Текст книги "Про Кешу, рядового Князя"

Автор книги: Петр Столповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

После завтрака «клиенты» строятся во дворе в куцую шеренгу и выжидающе смотрят на тонкого длинного ефрейтора по фамилии Трапезников. У него девичье лицо и нежный, как у кисейной барышни, голосок. Почти на каждой фразе он пускает петушка. Закрой глаза – точно девица.

– Ваша задача, товарищи, за три дня вырыть траншею для водопровода,– говорит ефрейтор, растягивая слова.

– Мой вам прэфэт!– возмущается Кеша .– Мы арестованные, чего это мы будем копать?

– Будьте добры не перебивать,– воркует Трапезников.– Траншея имеет исключительно важное значение для гарнизонной столовой.

– Мы ж арестованные!– не унимается Князь.

– Простите, я же просил не перебивать,– терпеливо замечает ефрейтор и почему-то краснеет.– Просьба отнестись к заданию серьезно. Прошу,– указывает он на калитку в заборе и добавляет:– Шагом марш!

Что ж это за санаторий, если здесь нужно работать?

Траншею уже начинали копать. Но предшественникам, видно, накинули не больше суток, потому что вырыто каких-то десять метров. Остальные пятьдесят – на совести Князя и его сподвижников.

– Ефрейтор, когда экскаватор пришлют?– спрашивает Кеша , выбирая себе лопату полегче.

– Экскаватора не будет,– серьезно отвечает тот.– Копать нужно вручную.

Да, служба на «губе» не располагает к юмору.

Не успевает Кеша натереть первую мозоль, как на щеку падает первая капля. Дождя только не хватало.

– Ефрейтор!– кричит Кеша .– Где наши зонтики?

Но тот не считает нужным отвечать на явно несуразные вопросы. А дождь такой, что и на дождь не похож, скорее это передержанный туман. И мокро, и уходить нельзя – ефрейтор не пущает. Кеша задирает голову и видит над гарнизоном огромное мокрое одеяло. Оно натянуто так низко, что при желании в него можно ткнуть лопатой. Кеша не делает этого только из боязни вызвать сверху поток холодной воды.

Парни орудуют поочередно то киркой, то лопатой. Кеша больше предпочитает лопату. Уж больно вихлявое орудие эта кирка. Даже странно, почему ее производят на свет. Все норовит воткнуться не туда, куда метишь, а непременно в ногу. Коварное орудие. Но, вопреки ухищрениям кирки, траншея все же двигается по направлению к столовой.

– Ефрейтор!– кричит Кеша .– Тащи бинт!

Это означает, что Кеша украсил свои ладони четвертой водяной мозолью. Трапезников послушно приносит бинт, зябко поеживается и снова уходит под навес ближайшего строения. Ефрейтору жуть как хочется помахать лопатой, согреться. Но кто тогда будет часовым?

Минут через пять, близоруко посмотрев в сторону траншеи, ефрейтор видит такую картину. В двух местах из траншеи вылетает земля, а посередке вьется сигаретный дымок.

– Кяселев!– кричит часовой.– Вам запрещено курить, вы арестованный!

Из траншеи показывается свирепое Кешино лицо. Оно беззвучно шевелит губами – должно быть, перебирает запас подходящих слов. Замучил ефрейтор!

– Киселев, где вы взяли сигареты?– не унимается ефрейтор.

– Выкопал, еш-клешь!

– Учтите, это для гарнизонной столовой!

Выпрыгнув из траншеи и став в театральную позу, Кеша подражает Трапезникову:

– Арестованные, будьте добры, равняйтесь! Смирно, пожалуйста! Прошу вас, шагом марш!

Великолепные голоса у этих парней, когда они хохочут на свежем воздухе! А ефрейтор поджимает губы:

– Не смешно, Киселев. Глупо даже...

23.

Траншея мучительно медленно подкрадывается к столовой. Если бы так крался вор, он умер бы с голоду на полпути. Но Князю и его товарищам голодная смерть не грозит, ефрейтор исправно водит их на обед.

Кеша не натирает больше мозолей только потому, что там, где они могли появиться, они уже появились, а больше места нет. И что за мерзкая штука – мозоль! Чем больше она тебя мучает, тем любовное ты за ней ухаживаешь.

