Бухаресту... Уличная девчонка подносит ему цветок...
– Есть с вами деньги?
– Есть.
– Дайте ей полуимпериал!..
Офицеры тоже все к нему. Не его дивизии, совсем незнакомые, бывало... Едет, едет в отряд и застрянет где-нибудь. Денег ни копейки. К Скобелеву...
– Не на что доехать...
– Сколько же вам нужно?
– Да я не знаю... – мнётся тот.
– Двадцати полуимпериалов довольно?
– И десяти будет...
– Возьмите.
Забывая, кто ему должен, Скобелев-сын и сам забывал свои долги. Страшно щепетильный там, где дело касалось казённого интереса, в этих случаях свои собственные счёты он вёл тогда спустя рукава.
И эксплуатировали его при этом ужасно. Разумеется, большая часть таких пособий были безвозвратны... Когда деньги истощались – начинались дипломатические переговоры с отцом...
Зачастую тот решительно отказывал... Тогда Скобелев-сын в свою очередь начинал злиться.
– Ты до такой степени скуп...
– Ну, ладно, ладно. На тебя не напасёшься...
– Ты пойми...
– Давно понял... У меня у самого всего десять полуимпериалов осталось в кармане.
– Вот, господа... – обращается, бывало, М. Д. к окружающим... – Видите, как он мне в самом необходимом пропитании отказывает!
Кругом хохочут.
– Я твоей скупости всей своей карьерой обязан...
– Это как же? – удивляется в свою очередь Скобелев-отец.
– А так... Хотел я тогда, когда закрыли университет, уехать доканчивать курс за границу, ты не дал денег, и я должен был юнкером в кавалергарды поступить. Там ты мне не давал денег, чтобы достойно поддерживать блеск твоего имени – я должен был в действующий отряд противу повстанцев в Польшу перейти. В гусары. В гусарах ты меня не поддерживал...
– Только постоянно твои долги платил, – как бы в скобках вставляет отец.
– Ну! Какие-то гроши... Не поддерживал... Я должен был в Тифлис перейти... В Тифлисе жить дорого – я ушёл от твоей скупости в Туркестан... А потом она меня загнала в Хиву, в Ферганское ханство...
– И отлично сделала!
– За то судьба тебя и покарала, судьба всегда справедлива.
– Это как же?
– А то, что я старше тебя теперь!..
– Мальчишка!
– Так не дашь денег?..
– Нет...
– Ну, так прощайте, генерал!..
И они расходились.
Он очень любил своего отца и им был горячо любим, но такие сцены постоянно разыгрывались между ними. Сыновняя любовь его, впрочем, была совсем чужда сентиментальности. Как-то он сильно заболел в Константинополе. Недуг принял довольно опасный оборот. Скобелев-отец случайно узнаёт об этом. Встревоженный, он едет к сыну.
– Как же это тебе не стыдно...
– Что такое?
– Болен и знать мне не дал.
– Мне и в голову не пришло!..
Старик был очень расстроен. Скобелев-сын заметил это и извинился...
– Не понимаю, в чём моя вина? – обратился он потом к своим.
В другой раз Дмитрий Иванович приехал в зеленогорскую траншею к сыну.
– Покажи-ка ты мне позиции... Где у тебя тут поопаснее?
– Ты что ж это набальзамироваться хочешь? Или старое проснулось?
– Да что ж я даром, что ли, генеральские погоны ношу...
И старик выбрал себе один из опаснейших пунктов и стал на нём.
– Молодец, «паша», – похвалил его сын. – Весь в меня!..
– То есть это ты в меня...
– Ну, дай же что-нибудь моим солдатам...
– Вот десять золотых...
– Мало...
– Вот ещё пять...
– Мало…
– Да сколько же тебе?
– Ребята... Мой отец даёт вам по полтиннику на человека… Выпейте за его здоровье...
– Рады стараться... Покорнейше благодарим, вашество!..
Старик поморщился... Когда пришло время уезжать.
– Ну, уж я больше к тебе сюда не приеду.
– Опасно?
– Вот ещё... Не то... Ты меня разоряешь... Сочти-ка, сколько я должен прислать сюда теперь...
– Вот... Смерти не боится, а над деньгами дрожит. Куда ты их деваешь?
– Да у меня их мало...
Потом, когда Дмитрий Иванович умер, Скобелев мог вполне оценить мудрую скупость своего опекуна. Ему досталось громадное имение и капиталы, о существовании которых он даже и не предполагал.
– К крайнему удивлению своему, я богатым человеком оказался...
Потом Скобелев с летами изменился. В нём не осталось вовсе мотовства, но там, где была нужда, он раздавал пособия щедрой рукой... «Просящему дай» – действительно он усвоил себе этот принцип вполне и следовал ему всю свою жизнь. Его обманывали, обирали – он никогда не преследовал виновных в этом. Раз лакей утаил «три тысячи», данных ему на сохранение.
