Текст книги "Про Кешу, рядового Князя"

Автор книги: Петр Столповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

В казарму входит старшина Тур.

– Готово, товарищ капитан,– заговорчески сообщает он.

Ротный оглядывает строй и выдерживает паузу. Кеша настораживается: не хотят ли в честь окончания «карантина» устроить им показательный марш-бросок с противогазами?

– А сейчас вас ждет праздничный обед, товарищи!

– Ур-р...– вырывается у Князя, но он спохватывается.

– Киселев вон уже урчит от удовольствия,– улыбается ротный.– Приятного аппетита. Товарищ старшина, ведите роту.

Кеша моментально составляет в уме праздничное меню, в котором особо выделяется цыпленок табака и бутылка шампанского. Но ему придется сделать поправку: вместо цыпленка – шницель, а в роли шампанского с успехом выступит комплот.

16.

За столами в Ленинской комнате сидят вчерашние новобранцы. Идет очередное политзанятие. К великому Кешиному огорчению почти ничего не изменилось в жизни стриженых, во всяком случае в первый день пребывания в автороте. Тот же ротный, прежний папа Тур и порядком надоевший Шевцов. В «карантине», куда были откомандированы все трое, Шевцов командовал взводом, в автороте же он только замкомвзвода. В первые дни для Кеши это звучало как «завкомвзвода». Но он быстро сообразил, что в армии профсоюзов нет и быть не может никаких завкомов. Командиром взвода у них лейтенант Савельев, который сейчас ведет занятие.

Больше лейтенанта Савельева никто и никогда не страдал от сознания своей молодости. В гражданском одеянии, которое лейтенант отчаянно презирает, можно принять его за допризывника. Так вот, от сознания этого Савельев постоянно краснеет, а покраснев, старается говорить басом.

– С блоком НАТО мы разобрались,– подводит итог Савельев и, уловив в своем голосе предательские дискантные нотки, басит:– Всем ясен вопрос?

Аудитория согласно гудит. Даже Кеша , почуяв конец занятия, на секунду отрывается от окна.

– Киселев, вам ясно?

– Мне?

– Да, вам. Есть у вас вопросы по блоку НАТО?

– Никак нет!

Действительно, какие могут быть вопросы, да еще по блоку НАТО, если за окном такой пейзаж? Правда, он состоит из спортплощадки, фасада офицерского клуба и десятка сосен, но зато какая там козочка разъезжает на велосипеде!

– У нас еще десять минут,– взглянув на часы, говорит Савельев.– Поговорим о строевом уставе, а то вы в нем плаваете. На каждом шагу вам делают замечания.

– Придираются,– подает голос Калинкин .

– Это кто ж к вам придирается? Расскажите, разберемся.

Калинкин нехотя поднимается. Тянули его за язык...

– Вчера я шел в штаб, обогнал одного капитана, честь ему отдал, как положено, а он остановил меня и говорит, что я устава не знаю. Велел доложить об этом командиру роты.

– И вы доложили?

– Нет, я ж думал, он просто так сказал.

– Все ясно, садитесь. Вы дважды нарушили устав. Во-первых, неправильно обогнали старшего по званию, во-вторых, не выполнили приказание капитана – не доложили командиру роты. Кто скажет, как правильно обгонять старшего по званию?..

Сделав несколько кругов по спортплощадке, козочка подъезжает к офицерскому клубу, кладет велосипед на бок и стоит в раздумье. Кого-то ждет, соображает Кеша .

На девчонке модные джинсы и облегающая кофточка. На вид ей лет семнадцать. Изредка она еле заметно косится на окна казармы. Рисуется, знает, что наблюдатели здесь всегда найдутся.

До Кеши словно издалека долетают слова:

– Поравняюсь, отдам честь и попрошу разрешения обогнать.

– А если он не разрешит?

– Чего это он не разрешит?..

Козочка скучает, а к ней все не идут. Ей это начинает надоедать. Вот она плутовато оглядывается по сторонам и бежит на спортплощадку. С разгона перепрыгивает через коня, не останавливаясь, подбегает к кольцам, раскачивается на них, делает подряд три переворота и еще какой-то головокружительный финт. От удивления Кеша растворяет рот.

«Во дает козочка!– восхищается он.– Мне бы так... Чья ж ты есть такая? Надо же, какие могут расти цветы в этой Гоби! Не иначе, офицерская дочка. Офицерские дочки, они шустрые».