Осмотрев свои истертые руки. Князь устало вылезает из траншеи и идет к ефрейтору на перевязку. Парням перевязка не нужна, они каким-то необъяснимым образом обходятся без мозолей. Возвращаясь в траншею. Кеша замечает в стороне крепкую, совсем еще новую веревку. И его осеняет. Подобрав веревку, он бежит к траншее.

– Девочки, блестящая идея!– кричит он и, выдернув из траншеи самую большую лопату, именуемую «стахановкой», привязывает веревку у самого основания ручки.– Усекли?

Конечно, они усекли! Один из землекопов берет лопату и под Кешину команду «начи-най!» вонзает ее в разрыхленный грунт. Кеша тянет за веревку, и лопата взлетает с удивительной легкостью и быстротой. Раз – два! Раз – два! До чего же приятная работа – копать траншеи к солдатским столовым! Раз-два! Даже Трапезников оценивает механизм:

– Киселев, да вы изобретатель!

– Молчи, сам знаю!– весело отзывается Князь, выдергивая из траншеи очередную порцию земли.

– Витька, хватит, дай мне!– берется за лопату другой землекоп. Забирать у Князя веревку он не смеет. Кеша честно заслужил право быть бессменным дергальшиком, это все понимают.

Князь бросает быстрый взгляд на ефрейтора, и ему становится жалко своего часового. Кому не хочется подергать за веревку! А тут стой истуканом. Вид у ефрейтора такой, что он вот-вот попросит подергать. И еще Кеша краем глаза замечает на дороге ярко-красное пятнышко. При более внимательном рассмотрении этим пятнышком оказывается девичья фигура, движущаяся по гарнизонной дороге к офицерским домам.

Раз-два! Раз-два! Из траншеи вылетают веселые комья. Любопытный ефрейтор лезет прямо под лопату. Лезь, лезь, наешься земли, не будешь рот растворять. Раз – два! Фигурка все ближе. А ефрейтор-таки получает свою порцию глины и, отплевываясь, отходит в сторону.

– Это вы нарочно, Киселев, я знаю.

– Шел бы ты спать, ефрейтор!

Раз-два! Раз-два!.. Вот это сюрприз! По дороге-то идет козочка!

– Витька, хочешь подергать?

– Давай!

Девушка идет, помахивая школьным портфелем, сапожки мелькают быстро-быстро. Кеше кажется, что капитан должен лопнуть от гордости за этакое дивное создание.

Подойдя ближе, девушка замечает веревочный «механизм», и любопытство подталкивает ее ближе к траншее. У нее то редкое настроение, когда вызывает интерес буквально все. Разглядев, что это за механизация, девушка смеется. Смех у нее из того же материала, из которого делают тонкие и звонкие вазы. А у Кеши тот возраст и такое воспитание, когда люди стесняются всякой чувствительности и изгоняют ее из себя, как скверну, или прячут ее за напускной грубостью.

– Чего ржешь?– брякает он, вытирая рукавом свою неопрятную физиономию, а точнее, размазывая по ней грязь.

Хрусталь смолкает, словно на вазу накладывают лапу. Девушка смотрит на Кешу так, как смотрят на Бобика, которого хотели погладить, а он, разэтакий, тяпнул за палец. И если Бобику бывает стыдно, то Кеша ничуть не хуже его – Князю тоже совестно. Чтобы хоть как-то сгладить вину своего неуправляемого языка, он спрашивает гораздо мягче:

– Ты что, школьница?

– А ты тот самый Князь?

От удивления Кеша разевает рот и не знает, что им произнести. Либо она гадалка, либо у него на лбу написано.

– Откуда ты меня знаешь?

– Разве можно не знать такую личность!– снова звенит хрусталь.– Вот не скажу, откуда знаю, не будешь в другой раз грубить.

– Гы-гы...

По сравнению с девчонкиным смехом Кешин смех – сплошное ругательство.

– Ты светлейший князь Кеша Киселев из автороты и тебя упекли на губу, верно?– продолжает интриговать девчонка, размахивая во все стороны портфелем.

– Вот балда!– восклицает Кеша .

– Кто балда?– взмахивает ресницами девчонка.

– Я балда! Это ж тебе папочка доложил!

– Да, папочка.

Девчонке и в голову не приходит спросить, откуда он знает, кто ее папочка. Об этом должны знать все. А такие хулиганы, как Кеша Киселев, просто обязаны знать.