– Куда ты дел деньги?
– Потерял.
– Ну и дурак!
– Как же вы оставляете это? – говорили ему. – Ведь, очевидно, он украл их.
– А если действительно потерял, тогда ему каково будет?
В другой раз один из людей, которым Скобелев доверял, вынул бриллианты из его шпаги и продал их в Константинополе... Хотели было дать делу ход, как вдруг узнаёт об этом Скобелев.
– Бросьте... И ни слова об этом.
– Помилуйте... Как же бросить.
– Страм!..
– Так нужно хоть бриллианты выкупить Ведь сабля жалованная!
– Забудьте о них. Как будто ничего не случилось…
При встрече с виновным он не сказал ему ни слова.
Только перестал подавать ему руку. Даже не прогнал его.
– Я его оставил при себе ради его брата...
Потом этот брат, которого за отчаянную храбрость и находчивый ум любил Скобелев, ещё ужаснее отблагодарил генерала за доброту и великодушие, внеся в его жизнь самую печальную страницу, и заставил его ещё недоверчивее относиться к людям...
XI
Доступность Скобелева была изумительна. Нужно помнить, что он принадлежал военной среде, среде, где дисциплина доходит до суровости, где отношения слагаются совершенно иначе, чем у нас. Тем не менее каждый от прапорщика до генерала чувствовал себя с ним совершенно свободно... Скобелев был хороший диалектик и обладал массой сведений, он любил спорить и никогда не избегал споров. В этом отношении всё равно – вольноопределяющийся, поручик, ординарец или другой молодой офицер – раз поднимался какой-нибудь вопрос, всякий был волен отстаивать свои убеждения всеми способами и мерами. Тут генерал становился на равную ногу. Споры иногда затягивались очень долго, случалось до утра, и ничем иным нельзя было более разозлить Михаила Дмитриевича, как фразой:
– Да что ж... Я по дисциплине не смею возражать вам!
– Какая дисциплина! Теперь не служба... Обыкновенно недостаток знаний и скудоумие прикрывается в таких случаях дисциплиной...
Он терпеть не мог людей, которые безусловно с ним соглашались...
– Ничего-то своего нет. Что ему скажешь – то для него и свято. Это зеркала какие-то.
– Как зеркала?
– А так... Кто в него смотрится, тот в нём и отражается...
Ещё больше оскорблялся он, если это согласие являлось результатом холопства...
– Моту ли я с вами не соглашаться, – заметил раз какой-то майор. – Вы генерал-лейтенант!
– Ну так что ж?
– Вы меня можете под арест.
– Вот потому-то на вас и ездят, что у вас не хватает смелости даже на это...
– …У нас всякого оседлать можно, – говорил Скобелев. – Да ещё как оседлать. Сесть на него и ноги свесить... Потому что своего за душой ничего, мотается во все стороны... Добродушие или дряблость, не разберёшь. По-моему, дряблость... Из какой-то мокрой и слизкой тряпки все сделаны. Всё пассивно, косно... По инерции как-то – толкнёшь – идут, остановишь – стоят...
Больше всего он ненавидел льстецов. Господа, желавшие таким путём войти к нему в милость, очень ошибались...
– Неужели они меня считают таким дураком? – волновался он. – Ведь это просто грубо... Разве я сам себя не знаю, что ж это он вздумал мне же да меня самого разъяснять... И не краснея... Так без мыла и лезет...
Зато прямоту, иногда даже доходящую до дерзости, он очень любил.
Ординарцы в этом случае не стеснялись...
– Вы всегда капризничаете и без толку придираетесь!.. – отрезал ему раз молоденький ординарец.
– То есть как же это?
– Да вот, как беременная баба...
– А вам, кажись, рано бы беременных баб-то привычки знать...
Молодой, полный жизни – он иногда просто шалил как юноша...
– Ну чего вы, ваше превосходительство, распрыгались... зазорно... – заметил ему адьютант. – Ведь вы генерал...
Потом он стал куда серьёзнее. Особенно после Ахалтекинской экспедиции. Но когда я его встречал во время русско-турецкой войны, он умёл с юношами быть юношей и едва ли не более весёлым, шумным, чем они. Он умёл понимать шутку и первый смеялся ей. Даже остроумные выходки на его счёт нравились ему. Совсем не было и следа тупоумного богдыханства, которое примечалось в различных китайских идолах того времени... «Здесь все товарищи», – говорил он за столом – и, действительно, чувствовался во всём дух близкого боевого товарищества, что-то задушевное, искреннее, совсем чуждое низкопоклонства и стеснений... К нему иногда являлись старые товарищи, остановившиеся на лестнице производства на каком-нибудь штабс-капитанстве...
