Текст книги "Про Кешу, рядового Князя"

Автор книги: Петр Столповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Хочешь,– выдавливает наконец Кеша ,– я тебе спою?

Галка презрительно хмыкает, но ей все же становится весело. Может, он собирается сказать ей кое о чем словами песни? Недурственная форма признания, совсем как в эпоху рыцарства и серенад.

– Спой, светик, не стыдись.

Кеша откашливается. Торжественный момент. Бренчит гитара.

На диване, на диване

Тишина раздалася...

– Ты что, издеваешься?

Галка оскорблена в лучших чувствах, она даже слов для возмущения не находит.

– Не дуйся, Галка, дальше там нормальные слова, про это... про жирные питания.

– Про что?!

– И про соседей Гулливеров. Ну, смешно.

– Клоун ты! Говори, чего тебе от меня надо?

Господи, почему она все еще на этой скамейке? Что может быть интересного в этом клоуне?

– Понимаешь,– говорит Кеша ,– у меня последние веселые деньки. Забрили.

– Поздравляю. Может, на пользу пойдет.

Нет, не клеится разговор. Надо ее как-то расшевелить, развеселить.

– А отец знаешь как выразился? Ущербному, говорит, армия, что безногому коньки. Это про меня-то, родную кровиночку!..

Нет, не помогает, сидит, как сфинкс египетский.

Кеша выщипывает из струн какое-то неразборчивое коленце, опасливо косится на Галку и пришлепывает их ладонью.

– А ты мне это... будешь писать мелким почерком?

Девушка отрицательно качает головой.

– А крупным?

Галка меряет Кешу до обидного презрительным взглядом:

– С какой стати?

– Как с какой! Всем пишут, а я что, рыжий?

– Так ведь и я не рыжая.

Галка смотрит на часы. Интересного, как видно, ничего не предвидится.

– Ладно, Кеша , счастливо отслужить. Извини, я спешу.

Кеша хмуро смотрит ей вслед. Возмутительная бессердечность! Он начинает подозревать, что не так уж хорошо разбирается в женской психологии. Все же женщины чересчур переполнены тайнами. Прямо нафаршированы ими.

Поскучав минут пять, он кладет гитару на плечо, как лопату, и бредет из сквера. Зря караулил. Хорошо хоть Галкина фотография у него есть, можно будет в армии изредка любоваться...

Игнорировать парикмахерские Кеша стал с раннего детства. Должно быть, это у него врожденное. Поэтому тропики на его голове буйствуют вовсю. Но в этот раз не больно отвертишься – приказ военкома. И вот тощий пожилой парикмахер, величавый, как потомственный дипломат, стрижет нашего героя под совершенно не модный «нуль». Он снисходительно и, как может показаться, с тенью брезгливости водит машинкой по Кешиной макушке. Время от времени дипломат многозначительно покашливает, словно собирается держать речь. А речь его начиналась бы, пожалуй, так: «Дамы и господа! Перед вами одна из разновидностей головы круглого идиота...» Но старик молчит.

Кеша млеет оттого, что его стрижет такая представительная личность. Даже когда дипломат нещадно выдирает пучки волос, Кеша не перестает уважать его. Одно неприятно: машинка все больше напоминает холодную, липкую лягушку. Ползая по голове, она каким-то непостижимым образом отупляет Кешины мозги. Не потому ли он вспоминает вдруг глупый, к тому же античный анекдот про сумасшедших, которым не нравилось, что их время от времени стригли? Они поднатужились и придумали, как сломать парикмахеру машинку.

При всем уважении к величавому старику Кеша не в силах удержаться от вопроса: если, дескать, в голову вбить гвоздь, машинка сломается или нет?

Дипломат перестает стрекотать машинкой и, видимо, усиленно работает головой. Наконец он неопределенно хмыкает и снова пускает на Кешину лысину лягушку.

– Это смотря какая голова,– помолчав, глубокомысленно говорит он.– В другую, так и железнодорожный костыль не жалко всадить.

Дипломату нравится это заключение. Он не без удовольствия повторяет его слово в слово и величаво поворачивается к соседнему креслу:

– А, Фотий Фатьяныч?