– А что он тебе еще докладывал?

– Что ты грубиян.

Она великодушна. Она могла бы выдать куда более точное определение, но выбрала самое что ни есть мягкое. Но Кеша – какая неблагодарность!– изображает из себя обиженного:

– Если я грубиян, так чего ж ты со мной разговариваешь?

– Хочу и разговариваю. А что, нельзя?

Нет, она его доконает! Она отбивает у него всякую охоту погрубить в свое удовольствие.

Девчонка машет портфелем в сторону веревочного механизма, которым орудуют парни:

– Это ты придумал?

– Конечно, я.

Вот еще! Как будто это мог придумать ефрейтор.

– Эдисон,– смеется девчонка.

– Кто?!

– Эдисон. Изобретатель и ученый. Вы что, не проходили?

– Мы... я другое проходил в это время.

Ефрейтор, который, наевшись глины, ушел под навес и уткнулся там в книгу , замечает Кешину бездейственность. Он открывает рот, чтобы поставить лодыря на место, но интеллигентное начало берет верх: девушка, неловко, знаете ли... Столовая, конечно, важный объект, а если это любовь?

– Можно мне попробовать?– кивает девушка на лопату.

– Тебе?! Пуп развяжется.

Стыдно! Стыдно в восемнадцать с половиной лет не уметь вовремя прикусывать язык! Вот сейчас она повернется и уйдет.

«Не уходит, козочка,– облегченно думает Кеша .– Увидит папочка капитан, как она тут со мной треплется, он ей устроит выволочку».

– Слушай, как тебя дразнят?

– Дразнят?

– Ну, зовут тебя как?

– Женя. А тебя почему Князем дразнят?

– Да так. Сам захотел.

– Хм. А почему ты не захотел быть королем? Король – звучит. А то князь какой-то безродный.

«Сейчас отчалит,– беспокоится Кеша .– Ей уже неинтересно. О чем бы с ней...»

– Ну, я пойду.

– А если бы ты в кино со мной пошла, что бы тебе папочка за это сделал?

Женя пожимает плечами:

– Ничего.

– Тогда пойдем?

– Как же мы пойдем, если ты на гауптвахте? Убежишь?

– Это мое дело.

– Тогда тебя трибунал будет судить.

– Я и убегать не стану, я увольнительную заслужу.

– Ты заслужишь?! Ты никогда не заслужишь.

Откуда такая уверенность? Можно подумать, она подсказывает папочке ротному, кому дать увольнительную, а кому нет.

– Что, струсила бы со мной в кино пойти?– язвит Кеша .

– Ничуть не струсила. Просто я здесь редко бываю. Я в поселке учусь, там и живу.

– Тогда я туда приеду.

– Хм...

Женя взмахивает портфельчиком и уходит в сторону офицерских домов. Узнать бы, где капитан живет.

А ефрейтор – вот жук!– оказывается, не читал с того момента, как увидел Женю. Только вид делал. Сейчас он тоже провожает взглядом девчонку. И парни тоже провожают. И она, конечно же, чувствует на себе яркие прожекторы их взглядов и спокойно, с достоинством идет в лучах этих прожекторов. А как идет! Кто бы мог подумать, что можно так красиво ходить. И с ней, с этой грацией, разговаривал он, Кеша . Его распирает гордость, грудь хоть в обручи бери.

Кашлянув для порядка, ефрейтор брякает ни с того ни с сего:

– Киселев, учтите, это для гарнизонной столовой.

24.

После третьей ночевки на «вертолете» Кеша глубоко осознает воспитательную силу гауптвахты. Он мог бы поклясться, что каждую ночь на нем пляшут черти и лошади. Иначе отчего бы у него так болели кости? К тому же черти наверняка имели железные копыта. Обычными им не удалось бы так отделать Князя. Не мудрено, что теперь он с замиранием сердца ждет своего часа. По всем приметам, истекают последние минуты его пребывания в этом благословенном доме. Как только Кеше показалось, что час пробил, он начинает тарабанить в дверь. Выводной прилипает к глазку.

– Чего тебе?

– Все, вышло время, выпускай!

– После ужина.

– Не надо мне ужина, отворяй ворота!

– Сказано – после ужина. На тебя уже порция заказана.

– Не имеешь права больше держать!

– Будешь буянить, еще сутки накинут. Сиди смирно.