Козочка, видимо, решает сразить своих невидимых зрителей наповал. Оставив кольца, она хватается за свисающий канат и ловко карабкается вверх. Что бы она еще выкинула, неизвестно, потому что в этот момент на крыльцо клуба выходит капитан Максимов с книгами под мышкой. Увидев его, девчонка бежит к велосипеду, поднимает его и идет рядом с капитаном. Они о чем-то весело переговариваются, причем ротный шутливо грозит ей пальцем, кивая на казарму и спортивные снаряды.

«Вон ты чья, козочка,– думает погрустневший Князь.– Ясненько... Собственно, что тебе ясненько, светлейший? Тут, наверно, целый полк да еще два батальона слюнки пускают».

Капитан с дочкой уходят, и Кеше становится невыразимо скучно. До того скучно, что он даже начинает различать голоса в Ленинской комнате. Слышит даже свою фамилию:

– Киселев, вы не заснули?– спрашивает Савельев.

– Никак нет!– вскакивает Князь.

– Все усвоили?

– Так точно!

Савельев сомневается.

– Тогда скажите, что в этом случае нужно делать?

Положеньице... В каком таком случае?

Кеше что-то нашептывают с заднего стола, и он послушно повторяет:

– В этом случае надо приседать.

По тому, как заразительно хохочут парни и даже сам лейтенант, Кеша смекает, что его дешево надули. Он краснеет и показывает подсказчику кулак. Справившись со смехом, Савельев придает своему лицу строгость, а голосу – басовитость:

– Никакой серьезности, рядовой Киселей! Садитесь. Жарков, повторите специально для Киселева.

Жарков встает и шпарит, как по писаному:

– Если я первым замечу вошедшего офицера, то скомандую: встать, смирно!

– Понятно, Киселев? Приседать, как видите, совершенно не обязательно. Занятие окончено. Через десять минут строиться на ужин.

17.

Солдатская курилка – это что-то вроде деревенского колодца, куда сходятся не только, а иные и не столько за водой, сколько за новостями. В особо богатый событиями день Варвара или Настасья и в двух ведрах не унесли бы собранные новости, имей эти новости физический вес. Именно такой «колодец» – солдатская курилка. Новостям тут приделывают всякие завитушки, раскрашивают их всеми мыслимыми цветами и оттенками. Здесь рассказывают старые и кристаллизуют новые анекдоты, здесь обязательно над кем-то подшучивают. Роли расписаны раз и навсегда: остряки изощряются на все лады, нападая на косноязыких или не добравших чувства юмора, а те оттачивают тактику словесной или молчаливой обороны.

Горе тому, кто сразу не усвоит мудрость солдатских курилок и привалов. Мудрость эта насколько проста, настолько и хитра: «Не лезь в бутылку». Единожды разобидевшийся на добрую солдатскую шутку, пусть даже круто посоленную, может считать себя постоянной мишенью для словесных стрел. Еще хуже придется тому, кто попытается противопоставить свое болезненное самолюбие честному солдатскому собранию. Такой не раз посетует, что не родился в мамонтовой шкуре.

Словом, солдатская курилка – это когда много дыма, еще больше смеха и условная бесконечная очередь желающих блеснуть анекдотцем или прокомментировать события дня. В воздухе витают шутки разных мастей. Одни рассчитаны на людей с крепким желудком, другие – преимущественно на гурманов. Есть шутки с салом, к которым полагается горчица – легче переваривать. И, наконец, случаются шутки, после которых следует вопрос: «А в каком месте смеяться-то?». Давным-давно подмечена такая закономерность: чем труднее прожитый день, тем веселее в курилке.

После политзанятия парни стекаются в курилку. Сначала здесь царствуют дым и шарканье быстрых щеток о кирзу сапог. Но вот в дверях появляется Кеша , и все поворачиваются к нему.

– Приседаете, светлейший Князь?– спрашивает кто-то, словно бросает маленький камушек.

И этот камушек увлекает за собой лавину. Сколько раз Кеша приседает перед капитаном? А перед генералом? Не лучше ли приветствовать начальство стойкой на ушах?..

Кешина компанейская натура подсказывает: смейся со всеми, а то не отделаешься. И он смеется и даже сам изображает пару оригинальных способов приветствия. Разговор благополучно сворачивает в другое русло.

