Текст книги "Дорога стального цвета"
Автор книги: Петр Столповский
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
По трешке на рыло. Ну, как?
Зуб оглянулся на. поезд. Скоро уйдет, надо решать.
– А вагоны с чем?
– С гравием. Да ты не бойся, пацан, впятером мы их раз-раз – и привет! Пять вагонов – семьдесят пять рэ. Чо, плохо?
Зубу вручили свободную лопату, и они пошли по шпалам малоезженного тупика. В конце его стояли платформы. Наниматель в драном пальто все тараторил, словно боялся, что и Зуб, и трое других сейчас раздумают и повернут назад. Он вообще показался Зубу каким-то беспокойным, дерганым.
– Мы один раз четыре вагона с бревнами за пару часов сделали. Вот это была работенка! Правильные тогда пацаны подобрались. А гравий, если разобраться, еще легче – шуруй и шуруй, сам сыплется. Чо, не так? Считайте, вам повезло: по пятнадцать рэ зашибем – и привет... Да вы познакомьтесь, что вы как не родные! Вот его Мишей звать, это – Витя... Ну, давайте.
Трое ребят на ходу протянули Зубу руки. Третьего парня – высокого, с широченными плечами и на вид немного увалистого – звали Юрой.
– Тезка, значит, – улыбнулся он Зубу. – Первый раз? Мы тоже. Из нефтяного техникума мы. В одной комнате живем.
Парень в пальто почему-то назвал только свою фамилию – Салкин. Вертлявый был этот Салкин. Все увивался вокруг ребят, все уговаривал их не дрейфить, убеждая, что разгружать гравий – это что-то вроде веселого развлечения. Никто и не дрейфил. А Салкин уже успел всем надоесть. Тараторя без умолку и жестикулируя, он часто спотыкался на шпалах, и все это делало его смешным и неприятным.
– Не суетись, – сказал ему Юра.
Но Салкин, по всему видать, не умел не суетиться.
36
Платформы с гравием были такими длиннющими, такими массивными, что Зуб обеспокоился: осилят ли они их за оставшийся день. Однако он уже по опыту знал, что работа только поначалу страшит, пока в нее не втянулся. А потом дело пойдет. И он, не раздумывая, полез на первую платформу.
– Ты куда? – остановил его Салкин. – Ишь, пацан! Сперва клинья выбьем, борта опустим.
Нашли в стороне увесистую плаху, выбили ею клинья, вытесанные из нетолстых бревен. Борта упали, и с платформы хлынул гравий.
– Видали? Четвертой части как не бывало! Остальное– тьфу, и привет! Начали!
Замелькали звонкие лопаты. Работали молча. Кроме Салкина. Видно, не мог его язык переносить спокойного состояния. Салкин то и дело ставил лопату торчком, опирался на черенок и принимался рассказывать очередную историю из своей богатой биографии. Например, как он тащил какому-то полковнику тяжеленный чемодан – может, с патронами, кто знает, – и как тот, не глядя, сунул ему за труды сотенную бумажку. Старыми, правда. Или как он нанялся грузить пустые ящики из-под вина и что нашел под одним штабелем.
– Я, значит, хватаю последние три ящика, а в нижнем так тоненько – дзинь! Гляжу – десять бутылок портвейна! И никого нет. Я его в кучу мусора – хоп, и привет! Покайфовал я, пацаны, как хотел!
Не было ни малейшей надежды на то, что Салкин ,наконец, выговорится. Запас всяких историй был у него неиссякаем. Зуб заметил, что у Юры, его тезки, давно на скулах желваки ходят. Он между бросками раздраженно взглядывал на отдыхающего Салкина и, наконец, не выдержал:
– Слушай, что у тебя за язык такой – как пропеллер? Руками давай вкалывай.
– А чо? – наивно захлопал на него глазами Салкин.
– Я говорю, руками надо работать, а не языком! – резче повторил Юра.
– Дак я чо... Веселее под музыку пахать, – хитро улыбнулся Салкин.
– Это тебе веселее, а не нам. Салкин смолчал и взялся за лопату.
Зуб посмотрел на Юру с уважением. Он ему с самого начала нравился. Зуб не мог пожаловаться на силу, но против Юры он был котенок.
Взопрев на солнце, все, кроме Салкина, разделись по пояс.
– Мне нельзя – врачи не разрешают, – важно сказал он.