– Он с нами встречался, точно вчера была наша последняя пирушка... Я было вытянул руки по швам... А он: «Ну, здравствуй...» и опять на «ты»...
Разумеется, всё это – до службы. Во время службы редко кто бывал требовательнее его. А строже нельзя было быть... В этом случае глубоко ошибались те, которые воображали, что короткость с генералом допускает ту же бесцеремонность и на службе. Тут он иногда становился жесток. Своим – он не прощал служебных упущений... Где дело касалось солдат, боя – тут не было извинений, милости никогда... Мак-Гахан, с которым он был очень дружен, раз было сунулся во время боя с каким-то замечанием к нему...
– Молчать!.. Уезжайте прочь от меня! – крикнул он ему.
Полковник английской службы Гавелок, корреспондент, кажется, «Таймса», при занятии Зелёных гор 28 октября, сунулся было с указанием на какой-то овраг.
– Казак! – крикнул Скобелев.
Казак подъехал.
– Убери полковника прочь отсюда... Неугодно ли вам отправиться обратно в Брестовец? – обратился он к Гавелоку по-английски.
Скобелева обвиняли в том, что он заискивал в корреспондентах, что этим только и объясняются те похвалы, которые они расточали ему.
Я уже говорил выше о том, какая эта низкая и глупая клевета.
Он понимал права печати и признавал их. Он относился к прессе не с пренебрежением залитого золотом болвана, а с уважением образованного человека. Он давал все объяснения, какие считал возможным, разрешал корреспондентам быть на его боевых позициях. Они разом входили в товарищескую среду, окружавшую его. Знание пяти иностранных языков позволяло ему входить в теснейшие отношения с английскими, французскими, немецкими, итальянскими корреспондентами, и те, таким образом, могли лучше и ближе узнавать его, но я, ссылаясь на всех бывших около Скобелева, свидетельствую, что перед нами там не лебезили и никакими особенными преимуществами мы в его отряде не пользовались. Напротив, у других в смысле удобств было гораздо лучше. Там корреспондентам давали казака, который служил им, отводили палатки и т. д. Ничего подобного не делалось у Скобелева. Когда один корреспондент попросил было у него казака, Скобелев разом оборвал его за неуместную претензию.
– Казаки – не денщики... Они России служить должны, а не вам!
Чем же объясняется, что они, несмотря на эти неудобства, постоянно приезжали именно к нему? Тём, что помимо искренности отношений тут всегда было интересно. Не только во время боя, но и в антракты молодой генерал со своей неугомонной кипучей энергией не оставался без дела. Он предпринимал рекогносцировки, приучал войска к траншейным работам, объезжал позиции... Тут всегда было что смотреть, о чём писать. Кроме того, его общество оказывалось поучительным. Тут слышались и споры и шли серьёзные беседы, поднимались вопросы, выходившие совсем из пределов военного ремёсла... А главное, сам он был полон обаяния, к нему самому тянуло...
Благоприятели, разумеется, всё это объясняли иначе...
Да позволено будет мне рассказать здесь один факт, касающийся меня лично.
После войны уже, года через полтора, еду я в Москву. В одном купе со мной – военный. Сначала было он на меня пофыркал, потом успокоился и разговорился. Зашла речь о войне.
– Вы участвовали тоже? – спрашиваю я его.
– Как же-с. Только ничего не получил.
– Почему же?
– Четверташников при мне не было.
– Каких это?
– А которые с редакций-то по четвертаку за строчку... Скоропадентов... Они меня не аттестовали – я ничего и не получил...
– Разве корреспонденты представляли к наградам?
– А то как же-с... Газетчики в большом почёте были.
Зашла речь о Скобелеве... Моё инкогнито для него было ещё не проницаемо.
– Его, Скобелева, Немирович-Данченко выдумал.
– Это как же?
– Да так... Пьянствовали они вместе, ну тот его и выдумал.
– Да вы Немировича-Данченко знаете?.. Лично-то его видели?
– Как же-с... Сколько раз пьяным видел... И хорошо его знаю... Очень даже хорошо.
– Вот-те и на... А я слышал, что он вовсе не пьёт.
– Помилуйте... Валяется... До чёртиков-с...
Под самой Москвой уже я не выдержал. Отравил генералу последние минуты.
– Мы так с вами весело провели время, что позвольте мне представиться.
– Очень рад, очень рад... С кем имею честь?
– Немирович-Данченко...
– Как Немирович-Данченко?..
– Так...
– Тот, который?..
– Тот, который...
Генерал куда-то исчез... На московской станции кондуктор явился за его вещами...
– Да где же генерал-то?
– Господь его знает, какой он...
– Да где же он прячется?
– Они сидят-с давно уж... в... Запершись в... Предоставляю читателю догадаться, куда сокрылся он от четверташника и пьяницы.
Но это ещё тип добродушный. Были и подлее...