– Девочки, у кого закурить найдется?– спрашивает Кеша .

– Не давайте ему, он клялся бросить!

– Это была неудачная шутка,– врет Кеша .– С такой житухой и выпить не грех.

– А закусывать на губе будешь?

– Губа еще не запланирована.

– И вообще, шлепал бы ты отсюда!– ни с того ни с сего требует Калинкин с таким видом, что это никак не похоже на шутку.– Пусть проваливает, слабак!

– Это почему?– растерянно спрашивает Кеша .

– А потому, что ты и без курева слаб в коленках.

– Это я-то?!

– Это ты-то. Как ты нам подкузьмил, вспомни.

– Я подкузьмил?!

– Ты Ваньку не валяй!– напирает Калинкин .– Не из-за тебя ли мы второй раз в противогазах пёрли?

– Чего это из-за меня? Многие не уложились во время.

Лучше бы Кеша не врал и не артачился – нехороший шум поднялся в курилке. К имени бедного Князя одних только эпитетов было придумано столько, что остается только дивиться словарному запасу разгневанной толпы. Разумеется, среди этих эпитетов встречались и печатные, скажем, «хлюст».

– Ну и хлюст! Дурачком хочет прослужить.

– Этот дурачок знает свое дело, он еще покажет себя.

– Не покажет. Мы из него быстро дурь выбьем, будет служить, как все.

– Ну, не мог добежать, еш-клешь!– оправдывается Кеша .– Воздуха не хватило.

– Воздуха не хватило! Что ж ты тогда закурить просишь?

– Калинкин вон на полголовы ниже тебя, а добежал, не умер.

– Так он же двужильный!– пытается заигрывать Кеша .

– Я последние сто метров на одних нервах бежал, понял?

– Свинтус, что и говорить,– заключает один.

– Чеши отсюда,– советует другой.

А третий, четвертый и все остальные ничего больше не сказали, но с таким презрением посмотрели на Князя, что ему делается откровенно жалко себя. Настаивать на Кешином исчезновении не стали, но и замечать не желают, словно бы и нет его в курилке.

Обработали Князя, что и говорить. Думал, сошло с рук дезертирство в кусты, но нет, вспомнили. По правде говоря, с ним могли бы и покруче обойтись. Ведь мог добежать, мог, стоило только поднатужиться.

Парни говорят кто о чем. Кеши для них не существует. В таком оплеванном состоянии Князь себя не помнит. И как держаться в подобных ситуациях, не знает, даже в уставе не прописано. Он ищет повод заговорить с кем-нибудь. Вот Калинкин хвастает Марфутину, будто ему прислали из Брянска уже полмешка писем. И все, мол, мелким почерком. Кеша панибратски хлопает его по плечу:

– Что ж ты не сознавался? Нехорошо, Калинкин ! Общество должно знать, кто у нас брянский волк.

– Я хоть и брянский волк,– не поворачиваясь, отвечает паррнь,– а свинья мне все равно не товарищ.

– Какие мы серьезные, еш-клешь!

Когда тебя подковыривают, задирают, это можно пережить. Но когда тебя вообще знать не желают, такое как зря не переживешь. Тоска! Неужели он такой уж поганец, что с ним даже непризнанный поэт Калинкин не желает знаться? И стыдно, и зло берет. Подумаешь, не добежал! Сейчас не добежал, в другой раз добежит. Да ну их!..

Кеша направляется к выходу, но на пороге сталкивается с сержантом Шевцовым. Он-то хоть будет с ним знаться?

– Товарищ сержант, а гитарка в гарнизоне водится?– спрашивает Кеша первое, что приходит на ум.

– Можно подумать, ты на гитаре играешь.

– Я?!

Действительно, только Шевцов способен представить себе Кешу без гитары.

– Что-то я не видел ни у кого гитары.

– Жаль... Ничего, я уже написал домой, мне пришлют. Ох, и выдам же я тогда!

– Джаз-подъезд?

– Точно, товарищ начальник! Попурри по знакомым подъездам. Слова анонимные, музыка не моя.

Кеша бьет по струнам воображаемой гитары, притопывает и поет:

А на диване, на диване

Тишина раздалася,

А мы с другом, другом Банькой

С жизнею рассталися...

А парни-то клюнули, слушают. Что значит сила искусства!

