355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Столповский » Про Кешу, рядового Князя » Текст книги (страница 6)
Про Кешу, рядового Князя
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 21:34

Текст книги "Про Кешу, рядового Князя"


Автор книги: Петр Столповский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Киселева вы тоже нечаянно связали?

– Я его сам попросил, товарищ лейтенант,– спешит на выручку Кеша .– Для интереса.

– Странные у вас интересы, Киселев,– усмехается Савельев.

Он недоверчиво смотрит на обоих. Всыпать бы им сейчас со всей командирской строгостью, да ситуация больно ум смехотворная. Ладно, оставим для другого раза.

28.

– Шевцов, все собрались?– спрашивает лейтенант.

– Так точно!

– Стройте роту.

– Есть! Рота, в две шеренги становись! Равняйсь! Смирно!

Лейтенант выходит на середину строя.

– Победила команда сержанта Шевцова!

– Урра-а!

– Вольно! Шевцов, ведите роту в гарнизон.

– Есть! Нале-во! Шагом марш! Перестроиться в колонну по четыре!

Путь теперь лежит напрямую, через деревню. Тучи обволакипают солнце, и вскоре начинает по-осеннему нудно моросить. Солдаты накидывают на себя плащ-палатки.

– Четче шаг!– командует сержант, но это плохо помогает – парни устали, да еще дорога размокает под дождем.

– Рядовой Киселей, запевай!

Князь в растерянности: петь или не петь? Рота тоже в напряженном ожидании: запоет или не запоет? Может, опять про саранки ? Даже шаг получается какой-то напряженный. Пауза затягивается.

– Рядовой Киселев!

Надо петь. И тут Кеша с ужасом обнаруживает, что первые слева всех строевых песен вылетели у него из головы. Сержант теряет терпение, с ненавистью косится на Князя, а тому слова не вспоминаются, хоть убей. Кеша толкает в бок соседа:

– Забыл начало!

– Какое?

– Да про девчонку!

– Как будто ветры с гор,– подсказывает сосед.

Князь набирает в легкие воздух:

Как будто ветры с гор,

Трубят солдату сбор...

Рота залихватски подхватывает:

Дорога от порога далека.

И, уронив платок,

Чтоб не видал никто,

Слезу смахнула девичья рука.

Не плачь, девчонка...

Ну что за сила в строевой песне! Все чертовски устали, идут по дороге едва ли не зигзагами, но только грянули строевою, как заплетающиеся ноги налились неведомой силой, уже никого не болтает от обочины к обочине. Настроение роты передается, должно быть, самому небу. Тучи медленно расступаются, удовлетворяя любопытство вечернего солнца. Оно беззвучно смеется, упираясь в размокшую землю почти осязаемыми лучами.

За пригорком показывается деревушка в два-три десятка домов. Как только рота доходит до околицы, неизвестно откуда сбегается пацанва. Она примыкает с боков колонны, стараясь шагать в ногу с солдатами. Впереди всех – конопатый, в налезающей на глаза старой пилотке. Он пискляво командует:

– Лас, два, тли! Лас, два, тли!..

Из ветхой, осевшей на один угол избушки, наскоро повязывая платок, выходит суетливая старушка и семенит прямо навстречу колонне. В ее глазах – и радость, и отчаяние.

– Вася, Коля...– негромко зовет она.

Сначала Кеша думает, что старуха зовет сорванцов. Но она даже не смотрит на них, а напряженно вглядывается в лица солдат.

– Вася, Коля, где ж вы есть-то?

Осекшись, старушка испуганно прикрывает рот ладошкой. Почти невидящие глаза блуждают по колонне.

– Тронутая, что ли?– усмехается Кешин сосед по строю.

Завидев старуху, пацаны отстают от колонны.

– Бабка-солдатка, бабка-солдатка!– дразнят они и бросаются врассыпную, когда та поднимает хворостину.

– Анчихристы!– кричит она.– Прям чистые собаки!

Старушка догоняет колонну и, поспешая за ней сбоку, все заглядывает в солдатские лица и тихонько зовет:

– Вася, Коля! Солдатики, а где мои-то? Митрий хоть с вами?

Рота идет, невольно держа равнение на странную старушку. Кеша видит, как мелкие блестки появляются в бороздах старушечьих щек. Она начинает отставать от строя и вовсе останавливается.