– Эт ты точно, Никодим Никитич,– часто кивает маленькие вихрастый старичок, направляя бритву на засаленном ремне. Старичок, по всему видать, рад, что полусонное молчание, наконец, прервано, и пускается в рассуждения:

– Возьми моего Генку. Не просыхает, оглоед! Пришел вчера назюзюканный и орет: мне ваш муравейник в печенках сидит, сколько вас тут на квадратный метр? Пора, грит, вас помаленьку изводить хлорофосом! Нет, ты понял, Никодим Никитич? Хлорофосом, подлец! В армию негодяя не взяли, ума-разума не дали, так ему не то что костыль, железный лом не поможет!

Разглагольствуя, вихрастый старичок с прищуром поглядывает на Кешу . Дескать, что ты шалопай, как мой оглоед Генка, видно всем. А вот прибавит ли тебе армия ума-разума?

6.

За очередным поворотом начинается асфальт, и колонна новобранцев шагает по нему куда веселее. Теперь у Кеши даже голова меньше болит, хоть работает по-прежнему туго. Как сон, вспоминает осточертевший перестук колес, гомон в вагоне. Парню уж кажется, что это не он бегал тайком в привокзальные магазины за «пузырем». Будто не его на вторые сутки пути застукал вездесущий сержант Шевцов и без лишних слов разбил о рельсы три бутылки. Кеша тогда переживал целый вечер и все повторял, что сержанту дико повезло – тронулся поезд. Иначе он бы ему такое сотворил, такое!.. В тот вечер слушатели обнаружили у Кеши богатейшие залежи непечатных слов.

Следующий поворот, и – вот он, военный городок авиаторов! Здравия желаем на два года, товарищ гарнизон! Что ты, скажи на милость, таишь в себе для Кеши Киселева? В самом ли деле прибавишь ему ума-разума? А сам Кеша – что он тебе несет в своей стриженой голове?

Городок окружает тайга. Она подступает к казармам, всевозможным постройкам и офицерским домам. Некоторые домики вообще заплутали в лесной чащобе. А на территории сосны растут реденько, будто случайные прохожие. Стоят они вовсе не строгими шеренгами, как подобало бы им стоять здесь, в расположении воинской части.

Куда ни глянь, тайга, тайга. Над ней легким абрисом обозначены сопки, еще дальше еле угадываются настоящие горы. Ближе к городку гигантскими серебристыми кубами высятся ангары. Должно быть, там и начинается аэродром.

Как только колонна новобранцев оставляет за собой ворота гарнизона, за деревьями начинается сотрясающий небо рёв – заработала турбина реактивного самолета. Значит, летчикам сообщили. Словно бы они специально выжидали, когда новички подойдут поближе, чтобы поразить их фантастическим басом своих машин. Новобранцы поражены. Они начинают чаще наступать друг другу на пятки, потому что смотрят не под ноги, а туда, в сторону ангаров. Через несколько минут серебристая стрела вонзается в звонкую, как колокол, синь. Надо думать, начинаются образцово-показательные полеты. Сделав огромный круг и пролетая над гарнизоном, самолет вдруг грохает на всю округу пушечным выстрелом. Колонна разевает рты и даже приостанавливается.

– Братцы, взорвался, что ли?– ахает кто-то.

– Да нет, это он из пушки. Верно, товарищ сержант?

Сержант Шевцов снисходительно ухмыляется и, помедлив для важности, отвечает этой зеленой молодежи таким тоном, словно истребители со своим воем и буханьем давно сидят у него в печенках:

– Звуковой барьер преодолел... Подтянись! Равнение в рядах!

Новобранцы уважительно поглядывают на удаляющуюся точку в небе и продолжают безбожно наступать друг другу на пятки. Колонна то растягивается, как жевательная резинка, то горбатится, словно не люди, а гигантская гусеница ползет по гарнизонной дороге.

А вон и первые обитатели военного городка.

На обочине стоит грузовик с цистерной вместо кузова. Это топливозаправщик. Заправляет он, понятно, самолеты. Из-под машины торчат четыре пыльных солдатских сапога. Сапоги беспрестанно дергаются, скребут каблуками землю, и это означает, что их хозяева заняты ремонтом вверенной им боевой техники. Слышен беспорядочный перестук гаечных ключей, натужное кряхтение и рубленые, но удивительно ёмкие фразы в адрес ходовой части и ее изобретателей.