– Я верховному главнокомандующему на вас пожалуюсь,– без всякого энтузиазма грозит Кеша .– Выпендриваются тут...

На Князя смотрит пустой глазок. Кеша становится спиной к двери, желая испробовать крепость солдатских сапог, но вовремя останавливается. Не то и главнокомандующий не спасет. Лучше на прощание перечитать надписи на стенах. Это успокаивает. Когда узнаешь, что кому-то было так же плохо, как тебе сейчас, то становится легче.

Надписи, конечно, бездарные. Серые, видать, личности посещали эту камеру. «Иванов» – дата. «Я тоже тут был» – дата. А фамилии нет. Кто был, дух святой? История требует точности. Даже история гауптвахты. Кеша не повторит ошибок своих предшественников. Вот, кстати, в кармане какой-то кривой шуруп.

Выбрав на стене самое видное место. Князь приступает к работе. Вскоре на ней красуется не лишенная оригинальности надпись:

«Здесь томился за здорово живешь

служивый человек Кеша Киселев».

Отойдя от стены. Кеша критически осматривает надпись. Затем делает из точки запятую и доцарапывает:

«Светлейший князь».

Теперь – дата. Такую надпись слепой разве не заметит. Рядом с ней блекнут и вообще стираются все остальные. Жалкие словеса! Для пущей важности Князь подчеркивает строчки глубокими бороздками и остается довольным своей работой. Он даже исполняет соответствующую этому случаю песню:

Сбейте оковы, дайте мне волю,

Я научу вас свободу любить...

Дальше Кеша не помнит слов. Да их и вспоминать не приходится, потому что сзади грохочет засов.

– На ужин!

Перед ужином ему выдают документы, ремень и прочие мелочи. Первым делом он заглядывает в военный билет – Галкино фото на месте. Галка изображена в полуанфас. Улыбка кажется вымученной. Видно, фотограф требовал, чтобы она развеселилась, потому что на Доске Почета все фотографии должны быть непременно улыбающимися. А фотографию Кеша содрал именно с этой Доски у конторы стройуправления.

От воспоминания об этом воровстве Кеше становится неловко. Дело в том, что на следующий день в пустом квадрате появилась безобразная рожа, намалеванная зеленым фломастером. А внизу так и осталась надпись: «Канева Г. В., штукатур-маляр». В тот день Кеша видел Галку в слезах. Он смотался домой за фотографией, чтобы вернуть ее на место, но опоздал – профком обошелся без него.

Кеша в три глотка управился с ужином. Отхлебнув чай, спешит к двери.

– Прэфэт, девочки, ведите себя хорошо,– машет он рукой оставшимся арестованным и натыкается в дверях на рослого сержанта – начальника караула.

– Значит это ты светлейший князь?– спрашивает он.

– Так точно! Счастливо оставаться!

– Придется и тебе остаться. Сдать документы!

– Чего?!

Сержант без лишних слов снимает с Кеши ремень и требовательно протягивает руку:

– Документы.

– За что, товарищ сержант? Я ж от звонка до звонка!

– Документы!

Это даже не Шевцов, с этим не поупираешься. Из такого верзилы-сержанта можно было бы выкроить пару ефрейторов вполне сносных размеров, одни лапы чего стоят. Не лапы, а лопаты. Князь покоряется силе – отдает документы, и следующая фраза сержанта рассеивает его недоумение.

– Завтра этот служивый человек будет белить все пять камер,– говорит он подошедшему Трапезникову.

– Товарищ сержант, да какой же я князь?– спохватывается Кеша .– Всю жизнь крестьянином был, хлебушек сеял.

– Князь, князь – не видно, что ли. Ишь, вывеска какая благородная!

– Это нечестно! Я комбату пожалуюсь!

– Трапезников, как думаешь, князь это или не князь?– спрашивает сержант ефрейтора, не обращая внимания на Кешины вопли.

– Э... пожалуй. Я нахожу его даже герцогом.

Проклятый интеллигент! Юмор у него прорезался!

– Парни, кончайте балдеть, мне в роту нужно.

– Балдеет балда вроде тебя,– строго говорит сержант.– Трапезников, проводи этого принца в третью камеру.

Судьба все же большая злодейка. Никогда не знаешь, какой крендель она вывернет через минуту. Кеша упирается для порядка – неприлично вот так сразу покоряться судьбе. Но тут подходит второй выводной, и Князя уводят под белы руки. Ну, не совсем так, однако красиво.

– Эй, маркиз!– кричит вдогонку начальник караула.– Чем быстрее побелишь, тем скорее отпущу!

Впрочем, Кеша мог бы поблагодарить судьбу за то, что она послала ему для побелки всего пять камер, каждая из которых размером с прихожую. Могла бы послать и Петропавловскую крепость...

25.

Казарма автороты кажется Кеше такой родной, а курилка такой уютной, какой не казалась даже отчая квартира в Вычедоле. Когда Князь переступает порог, на нем останавливаются взоры парней, выстроившихся в две шеренги. Перед строем стоят ротный и лейтенант Савельев. Шеренги начинают колыхаться и шуршать, как сухой камыш под ветром. В шепотке и смешках уже нет той недоброжелательности, от которой Кеша так страдал три дня назад.

– Товарищ капитан, разрешите стать в строй!

– Становитесь, Киселев. Все в порядке?

– Так точно! Отдохнул, нервишки поправил.

– А камеры хорошо побелили?

– Старался, товарищ капитан.

– Рассказывали, как вы завоевывали популярность автороте.

Если ротный хмурится, то это плохой признак.

– Итак,– продолжает капитан какой-то инструктаж,– задача ясна. Повторяю: занять позицию быстрее противника – это еще полдела. Нужно удержать рубежи, сохранить личный состав.

Ничего не понятно. Какой противник, что занимать? Неужели война началась, пока Кеша прохлаждался на «губе»?

– Киселев, вам потом объяснят,– бросает ротный, заметив Кешино недоумение.– Запомните: борьба допускается, но рукоприкладство категорически запрещаю. Вот мы и посмотрим, кто чего стоит.– Максимов смотрит на часы и заканчивает:– Выступать ровно в пятнадцать часов по моему сигналу. А пока отдыхайте.

– Разойдись!– командует Савельев.

– Слушай, Калинкин , что за война?– не терпится Князю.

– Не мог ты еще часок на губе посидеть?– говорит тот.– Из-за тебя последними прибежим.

– Куда прибежим? Расскажи толком!

– Парни, есть предложение!– кричит Чуйков.– Князю надо пятки скипидаром смазать.

Предложение встречается одобрительным гулом.

– Вы можете объяснить, что тут затевается?

Выручает Шевцов:

– В общем так. Два взвода бегут разными дорогами, но в один пункт – в Березовские леса. Там, где сходятся дороги, стоит флажок...

– Опять бежать, еш-клешь! Подохнуть можно.

– Не хнычь!.. Если мы первыми добежим, в чем я теперь здорово сомневаюсь, то ребята из второго взвода будут нас осаждать. А нам из засады легче их выловить по одиночке.

– Пионерская игра,– хмыкает Кеша .

– Посмотрим, какой ты пионер.

– А назад-то хоть шагом пойдем?

– Бегом, Князь, только бегом!– вставляет Калинкин .– Пока тебя не было, шаг мы вообще отменили.

– Не пугай парня, шагом пойдем,– успокаивает Шевцов.– Но учти, что при нас будет полная боевая выкладка. И знаешь, Кеша ,– совсем по-приятельски говорит сержант,– попробуй выложиться хоть раз.

Ротный, видать, терпеть не может, когда вверенное ему подразделение начинает жить спокойно. Вот игру с «языками» выдумал. Кто будет отвечать, если кто-то из второго взвода ему, Кеше , нечаянно свернет шею?..

– Рота, скатки катать!– объявляет дневальный.

До сих пор Кеша считал, что скатки делают из солдатских одеял. Оказывается, из шинелей. Это надо ж ухитриться так ровно скатать! Интересно, куда рукава девают? Не отстегивают же их, как хлястик.

Из каптерки – своего личного кабинета – выходит папа Тур.

– Дети, ну-ка расстилайте на полу шинели. Будем учиться.

Учить – его страсть. Почему он не пошел в учителя?

– Киселев, давайте-ка свою шинель. Смотрите сюда, дети. Сначала отстегнуть хлястик с одной стороны...

– Потом рукава,– подсказывает Кеша .

– Киселев, будете встревать, отстегну язык... Рукава уложить вот так. Катать с воротника. Теперь ровненько завернуть полы...

Тур ловко закатывает шинель, а Кеша стоит рядом и довольно улыбается. Не мог бы папа Тур еще и постель ему заправлять?

– Киселев, смотрите внимательно. Туже, дети, туже надо! Уголки больше заворачивайте. Скатка, она что мать родная, на все случаи жизни.

Тур – папа, скатка – мама. Кеша – послушный сын. Чем не семейка?

– Закатали? А концы – ремешком. Туже, туже, вот так.

Чудный хомут. Кеншна шея сама в него просится.

Старшина неожиданно встряхивает Кешину скатку, и она снова превращается в шинель.

– Товарищ старшина!..

– Самому учиться надо, самому. Начинайте, а я посмотрю, как вы усвоили.

Как выясняется, усвоил Кеша плохо. С горем пополам у него получается, наконец, жалкое подобие скатки.

– Неважно,– оценивает старшина.– Надо бы переделать, да времени в обрез. Вечером повторим. Будете учиться и скатки катать, и быть внимательным, когда вам объясняют, и язык за зубами держать, когда надо.

Суровый вы человек, папа Тур. Никакого снисхождения к человеку, которому предстоит мотать себе на сапоги бесконечные километры.

26.

По таежной дороге во всем боевом снаряжении бегут солдаты. Первый километр дается легко – бег упруг, дыхание ровное. Даже Кеша не спешит занимать свое законное место в хвосте. Но на втором километре автомат начинает бесцеремонно колотить ему в спину. На третьем километре автомат грозит отбить кое-какие внутренности. А скатка к этому времени превращается в наждачную бумагу. Она трет шею и щеку с таким остервенением, словно собралась содрать кожу до живого мяса.

Один за другим парни обгоняют Князя, предоставляя ему мучиться в одиночестве. Только сержант бежит рядом, наблюдает.

– Автомат!– протягивает руку Шевцов.

Кеша на ходу снимает автомат. Продолжая бежать рядом, сержант подтягивает на нем ремень и возвращает. Чудеса: автомат словно прилипает к спине, перестает считать ребра. А что делать с наждачной бумагой? Она уже благополучно содрала кожу на потной шее и сейчас, кажется, перетирает нервы. И при всем этом начинается мелкий занудный дождь.

На пятом километре дорога прыгает и извивается перед Кешиными глазами, словно ее энергично трясут за оба конца. Сосны по сторонам дороги раскачиваются, как во хмелю. В ушах – монотонный нарастающий писк. Когда занемевшие от усталости ноги начинают почему-то забирать вправо, к соблазнительным придорожным кустам, возле Князя снова появляется сержант. Он без лишних слов хватает Кешу за руку и тащит за собой на буксире.

– Я сам,– задыхаясь, хрипит Кеша , но руку не вырывает.

Через полкилометра Шевцов сам бы отдал, не торгуясь, полцарства за минуту отдыха и глоток воды. Его легкие работают так, что вот-вот треснет грудная клетка. Дальше Кеша бежит один. Точнее, плывет в мутно-розовом тумане.

«Ну вот, опять не добежал, ешь-клешь!– мелькает у него в голове, и эта мысль сеет в каком-то уголке мозга семя злости на самого себя.– Неужели я правда законченный слабак?»

Кончается дождь, выглядывает солнце. То ли оно рассеивает мутно-розовый туман, то ли матереющая злость обладает таким чудодейственным свойством, только дорога приобретает более ясные очертания. Кеша начинает думать о себе в третьем лице, словно его тело и душа стали кровными врагами.

«Сейчас этот слабак растянется под кустом, еш-клешь. Потому что совесть в нем и не ночевала».

Кеша затрачивает остатки воли на то, чтобы не позволить слабаку растянулся под кустом или брякнуться на дорогу. Уже обогнули деревню Березовку, уже Кешины ноги переступают механически, сами собой, а сапоги давно кажутся пудовыми гирями. А скатка все-таки сделала свое подлое дело – перетерла шею. На чем сейчас держится голова, Кеша представления не имеет, а пощупать сил нет.

– Парни поднажмем… километра полтора осталось!– слышится впереди хриплый голос сержанта.

Качаются сосны, плывет дорога, стонут легкие. Теперь-то Кеша знает, что это в нем стонет слабак. Когда слева начинает поблескивать какой-то ручей, слабак словно парализует все тело.