– Господи!– доносится ее слабый голос.– Забыли, окаянные, деревню!..

– Бабка того,– крутит пальцем у виска Кешин сосед,– тронутая.

Ловко взбрыкнув ногой. Кеша больно шлепает соседа пониже спины.

– Ты чего?

– Цыц, ущербный, а то добавлю!

– Добавь, добавь, Князь,– разрешают сзади, но Кеша великодушно прощает «ущербного».

Шевцов же делает вид, что ничего не заметил, хотя шагает почти рядом с Кешей . Понимающий сержант, чего там... Он только для вида замечает:

– Разговорчики в строю.

29.

После ужина роту навещает замполит Землянский. В сопровождении ротного и папы Тура он обходит всю казарму, заглядывает даже в хозкомнату и курилку. Старшина в волнении – ему, должно быть, все кажется, что в каком-то углу обязательно валяется окурок или грязный подворотничок. Конфуз!

Кеша удивлен: замполит знает по фамилии всех парней. Надо же иметь такую память! Ведь не так уж часто он бывает в роте. Князю, конечно, невдомек, что дело тут не в памяти. Должность такая у майора, каждого солдата в батальоне он должен знать лучше, чем линии на своей ладони.

В Ленинской комнате в гордом одиночестве сидит за столом Калинкин . По левую руку от него – груда скомканных листков. На лице у парня такие муки творчества, что он не сразу замечает вошедшего замполита.

– Что вы мне ни говорите, а здесь пахнет поэзией,– улыбается Землянский, заметив краем глаза ровный столбец в тетради.

Калинкин вскакивает и замирает по стойке смирно, потом начинает рассовывать по карманам комканые листы.

– Извините, что помешал, товарищ Калинкин . Насчет поэзии я не ошибся?

– М-м... Ну, это... не ошиблись, в общем.

– Серьезное занятие, боюсь даже полюбопытствовать. Может, разрешите? Одним глазком.

– Пожалуйста, товарищ майор. Только это еще сырое.

Папа Тур волнуется. А вдруг этот доморощенный поэт завернул что-нибудь такое, непотребное? Поэты – они народ беспокойный, невоздержанный. Ох, дети, дети...

Землянский берет тетрадку, читает:

Мало было люблено,

Больше – ненавидено.

Скольких вы обидели –

Видимо-невидимо.

Что в любви вы лодыри,

В ненависти желчные –

Все на смертном одре

Вспомните, беспечные!

Вспомните-заплачете:

Мол, неверно прожито,

Сызнова не начато –

Не было предложено...

Если папа Тур волнуется, то уж Калинкин – вдвойне: как оценит замполит батальона? А вдруг его стихи – бред!

– Да, сказано сильно,– после некоторого раздумья говорит Землянский.– Ну, о словесах не мне судить, я не знаток. Люблено, ненавидено... Как это у вас, поэтов, называется – неологизмами?

– Вроде того.

– Только здесь неясно, кому вы адресуете стихи.

– Как кому? Всем.

– Ах, всем! В таком случае вы обо мне думаете даже хуже, чем я сам о себе. Вы меня обижаете, товарищ поэт, я вовсе не такой, клянусь честью.

– Но вас, может, эти стихи не касаются, а кого-то касаются.

– Кого же? Вы знаете людей, которым необходимо прочесть эти стихи?

– Я, может, не знаю, но такие люди обязательно есть.

– Значит, чтобы попасть в того, кого вы еще не знаете, вы бьете по всем без разбора? Что ж это за стрельба такая? Мне почему-то кажется, что поэт – тот же снайпер, он должен без промаха, да не в бровь, а в глаз.

В душе Калинкин клянет себя последними словами. Надо быть матерым дураком, чтобы накатать такую помойку, и круглым идиотом, чтобы подсунуть ее не кому-нибудь, а замполиту.

– А я, откровенно говоря, рад, что меня эти стихи не касаются,– продолжает Землянский.– Уж больно они злые и несправедливые. Если б я умел, то писал бы добрее. Взять ваших товарищей по роте – неужели они не достойны вашей доброты и великодушия? Посмотрите сами: служба у них трудная, а они не хнычут, не увиливают... Ну, я вам больше не буду мешать. Считайте, что это взгляд постороннего, так сказать, рядового любителя поэзии.