Зуб залюбовался мускулатурой Юры. От каждого движения она упруго перекатывалась и бугрилась под загорелой кожей. Лопата в его руках казалась игрушкой, гравий с нее летел дальше, чем у других.
Салкин теперь работал молча, обиженно. И все молчали. Наверное оттого, что никто не желал быть похожим на болтливого Салкина. Он уже не был тут главным – старшинство само собой перешло к Юре, хотя он сам об этом, может, не подозревал.
Работать Салкин не умел. Зуб сразу это заметил. И остальные, конечно, видели. Лопата в его руках была неуклюжей, вихлястой. Он только раз швырнет, а с Юриной лопаты уже дважды гравий слетает.
Миша и Витя работали хорошо. Они все старались кидать в такт друг другу. Миша длинный, худощавый, но руки у него крепкие и ухватистые. Он только потел больше других. Спина и грудь у него блестели под солнцем, со лба то и дело срывались горячие капли. Миша останавливался, чтобы стереть пот с лица, оглядывал чуть раскосыми, всегда смеющимися глазами парней, подмигивал Зубу и говорил одно и то же:
– Сама пойдет!
– Пойдет, куда денется, – ни на кого не глядя, ронял Витя, и они разом вонзали лопаты в гравий.
Витя коренастый и крепкий, с вьющимися волосами. Он почти не поднимал головы. Даже когда останавливался перевести дух, и то смотрел себе под ноги. Однако угрюмым или нелюдимым он не казался. Скорее он был задумчивым человеком.
Парни изредка перебрасывались словом-другим, и было понятно, что они не только учатся в одном техникуме и живут в одной комнате, но и по-настоящему дружат.
– Звонарева уже расхватали, – говорил, например, Миша.
– Ладно, на конспектах выедем, – отвечал Витя.
– Как в прошлый раз? – усмехался Юра.
– Ничего, теперь умнее будем, не засыплемся.
Вот и все разговоры. А Салкин, он и есть Салкин: не может не встрянуть, даже если не поймет, о чем речь.
– Кто, говоришь, засыпался? Кто-то насвистел на вас, да?
Ребята ухмыляются:
– Ты кидай, кидай.
Но у Салкина уже готова новая история из его бродяжьей жизни. Что он бродяга и тунеядец, выходило из его же россказней.
– В наше время, пацаны, можно засыпаться на чем угодно, – опирается он поудобнее на лопату. – Чо, не так? Вот у меня было. На одном вокзале, гляжу, сидит грузин, а рядом – мешков пятнадцать непонятно с чем. Кацо, говорит, помоги, десять рублей плачу. Мало, говорю, даешь, пятнадцать давай. Пятнадцать плачу! Помоги, кацо, в камер хоронений донести. Ну, я как дурак и таскаю эти чувалы. Перетащили, а тут мильтон подходит: ваши документы. И мне: ваши тоже. Грузин – в крик: какую имеешь правду спрашивать? Пока он орал, я боком, боком – и тягу! Вот я и говорю, пацаны, на чем угодно засыпаться можно. А то еще случай был...
– Ты лопатой больше действуй! – не выдержал Юра.
– Слушай, чо ты как надсмотрщик? – вскипел Салкин. – Ты не хочешь слушать, другие хотят.
Он все же замолкает и начинает елозить лопатой по куче гравия. В общем, получается, что разгрузка идет в четыре с половиной лопаты.
Зубу приходится туго. Слишком часто за последние дни его желудок оказывался пустым. И сейчас он словно мешок порожний. Под конец первой платформы лопата порядком его примучила. Если бы съесть чего-нибудь перед работой, хоть ломоть хлеба, то все, наверно, было бы в порядке.
Когда очищали дно платформы от остатков гравия, движения Зуба стали вялыми. Лопата заметно потяжелела. А ведь это только первая платформа, впереди еще четыре. Зуб был почти уверен, что не выдержит.
– Перекур, – сказал Юра.
– Салкин, – прищурил смеющиеся глаза Миша. – Твое время, трепись теперь сколько душе угодно.
– Ты еще пацан, чтобы подначивать меня, – огрызнулся тот.
– А ты не стесняйся, – усмехнулся Юра. – Трави пар.
Салкин насупился и молчал.
Они улеглись на штабеле занозистых досок, постелив на них рубахи. Салкин возлежал на своем затасканном пальто.
Юра внимательно присмотрелся к Зубу:
– Ты никак побледнел.
Зуб пожал плечами.
Приподнявшись на локте, Миша тоже стал его разглядывать, потом сказал:
– Не поел, наверно. Теперь все смотрели на Зуба.