Уменьшаемся в размерах

От недоедания.

Жрут соседи Гулливеры

Разные питания...

– Эстрадный пират,– усмехается Шевцов.

– Нет, я больше по опереточной части шарил.

– Строиться на ужин!– доносится голос дневального.

– Все, Киселев, попался!– не без удовольствия заключает Шевцов.– Будешь теперь ротным запевалой.

– Влип, соловушка!– злорадствует Калинкин .

– Товарищ начальник... пардон, сержант! Строевые у меня не получаются, не буду я их петь.

– Будешь, будешь! Взвод, в колонну по трое становись!

Взвод строится у крыльца.

– Киселев, не по росту встали! Шагом марш в третий ряд!

– Какая разница?

– Разговорчики! Взвод, шагом марш! Левое плечо, вперед! Р-раз, два, три-и! Р-раз, два, три-и!..

18.

Сумерки медленно выползают из темных закоулков, трещинок в земле, а день на легких крыльях поднимается в небо и там увядает. Тихо-тихо выползает ночь. Она обожает тишину, и ей мешает топот солдатских сапог, резкие команды.

– Р-раз, два, три-и! Р-раз, два, три-и! Запевай!

Молчание. Только удары сапог становятся тверже и словно настороженнее. Взвод знает, кто должен запевать.

– Киселев, в чем дело?

– А что?

– Запевайте, говорю!

– Не могу на тощий желудок, голоса нет.

– Рядовой Киселев, запевайте!– требует сержант.

Молчание.

– Давай, Кеша , не ломайся,– говорит кто-то негромко.

– Товарищ сержант, я только по вдохновению, а без вдохновения – пардон.

– Приказываю: запевайте!– гремит сержант.

«Вот зануда!– думает Кеша .– Ну, ладно, я тебе сейчас выдам, в другой раз не запросишь...»

На Кешином лице гуляет шельмоватая улыбка. Он поет на высокой ноте:

Пойдемте, девчонки, саранки копать...

– Отставить!

...У маво миленка портянки видать...

– Взвод, стой! Нале-во! Рядовой Киселев, выйти из строя!

Кеша делает это по всей форме. Рот у него до ушей – он еще не успел осознать тяжесть содеянного. Да и парни похохатывают, не ведая, чем обернется для них Кешин финт.

Голос Шевцова резкий, твердый, как у людей, которые хорошо знают, что им делать в подобных ситуациях.

– В армии каждый отвечает за всех и все отвечают за каждого. Знаете такой закон?

Браво, сержант! Сначала немного дидактики – пусть все призадумаются. Затем точно выдержанная пауза и...

– Несколько дней назад, еще в карантине, взвод уже отдувался за вас, когда вы улизнули с марш-броска.

Ага, парням уже не до смеха, начинают кое-что соображать.

– Я понял, что взвод не хочет заниматься вашим воспитанием. Поэтому сегодня повторится то, что было в прошлый раз. Становитесь в строй!

В пламенной речи Шевцова Кеша улавливает зловещий смысл. Черт бы подрал милёнка с его портянками!

– Взвод, напра-во! Бегом марш! Равнение! Подтянись!

Похоже, действительно сержант знает, что делать со специалистами по опереточной части! Бьет по самому больному месту. Хорошо хоть столовая рядом.

Бум, бум, бум – бухают сапоги по укатанной, словно чугунной дороге. Парни пыхтят зло и обиженно. Не дай бог Кеше остаться наедине со взводом, без сержанта. Первый акт воспитательных мер теоретики-педагоги наверняка бы не одобрили.

Ну, вот и столовая.

– Правое плечо, вперед!

Тю-тю, столовая!

Кешу пробирает такой страх за последствия этой пробежки, что от него по всем рядам веет холодом. Реплики парней из другого взвода, собравшихся на крыльце столовой, кажутся ему сущими семечками.

– Эй, куда побежали?– кричат они.– Столовая-то, вот она!

– У них аппетита нет.

– Ничего, сейчас нагуляют аппетит...

Колонна тает в полумраке. Отдаляется резкий голос:

– Равнение в рядах! Киселев, не отставать! Левое плечо...

Совсем стемнело, когда взвод, раздувая меха, останавливается у крыльца столовой. Тревога, тянувшаяся за Кешей холодным шлейфом, сейчас окутывает его плотным наэлектризованным облаком, готовым разразиться громом.