Калинкин берет из рук Землянского тетрадку.

– Разрешите идти, товарищ майор.

– А вы разве не будете заканчивать стихотворение?

– Нет, не буду. Надуманное это. Захотелось писать, а о чем, не знал толком.

Землянский доверительно берет его за руку и как бы в смущения говорит:

– Представьте, мне тоже так показалось, только я постеснялся сказать вам... А не поискать ли тему вокруг себя? Хоть бы и в казарме.

Выйдя из Ленинской комнаты, Землянский ищет кого-то глазами. И находит.

– Здравствуйте, товарищ Марфутин.

– Здравия желаю, товарищ майор!

Мимо комсорга замполит ни за что не пройдет. Парень он старательный, но старается-то больше по мелочам, а главное мимо проскальзывает.

– Вынужден признаться вам, что мне не понравилась Ленинская комната. Не занимаетесь вы ею. На стенде не все отличники помещены, программы политзанятий нет. Так дело не пойдет.

– До конца недели сделаем, товарищ майор.

– Буду надеяться. А собрание почему не проводите? Месяц-то кончается. Или говорить не о чем, все проблемы решены, недостатков в помине нет?

– Есть недостатки, товарищ майор.

– Давайте так договоримся: завтра в десять утра, до полетов, приходите в штаб. Там мы обсудим работу вашей комсомольской организации.

Дотошный человек – замполит. К каждому у него дело найдется. Вот Князя огорошил:

– К соревнованию готовитесь, товарищ Киселев?

Речь, конечно, идет о турнике. А Кеша до сих пор боится его, как черт ладана.

– Готовлюсь понемногу, товарищ майор.

– Через два года у нас с вами встреча на спортплощадке, не забывайте. Кстати, вы переписываетесь с товарищами по работе?

– С какими товарищами?– не может сообразить Князь, и это, по всему видно, не нравится Землянскому.

– Понятно. А вот о вас коллектив автобазы не забыл, прислал письмо на имя командира батальона.

Кешу аж в жар бросает: чего от него хотят, что он такого сделал? За помятое крыло с него аккуратно содрали, чего ж еще? Неужели про цемент дознались?

– Вы хоть помните, как председателя профкома зовут?

– Помню: Николай... Николай Степанович.

– Семенович,– поправляет замполит.– Николай Семенович Вахнин. Забыли, значит. Или не знали вообще. А комсорга автороты?

– Володя Елькин. Из вулканизаторского.

– Так вот, они от имени коллектива просят написать, как вы служите, вернетесь ли к ним после армии.

– А чего это они надумали?

Землянский молчит и смотрит на Кешу так, словно не может решить, высечь его широким офицерским ремнем или просто отодрать за уши. Кеша и сам начинает соображать, что он, как говорят на его родине, «порсь». Только в отличие от поросенка он умеет краснеть, что и делает сейчас со старанием.

– Так что же мы напишем насчет вашей службы? Про наряды вне очереди, про гауптвахту? Или о том, что вы не уважаете командиров, спортплощадку обходите за версту? Подскажите, о чем писать, я сам не могу придумать. А может, расскажем им, как вы сегодня спектакль на учении устроили? Только боюсь, что после этого они не станут вас к себе звать.

– Я сегодня вторым прибежал,– бурчит Кеша и краснеет еще больше.

Ай да Князь! Вы, светлейший, еще, оказывается, и хвастун! Не кривите душой начальству, сознайтесь, что вас гнало вперед не сознание долга, а какое-то велопривиденне. Вы бежали от него, как заяц от охотника. Но не будет же это привидение все время подгонять вас на маршах, у привидений, поди, своих дел по горло.

– Добежали – хорошо,– говорит между тем замполит.– Но не мало ли этого для письма?

Замполит хоть и вездесущий человек, но о велопривидении ничего не знает, они, видать, не в его компетенции.

– Давайте договоримся: месяц мы повременим с ответом, возьмем грех на душу. А уж там на себя пеняйте.

30.

– ...А за внешним видом вообще перестали следить,– строго говорит папа Тур.

Он стоит перед строем на вечерней поверке и делает традиционный разнос – на сон грядущий. Его нотации похожи одна на другую, как две капли воды. Парни могли бы слово в слово повторить за Тура его нравоучение. Сейчас он скажет: «У Киселева всегда ремень на боку висит».