Одна пара беспокойных сапог вовсе исчезает под брюхом машины, а вместо нее показывается перепачканная, недовольная физиономия солдата. Пилотка на нем надета на манер кутузовской треуголки. Солдат вытирает рукавом пот со лба и тут замечает колонну новобранцев. Лицо его моментально оживает:

– Витька, пляши – замена чешет!

Вторая пара сапог мигом скрывается под машиной, уступая место еще одной голове. Плясать Витька не в состоянии, лежа на животе, поэтому он ограничивается тем, что играет на губах туш.

– Моя замена,– удовлетворенно говорит он и напевает:– Я так давно не видел маму...

Лежа под машиной, солдаты с интересом разглядывают пестрое пополнение. Витька толкает плечом своего напарника:

– Глянь, петух какой шлепает!

Петух – не кто иной, как Кеша , который в самом хвосте колонны метет дорогу остатками роскошной бахромы. Кеша решает, что в гарнизон следует являться эффектно или, на худой конец, с независимым видом. Ничего стоящего не выдумав, он вставляет в зубы сигарету.

– Привет папуасу!

– Эй, земляк, панталоны не жмут?

Это они так неуважительно о моднейших Кешиных «дудочках». Но Кешу не проймешь такими дешевыми подковырками. Он прикуривает на ходу и только после этого отзывается с хорошо усвоенной небрежностью:

– Прэфэт, девочки! Что, коломбина больше не чихает?

В этот момент он наступает на чьи-то пятки, спотыкается и цедит сквозь зубы:

– Ты, пентюх! Разжалую в рядовые!

– Ну и замена у тебя, Витек!– ухмыляется напарник.– С такой заменой ты еще на год останешься.

– Да нет, это, наверно, один такой затесался, приблудный,– не унывает Виток.– Попадет в роту, там его быстро перелицуют, будет как новенький пиджачок.

Сержант останавливается, пропускает мимо себя строй и шагает рядом с Кешей .

– Киселев, мы же с вами договаривались: в строю не курят.

Шевцов говорит спокойно, и такое спокойствие кажется Кеше чем-то вроде снисходительности большого начальства. Это оскорбляет Кешу , и он старается не обращать на сержанта никакого внимания. Вышагивает себе, пуская струйки дыма через плечо.

– Бросьте сигарету!

О, это уже похоже на тон!

– После присяги брошу, товарищ начальник,– как можно развязнее отвечает Кеша . Пусть, мол, всякие тут ефрейторы не воображают себя генералами.

– Выбросьте, вам говорят!– кипятится Шевцов.

Вот это совсем другой разговор. Помедлив для приличия, Кеша выплевывает сигарету.

– Пожалуйста, товарищ начальник,– примирительно говорит он.– Стоит ли рвать нервную систему?

Мимо колонны проплывают пыльные заросли бурьяна. В некоторых местах они смяты, будто резвились лошади. Кеше , наверно, толе придется резвиться здесь по-пластунски.

Повторив последний изгиб дороги, колонна выходит на гарнизонную улицу и направляется к одноэтажной казарме автороты. Возле нее разбит небольшой спортивный городок. Рядом – просторный плац. Сколько же сапог долбили этот бетон?

Много. И Кешины сапоги будут на этом плацу, эт уж точно.

7.

В казарме автороты безлюдно и покойно, как во время тихого санитарного часа. Одна стена в обширной передней комнате занята пирамидами с оружием. Здесь у тумбочки скучает рослый дневальный со штык-ножом на поясе. Двери в спальное помещение открыты, видны строгие ряды кроватей, заправленных с поразительной аккуратностью и однообразием. Словно это не кровати, а ряды огромных буханок хлеба.

Дневальный оживляется, когда с улицы доносится голос сержанта Шевцова:

– В казарму по одному заходи!

Никак стриженые прибыли! Вот первый переступает порог и сразу робеет, за ним второй... Какие же они сирые да куцые! Неужели и он, дневальный, был таким же год назад? Да не может этого быть!

– Здрасьте,– слышатся нестроевые голоса.

У дневального рот до ушей. Он вытягивается во фрунт, лихо берет под козырек и орет громовым голосом:

– Здравия желаю, товарищи генералы!