– Князя первого пустите!– зло выкрикивает Калинкин .– Проголодался, бедняга!

– Разговоры! Слева по одному заходи!

– Ну, княжеское отродие,– шепчет не отдышавшийся еще Калинкин ,– будет тебе инструктаж до слез.

– Исчезни, графоман!

Кеша еще огрызается! Ну-ну...

19.

Старшего стола зовут здесь разводящим. Довольно-таки метко, если вообразить, что он разводит солдатские желудки с теткой-голодухой. Тот, кто придумал это, наверняка не страдал несварением желудка, ибо здоровый юмор вьет гнездо исключительно в здоровом желудке. Соответственно, половник именуют разводягой.

Удивительные свойства у этой разводяги. Как только человек берет ее в руки, на него сразу нападает веселье. Порции он раздает не иначе как с шутками-прибаутками. Даже человек по натуре мрачный, орудуя этой волшебной разводягой, не применет сказать: «Ну и каша нынче! Объедение, у кого рот большой!»

Калинкин дергает разводящего за рукав и что-то шепчет.

– Ишь ты, какой!– отвечает разводящий на какое-то предложение Калинкина .– Папа Тур не любит толстых, а тебе вообще можно устроить разгрузочную неделю.

– Да не мне!– злится Калинкин и снова что-то шепчет.

Разводящий согласно кивает. Он чуть ли не с верхом накладывает кашу в очередную миску. Перемаргиваясь и пряча злорадные улыбки, парни за длинным, на десятерых столом передают миску с рук на руки и молча ставят перед Кешей .

– Ничего себе порции пошли!– удивляется Князь.– Кому по дружбе одолжить?

Гробовое молчание сеет в Кешином мозгу ядовитое семя догадки. Должно быть, это и есть первый воспитательный акт. Кешины уши наливаются и заметно тяжелеют. Он мрачно отодвигает от себя миску и резко встает из-за стола.

– Киселев, куда?– спрашивает с соседнего стола сержант.

– Наелся!

– Садись и жди остальных, если наелся.

Кеша колеблется. Демонстративно уйти, значит снова восстать против дисциплины. Может, хватит на сегодня? Кеша садится и опускает голову. Он чувствует, как его лицо то и дело обжигают быстрые взгляды парней.

Наконец и Шевцов замечает полную миску каши. Он приглядывается к солдатам, чересчур уж сосредоточенно уплетающим свои порции, и догадывается, что они выкинули скверную штуку. Сержант продолжает есть, наблюдая за Кешей . Должно быть, жар от ушей Князя стал доставать соседнего стола, потому что парни начинают оборачиваться на Кешу .

– Вкуснятина!– восторгается Калинкин , управившись с кашей.– Жаль, что мало. И чего это такие маленькие порции стали давать?

– Во рту тает!– подхватывают парни.– Разводящий, подкинь!

– Нету, самому не хватило,– со значением отвечает разводящий, у которого и правда порция вышла меньше всех.

– А куда ж каша подевалась? Ты лишнего никому не положил?

– Никому, кроме тех, у кого дыхания не хватает.

Жестокая молодость! Бессердечные воспитатели! Что ж они делают с Кешей ? Он и не пробовал каши, а чувствует, как она стоит в горле огромным комом, который вот-вот раздерет там всякие связки. Никто из парней не идет к «амбразуре »за добавкой. Это тоже, видать, с умыслом.

Кеше невозможно хочется вскочить с места и бежать. Бежать быстрее, чем во время марш-броска, и гораздо дальше. В тайгу, к самым большим деревьям. Потому что большие деревья, по Кешиному убеждению, лечат обиженные души. Возле больших деревьев всякие беды кажутся маленькими, чепуховыми болячками. А злой Калинник, который и без того не дотянул до терпимого роста, вообще покажется гномом.

Мучается и Шевцов, решая жгучий педагогический вопрос: вмешаться или пускай идет как идет? Ведь он сам требовал от взвода воспитательных мер.

– Ну и аппетит у вас, братцы!– слышит Князь ненавистный голос Калинкина .– Куда масло хватаете? Артисту оперетты не достанется, ему нужно про саранки запевать.

– Точно!– соглашаются с ним, и никто не берет масло.

Кеша делает невероятное усилие, чтобы справиться с руками. Они хотят схватить тарелку с маслом и если не надеть ее Калинкину на голову, то хоть зашвырнуть в самый дальний угол столовой. Кое-как удержав руки на месте, Кеша жалобно горбится. И в этот момент смолкают все реплики.

Молодость если чуточку и жестока, зато отходчива. Парням становится жалко Кешу . Они чувствуют, что хватили лишку, но ничего уже не поправишь. Чаепитие проходит в тягостном молчании. Посуду парни убирают тихо, будто рядом находится больной, при котором нельзя громыхать. Кашина нетронутая каша тоже уплывает в мойку – столы должны быть чистыми.

Сержант выходит из-за стола и командует:

– Встать! Выходи строиться!– И Кеше :– Ты останься.

Ах, как мягко звучит это «останься»! Не сержант, а сердобольная воспитательница из детского садика. Чего ему надо?

– Чуйков,– останавливает сержант высокого, недурно сработанного солдата.– Поведешь взвод в казарму.

– Есть!

В столовой – никого. Взвод ужинал последним.

– Садись за стол, я амбразуру атакую,– говорит Шевцов.

Кеша только хмыкает: пустые, мол, хлопоты, его сейчас и насильно не накормишь, потому что оскорблены лучшие чувства.

Вскоре Шевцов возвращается от раздаточного окна, ставит перед Кешей миску с кашей, чай, и все остальное.

– Кашей решили воспитывать, товарищ сержант?– не без ехидства спрашивает Кеша , даже не взглянув на ужин.

– А что,– улыбается Шевцов,– надо и через желудок попробовать. От него до сердца близко. Оприходуй-ка это, совсем другое дело будет.

– Спасибо, сыт по горло!

– Ты не психуй, ты наверни сначала. Верное средство, обиду как рукой снимает.

Кеша открывает рот, чтобы отбрить этого самоуверенного типа, но ничего не говорит. Потому что тип смотрит такими понимающими глазами, что нет никакого желания грубить. Глаза Шевцова словно говорят: смотри на вещи философски, не теряй чувства юмора. Кеша , однако, не спешит сдаваться. Что он, ребенок? Погладили по головке, и успокоился.

«Педагог нашелся, еш-клешь!– думает он.– Под носом как следует не вытер, а туда же...»

Но злости на сержанта нет. В Кеше , видать, невелик запас злости. К тому же есть хочется.

Неизвестно где – в голове или желудке – рождается компромиссная мысль: не слопать ли все это? Не дареное же. Возвратившийся аппетит усиливает эту мысль, и Кеша нехотя, словно делая сержанту великое одолжение, берет ложку. И зачем так аппетитно пахнет каша?

Шмыгнув носом. Кеша пробует ее. Исключительно чтобы убедиться, действительно ли она вкусна? Но не горчица ли это? Если нет, то почему у Кеши начинает щекотать в носу, почему на глаза наворачиваются слезы? Этого еще не хватало!

Кеша низко наклоняет голову и торопливо глотает кашу. А сержант – с понятием мужик!– деликатно отворачивается, разглядывает что-то у «амбразуры».

Каша проглочена. И с нею проглочены непрошеные слезы. Кеша отхлебывает чай, и действие горчицы вовсе прекращается. Ему немного стыдно и за слабину, и за компромисс. Но каша потреблена, чего ж теперь...

Сержант решает, что молчание растянулось до размеров неприличности.

– Знаешь,– доверительно говорит он,– я сначала думал, что ты до армии срок отбывал, потому такой приблатненный – прэфэт, начальник, девочки...

– Какой там приблатненный,– усмехается Кеша .– Это все от выпускников. У нас на стройке их хватало.

– Что за выпускники?

– Условно освобожденные. У нас их выпускниками зовут.

А ведь помогла каша – злиться ни на кого не охота. Да и чего злиться, если его за дело проучили. Могло быть хуже.

– Ну, ты и выдал номерок со своими саранками !

Кеша довольно улыбается. А что, лихо получилось, вон даже сержанту понравилось. Конечно, он только для порядка погонял, а вообще он ничего парень, если вот так, один на один.

– Смех смехом,– вздыхает сержант,– а нагорит тебе за это здорово.

– Как нагорит?– не понимает Кеша .– Уже нагорело – мы ведь бегали за это, как борзые.