– А у Киселева, как всегда, задники сапог нечищены,– говорит старшина.– Для кого вы их оставляете, для меня?

Ого, это что-то новое! Про задники еще не было.

– Знайте, Киселев, я вам задники отказываюсь чистить,– развивает мысль старшина.– И вообще, почти ни у кого не чувствуется солдатской выправки. Сегодня перед Землянским краснел за вас. Двигаетесь мало, вот что я вам скажу.

Если бы рота отмахала за день сотню километров, вечером она все равно бы услышала: «Двигаетесь мало...»

– Ладно, я сам займусь вашей выправкой,– обещает Тур.– Р-рота-а, р-равняйсь! Смир-рно!

Это означает конец нотации, и парни с готовностью вытягиваются во фрунт. Тур торжественно открывает папку со списком личного состава роты. Он, видимо, считает этот ритуал самой ответственной частью прожитого дня.

– Авдеев!

– Я!

– Амерханов!

– Я!

– Бражников!

– Я!..

Ноги у Кеши гудят после дневной кутерьмы с «языками». Он подгибает одно колено и, как ему кажется, незаметно опирается на пирамиду с оружием, которая стоит сзади. В ту же секунду старшина, почти дочитавший список, с треском захлопывает папку.

– Вольно!– командует он и с негодованием смотрит на Кешу .

Это может означать только одно: перекличка начнется снова, с Авдеева. А может, и с нотации.

– Кто?– шипят парни, зная, что кто-то нарушил положение «смирно». Проследив за взглядом Тура, как за полетом трассирующей пули, рота обнаруживает виновника:– Опять Князь? Слабак!

– Когда я стоял на вашем месте,– со значением произносит Тур и выдерживает такую затяжную паузу, какую не позволил бы себе и народный артист,– то боялся даже шелохнуться. А Киселев скоро на пол сядет во время переклички.

Снова пауза. Чтобы, значит, все могли почувствовать, какой он нехороший, этот поросенок Кеша , который не сегодня, так завтра усядется на пол.

– Смирно! Авдеев!

– Я!

– Амерханов!

– Я!..

Всем известно, что список личного состава роты нужен старшине для маскировки. Зная его наизусть. Тур смотрит лишь на верхнюю строчку и замечает не только малейшее движение в рядах, но даже видит, кто бровью повел.

– Вольно!

Вздох облегчения. Старшина еще раз критическим оком окидывает солдат. Те следят за каждым движением его лица, прочерченного романтическим шрамом.

– Отбой!

До чего же музыкальный голос у папы Тура, когда он произносит это слово! Ни один человек на свете не мог бы так красиво, с потягом произнести его. Старшина не успевает закрыть рот, а строй рассыпается, как горсть брошенного гороха. Гремят сапоги, мелькают защитные гимнастерки, синие майки, загорелые тела. Иные, добежав до кровати, успевают сдернуть с себя не только гимнастерку, но еще и один сапог.

Тур хладнокровно смотрит на секундную стрелку часов.

На сороковой секунде взмахивает крыло последнего одеяла, и в вертикальном положении остается только старшина. Это очень важно, поскольку сорок первая секунда означала бы подъем.

Но время сна еще не наступает, потому что папа Тур чем-то недоволен. Он медленно идет по широкому проходу между рядами коек и придирчиво осматривает сложенное на табуретках обмундирование.

– Плохо, дети, плохо. Как я вас учил складывать?

– Хорошо учили,– подает голос Кеша .

– Вот именно – хорошо. А вы что?

– А мы что?– переспрашивает неугомонный Князь.

Тянули его за язык! Теперь Тур так просто не уйдет.

– Кхе-кхе,– издает старшина звук, который выражает его крайнее неодобрение. Оглянув мирно лежащих под одеялами солдат (какие они все лапушки, когда спят!), он набирает в легкие побольше воздуха и громко, раскатисто командует:– Р-рота, подъе-ем! В две шеренги становись!

Одеяла взлетают одновременно, словно их срывает ураганный ветер. За считанные секунды одетые по всей форме парни становятся в строй. Тур строго оглядывает роту и с расстановкой назидательно говорит:

– Солдатское обмундирование достойно большого уважения. Когда солдат спит, оно должно лежать, как на витрине столичного магазина. Прошу это запомнить. Киселеву – особенно. Отбой!