Застенчиво улыбаясь, «генералы» нерешительно топчутся у порога, а задние на них напирают. Затем новобранцы скучиваются у противоположной стены и почтительно разглядывают веселого дневального, ряды штампованных постелей, пирамиды с оружием. Казарменный воздух, и тот они вдыхают почтительно. Подумать только: настоящая армия с настоящим оружием и настоящим дневальным, на ремне у которого висит вовсе не игрушечный кинжал! Неужели их сегодня же обрядят в военное обмундирование, и они перестанут быть просто Гонками, Кальками, Васьками, а все поголовно будут солдатами Советской Армии? Неужели это случится уже сегодня?

За порогом остаются сержант и Кеша .

– Заходи,– кивает Шевцов на дверь.

– Только после вас,– галантно кланяется тот.

– Шагай, земляк, не выкаблучивайся!

Оказавшись дома, в родной своей казарме, Шевцов чувствует право перейти на «ты» с этим фруктом. Конечно, так не по уставу, но «вы» рядом с приблатненными словечками Киселева выглядит нелепо.

– Не задерживай, тебе говорят!– строго повторяет Шевцов, предвидя очередной Кешин финт.

– Что вы, товарищ начальник, как можно! Прошу!

Мрачно и многозначительно посмотрев на Кешу , сержант первым переступает порог. Можно не спешить с воспитательными мерами, впереди есть время. Пусть только наденет мундир...

Ухмыляющийся Кеша с видом победителя следует за Шевцовым. Дескать, так вас учить надо, солдафонов.

– Привет командированному!– здоровается с Шевцовым дневальный.– Ты никак лондонского денди привез!– И Кеше :– Парень, где тебя такого изловили?

Не обращая внимания на дневального. Кеша с независимым видом становится ближе к пирамидам. Оружие его привлекает.

– Ротный в канцелярии?– спрашивает Шевцов дневального.

– Из штаба звонил, сейчас будет.

Кеша тем временем подвигается вплотную к пирамиде, потом и вовсе облокачивается на нее. Ему льстит так запросто относиться к настоящему боевому оружию.

– Эй, как тебя?– окликает его дневальный.

– Не эй, а светлейший князь Кэша Киселев, прошу запомнить,– отвечает Кеша и в знак знакомства приподнимает над стриженой головой бархатный блин.

– Давай, светлейший князь, шуруй от оружия! Туда,– кивает дневальный в сторону новобранцев.

Кеша не торопится. Прищурив глаз, он заглядывает в дуло автомата.

– Ба-ах!– орет он и, захохотав, отходит к парням.

– Больной, что ли?– пожимает плечами дневальный.– Первый кандидат на рябчик.

– Что это за рябчик, девочка?– небрежно спрашивает Кеша .

– Гектаров пять полов вымоешь да нужник почистишь, тогда узнаешь, что такое рябчик,– поясняет дневальный.

– В две шеренги становись!– подает командирский голос сержант.

– Нужник мы с сержантом будем чистить. Правда, товарищ начальник? Он у меня на подхвате будет.

Нет, это уж слишком. Воспитательные меры никак нельзя откладывать, иначе этот «денди» может далеко зайти. Тем более что сержант Шевцов понимает этот выпад не просто как подрыв своего личного авторитета, но и авторитета автороты, всей армии, если хотите! Со всякими наглецами надо поступать вот так...

Шевцов решительно подходит к Кеше , берет его за лацкан канареечного цвета куртки и негромко, но очень выразительно говорит:

– Слушай, светлейший князь Кэша Киселей! Тут армия, а не балаган, с тобой тут...

– Руки, сударь!– Кеша вырывает лацкан из цепких сержантских пальцев.

Решительная минута! Если сейчас этого ефрейтора не отбрить как следует, он потом сядет на голову. И будет сидеть целых два года.

– И не дыши на меня брагой, мужик!– продолжает Кеша еще более решительно.– Видали таких!

– Ну, парень, не завидую я тебе...

Сержант не находит слов, негодование достигает предела. Что с ним сделать, что? Арестовать? Так он еще присягу не принял, и прав таких у сержанта нет. Может, дать ему в челюсть? Тогда сержанта самого арестуют. Да и непедагогично это – в челюсть. Оказывается, арсенал педагогических мер до обидного беден.

– Рота, смирно!– командует вдруг дневальный и, щелкнув каблуками, отдает честь входящему в казарму командиру роты капитану Максимову.