«Глоток, один только глоток!»– хнычет слабак.

«Заткнись!»– отвечает Кеша .

«Только горло смочить, и мы их всех перегоним!»

Кешина воля ломается пополам:

«Ладно уж, зараза, смочи...»

Прежде чем ноги свернут к ручью. Кеша оборачивается – не бежит ли кто позади него? Никого, только велосипедист какой-то догоняет. Вроде, девчонка. Кеша оборачивается еще раз и узнает Женю. Это она. Коннечно, Женя тоже узнает его. Позор!

На измученном лице Князя мелькает испуг. Сам того не замечая, он ускоряет бег. Обернувшись еще раз, он, кажется, видит даже насмешливую улыбку на губах девушки. Вижу, мол, как ты зарабатываешь увольнительную.

Из каких резервов Кеша черпает силы, непонятно, только он начинает уверенно догонять колонну. Оставляет позади одного бегущего, другого. Уже Калинкин хрипит где-то сзади, уже бегут нога в ногу с молодым лосем Чуйковым. Время от времени Кеша косится назад, на дорогу, но отставшие парни не дают разглядеть велосипедистку.

Нет, вы только посмотрите: Князь уже в середине колонны! Потом он не раз будет размышлять о том, какая сила швырнула его вперед. А догадавшись, никому об этом не скажет. Сейчас же он рвет постромки, и над ним витает образ велосипедистки. Кеша уже рядом с Шевцовым! В этот момент сержант наверняка думает о галлюцинациях. Его, Шевцова, обгоняет Князь? Шутки шутите! Но на всякий случай сержант наддает. Он не может позволить обогнать себя даже галлюцинациям. Однако они на то и есть видения, чтобы не отставать.

Кеша и Шевцов одновременно добегают до флажка на обочине. Шевцов выдергивает этот флажок и победно размахивает им. Кричать он не в силах. Кеша валится с ног как подкошенный.

Пока подтягиваются последние, сержант стоит над жалким Кешиным телом и срывающимся от усталости голосом говорит:

– Теперь я знаю… твои возможности!– И как-то радостно добавляет:– Ну и жук!

Добегают последние. Сержант сует флажок себе за голенище.

– Все в сборе? В лес!– командует он.– Растянуться на сто метров. Помните, кто на лопатках, тот «язык».

Солдаты ныряют в тайгу по правую сторону от дороги, как было условлено. Почти в тот же момент из-за поворота показывается взмыленный второй взвод. Отстал на какую-то минуту. Теперь посмотрим, кто кого.

27.

Кеша лежит под кустом и разглядывает небольшой муравейник. Беспокойный народ – муравьи. Чего им не сидится на месте? Может, у них тоже вредный сержант, который гоняет свое войско от зари до зари? По всему видать, они давно разучились ходить шагом. И он, Кеша , тоже скоро разучится.

Из-за туч снова выглядывает солнце. Лес становится прозрачным, как задушевная музыка. Редкие рябины полыхают нежаркими кострами. Но у них в Вычедоле лес все же красивее. В Вычедоле вообще все неповторимо. Как он раньше этого не замечал? Улицы прямые, на них всегда свежо от зелени.

Странно даже подумать: Кеши нет в Вычедоле, и тем не менее все там по-прежнему, ничего не изменилось, наверно, ни в людях, ни в улицах. И никто там не чувствует, что Кеша лежит сейчас под кустом и думает о Вычедоле. И Галка не чувствует...

Кеше немного грустно от этой мысли. Не думать о нем, о Кеше Киселеве – поступок со стороны Галки довольно-таки бессовестный. Написать бы ей письмо, вдруг ответит.

Что ни говорите, а развалиться под кустом, задрав ноги – сплошное удовольствие. Кеша честно заработал отдых. И вообще, какой дурак будет возиться с этими «языками», когда в лесу так хорошо?

А чего это сержанту взбрело тащить его на буксире? За взвод переживал или его пожалел? Да не все ли равно! Зачем засорять голову всякими головоломками? Вон птицы поют себе и ни о чем не думают. Хорошо им. Кеша пытается подсвистывать птицам, но лишь вносит диссонанс в лесную симфонию.

В это время Калинкин терпеливо сидит в своей засаде. Выбрал он ее довольно удачно. Большой куст, в котором он прячется, похож на шалаш с неприметным входом. Калинкин видит все, а сам незаметен.