Сорок секунд – и гробовая тишина. Однако, когда папа Тур был на месте этих непослушных детей, то разве так складывал свое обмундирование?

– Ох, дети, дети,– бормочет старшина, покидая, наконец, спальное помещение.

– Чуйкой,– шепчет Кеша соседу,– у тебя сапоги мокрые?

– Ну.

– Давай втихаря в сушилку отнесем.

– Охота мне наряд зарабатывать,– подумав, отвечает Чуйкой.

Не хочет – не надо. Превозмогая лень. Кеша встает и шлепает с сапогами в руках в сушилку. Уж очень не хочется утром натягивать мокрые, холодные сапоги. Он не Чуйков, который умрет, но не переступит через «нельзя».

Минуту спустя Кеша снова в постели. Как только он закрывает глаза, мысли начинают ворочаться медленно, тяжело, как жернова.

«Интересно, сколько я за два года набегаю? Хватит ли на кругосветное путешествие?» Кеша еще раньше подсчитал, что за два года ему предстоит съесть две тонны каши, не меньше ста метров селедки и огромное количество других продуктов. Это ж надо! Завтра на свежую голову он подсчитает, сколько набегает за два года. А сейчас – погружение в омут сна. И кажется ему, что кровать – это вовсе не кровать, а гигантские качели. Они медленно и высоко поднимают Кешу , но опускаться почему-то не спешат, и Князь боится сорваться вниз, беспокойно ворочается в постели. Вдруг из темноты, как на фотобумаге, проявляется заплаканное лицо матери. Кеше известно, что плачет она из-за него.

– Сынок, я тебя прошу! Я тебя очень прошу! Не ввязывайся больше ни в какие подозрительные компании, не пей больше.

– Ма-ма,– раздельно произносит какой-то подвыпивший тип, в котором Кеша с трудом узнает себя.– Мы уже рабочий класс. Мы – гегемон, и помочи уже не носим.

– Отец, ну почему ты молчишь? Отец!

– У меня нет больше сил разговаривать с этим лоботрясом,– устало произносит отец из другой комнаты.– Пусть им правда жизни займется.

– Правда жизни?! Ха-ха-ха! Что это? Когда хочется, а нельзя, когда не хочется, а надо?..

– Га-га-га!– ржет подвыпившая компания.– Давай, Кэша , режь по си-би-моли!

Компания сидит на скамейке в сквере. Знакомое место! Кеша бьет по струнам гитары и каким-то дурным голосом поет:

А на диване, на диване

Тишина раздалася...

– Парни, слева по борту!– вдруг орет Кеша .– Ух, кадр? Эй, кто там, тащи ее сюда!

Девушка испуганно оглядывается и ускоряет шаг.

– А ножки! Ой, но-ожки!

...А мы с другом, другом Ванькой

С жизнею рассталися...

Кеша испуганно бормочет во сне, потому что откуда-то из темноты на него наплывает небритая Михина физиономия. Глаза навыкате, дико вращаются, бр-р...

– Ты с зэками гребаешь выпить, пижон?!– ворочает он губами-варениками.– Может, про цемент свистануть хочешь? Так вот на, понюхай эту кувалду, пала!

Кеша , оказавшийся почему-то в кабине своего самосвала, заполошно жмет на газ, и машина наезжает на Михину рожу. Рожа медленно опрокидывается, как щит кинорекламы. Миха при этом строит такую жуткую гримасу, что Кеша не выдерживает и на ходу выскакивает из кабины самосвала. Он бежит к парку, где виднеются огромные, подпирающие небо ели. Он настолько напуган, что даже не удивляется, увидев ка скамейке Галку.

Галка задумчиво и чуточку насмешливо смотрит на испуганного, растрепанного Кешу . На кого она так похожа? Может, это вовсе не Галка? И откуда у нее этот красный плащ?

Присев на скамейку, Кеша почему-то шепотом спрашивает:

– Ведь я не рыжий, почему ты мне не пишешь?

– Потому что ты никогда не заработаешь увольнительную,– смеется Галка.– Такие, как ты, зарабатывают гауптвахту.

Вот дела! Да не Женя ли это?

– Встать!– грохочет голос невидимого Шевцова.