Навстречу ротному, чеканя шаг, идет сержант. Кеша благоразумно встает в строй новобранцев, однако петушиный вид остается при нем.

– Товарищ капитан, призывники прибыли в ваше распоряжение!

– Здравствуйте, товарищи призывники!

И пошел разнобой:

– Здрасьте...

– Здра жела...

– Плохо здороваетесь, не по-военному! Ведь вас учили на призывных пунктах. Еще раз: здравствуйте, товарищи призывники!

– Здра жла тващ кптан!– звучит негромко, но дружно.

– Это другое дело,– улыбается капитан, и улыбка сразу выдает в нем добряка.– Поздравляю вас с началом воинской службы!

– Служим Советскому Союзу!

– А вы почему молчите?– спрашивает капитан Кешу .

– Попал вот такой к нам,– бормочет недовольный сержант.– Не то блатной, не то клоун.

Вот оно – преимущество всякого, даже микроскопического начальника: он тебя поливает, как хочет, а ты стой и молчи, как в рот воды набрал. О том, что сейчас разумнее вести себя смирно, Кеше подсказывает даже не благоразумие, а скорее инстинкт самосохранения. Он понимает, что этот добряк капитан и не подумает хватать его за лацкан, но от этого ему, Кеше , легче не станет. Капитан будет действовать хладнокровно и до обидного точно – в этом Кеша не сомневается.

– Да, нарядились вы странновато,– замечает капитан, разглядывая Кешу .– Ну, клоун – это, конечно, слишком, однако выглядите вы экзотично для нашей скромной казарменной обстановки.

Кеше неловко под спокойным, внимательным взглядом ротного. Хотел ведь еще дома, в Вычедоле, оборвать со штанин бахрому, так нет же, решил блеснуть! Шмыгнув носом, Кеша поправляет блин и исподлобья поглядывает на капитана.

– Это, товарищ капитан, светлейший князь Кэша Журавлев,– не выдерживает дневальный.– Представлялся нам тут.

– Киселев, балда!– поправляет Кеша и с беспокойством смотрит на капитана: вот сейчас он ему за «балду»!..

– Неужто и впрямь светлейший князь?– изумляется ротный, и на губах его – ироническая улыбка. Сам, наверно, еле удерживается от пары увесистых шуточек.– Ну, это не самое страшное. Психиатров в роте, правда, нет, но это само пройдет, уверяю вас. Только вот ругаться здесь нельзя. Запомните это сразу, а то у нас не любят повторять.

Это «не любят» произносится по-особому. У Кеши тут же возникают нехорошие ассоциации – не посевные площади казарменных полов, гауптвахта и даже «хорошее» место, на которое намекал дневальный.

Капитан сгоняет с губ ироническую улыбку и окидывает призывников цепким взглядом, который словно бы говорит: «Нуте-с, кто же вы такие и на что годны? Посмотрим, посмотрим...»

– Знакомиться мы будем немного позже. А сейчас коротко скажу, что вам предстоит делать в ближайшее время.

Предстоит, оказывается, всего ничего: пройти курс молодого бойца – «карантин» на солдатском лексиконе. В этом «карантине» новобранцы будут переоценивать некоторые ценности. Они, например, поймут, что лишняя минута отдыха – высшее на земле благо. Что работа, как ни странно, лодырей любит, потому что к ним, к лодырям, наряды вне очереди липнут, как жвачка к штанам ротозея. Предстоит еще впитать в себя цикл лекций об армии, уставах, обязанностях, которых уйма, а также о правах, которых негусто. В общем, предстоит сущий пустяк: вытравить из себя гражданскую прохладцу, придать мышцам свойства металла, изучить, как свои пять пальцев, технику, усвоить прочие премудрости солдатской жизни... Короче, предстоит стать военным человеком – уж чего проще!

– Командиром вашего взвода на курсе молодого бойца будет сержант Шевцов,– продолжает ротный.

При упоминании о сержанте Кеша кривится. Он встречается взглядом с Шевцовым, который стоит рядом с капитаном. Тот, чуть заметно ухмыльнувшись, разводит руками: ничего, мол, не поделаешь, земляк, твоим воспитанием придется заниматься лично мне. Прискорбно, но факт.

– Это дисциплинированный, знающий свое дело младший командир,– нахваливает ротный.– Он многому вас научит.

Кеша понимающе кивает: дескать, этот научит свободу любить, знаем его.

– Ротным командиром у вас буду я.

Ну, это еще куда ни шло.

– А сейчас, товарищи курсанты, вас ждет баня и военное обмундирование. Шевцов, ведите взвод.

– Есть!– Сержант делает шаг вперед.– Нале-во! Слева по одному шагом марш! Строиться у казармы!

– Князь, уловил?– окликает Кешу дневальный.– Баня тебя ждет!

– Не пугайте, Марфутин,– улыбается капитан.– Мы с рядовым князем Киселевым еще послужим верой и правдой.

8.

Ох и баня! Ух и баня! Есть ли на свете что-нибудь лучше бани? Кто скажет, что есть, тот никогда не был в настоящей бане – с парилкой, с березовым веничком! Тот не ощущал на своей коже целебную силу адского жара и не знает, как могут приятно неметь конечности, как тело может ровно ничего не весить. Кажется, оттолкнись ногой от пола, и ты прилипнешь к седому от пара потолку, как воздушный шарик. Невесомость!

Новобранец Калинкин понимает, видать, толк в бане. Шагая рядом с Кешей , он время от времени потирает руки в предвкушении удовольствия.

– Парни,– говорит он,– хотите стихотворение про баню? Сам придумал!

– А ну!

– Разговоры в строю!– строжится сержант.

Кеша косится на Калинкина и тихонько спрашивает:

– Ты медкомиссию проходил?

– Проходил, а что?

– Да так... Думал, графоманов не берут.

– У самого уши прозрачные,– беззлобно отвечает парень.

– Прекратить разговоры!

Ну и слух у этого сержанта! Далеко пойдет с такими локаторами.

В раздевалке стриженые сдирают с себя гражданские одежды, словно соревнуются, у кого больше отлетит пуговиц. А чего жалеть, если сейчас им выдадут настоящее военное обмундирование? С погонами! С ремнями, на которых жарко сияют увесистые медные бляхи! Правда, сержант сказал, что желающие могут отослать одежду домой, но кто ж этим станет заниматься? Чай не бедные!

– Эй, парень, ты что про баню сочинил? Валяй!

– Поэма или роман в стихах?

– А вот слушайте:

В предбаннике смотрит

Телевизор Ваня.

Ох и хороша же ты,

Русская баня!

– Во дает! Ротным поэтом будет!

– Слушай, ты чего лапшу на уши вешаешь? Откуда в предбаннике телевизор?

– Кончай придираться к парню. Свободный полет мысли!

– Все правильно – поэма о повышении благосостояния народа.

Брызжут в разные стороны пуговицы – белые, черные, желтые, синие. Колышутся и мелькают загорелые ребячьи тела, стриженые головы. Трещат и порхают крыльями презренные гражданские рубахи, куртки, пиджаки, брюки. Все это слетается в огромную кучу под названием «макулатура».

– Э-э! А где ж обмундирование?

– Правда, где? Я голым королем служить не собираюсь.

– Спокойно, старшина сейчас привезет,– поясняет Шевцов.– Марш мыться!

– Парни, куда нас завели?– кричит кто-то, как резаный.

– Как куда? Вроде, в баню.

– Иди глянь – морозильник! Трубы ледяные!

– Шутишь или смеешься?

– Иди, иди, засмеешься!

Бесштанная масса плотно залепляет двери в банное помещение и разочарованно гудит. От бетонного пола веет холодом, как в пасмурное утро после ночного дождя.

– Вот тебе и телевизор...

– Эй, поэт, сочиняй новое стихотворение!

– Без паники!– снова раздается голос, которым бог награждает артистов, большое начальство и некоторых сержантов.– Сейчас включат горячую воду. Заходи! И поживее, через час дивизион придет мыться.

Ничего не поделаешь, приходится соглашаться на роль свежемороженого новобранца. Перешагнув порог, голый мóлодец нервно вздрагивает, покрывается гусиной кожей и шлепает крутить краны.

– Эй, поэт!– кричит Кеша , стуча кулаком по крану.– Сочини к своим стихам музыку, петь охота!

– Пошла-а!

Как музыка, слышатся всплески воды. Музыка тут же тонет в грохоте жестяных шаек. Разыскав где-то в углу свободный тазик. Кеша пробивается к захлебывающемуся от радости крану.

– Девочки, где тут моя первая очередь?

– На губе твоя первая очередь!

– Растворись, грубиян!

Под сводами начинает клубиться пар. С каждой минутой он становится все гуще, пока не превращается в молоко. Квадраты окон теряют четкие очертания, по углам почти не видны загорелые тела новобранцев.

У Кеши дел по горло: он собирает с бетонных лавок ничейные мочалки. Судя по коварной улыбке, он далек от мысли поработать за банщика. Заняв удобную позицию поближе к дверям. Кеша быстро, одну за другой швыряет мочалки в молоко.

– Эй, кто там по шее захотел?– кричат из белой мглы.

– А, это их светлость шутить изволят! Ну, погоди!

Кеша быстро выплескивает на себя воду из тазика и закрывается им, как щитом. Очень вовремя: в ту же секунду несколько взмыленных мочалок с треском шмякаются о жестяное дно. Князь осторожно выглядывает из-за укрытия и тут же получает в лоб запоздалой мочалкой. В этот же момент он наступает на омылок и падает, словно сраженный пулей. А падая, получает пониже спины еще одной мочалкой.

– Дети, без баловства!– слышится сквозь ребячий хохот чей-то строгий голос. Этот слегка надтреснутый голос никак не может принадлежать сержантскому сословию. Но стриженые разыгрались, им теперь все нипочем.

– Эй, папа, покажись!

– Папочка, как ты меня нашел?– подхватывает Кеша .– Иди, родной, поцелуемся?

– Без баловства мойтесь?– повторяет таинственная фигура, и дверь закрывается.

9.

В конце спального помещения новобранцам отведено место. Поскольку увольнение в запас еще не кончилось, в роте становится тесновато, и кровати стриженых временно расположили в два яруса. Новобранцам, никогда не спавшим на многоэтажных кроватях, это явно нравится.

Сидя на табуретках в хозяйственной комнате, парни пришивают петлицы к новеньким гимнастеркам и шинелям, вставляют звездочки в пилотки и шапки. Никто не желает показать себя неумехойм в этом серьезном деле. А потому советчиком и наставником оказывается едва ли не каждый, словно ребята с пеленок ничего не носили, кроме мундиров.

– Слушай, дорогой, ты, вроде, не то делаешь.

– Как не то?

– Подворотничок должен выглядывать на два миллиметра.

– Много ты понимаешь! На спичку!

– Князь, ты случайно не к рукаву петлицу пришил?

– Иди, иди, дураки за углом стоят. Сам к штанине не пришей.

Кеша никогда не питал любви к портняжному ремеслу, и теперь тычет иголкой то в петлицу, то в палец. Через открытую дверь он время от времени оглядывает спальное помещение. Да, это не будуар. Это даже не спальня, а именно спальное помещение.

Сильно уколовшись, Князь беззвучно шевелит губами. Он мог бы высказаться в адрес вертлявой иголки и вслух, но в этот момент в комнату бытового обслуживания входит старшина. Шевцов вскакивает и командует хорошо поставленным голосом:

– Взвод, смирно!

– Вольно. Делайте свое дело,– отвечает старшина.

Усевшись на пододвинутый сержантом табурет, старшина с добродушной улыбкой рассматривает новобранцев. А те исподтишка изучают старшину. Он коренаст и сед. Правую щеку пересекает этакий романтичный, довольно приметный шрам. Парни сразу смекают о его происхождении: на груди старшины солидный набор орденских планок. Движения этого человека неторопливы и степенны, как у людей, которых уже ничем не удивишь, поскольку они все виды видывали. Словом, старшина располагает к себе, хотя за добродушной улыбкой угадывается твердый характер.

– Значит так, дети,– прихлопывает по своей коленке старшина.– Для начала познакомимся.

При слове «дети» новобранцы удивленно поднимают головы. Вот, оказывается, кто маячил в дверях бани! Теперь ясно, кто их папа. Кеша , так тот прямо повеселел, и непонятно, что больше удерживает его от зубоскальства – представительный вид старшины или опасение схлопотать. Но напрягшийся язык настойчиво требует разрядки. Чтобы облегчить его, Кеша шепчет Калинкину :

– Папа есть, теперь бы маму сюда, и все в ажуре.

– Сразу я вас, конечно, не запомню пофамильно,– продолжает меж тем старшина.– А меня вам легче запомнить. Звать меня Иван Архипович Тур.

У Князя аж глаза разгораются. Он подмигивает поэту Калинкину и успокаивающим тоном говорит:

– Ничего, товарищ старшина, мы тоже бараны.

В первый момент ни старшина Тур, ни парни не могут сообразить, что такое выкинул Кеша . Затем на скулах старшины вздуваются желваки, а хозкомната взрывается смехом. Хохот положительно влияет на старшину – он смягчается. А Кеше и похохотать хочется от души, и в то же время он чувствует, что лучше сделать вид, будто сам не понимаешь толком, что сморозил.

Старшина качает головой: вот, мол, отмочил, шкет!

– Наша с вами задача в том и состоит,– говорит Тур,– чтобы из стада баранов сделать организованное войско.

– Мировой мужик!– шепчет Кеша Калинкину .– Не обиделся.

– Погоди, он тебе еще покажет, чем баран от тура отличается,– обещает тот.

– А начнем мы это превращение с самого малого,– развивает мысль старшина.– С малого, но не с мелочи, прошу это для себя зарубить. Потому как мелочей в нашем солдатском деле вообще нет. Начнем мы, дети, с портянок.

Все верно, армейская традиция не нарушена. Ну что это, скажите на милость, за старшина, который, увидев стриженую голову новобранца, не стал бы его учить с отеческой заботой мотать портянки? И учить он должен этому делу тоже традиционно.

– Как ваша фамилия?– спрашивает старшина Кашу.

– Киселев,– неуверенно отвечает Князь, у которого мелькает мысль, что «хорошее» место ему придется чистить без сержанта.

– Разуйтесь-ка, курсант Киселев.

Кеша пытается стащить левый сапог. Портянка надежно заклинила ногу. Наконец это ему удается.

– Вот те нате!– разочарованно тянет старшина.– Это что ж у вас такое на ноге?

– На ноге? Вроде, портянка.

– Вот именно – вроде. Солдат, который не умеет наматывать портянку, это даже и не солдат, а этот...

– Баран!– подсказывает кто-то.

– Жертва дороги,– поправляет старшина, строго взглянув на выскочку.– В армии, доложу вам, старших по званию не перебивают. Это, дети, тоже прошу запомнить, а то скажете, что не предупреждал.

Тур делает эффектную паузу: сами, дескать, докумекайте, не такие уж вы и дети.

– Смотрите сюда внимательно. Вот как надо наматывать.

Старшина берет из Кешиных рук портянку и ловко оборачивает его ногу. Получается так аккуратно, словно это не портянка, а цельный носок. Кеше немного неловко, что его ногу пеленает такой уважаемый человек, как седой старшина с орденскими планками на груди. И все же Князь с некоторой гордостью поглядывает на парней. Что и говорить, не каждый день тебя обувают старшины.

– Ну-ка, курсант Киселев, суйте ногу в сапог. Удобно? То-то и оно-то. А теперь всем снять сапоги.

Старшина и со своей ноги снимает сапог, разматывает портянку и снова медленно накручивает ее.

– Сначала на носок. Запас, запас оставляем! Вот так. Потом оборачиваем один раз, на пятку. Вот так... Дорога, она, дети, шуток не любит. Особенно, если по ней бежать... На пятку, на пятку, Киселев! А остаток – на голень. Вот так... А бегать, доложу вам, придется много.

10.

Лето спелым яблоком скатилось к сентябрю. В зелени придорожных берез уже угадывается чуть приметная желтизна. Заплутавший порыв утреннего ветра бежит на тоненьких ножках по траве, кустам и вязнет в нечесаной кроне березы. Поворчав там, в куделе, он желтым листом в изнеможении падает на дорогу. Падает прямо под солдатские сапоги, дружно бухающие по дороге.

Это «карантин» выбежал на утреннюю разминку. Кеша бежит на своем обычном месте – в хвосте колонны. По тяжелому дыханию и по зигзагам можно догадаться, что разминка для него – не самое приятное занятие. Время от времени Князь смахивает рукавом пот со лба и все больше отстает от колонны.