На противоположной стороне появляется «противник», и Калинкин замирает. Для него, пожалуй, больно великоват – на полголовы выше. Будущий «язык» настороженно вглядывается в тайгу, потом срывается с места и несется прямо к кусту Калинкина . Довольно неожиданная выходка. Для полноты картины Калинкину следовало бы выскочить из засады и задать стрекача. Но он не из таких.

Вот «противник» огибает куст. В этот момент Калинкин швыряет в сторону сучок. Парень всем телом поворачивается на шум. Все остальное занимает не больше трех секунд: ловкий бросок через плечо, автомат отлетает в сторону, и Калинкин оседлывает неудачливого солдата.

– На лопатках!– кричит он.

– Ладно, твоя взяла,– соглашается «противник».

Калинкин вытаскивает из куста свою амуницию, автомат.

– Пойдем, язык!– хлопает он солдата по плечу.– Ты не бойся, мучить мы тебя не будем, сразу – к стенке.

Весело переговариваясь, они топают через поляну по направлению к дороге.

Кеша замечает в траве костяничку и лениво подползает к ней. Вкусная, на гранат похожа. Приглядевшись, видит еще ягодку, потом еще. Так он бродит от куста к кусту, от дерева к дереву. И, конечно, не замечает, как из-за толстой сосны к нему протягивается рука. Она хватает Князя за шиворот и неделикатно дергает на себя.

– А-а!– орет Кеша дурным голосом.

– Князь, не дергайся, ты на лопатках!

– Я тебе дам – на лопатках!– верещит Кеша , вырываясь изо всех сил.– Я тебя трогал?

Кеша рывком переворачивается на живот. «Противник» тут же заворачивает ему руку за спину.

– Ой-ой, пусти! Пусти, в глаз дам!

Солдат отпускает руку, и Князь тут же выполняет свое обещание.

– Ах ты!..– свирепеет солдат.– Руки распускать, да?

По одному только пыхтению и энергичным восклицаниям можно догадаться, что Кеша требует за свою свободу дорогую цену. «Противник» должен бы преклонить колени перед такой яростной вспышкой свободолюбия. Но вместо этого он без всякого уважения подминает Кешу под себя. Солдат тяжел и силен, к тому же зол за фонарь под глазом. Когда он поднимается на ноги, Кеша остается лежать со связанными брючным ремнем руками.

– Развяжи, а то хуже будет!

– Лежи, Князь, хуже не будет,– отвечает тот, ощупывая припухший глаз.– Ишь, развоевался!

Кеша чувствует проснувшегося внутри зверя и пускается в разнос. Говорят, что некоторые слабонервные от такого «фольклора» валятся в обморок. В это с трудом верится, хотя «противник» смотрит на Кешу ошалелыми глазами.

– Твой язык на швабру наматывать надо,– опомнившись, говорит он и затыкает извивающемуся Кеше рот его же платком.

Дело принимает совсем уж военный оборот. «Язык» с кляпом во рту – это вам не игра в казаки-разбойники. Но Кешина свобода не грош ломаный стоит. Когда солдат ставит его в вертикальное положение, то моментально получает сапогом по надлежащему месту. Довольно-таки подлая выходка со стороны связанного пленного.

И вот по лесу шагает тяжело груженый солдат. Ноша аккуратно связана по рукам и ногам. На согнутой руке солдат несет два автомата, два противогаза – всего по два.

– Слышь, тюфяк,– тяжело дыша, говорит солдат,– если бы тебя медвежья болезнь прохватила, ты бы раза в два полегчал.

От негодования кляп пулей вылетает из Кешиного рта.

– Ну, погоди, еш-клешь!– орет он.– Кончится война, я тебе знаешь, что сделаю?

На обычную экзекуцию Кеша не соглашается, а изобретательности в этом деле у него не хватает. Пока он выдумывает изощренную кару, солдат выходит на дорогу.

Хохот стоит потрясающий, когда Кеша выезжает из лесу на спине своего победителя. Солдат останавливается, и Кеша валится под ноги подошедшему лейтенанту Савельеву.

– Что за фокусы?– спрашивает он, непонятным образом удерживаясь от смеха.– Вы почему его связали? А с глазом что?

– Это нечаянно, товарищ лейтенант, в борьбе,– с наивным видом отвечает солдат.