– Кто это?– пугается не то Галка, не то Женя.

– А-а, это сержант наш. Ух и змей!

– Рядовой Киселев, встать!– снова раздается неведомо откуда металлический голос.

– Кеша , встань, а то опять на губу попадешь,– просит девушка.– Ну, вставай же!

– Да что он мне сделает?– злится Кеша .– Я в Вычедоле, а он у черта на куличках.

Князь кутается в одеяло и бормочет:

– Боюсь я его, что ли?

Шевцов срывает с него одеяло.

– Киселев, ты что, не слышишь? Или заболел?

Кеша вскакивает, как угорелый. Парни давно в строю, посмеиваются над Кешей . Растерянный Князь никак не может попасть в штанину.

– Быстрее!– торопит Шевцов.

Кешиных сапог нет. Не оклемавшись как следует. Кеша заглядывает под кровать – сапог нет.

– Что за дурацкие шутки?– возмущается он.– Кто спрятал?

– Старшина понес задники чистить!– потешаются в строю.

Вспомнил! Кеша срывается с места и бежит в сушилку. Возвращается обутым.

– Товарищ сержант, разрешите стать в строй.

– Не разрешаю! Роту в балаган превращаете, рядовой Киселев! А если все мы так начнем бегать?.. Взвод, смирно!– Помолчав, Шевцов вдруг в сердцах спрашивает:– Ну что с вами творится? Сколько можно наказывать?

– Больше не надо,– шмыгает носом Кеша .

– За расхлябанность два наряда вне очереди! Поступаете в распоряжение старшины. Стать в строй!

31.

Первое задание старшины было до предела конкретным:

– Вот ведро, вот веник, а где парфюмерный отдел, сами знаете. И чтоб там все блестело!

– Может, розами украсить?– огрызается Князь, когда удаляется на безопасное расстояние.

Второе задание было тяжелее, зато деликатнее – мойка казарменных полов. Фронт работы нешуточный: бытовая комната, Ленинская комната, умывальник, сушилка и прочие подсобные помещения и закутки. И чтобы полы, как сказал папа Тур, смеялись! Полы, может, и засмеются, а вот Кешу что-то не тянет на веселье: по его непроверенным подсчетам, предстоит вымыть полгектара полов.

– Пойдемте, девочки, саранки копать,– грустно напевает Кеша , выжимая тряпку.– У маво миленка...

– Парни, письмоноша!– доносится из коридора.

– Привет шоферне!– басит «письмоноша».– Что, ждете? Ждите, ждите, служить-то еще как медным котелкам.

– Не тяни, выворачивай свой кошель!– слышится голос Калинкина .– А то вниз головой будем трясти.

– Ух ты, шустряк! Фамилия как?

– Калинкин .

– Получи, Малинкин! От дамы, гы-гы...

– А мне? Авдеев моя фамилия.

– Тебе пишут... Слушай, на мне седло есть? Нет? А чего ж ты на меня садишься? Думаешь, повезу?

– Не лезьте к нему, сам разберется!

– Вот вам на всю роту, разбирайтесь. Привет, шоферня!

«А вдруг от Галки пришло?– мелькает у Князя.– Но с какой стати, если я ей ни разу не написал? Черкнуть, что ли?»

Конечно, он напишет. Здравствуй, скажет, Галка. Нет, Галочка. А может, Галчонок? Ладно, это потом... Служба у меня идет нормально. Даже отлично! Все тут меня уважают, особенно ротный, наш боевой командир. Он понемногу приучает меня командовать взводом. Даже ротой! Ничего, парни слушаются... Еще Кеша в подробностях опишет, как он тут гоняет младших командиров за расхлябанность, как одному сержанту по фамилии Шевцов вкатил два наряда вне очереди за то, что тот забыл в сушилке сапоги и по боевой тревоге выбежал из казармы босиком и в одних трусах. А в другой раз пришлось его упрятать на губу. Поставили его охранять аэродром, а у него, у раззявы, сперли пять метров взлетной полосы. Пока новый кусок привезли, самолеты простаивали. Со старшиной тоже мука – никак у него скатка не получается... А вчера было учение, где он, Кеша , больше всех «языков» взял, почти целое отделение живьем выловил. Один так визжал и брыкался, что пришлось его связать и портянку в рот засунуть...