– Ну, это мы бегали. Взводу нагорело, и мне, между прочим. Я ведь не на машине ехал, тоже бежал. А тебе нагорит – это само собой.

– Значит, доложите?

– Придется.

– Это ж нечестно!

– Вот если не доложу, тогда будет нечестно.

– Слушай, давай это дело замнем, а? Для ясности.

– Нет, Кеша , так не пойдет, тут и говорить не о чем.

– Да парни не продадут, железные парни!

– Ладно, поговорили и хватит,– встает Шевцов.– Дисциплина, земляк.

– Ты что, с пеленок таким идейным был?– не выдерживает Князь.– Ходячий устав, солдафон!

Шевцов напружинивается, но срабатывает в нем какой-то предохранитель, и он спокойно отвечает:

– Не с пеленок. Но все равно терпеть не могу слабаков и трусов. Пошли в казарму.

Эх, высказать бы этому ефрейтору все, что Кеша о нем думает! Но Князь и так наскреб на свой хребет, хватит на сегодня.

20.

Кеша , а за ним сержант входят в казарму.

– Жди здесь,– велит Шевцов, сворачивая в канцелярию.

– Сейчас в бега ударюсь,– криво усмехается Кеша .

Курилка встречает Князя недобрым молчанием.

– Наш гвоздь пошел ротному на меня капать,– с успешкой говорит он, но парни словно не слышат. Никакого сочувствия!– Поговорили по душам,– тускнеющим голосом добавляет Кеша .

Никакой реакции!

В дверях курилки появляется ехидная физиономия Калинкина . Кеша делает последнюю попытку найти сочувствие:

– Слышь, Миша, что сержант мне выдал...

– Господа, прискорбная весть!– с пафосом возвещает Калинкин , не обращая внимания на Кешу .– Нашу светлость сейчас будут тузить, возможно, тяжелыми предметами.– И Кеше , едва взглянув на него:– Иди, марафонец, ротный вызывает.

На Кешину беду ротный задержался в казарме. Парни, конечно, понимают, что он вызывает Кешу не для того, чтобы уточнить, в каком виде едят саранки – в сыром или вареном. Но сочувствия нет как нет.

– Не дрейфь, Князь, засунь подушку в штаны и шагай, как на парад,– советует Чуйков.

Хоть так разговорились и то ладно. Кеша машет парням:

– Прэфэт, девочки, ждите с орденом!

– Эй ты, с дефектами! Подушку-то забыл!

– Сейчас ему навешают орденов,– усмехается Калинкин .– Даю слово, что не меньше трех рябчиков влепит.

– Может, хоть немного поумнеет...

В канцелярии – капитан Максимов, папа Тур и Шевцов. У сержанта такой вид, словно не Кеша , а он провинился.

– Товарищ капитан, рядовой Киселев по вашему приказанию прибыл!

– Значит саранки копать приглашаете?– с ходу начинает ротным, и тон его предвещает до обидного короткий, но содержательный разговор.– Это вы здорово придумали. Меня интересует сейчас одно: вы знаете, что это хулиганство в строю?

– Так точно, знаю, товарищ капитан.

– Ну, а коли знаете и все равно хулиганите, то и разговоров нет. Смирно! От имени командования батальона объявляю двое суток ареста! На первый случай.

– Товарищ капитан...

– Отставить! Отвечайте по уставу!

– Есть двое суток ареста на первый случай!

– Отставить! Трое суток ареста, чтоб не паясничали!– гремит капитан.

– Есть трое суток ареста, чтоб!..

Интересно: оказывается, у Князя есть тормоза.

– Шевцов, отведите его на гауптвахту. Кру-гом! Шагом марш!

– Ох, дети, дети,– вздыхает старшина Тур.

Князь вразвалочку заходит в курилку. Пока ротный пишет сопроводиловку, можно покурить напоследок. Он уверен, что теперь-то парни будут с ним говорить. Как ни крути, а первым из новобранцев огреб «губу», да еще в размере трех суток. Ишь, как выжидающе смотрят. Нет, теперь он первым не заговорит.

Первым не выдержал Калинкин :

– Били, Князь? Поди, больно?

– А чего так быстро выскочил?

– Орден-то вынимай, чего в кармане прячешь.

– Давай говори, сколько рябчиков схлопотал?

Кеша вытягивается во фрукт и, подражая голосу капитана, орет:

– Трое суток ареста, чтоб не паясничали!

– Губы?!

На глупые вопросы Кеша не отвечает.

– Девочки, дайте напоследок закурить арестанту,– просит он.

Кеше протягивают сразу несколько сигарет. Он важно выбирает самую хорошую, с фильтром. Но, подумав, берет и остальные. Оглянувшись на дверь, он заворачивает сигареты в клочок газеты и прячет за голенище.

– Пор-рядок, девочки, можно шлепать в дом отдыха!

21.

Как и полагается, на гауптвахте у Кеши забирают ремень, документы, всякую мелочь из карманов, проверяют, не собирается ли он протащить в камеру курево и прочие запрещенные вещи, но до сигарет не добираются. Кстати, незапрещенных вещей здесь нет.

Повесив на руку шинель на манер макинтоша и насвистывая какой-то воинственный марш, Кеша заходит в камеру. Сзади бухает тяжелая дверь, и выводной кричит в глазок:

– Будь как дома, декабрист!

– Эй, земляк,– окликает его Кеша .

– Чего тебе?

– Здесь по утрам кофе в постель подают? Мне, пожалуйста, со сливками!

Слышен удаляющийся смех выводного. Должно быть, не подают. Даже без сливок.

Камера, как и все одиночные камеры на всех гауптвахтах, рассчитаны на сугубо унылое настроение. Это Кеша сразу уясняет, оглядев свое пристанище. Собственно, тут и оглядывать нечего, кроме бетонного пола и высоко расположенного окна с обязательной решеткой. Правда, стены не такие уж голые: Кеша замечает на них кривые строчки, оставленные побывавшими здесь страдальцами. Хоть почитать есть что.

Через полчаса громыхает запор, и дверь камеры распахивается.

– Пойдем за вертолетом, курортник,– зовет выводной.

– За каким вертолетом? Я, может, лайнер хочу.

– Ясно – первый раз. За нарами пошли.

– А я уж думал, у вас стоя спят, как лошади,– бормочет Кеша .– Веселое заведение, ничего не скажешь. Никакого порядка, понимаешь…

Через минуту Кеша убеждается, что более точного названия этим нарам не дашь. Когда нары, то есть грубо сколоченный деревянный щит, тащишь на голове и вертишься с ним в проходах, то очень напоминаешь собою вертолет. Того гляди улетишь от часовых. Вторым заходом Кеша затаскивает в камеру два низких козла, и ложе готово.

– Приятных снов,– прощается выводной и бухает дверью.

Кеше бы надо помянуть добрым словом сержанта Шевцова. Это он велел прихватить с собой шинель. Но Князь зол на сержанта и не находит для него добрых слов. Обойдется.

Бросив шинель на нары и подложив под голову пилотку, Кеша ложится и пытается укрыться свободной полой. Но шинель не желает быть одновременно и матрацем и одеялом. И это хваленая солдатская шинель! Кеша укладывается и так, и этак, пока до него не доходит, что следует расстегнуть хлястик. Определенно, гауптвахта способствует отупению.

Шинель становится широкой, как одеяло. Поистине гениальное изобретение – солдатская шинель! Ведь могут же, если захотят… Новое сукно пахнет чем-то солидным и основательным. Кеша не сразу догадывается, что пахнет оно армией. Той армией, в которой он еще не нашел своего места.

В эту ночь сны не посещают Кешу . Всегда так: если тебе пожелают снов, то они не придут. Сны приглашений не любят.

22.

Грохотом засова выводной возвещает утро нового дня.

– Подъем!– орет он так, словно ему велено разбудить спящую красавицу.– Что снилось на новом месте, декабрист?

– Снилось, что тебя домой отправили.

– Да ну?!

– Сказали, что придуркам в армии нечего делать.

– Ты, остряк! Поговори у меня!

Войдя в столовую. Кеша убеждается, что гауптвахта, будь она на хозрасчете, вылетела бы в трубу. Арестованных-то всего трое. Да и те, судя по их благопристойным физиономиям, попали сюда случайно. Кеша , понятно, тоже случайный здесь гость, и вообше Князь начинает себя уважать. А как же не уважать, если для тебя выстроили эти белокаменные хоромы, обнесли их высоким тесовым забором и приставили обслуживающий персонал, который количественно превосходит число «клиентов».