– Чего молчишь, тезка? Ел?
– Ел... ночью.
Юра помедлил, потом с решительным видом сел на досках.
– Надо всем чего-нибудь порубать. Сбрасываемся по полтиннику.
Он полез в карман, отсчитал рубль с полтиной и потряс монетами.
– Салкин!
– Чо?.. Ага, щас.
Салкин достал из заднего кармана штанов красивый, разрисованный сказочными птицами кошелек, какие бывают у фасонистых дам, и вытряхнул из него монеты. Отсчитал, сколько надо, а остальное ссыпал назад.
– На развод еще осталось,– протянул он монеты.
Зуб готов был сквозь землю провалиться вместе со штабелем досок. Он уже не был бледным. Уши и щёки пылали. Угнув голову, он напряжённо ждал, когда рука протянется к нему. Такого позора он не помнил.
И рука к нему протянулась. Но в ту же секунду опустилась. Вид у Зуба был такой, что его и спрашивать ни о чем не надо. Ни слова не говоря, Юра снова полез в карман. Видя, как забеспокоился его тезка, как открыл рот, не зная еще, что сказать, он бросил:
– Молчи, тезка, свои люди... Миша, у тебя ноги длинные.
– Давай я! – оживился вдруг Салкин.
Он вскочил и быстро натянул пальто. Юра отдал ему деньги.
– Хлеба побольше.
– Да знаю я! Чо хромать учишь, я и на ту и на другую ногу умею.
– Тогда хромай. Пальто зачем надел?
– А я, может, хроник. Мне, может, остужаться нельзя.
Салкин ушел, а ребята заговорили о всяких своих делах, об учебе. Говорят они между собой, но в то же время и Зуба не забывают, вроде как и для него рассказывают. Тот, конечно, чувствовал, что они стараются загладить неловкость, и был им очень благодарен. Вот это, думал он, настоящие ребята, век бы с ними не расставаться.
Длинный Миша оказался веселым и остроумным парнем. Он рассказывал, как однажды наобум пошел сдавать экзамен в техникуме, какую нес ахинею и как его за эту ахинею прогнали с позором, велев подготовиться как следует. Чувствовалось, он рассказывал об этом не первый раз, но всем было смешно.
Из разговоров Зуб понял, что Юра не так давно отслужил в армии, был там сержантом. Он и не удивился этому. Он, может, удивился бы, отслужи Юра рядовым все три года.
Витя стал расспрашивать Зуба, кто он, откуда, и тот мало-помалу рассказал. И получилось это так, словно он рассказывает давным-давно знакомым ребятам, от которых было бы глупо и не по-товарищески что-либо скрывать. Потому что, как Юра сказал, люди они свои.
– Досталось же тебе на орехи, – покачал головой Юра.
Миша подмигнул Зубу:
– Ничего, правда? Деньги получишь, веселее поедешь.
Пришел возбужденный чем-то Салкин. С прибаутками, в которых было мало смысла и много мата, он выложил на доски две буханки хлеба, колбасный сыр, десяток помидоров, пучок лука. Достал из кармана и с подчеркнутой аккуратностью поставил солонку, какие бывают в столовках.
– Спёр?– глянул на него Юра.
– Сама за мной увязалась,– осклабился Салкин.– Я ей: кыш! А она, зараза, бежит и бежит. А чо, пригодится.
Потом он отступил шага на три , сделал руками театральный жест и азартно, с каким-то блатным выговором заорал:
– Ну, деятели, а за это еще раз скинемся! Опля! И выхватил из кармана пальто бутылку водки.
Он стоял с этой бутылкой на вытянутой руке и улыбался так широко, словно сейчас должна грянуть буря аплодисментов.
Аплодисментов, конечно, не было, и лицо Салкина начало вытягиваться в мину недоумения.
– Чо такое, пацаны? Желудки? Язвы?
– Желудки в порядке, – за всех ответил Юра. – Ты ее сам высосешь, когда закруглимся.
– Дак я ж на пятерых покупал! Вы, деятели!
– Мы тебе все дарим.
– А скидываться?
– Откуда?– с наивным видом поинтерсовался Миша.
– Связался я с вами! – скривился Салкин и с ожесточением плюнул под ноги. – Детсад! Кефирчик-молочко вам надо пить! Пацанва...
Он еще бурчал что-то, но ребята уже взялись за еду. Салкин же хмуро откупорил бутылку.
– Работать не сможешь, ухарь! – строго глянул на него Юра.
– Пацан! Я еще тебя переработаю!
И Салкин с таким высокомерием взглянул на ребят, что даже Зуб заулыбался.
– Ты сразу уточняй, чем переработаешь, – попросил Юра. – Если языком, то ты нас всех обскакаешь.
– Детсад, кефирчик-молочко, – презрительно повторил Салкин и, приложившись к бутылке, запрокинул голову.
Нервно задергался кадык на его тощей шее. Миша смотрел на эту процедуру и морщился от сострадания. Юра же и Витя вообще не смотрели. Оторвавшись от бутылки, Салкин тяжело засопел, но сразу закусывать не стал. Сперва он закупорил бутылку и спрятал ее в боковой карман пальто, которое так и не снял. А уж потом потянулся за луком.
– Хрен с вами! – сказал он с набитым ртом. – Пусть мне будет хуже.
– Будет.
– Да? Посмотрим! – повеселевшим вдруг голосом многозначительно сказал Салкин и грызанул кусок сыра. – Посмотрим, кому хуже будет.
Когда его разобрало, он опять начал трепаться о вокзалах, о своих случайных работах в магазинах и прочих заведениях. Было это неинтересно, и все поскучнели.
Юра подсовывал своему тезке пластики сыра, куски хлеба и все повторял: «Ты давай, давай». Когда остался последний помидор, Юра положил его перед Зубом. Но тот решительно запротестовал:
– Я что, больше всех работал?
– Ешь!– грозно рявкнул Юра, а сам заулыбался.
– Жри, жри, пацан, – пьяненько поддакивал Сал-кин. – Жри тут, там не дадут.
Зуб насторожился: где-то он слышал эти слова. Совсем недавно. Он ел помидор и мучительно вспоминал, потому что слова эти были ему когда-то неприятны, даже связаны с чем-то опасным и страшным...
Вспомнил! Это же горбатая старуха сказала – карга! Он уже пьянел от коньяка, когда она это сказала. А Панька или Чита – кто-то из них – добавил, что там дают пайки. В памяти всплыли пьяные, раскрасневшиеся рожи, запахи коньяка и прелой капусты, липучие, маркие губы Фроськи, поющий дурным голосом Стаська... Что стало со старухой, со стариком? Успело ли письмо? Зуб, наверно, никогда об этом не узнает.
Салкин сказал те же слова. Случайность, или он тоже связан с Читиной шайкой?
Неожиданно для себя Зуб спросил:
– Читу знаешь?
– Кого? Какую-такую Читу? Я одного Тарзана знаю, вместе по деревьям лазили. Га-га-га...
И он заржал, открыв набитый рот и брызгая крошками хлеба.
– А ты чо, пацан, тоже из зоопарка? Га-га... Про какую спрашиваешь Читу? Чо ты мне шьешь, деятель?
– Ладно, я так спросил.
Салкин, видимо, разошелся. Водка в нем бесом гуляла.
– За так делают вот так!
По тому, как он сначала отвел кулак назад, чтобы ткнуть в солнечное сплетение, Зуб понял, что драться Салкин не умеет. Зубу ничего не стоило закрыться локтем. А другая его рука как бы сама собою в то же мгновение сделала то, что не умел делать Салкин.
Салкин сдавленно ыкнул и вытаращил на Зуба глаза, не в силах вздохнуть. Все как сидели на досках, так и продолжали посиживать. Только Миша с Витей переглянулись.
Салкин еще некоторое время таращился беззвучно, потом дых воротился к нему.
– А если в рожу? – Голос у него был сдавленный и сиплый. – Ты чо, шуток не понимаешь? Я тебе один приемчик сделаю – и привет! На таблетки работать будешь и еще занимать придется. Понял, пацан?
– Понял, – ответил Зуб, подавляя в себе желание навешать как следует этому тунеядцу.
Ребята посмеивались.
– Сделай мне приемчик и успокойся, – предложил Юра.
Салкин смерил его оценивающим взглядом:
– Тебе я не хочу, я ему сделаю. Не сейчас, так после.
– Ладно, – встал с досок Юра, – хватит выдрючиваться, работать пора.
– Я не могу, мне полежать надо, – заявил Салкин и кивнул на Зуба: – Вот эта падла виновата. Пусть теперь за меня пашет, пока я не отлежусь.
Он снял пальто, расстелил его на досках и демонстративно лег, предварительно бережно вынув из кармана бутылку. Глаза у Юры посуровели. Он шагнул к Салкину:
– Сейчас я тебе помогу. Сразу пройдет.
– Иди ты! – Салкин поспешно поднялся с досок.
Оставался небольшой кусок хлеба. Юра завернул его в свою рубашку и сунул между досками в тень.
37
Гравий. Еще четыре горы гравия на колесах. С лопат со звоном срываются эти остроугольные серые камешки, и лопата тут же снова вгрызается в гору. Удар – бросок, удар – бросок. Миша сеет светлые капли пота. У Вити слиплись кудри. Лопата Юры грызет кучу с какой-то остервенелостью. Она словно бы выговаривает: «Режь! Режь!..»
После того, как Зуб поел, его лопата стала полегче. Но чувствовалось, что крепиться до конца пятой платформы будет очень трудно. Все равно он ни за что не хотел отставать от остальных ребят.
Р-режь! Ж-жик! Р-режь! Ж-жик!..
– Салкин!
– Ну чо – Салкин? Я ж говорю, полежать надо было!
– Достукаешься ты у меня, филон!
Р-режь! Ж-жик!..
После перекура взялись за третью платформу.
До чего же длинны они, эти платформы!
Подошла какая-то молодая женщина – круглолицая, румяная. В руках она держала свернутую в трубку потрепанную тетрадь в колинкоре.
– Мальчики!
– А-а, начальница! – обрадовался Салкин.– Ну как мы?
– Мальчики, нам штраф идет, быстрее надо.
– Куда ж еще быстрее? – возмущенно затараторил Салкин. – Мы ж и так пашем, аж пар идет. Я не могу изматывать свою бригаду, у меня как-никак совесть имеется. Молодежь, ее беречь надо.
– Мальчики, за перепростой вагонов нам начисляют, – повторила женщина. – Если успеете до шести, еще по пять рублей накину.
– С этого бы и начинала! – вмиг переменился Салкин. – У меня бригада – сама знаешь какая. Только пыль пойдет!
– Вот и молодцы. В шесть маневровый прибудет, не подведите.
Уже третья платформа стояла чистенькая. Сели немного передохнуть. Юра принес кусок хлеба, и все посмотрели на Зуба.
– Я не хочу,– сказал Миша.
– Мне тоже всухомятку не полезет. Юра протянул хлеб Зубу:
– На, никто не хочет.
– Я один не буду, – нахмурился тот.
– А куда ж его прикажешь? Бери, говорю!
– Один не буду! – заупрямился Зуб и повернулся, чтобы отойти прочь.
Юра поймал его за рукав и заговорил почти ласково:
– Ты чего, тезка? Перед кем тут выдрючиваться? Не заставлять же их, если не хотят.
Зуб вырвал руку из крепкой Юриной пятерни и сказал с неожиданной злостью:
– И я не хочу!
Юра стоял в растерянности, держа в руках кусок подсохшего хлеба. Вздохнул:
– Ладно, ребята, делим.
Миша и Витя потянулись к хлебу и отломили по маленькому кусочку, явно для вида. Юра тоже отщипнул. Он глянул на Салкина, который сидел чуть в стороне, секунду поколебался и протянул хлеб Зубу. Тот не сразу взял, потому что кусок почти не убавился. Но капризы разводить больше не стал. Взял хлеб, разломил пополам и по детдомовской привычке протянул Салкину ту часть, которая показалась больше.
– О гады! – осклабился тот, принимая кусок. – Сижу, думаю: вспомнят или нет? А я, между прочим, тоже не могу всухомятку.
И он направился к штабелю досок.
– Салкин! – строго окликнул Юра. – Я тебя, филона, разлюблю!
– А я чо, девочка? – окрысился тот. – Ты мне брось свои солдафонские замашки, тут тебе не армия!
– Слушай, ты! – побагровел Юра. – Если ты прикоснешься к бутылке, я ее расколю на твоей башке! После работы ты ее хоть целиком проглоти, а сейчас не смей.
Скалкин в нерешительности остановился. Он был взбешен. Будь Юра не таких внушительных размеров, он кинулся бы на него с кулаками.
– Ты еще пацан против меня! – истерически заорал он. – Сопель! Понял? Я таких, знаешь, как делал?..
Салкин орал и грязно матерился, но за бутылкой не пошел. Жуя хлеб, он продолжал сыпать матерщиной. Сыпал он ею и на платформе, когда лопаты дружно вгрызлись в гравий.
– Может, закроешь свой мусорный ящик? – не выдержал Витя.
– Пусть тренируется, – бросил Юра. – Лишь бы не филонил.
Салкин ,наконец, успокоился – стал беречь дыхание. Но когда платформа была на две трети разгружена, он со злостью швырнул лопату.
– Все! Хана! Больше не могу. Лопаты смолкли.
– Как это – не могу?
– Как, как... Не могу, и все.
– Тогда чеши отсюда по холодку, без тебя управимся.
– Поглядите, вы! – плаксиво заорал Салкин, протягивая руки. – До крови измозолил!
– Этого добра и у нас хватает, – спокойно сказал Юра. – Что ж теперь, всем бросать?
– Чо бросать... Пойду рукавички попрошу.
– Кто тебе их даст?
– Дадут. Я у них в конторе видел. Юра помолчал.
– Пусть тезка сходит.
– Да он же не найдет! Он же до самого темна искать будет!
– Черт с тобой, иди. Только чтоб туда и обратно. :
Салкин молча слез с платформы и пошел. По всему видно, он не очень-то спешил обзавестись рукавицами.
Вернулся он, когда четвертая платформа была разгружена, и ребята успели минутку-другую передохнуть.
– Где рукавицы?
– Кладовщика нет. Говорят, минут через двадцать будет.
Ну уж теперь и без рукавиц обойдемся. Бери лопату.
– А чо, перекуривать не будем?
– Салкин! – заревел Юра.
– Все, все, пацаны, вкалываем!
38
Пятая платформа была нагружена не гравием. На ней лежала огромная гора свинца. Зуб боялся, что свинец этот его доканает, и он рухнет, не чувствуя больше ни рук, ни ног, ни надломленной поясницы.
Вечернее солнце било теперь прямо в глаза и слепило. Стонал и матерился Салкин. От скрежета лопат о гравий заложило уши. Жиканье доносилось как сквозь вату.
Часы были только у Вити. Он изредка поглядывал на них.
– Успеем до шести?—поднял голову Юра.
– Должны.
Миша вымученно улыбнулся, стер со лба пот и сознался:
– Я уже одними нервами лопату держу.
– Ничего себе – нервишки! И снова – скрежет, звон...
– Пацаны, – заныл Салкин, – можете засекать: пять минут. Кладовщик уже пришел.
Никто головы не поднял. Четыре лопаты продолжали резать гору гравия.
– Ну не могу я, не могу! – заорал Салкин. – До костей растер! Чо я, вольтанутый – за два червонца калекой оставаться? Пять минут, и у всех будут рукавицы. А?
– Катись-ка ты!..
– Все, пацаны, понято! Витя, засекай: пять минут!
Салкин слез с платформы и побежал по шпалам в сторону вокзала.
– Я не утерплю, – тяжело дыша, сказал Витя. – Я его лопатой по голове...
Вернулся Салкин минут через десять. В руках он держал одну пару истрепанных брезентовых рукавиц.
– Говорят это... кладовщик был и опять ушел. Проморгали, елки, – оправдывался он, не решаясь подняться на платформу. – На базу, говорят... Кому рукавички?
Ребята молча и угрюмо швыряли гравий. Зубу очень хотелось сыпануть одну лопату в нахальную физиономию Салкина. По всему видно, подобные желания были и у остальных.
Решив, что бить его не будут, Салкин влез на платформу и натянул рукавицы.
– По очереди будем, ага? А если кто того, дак я это.., пожалуйста.
Салкин чувствовал, что может схлопотать лопатой в любую секунду. Поэтому он не пикнул до самого конца. Он покорно ковырялся своей неуклюжей лопатой и боялся, что кто-нибудь потребует рукавицы. Но о них никто не напоминал, хотя и у Зуба, и у других черенки давно были измазаны кровью, а ладони горели так, словно их поджаривали на сковородке. У Зуба ж боль притупилась. Зато, темнело в глазах.
Наконец с платформы полетели последние камешки.
– Все-о! – дико заорал Салкин. Он размахнулся, и его лопата, переворачиваясь в воздухе, скрылась за какими-то
железобетонными коробками. – Пацаны, все! Хана! Вот это двинули! Вот это мы! Чо не ржете?
«Ржать» никто не хотел. Никто даже и радость свою не выказывал. Хотя радость была велика. Приморила работа. Тяжело дыша, ребята сели рядком на борт платформы, и руки их свисали, как плети,
– Без десяти, – сказал Витя, взглянув на часы. – А начальница-то, начальница – тут как тут! – веселился Салкин, – Носом чует! Эй, начальница, принимай работу, выкладывай деньгу!
Подошла кругленькая женщина.
– Ну, мальчики, молодцы! Обещанное – ваше.
– А то как же! Денежки-то с собой?
– В конторе получите. Только борта закройте и от рельсов отгребите, а то железнодорожники ругаются, за габариты.
– Ну-у, начальница, такого уговора не было, – заартачился Салкин. – Уговор был разгружать. А габариты чистить – привет!
– Чего торговаться? – возмутилась женщина. – Всегда так было и всегда будет. Самой мне отгребать, что ли?
– Как хочешь, а мне свою бригаду жалко, – выкабенивался Салкин. Подойдя к штабелю досок, он натянул пальто, показывая тем самым, что уговаривать его бесполезно. – Кому не лень на рабочем человеке катаются. Ты глянь, глянь на их руки – в говядину изодрали!
– Мальчики, не рассуждайте, – мягче сказала женщина. – Сейчас маневровый подойдет.
Юра тяжело спрыгнул с платформы.
– Хватит трепаться, Салкин.– И женщине: – Сделаем, не беспокойтесь. Ребята, давайте по-быстрому.
– Ладно, сделаем! – поспешно согласился Салкин. – Мы народ сговорчивый, уважим. Пока я буду деньги на бригаду получать, они тут полный ажур наведут. Айда, начальница!
– Хорошо, Только без обмана.
– О чем разговор! – обиделся Салкин. – Слово бригадира! – Он обернулся и погрозил ребятам кулаком: – Пацаны, не подводить! А то рублем накажу, у меня не заржавеет.
– Лопаты, лопаты потом прихватите! – крикнула напоследок женщина.
И они вдвоем пошли в сторону вокзала. Салкин увивался вокруг женщины, балабонил без умолку и оживленно жестикулировал.
– Вот трепло! – покачал головой Витя. – В жизни таких не встречал.
– Филоны все такие.
– Клоуном бы ему. Талант пропадает.
– Злой бы получился клоун...
Закрыв борта, ребята снова взялись за ненавистные лопаты. Руки слушались плохо, суставы ломило, как от вывихов.
Маневровый, и правда, не заставил себя ждать. Ребята едва успели кончить работу. Они смотрели, как шустрый составитель, не обращая на них ни малейшего внимания, цеплял платформы к паровозу, как состав испуганно дернулся и покатил – легкий, податливый. И каждому, наверно, было жалко, что больше никогда не увидит эти платформы, на которые пролито столько соленого пота.
Без платформ кучи гравия и весь тупик как-то осиротели, показались незнакомыми. Ребята собрали лопаты и устало побрели по шпалам. У Зуба перед глазами все еще сходились и расходились разноцветные круги.
Юра обернулся на него:
– Денег хватит доехать?
– Должно хватить. Они пошли рядом.
– А то мы с ребятами можем добавить. Заработаешь – вышлешь.
– Спасибо, мне хватит.
Зуб с большим уважением глянул на тезку, и в душе у него стало светлее.
От перрона отходил пассажирский. Даже ребятам было слышно, как разрывалась какая-то женщина: «Оля! Оленька! Береги себя, детка!..» Зубу вдруг подумалось, что никто никогда ему так не кричал.
– Ты, тезка, черкнул бы нам на техникум: как добрался, как устроился.
– Ладно. Как твоя фамилия?
– Бобров. Боброву Юрию. Запомнишь? Бобер, зверь такой.
– Запомню, – улыбнулся Зуб.
Минули вокзал. Юра кивнул на длинный барачного типа дом.
– Кажется, тут.
39
В темном коридоре они увидели «начальницу».
– Лопаты принесли? Молодцы, мальчики. Ну, все поровну получили?
– Еще не получили. Где Салкин?
– Бригадир-то ваш? Сразу ушел. Получил сто рублей и ушел. Разминулись?
Ребята отправились в тупик. Они все ускоряли шаг, а потом, не сговариваясь, побежали. В тупике никого не было.
– Салкин! – на всякий случай крикнул Миша. Отозвался паровоз.
– Удрал! – выдохнул Витя. – Гад!..
– Погоди умирать раньше смерти, – глухо сказал Юра.
Но Зуб уже понял: чуда не будет. Ему за последнее время столько не везло, что в чудо он просто не позволял себе верить. Под сердцем разлился холодок. Почему-то занемели руки, словно сохнуть стали.
– На вокзал! – крикнул Юра, и четверка сорвалась с места. – В буфете околачивается, филон!
Салкина в буфете не было… Ребята обшарили всю станцию, заглянули во все уголки, в магазины, которые поблизости. Пропал! Вспомнили отходивший пассажирский, и все стало окончательно ясно. Искать Салкина не было смысла.
Они остановились у какого-то забора и не знали, что делать дальше. Зуб почувствовал страшную слабость в ногах, прислонился к шершавым доскам. Никогда с ним не случалось такой муторной, холодящей душу слабости. Наверное, сильно он побледнел, потому что Юра тихо, с беспокойством спросил:
– Тезка, ты чего?
Зуб медленно повернул к нему голову, попробовал улыбнуться, но только покривил губы. Юра чуть заметно, грустно покивал ему, в чем-то соглашаясь.
– Говорил же он, что рублем накажет, а мы... – начал Миша и замолчал.
– Гад! – крикнул Витя, и со всей мочи пнул обломок кирпича. – Есть же гады на свете!
Он тяжело задышал, глаза его не знали, за что уцепиться. Он так вдруг саданул кулаком по гулким доскам забора, что на костяшках стали медленно выступать алые бусинки.
– Ничего, – глухо, с хрипотцой сказал Юра. – Ничего. Мы еще встретимся с этой сволочью. Я теперь всякую такую вот сволочь буду метить... чтобы другие узнавали.
Губы его сжались, по тяжелым кулакам прошелся хруст. Даже под рубашкой угадывалось, как вздулись бугры мускулов.
Никто больше не хотел об этом говорить. Молчали.
Нахлынувшая слабость проходила. Отстранившись от забора, Зуб медленно оправил гимнастерку под ремнем, вытер рукавом грязное, загрубелое от пыли и пота лицо.
– Поедешь? – спросил его Юра. Тот кивнул.
– Не боишься – снова без копейки?
– Сначала боялся... Пойду я.
– Погоди!
Юра решительно выгреб из кармана все, что там было, и протянул Зубу. Тот, услышав звякнувшую мелочь, испуганно замотал головой.
– Тезка, – устало сказал Юра. – А ну...
В усталом его голосе был и укор, и даже злость. Глаза их встретились. В Юриных – требовательность, в Зубовых – боль. Зуб перевел взгляд на Мишу, на Витю и встретил ту же требовательность.
Он понял, что это не просто деньги. Это в сто раз, может, в тысячу больше и важнее, чем деньги, чем какие-то медяки. Он это понял. И взял.
Дернулся у Зуба подбородок, завыгибались брови. Он отвернулся, чтобы совладать с собой, и не сразу смог сказать «спасибо».
Ребята по очереди пожали Зубу кулак, в котором были зажаты деньги. Витя, грустно улыбнувшись, хлопнул его по плечу, Миша ткнул в грудь, и при этом глаза его стали смеющимися, как и раньше. А Юра сказал, стараясь говорить строго:
– Ты давай не очень... Чтоб целеньким у меня был.
И разошлись, раза два оглянувшись и помахав друг другу истерзанными на платформах руками.
40
В этот день, решил Зуб, можно и не есть. Правда, со времени обеда на штабеле досок прошло порядком времени, однако желудок терпел на удивление спокойно. Работа приморила. А еще встряска свое добавила. Вот желудок и примолк понятливо. А потом Юриных денег немного – рубль двадцать три копейки. Надо растянуть их на несколько дней. Зуб уже убедился, что, не имея билета, невозможно ехать без остановок и всяких пересадок с поезда на поезд.
Садиться на ночь глядя на товарняк он не рискнул. Учен уже. Октябрь – месяц все же осенний, и чем ближе к Сибири, тем становилось прохладнее.
Порою Зуб даже ощущал свежее дыхание этой огромной, загадочной для него земли. С самого детства затвердилось в голове, что Сибирь – край могучий, и люди там – кремень. Среди них нельзя не быть крепким самому. А он, Юрий Зубарев, слюнтяем быть и не собирается. Он все переможет. Сибирь будет ему по плечу.
Дожидаясь очередного пассажирского, Зуб зашел в вокзал, надеясь найти там карту. Хотелось узнать, сколько он проехал, сколько еще осталось. Но карты не было. Тут, в отличие от луковского вокзала, стены берегли.
Зашевелились пассажиры, заперебирали свой багаж. Зуб вышел на перрон.