Кеша хочет придумать что-нибудь о своих чувствах к Галке, но ничего не придумывается. Странно. Не он ли бегал за ней по всему Вычедолу, выслеживал, чтобы «нечаянно» встретить у подъезда? Почему же теперь не придумывается об этих самых чувствах?

Пораскинь Кеша мозгами, он бы понял, почему. Потому что самого-то чувства и не было. А затея с письмом только для того, чтобы потешить свое самолюбие – получить от Галки письмо. Будет хоть какая-то плата за бывшее увлечение.

В хозкомнату заглядывает Шевцов.

– Ты еще копаешься? Так до конца недели не вымоешь.

– До конца недели вымою,– обещает Кеша .

– Шевелись, молодых на машины будут распределять.

– Мне истребитель дадут?

– Топливозаправщик тебе дадут.

– С крылышками?

– С колесами.

Скучный человек этот сержант. Только и знает, что наряды раздавать. Если бы Кеше сказали, что на родине Шевцова ждет божественной красоты девушка, которой он через день посылает длинные, переполненные сердечными словами письма, то счел бы это за неудачную шутку. Шевцов – это строевая подготовка, наряды вне очереди, ползанье по-пластунски, но никак не сердечные слом. Но это не самое страшное Кешино заблуждение. Пройдет время, и он откроет для себя, что на кактусах растут нежнейшие цветы.

Кеша верен своему слову. Вечером он уединяется в Ленинской комнате и приступает к письму. Временами он не удерживается от смеха – до чего же веселое сочинение получается! Какой полет мысли, сколько свободной фантазии! А когда он описывал, как сержант не умеет ползать по-пластунски и как заполз куда-то, что его только на второй день еле нашли,– со смеху покатывался. На такое письмо просто невозможно не ответить. Наврано, конечно, так, что не провернешь. Но ведь Кеша не требует, чтобы ему верили, он рассчитывает на Галкино чувство юмора.

32.

Осень машет золотой кистью направо и налево. Только к соснам, пихтам и елям не прилипает позолота. Осень как-то враз наваливается на созревшую землю, кутает ее в холодные тучи, студит зеленое сердце лета злым дыханием. Земля так разбухла от дождей, что больше не принимает влагу. Не земля, а мокрая губка – где ни наступил, там воду выжал.

Даже рокот запоздалого топливозаправщика, подъезжающего к автопарку, кажется отсыревшим, глухим. За рулем сидит Кеша , рядом – инструктор. Инструктору пора менять мундир на гражданскую одежду, но он должен прежде научить своего преемника всем премудростям работы на аэродроме.

Военный аэродром – это мир, не похожий ни ка что другое. Когда замполит Землянский и капитан Максимов для знакомства привезли пополнение на аэродром, Кеша , да и все остальные, почувствовали себя такими крохотными, такими песчинками среди скал, что до конца полетов не могли унять робость, как ягнята жались к своим сопровождающим.

Со страшным ревом взяв разгон, истребители круто вонзались в небеса. Казалось, что звонкий колокол неба не выдержит такого сотрясающего рева, расколется вдребезги. Кеша угадывал в боевых машинах такую фантастическую силу, что смертный, казалось, просто не в состоянии с ней совладать. Однако из приземлившихся истребителей выходили не боги, а самые обыкновенные человеки. Правда, одежда на них необычная – голубые шлемы с прозрачными забралами, лётные комбинезоны, плотно стягивающие сильные тела. Все пилоты как на подбор. Кеша убежден, что нужно очень долго сортировать людей, чтобы выбрать таких.

Пополнению автороты милостиво позволили подойти к одному из истребителей, на фюзеляже которого – алые цифры «06» в половину человеческого роста. Кеша даже осмелился дотронуться до гладкого, словно отполированного серебристого бока.

Выбрав время, когда стихли турбины всех самолетов, Землянский начал рассказывать, из чего состоит истребитель. Вот это фюзеляж, это плоскости, проще говоря, крылья. Прозрачный колпак над кабиной прозывается фонарем, а на хвосте – сопло турбины. Кеша диву дается: как на таких с позволения сказать крыльях этакая махина удерживается в воздухе? Это же не крылья, а треугольнички. Но ему объяснили, что при огромной скорости, какую имеет самолет, треугольничков вполне достаточно.

Поразглядывав истребитель, парни начинают так сыпать вопросами, что Землянский и Максимов не успевают отвечать. Зачем на носу пика и еще какая-то стрела? А что это за наконечники на крыльях? Не слишком ли слабо закреплены на плоскостях топливные баки? А что... а зачем... а почему...

Наконец Землянский поднимает руку:

– Теперь я задам вопрос. Что будет, если кто-то из вас не обслужит вовремя истребитель? Положим, не закачает точно в срок топливо, не прогреет двигатель или не подаст электроэнергию, кислород.

– Не улетит истребитель, это и ежику понятно,– отвечает Кеша с таким видом, точно их спутали с первоклашками.

– А дальше что?– допытывается замполит.– Продолжайте, ежик.

– Дальше? Дальше пилот не выполнит задание.

– Какое?

На Князя находит не часто посещающая его серьезность.

– Он, например, не собьет вражеский самолет.

– То есть не перехватит цель, как говорят в авиации,– уточняет Землянский.– И что же? Тут нет слабонервных, смелее.

– Ну, эта цель полетит, куда ей надо...

Куда ей надо... Действительно, разговор получается не детский. Ясно, куда надо чужому самолету. Ему надо, к примеру, в Вычедол, на родину Киселева, или в Брянск, где живет семья Калинкина , или в Грузию, где рядовой Залошвили выращивает свой чудный виноград. И несет самолет, конечно, не поздравительные открытки, а «игрушки», от которых земля встает дыбом.

Кеша рисует страшную картину, и его берет оторопь от мысли, что он когда-то может замешкаться с заправкой истребителя, а вражеский самолет спокойно полетит и натворит такое, о чем и подумать страшно. Спохватится, а ему скажут: поздно, мол, ежик – каменный век настал.

Князь робко смотрит на Землянского, и взгляд у него виноватый. Землянский улыбается:

– Вы, Киселев, догадливый ежик, делайте выводы, какая роль вам отводится в системе противовоздушной обороны!

Судя по тому, как присмирела и посерьезнела молодая солдатская поросль, выводы она делала незамедлительно.

Землянский указал на легкую с виду постройку, верхняя часть которой похожа на аквариум, и объяснил, что это командная вышка. Оттуда руководят полетами. Он поднялся на вышку по крутой металлической лестнице-трапу. Вернувшись через минуту, объявил к великой радости парней, что руководитель учебных полетов разрешил им побывать в «аквариуме».

– Будем заходить по пять человек. Каждой пятерке дается по пять минут. Никаких вопросов, возгласов и тому подобного. Обо всем поговорим потом.

Кеше повезло, он попал в первую пятерку. Открыв дверь «аквариума», он услышал обрывки фраз, доносившихся из громкоговорителя, команды, которые подавали сидящие у пульта офицеры. Чаще других звучал резкий, повелительный голос офицера, сидящего спиной к вошедшим:

– Пять семь два! Пять семь два! Заходи на посадку...

Это говорит в мегафон полковник. Кеша сразу смекает, что он здесь главный, руководитель полетов. Перед полковником огромным кошачьим глазом светится зеленый экран, по которому медленно ползают точки. Все ясно: экран локатора. А точки – это самолеты.

– Четыре пять семь, на двенадцать восемьсот занимайте зону.

Полковник резко поворачивается. Взгляд у него такой строгий, почти сердитый, что Кеша начинает виновато частить ресницами. Полковник же чуть заметно, одними глазами улыбается, одобрительно кивает молодежи и снова поворачивается к экрану.

– Шесть восемь три – плавно, плавно, не спеши. Без спешки...

Аэродром отсюда как на ладони. Слева ровной линейкой выстроились истребители, чуть поодаль – шеренга спецмашин. Далеко на горизонте широкая взлетная полоса обрывается, дальше – тайга, сопки. В высоком небе вьются белые ленты – следы истребителей. Вот один самолет делает крутую петлю, затем начинает так легко кувыркаться, будто играет и резвится в свое удовольствие. Другая серебристая стрела стремительно, с разворота заходит на посадку. Даже неискушенная молодежь понимает, что на их глазах выполняется один из труднейших элементов высшего пилотажа. Кажется, через несколько секунд произойдет страшное, и ни металл, ни человек не выдержат перегрузок.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю