Текст книги "Дорога стального цвета"

– Я детдомовский.

– Хм... А ваше ФЗО? Надеюсь, повар там жив-здоров и государственное обеспечение не отменили?.. Постойте, постойте, я сейчас проверю на вас свою логику. С поваром наверняка все в порядке. Признайтесь, что вас попросили оставить училище. Скажем, за непозволительную точность удара по чьей-то неопрятной физиономии. Как я убедился, вы это умеете. Вылетев из училища, вы затаили обиду на весь мир, не хотите устраиваться на работу и с тех пор слоняетесь по городу. Что с вами случилось, еще не успели понять, а что будет дальше, еще не придумали. Верно?

– Нет.

– Ну, если я и ошибся, то наверняка в мелких деталях, – самоуверенно сказал Бронислав Власович. – Интересно, в каких?

– Что меня выгнали, это и дураку понятно.

– Благодарю вас, Юрий, – склонил голову Бронислав Власович. – Раньше мне не удавалось так быстро завоевать репутацию дурака.

– Это я так, – немного смутился Зуб. – А работать я хочу, только все документы в училище остались. И что делать, тоже знаю. Я к дядьке еду в Сибирь.

– Вот вы какой, молодой человек. Что ж, сдаюсь. Однако, пойдемте-ка отсюда. Это не наше с вами место, тут, видимо, пьяницы прописаны.

– Мне ехать надо.

– Во сколько ваш поезд идет? Зуб ухмыльнулся и не ответил.

– Ясно: в кармане ни гроша. Надеюсь, сейчас логика меня не подводит?

– Тринадцать копеек в кармане.

– Ну, знаете, вы начинены сплошными загадками, – засмеялся Бронислав Власович, беря свой массивный портфель. – Так скыть, нестандартная личность.

Они вышли из-за построек. Живот уже почти не болел, голова тоже, вроде, в порядке. Легко отделался.

– Мне хотелось бы вам помочь, Юрий.

Зуб быстро взглянул на него:

– Мне уже помогли, хватит.

– Нет, нет, не пугайтесь. Я не отношусь к разряду мошенников, я честно зарабатываю на хлеб.

– А кто вы?

– Фотограф. Скромно, не правда ли?

– Я думал...

– Вы думали, что я какой-нибудь приват-доцент? Нет, молодой человек, я им никогда не стану. С тех пор, как некоторые заинтересованные службы перестали регулировать количество ученых мужей, стан доцентов разросся до неуправляемых размеров. Их слишком много, а я не хочу быть одним из многих. – Бронислав Власович помолчал, улыбаясь про себя, потом заговорил снова: – Впрочем, лет шесть назад, когда я еще не пасся на вольной ниве, у меня была слабость – писал диссертацию. Но я не сошелся с коллегами в некоторых взглядах на науку вообще, и мне пришлось бросить их на произвол судьбы. С тех пор фотоаппаратура стала для меня роднее всяких микроскопов, а портрет рядового обывателя милее самой раззагадочной плесени.

– Вы работаете в этом городе?

– Я буду в нем работать. Столько, сколько он мне позволит. А вообще-то я работаю везде, где бродят изнывающие от безделья обыватели. Они занимают не такие уж малые пространства.

Зуб с недоумением поглядывал на Бронислава Власовича. Тот перехватил его взгляд.

– Вас интересует, как называется организация, в которой я служу? Она никак не называется, поскольку штат состоит из одного человека. С государством у меня нет никаких конфликтов. Возможно, когда нас будет двое, мы придумаем название нашей организации. Скажем, «Портрет а ля филистер». Как вам нравится, Юрий?

Зуб ничего не ответил. Они тем временем дошли до какого-то сквера. Бронислав Власович предложил посидеть на скамейке.

– Я чувствую, Юрий, вас смущаег моя любовь к персоне обывателя. Напрасно. Он достоин внимания. Обыватель всегда представлял собой довольно многочисленный разряд народонаселения. Не спорю, психология обывателя примитивна до тоски. Но его карманы набиты банкнотами, и он всю свою сознательную жизнь ломает голову, кому бы их отдать, как покрасивее растратить. Стоит убедить его, что отдать надо не кому-то другому, а именно тебе, и он будет уговаривать облегчить его карманы. То есть, обывателя нужно заинтересовать.

По всему видно, Бронислав Власович из тех людей, которые изнывают, если рядом не оказывается того, кто согласился бы их слушать. Он говорил и, похоже, наслаждался льющимся потоком слов. Зуб же захлебывался в этом потоке, не успевая до конца улавливать то, что говорил его новый знакомый.

– Я нашел способ заинтересовать обывателя, – продолжал Бронислав Власович, – Собственно, я и не искал. Просто давно замечено, что обыватель склонен любоваться собой. Он любуется собой до умопомрачения. Он разглядывает себя в зеркале, в фотографиях, даже в своих детях... Но это все лирика. Я сказал, что хотел бы вам помочь, Юрий.

– Спасибо, не стоит, – чуть заметно усмехнулся Зуб, подумывая, что ему давно пора быть на вокзале, а не выслушивать все эти излияния.

Фотограф, видимо, заметил усмешку или почувствовал, что фэзэушник сейчас уйдет, и заговорил горячо, напористо:

– Вы меня не поняли. Я не собираюсь дарить вам деньги на билет. Вы их честно заработаете, так же, как зарабатываю их я. То есть, без малейшего намека на жульничество. Короче, мне нужен помощник примерно на три месяца. Но если мы будем устраивать друг друга, то наш контракт можно продлевать сколько угодно. На съемки мы будем ходить вместе. На вашей совести будет приготовление растворов, некоторые операции, связанные с ножницами и еще одна маленькая, но очень важная обязанность – доставка фотографий заказчику. Жилье найдем – комнаты сдают в любом уважающем себя городе. Это, – Бронислав Власович притронулся к замызганной Зубовой гимнастерке,– это мы заменим нормальной одеждой. Через три месяца у вас будут деньги в любой конец нашей просторной отчизны,

– Мне надо ехать, – мрачно сказал Зуб.

– Позвольте, Юрий! – Бронислав Власович даже растерялся от такого упрямства. – Я туманно выражался?

– Ничего, нормально.

– В чем же дело?

Зуб посмотрел прямо в глаза своему новому знакомому:

– Я не хочу.

– Вы же говорили, что хотите работать!

– Говорил. А так не хочу.

– Но что вас смущает? – начал терять терпение Бронислав Власович. – Мы заключим договор с фотоателье, вы честно будете зарабатывать на хлеб, причем, вашему заработку позавидует любой из ваших товарищей по ФЗО. Вы на кого учились? На токаря? Ему нужно три смены за станком стоять, а вы столько же заработаете за день. Я вам предлагаю совершенно честную работу и совершенно честные отношения между нами. Наконец, со мной вы освоите выгодную профессию фотографа. Это вам не землю копать.

Зуб поднялся со скамьи.

– Подождите. Вы говорили, у вас нет документов. Кто же вас возьмет на работу, кроме меня?

– Документы пришлют.

– Подумайте хорошенько, Юрий, Вы мне понравились, только поэтому я предлагаю вам хорошее дело. При желании я мог бы найти себе десяток помощников. Но мне нужны вы.

– Нет, я пойду. До свидания.

Зуб двинулся из сквера.

– Стойте!

Что еще надо этому фотографу?

– Я вижу, Юрий, вас не уговорить, – с улыбкой подошел к нему Бронислав Власович. – Ладно, оставим. Я не обижаюсь на вас. Вы даже больше стали мне нравиться. Возьмите вот, пригодится.

Он протянул Зубу десятирублевку.

– Зачем? – растерялся Зуб. – Мне не надо.

– Ну, вы уж совсем... Берите, берите, – снисходительно улыбался Бронислав Власович, – И – попутного ветра.

– Я не возьму.

Зуб повернулся и пошел вон из сквера.

– Чистоплюй! – услышал он за спиной резкий, озлобленный голос и с трудом узнал в нем голос фотографа. – Молокосос и чистоплюй! Ты еще вспомнишь обо мне, землекоп несчастный!

Уже выходя из сквера, Зуб оглянулся. Бронислав Власович стоял посреди усыпанной желтыми листами аллеи, в задумчивости глядя на свой массивный портфель желтой кожи.

46

Нет, с него хватит прохиндеев! Прохиндеев с ножами, прохиндеев с фотоаппаратами. Сколько их на свете? Почему все эти прохиндеи липнут

именно к нему, к Зубу?.. Вообще-то ясно почему. Потому что Зуб – свободно болтающаяся личность. Нерабочая личность. Отбился от своих, вот и... Если бы он работал, положим, в бригаде Ермилова, разве пристал бы к нему Салкин или Паня, или этот фотограф?

Отбился. Хороших людей искать надо. К ним надо прибиваться.

На душе была та же хмарь, которая висела над городом. В одной гимнастерке, под которой даже майки нет, Зуб основательно продрог. Оглядевшись по сторонам, он увидел вдали над крышами стрелы башенных кранов. На одной стреле трепетал на ветру красный флажок. Зубу подумалось, что краны – это как бы маяки. Они безошибочно указывают, где есть хорошие люди.

С вокзалом он решил повременить часок. Ноги как бы сами собой повернули туда, где алел флажок. Зуб не мог отделаться от мысли, что там работает бригадир Ермилов. Ну, если не он лично, то такой же правильный мужик, как Ермилов.

Шел он нерешительно, не понимая толком, почему ноги повернули в город, если ему следует идти на вокзал, Посмотреть? Ему что, делать больше нечего, как только смотреть на стройку? Пока в животе что-то есть, надо ехать, а не прохлаждаться. Надо забраться куда-нибудь в топливный отсек и ехать, покуда терпится. На этом пироге далеко можно уехать.

Ноги же продолжали упрямо вести в обратную от вокзала сторону. И Зубу ничего не оставалось делать, как сознаться самому себе, что дорога снова стала его страшить. Одолел только половину пути, а что с ним было, чего натерпелся!

Сначала робко, а потом все с большей надеждой Зуб стал думать, что его могли бы взять на работу и без документов. Если возьмут, он сразу напишет в училище и затребует все свои бумаги. А к дядьке он обязательно поедет. Весной, например, когда получит разряд. Только уже человеком поедет, со специальностью, а не шалтай-болтай.

Кран склонился над большой коробкой кирпичного здания, выведенного до первого этажа. Стрела застыла, держа на тросах поддон с кирпичом.

– Майна! – крикнул крановщице коренастый рабочий, стоящий на лесах, и поддон стал послушно опускаться.

Наблюдая за краном, Зуб обдумывал, как попроситься на работу, с чего начать. Конечно, пойдут расспросы, а это хуже, чем если бы сразу отказали.

Не уверенный, правильно ли он делает, Зуб поднялся по трапу на внутренние подмости и остановился у выведенной до метра перегородки. Десяток каменщиков – мужчины и женщины – выкладывали стены красным кирпичом. На Зуба никто не обратил внимания. Занятой народ, чего там...

– Волков, переходи на простенок, хватит пирамиду городить! – крикнул тот самый коренастый рабочий.

– Тут еще раствор есть, Николай Петрович, – отозвался длинный парень, чуть постарше Зуба.

– Не пропадет твой раствор – перебросим. Иди, тебе говорят!

Рабочий казался суетливым. Говорил быстро, в голосе слышались недовольные интонации. Наверное, он и был бригадиром.

– Половинок много, мужики! Много, говорю, половинок оставляете! – частил он, будто горох сыпал. – На забутовку их. Федотыч, ты что на забутовку пускаешь?

– Что ж мне пускать, если половина боя, – подал голос пожилой Федотыч. – Эт же обнаглеть надо – какой кирпич привезли.

– Какой, какой... Местный, говорю, привезли, самодельный, можно сказать. А вы в другой раз, если меня не будет, назад заворачивайте. Особый, мол, объект, и точка.

Зубу этот бригадир не понравился. Может, оттого, что он не имел ничего общего с Ермиловым. Тот большой, движения степенные, уверенные, языком не торопится, все больше руками да глазами. Подойдет, взглядом укажет на последний ряд кладки, спросит: «А шнур на что?» Проверишь– отклонение от шнура. Значит, переделать надо. А Ермилов уже пошел от тебя. В другой раз возьмет из твоих рук мастерок, молча уложит с десяток кирпичей и обронит: «Сопли не забывай». И покажет, как надо убирать выдавленный из-под кирпича раствор. Любил красивую работу. А это разве Ермилов?

Зуб твердо решил, что на работу он тут проситься не станет. И вообще зря сюда приперся. Ехать надо, а не распускать нюни! Как-никак полдороги еще осталось.

Он уж собрался уходить, как вдруг бригадир присел на корточки и стал пристально, с прищуром смотреть в его сторону.

– Это что за светлячок? – с возмущением спросил он. – Что, говорю, за светлячок?

Зуб захлопал глазами. Какая в том беда, что он на минуту на леса поднялся? И с какой стати его обзывают?

– Кто тут стоял? – продолжал бригадир, и Зуб понял, что он не на него смотрит, а на перегородку. – Волков, ты тут стоял?

– Ну я.

– Поди сюда!

Пока с недовольным видом подходил длинный, как жердина, и горбоносый Волков, бригадир кивнул Зубу, как бы приглашая его в свидетели непорядка:

– Понял, какие у нас зодчие? – И повернулся к Волкову, строго глядя на него с высоты своего небольшого роста. – Ты что строишь? Что, говорю, строишь?

– Как что...

– А так. Вот это, что будет? – притопнул ногой бригадир.

– Больница.

– Какая, я тебя спрашиваю, больница?

– Ну детская, – потупился Волков.

– А что ж ты мне тут светлячков понаделал? Я ж сквозь эту перегородку твоего больного ребенка вижу!

– Откуда он взялся? – буркнул Волков. Бригадир постоял молча, посопел, усмиряя свой гнев, и бросил:

– До обеда чтоб исправил. Ишь, зодчий! «Зодчий» – это у него было, видимо, что-то вроде ругательства.

Волков ушел собирать инструмент, а бригадир обратился к Зубу как к знакомому:

– Я ему говорю: где ты стоишь, тут детская кроватка будет. Не стыдно тебе, спрашиваю. А у меня, отвечает, детей нету. Ты понял, зодчий какой!.. Сам-то откуда? – спросил он вдруг.

– Я? Да так, проездом.

– А-а, проездом, значит.

Бригадир сразу потерял интерес к проезжему и повернулся уходить.

– На работу хотел, – дернуло Зуба за язык.

– На работу? – остановился бригадир. – Как это – проездом и на работу?

Зуб молчал. Зачем, спрашивается, брякнул, если решил дальше ехать?

– Проездом, парень, не работают, проездом только тещу проведывают.

Не поднимая головы, Зуб буркнул: «До свидания». И пошел по трапу, ведущему вниз.

– Ну-ну, бывай здоров, – ответил бригадир, провожая взглядом загадочного проезжего.

Уже выходя с территории стройки на улицу, Зуб услышал сверху:

– Эй, парень, погоди! – Бригадир быстро спускался по трапу. – Давай сюда!

Как не злился на себя Зуб, все же повернул назад. Впрочем, он понимал, что для обид нет причин. Кто он такой, чтобы его встречали тут с распростертыми объятиями? Так бы каждый... проездом.

– Расскажи-ка, что у тебя за нужда – ко мне-то просишься, – подошел бригадир. – А то, знаешь, хочу – этого мало. Все мы чего-то хочем.

– Долго рассказывать, – вяло сказал Зуб.

– Ладно, ладно, не выгибайся. Раз пришел, так будь добр. Сколько уж ты и на свете прожил, что долго рассказывать? – Бригадир взглянул на часы. – Обед у нас скоро. Пойдем в будку, поговорим.

47

Они сидели в будке за длинным, грубо сколоченным столом, на край которого были сдвинуты черные костяшки домино. В углу – железная печка, бачок с водой, рукомойник. По стенам на гвоздях висят фуфайки, меж которыми ютятся авоськи и сумки с обедом. Возле маленького окошка пришпилены к дощатой стене какие-то графики, инструкции.

Пока Зуб рассказывал, бригадир неотрывно смотрел в одну точку на крышке стола, и непонятно было, слушает он или думает о чем-то своем. Подвижный, шебутной на лесах, тут он сделался молчаливым, словно бы отдыхал от хлопот.

– С кладкой у тебя как? – спросил он, не поднимая головы.

– Вроде, получалось.

– Да, без документов трудно будет, – помолчав, сказал бригадир. – Прораб тут нам не помощник, надо в управление идти. Одного мы бы еще взяли... Ты вот что скажи. Зайцем еще можно ехать, хоть сам я и не пробовал. А как без денег жил?

– Так, – неопределенно сказал Зуб. – Жил да и все.

– Представляю... Мужики идут, – кивнул он на окошко.– Значит, таким макаром сделаем. В четыре мне надо в управление. Пойдем вместе. Думаю, что уломаю. А до четырех ты поработай со всеми. На кладку поставлю. Если, конечно, хочешь.

– Хочу.

– Ну вот и покажешь, какой ты есть зодчий. Стали заходить строители – мужчины, женщины.

Каждый входящий внимательно смотрел на Зуба. С расспросами, однако, к нему не приставали. Народ, видать, вежливый – надо, мол, так и сам расскажет. Заходили, мыли руки, снимали с гвоздей авоськи и усаживались за стол. По правую сторону – мужчины, по левую – женщины. Зуб хотел освободить место, но бригадир удержал его за плечо: уместимся, дескать.

– Федотыч, как там Волков?

– Светляков ловит.

– Вот и пусть ловит, срамник.

– Старается вроде.

– А то кто ж за него будет стараться?

Федотыч, которому до пенсии, может, всего год или два осталось, был человеком вполне бодрым, но на вид сердитым. Брови имел он кустистые, как усы, и они у него то сдвигались, то разбегались в стороны, смотря по тому, что он говорил.

– Доминошники уже наперегонки, сейчас сваи забивать начнут, – сказал он, и брови его сердито сдвинулись – не одобряет, значит.

Одна женщина – кругленькая, румяная, сразу видно, веселушка – не вытерпела все же:

– К нам, да? – спросила она бригадира, имея в виду сидящего рядом фэзэушника.

– К нам, Рая, к нам, – Бригадир откашлялся, придал голосу солидность и, обращаясь ко всем, начал, как на собрании: – Товарищи, тут надо один вопрос утрясти. Изложу. Вот этот товарищ, Зубарев Юрий... Как по отцу?.. Иванович. Так он желает к нам в бригаду. Но у него на данный момент нету документов. Скажу почему. – Он повернулся к Зубу. – Извини, Юрий Иванович, но у меня от бригады секретов нет. И у тебя не должно быть...

Он скупыми словами рассказал, что приключилось с этим парнем, в какую он попал «хитрую заковыку», и что если их бригада не поможет, да вторая, да третья отвернется, то ему и деваться некуда, и одно только остается – бродяжничать, потому как он есть воспитанник детдома, то есть круглый сирота.

– Какое ваше будет мнение? Кладку он знает и может приступить сразу после обеда.

– Мы-то что. В управлении как посмотрят?

– Управление беру на себя.

– Ну, тогда и разговоров нету.

– Другие мнения будут?

Бригада, считая вопрос «утрясенным», на последний вопрос не среагировала. Она опростала на стол сумки и авоськи и принялась обедать, не особо разбирая, кто что выложил. Так, по всему видать, было давно заведено.

– Чего не обедаешь, Юрий Иванович? – спросил Федотыч.

– Ты давай, управляйся, – подтолкнул бригадир Зуба. – А то гляди, аппетиты у нас – я те дам! Не успеешь обернуться, как все подберут.

– Да я... не очень... – замялся Зуб.

– Что значит – не очень? – сдвинул лохматые брови Федотыч. – А как же ты работать будешь – тоже не очень?

– Не выгибайся, у нас этого не любят, – вполголоса сказал бригадир. – Обед есть обед. Бери, что на тебя смотрит.

Не есть было невозможно. Нечестно даже. И Зуб с легким сердцем принялся за еду. Одно было неприятно: он оказался в центре внимания. С обоих концов стола ему все что-нибудь передавали.

– Юрию Ивановичу, а то у вас там ничего и нету.

Перед Зубом ложилась ватрушка.

– Бригадир, передай-ка новенькому, а то он, гляжу, еле рот растворяет.

Клали чищеное яичко.

– На, запей, Юрий Иваныч. Полбутылки молока...

– Давай, давай, чтоб без выгибаний, – подталкивал бригадир.

Подбадривая этак, он приставлял к своему животу кулак и стучал по нем вторым, дескать, трамбуй как следует.

Хорошо было Зубу и даже радостно среди этих простецких людей. Радость была большая, с трудом умещалась в нем и норовила подкатить к горлу горячей волной. Он теперь не удивлялся, почему ноги вели его именно на красный флажок.

А на правом конце стола, спешно закончив обед, уже разгребали костяшки домино.

– Заряжаю! – азартно, во все горло крикнул один из каменщиков, и женщины поспешно подхватили со стола бутылки с кефиром и молоком. – Пли!

Здоровенный доминошник так ахнул костяшкой по столу, что и впрямь получился выстрел.

– Василь, ты, никак, совсем обалдел, – незлобиво заметил бригадир. И Зубу: – Это они первую так садят и еще когда рыбу делают или в козлах кого оставляют. Уговор есть.

И в самом деле, после удара бутылки безбоязненно возвратились на стол, и обед продолжался. Женщины отнеслись к выстрелу как к делу привычному и даже необходимому, уговор же...

Пригнувшись в дверях, вошел Волков. Бригадир строго взглянул на него:

– Проверять надо?

– Проверяйте, Николай Петрович. Я спокоен.

– А то ишь, детей у него нету. Нету, так будут.

– Может, и не будут, может, я вообще не женюсь, – пробурчал парень, направляясь к умывальнику.

– Ой, Волков, не трепался бы! – моментально среагировала на это женская половина стола. – Все вы сначала треплетесь, а потом пороги обиваете.

– Кто обивает?! – презрительно скривился Волков. – Дураки одни обивают, а за умными вы сами бегаете.

– Умник нашелся! – засмеялась краснощекая Рая. – Был бы умным, так два разу одну работу не делал.

Переругиваясь с женщинами, Волков снял с гвоздя авоську и уселся на свободное место. Безнадежное это дело – отговориться сразу от пяти женщин. Но Волков был молодой и много еще не понимал.

– Поди, снова мать не то положила? – не оставляли его в покое

каменщицы. – А то чуть что, мать не угодила: это ему не вкусно да то не сладко, да еще не так завернуто.

– Избаловала она тебя, Волчонок, вот что.

– Женится, пусть попробует покочевряжиться. Она его враз выставит.

– Да не женюсь я, не женюсь! – взвыл Волков. – И вообще, что вы ко мне пристали? Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте!

– Ой, недотрога!

– Как к тебе не приставать, если ты опять в фуражке за стол сел.

– Хорошо, хоть руки приучили мыть.

– Нет, лучше на лесах обедать, – беспомощно огляделся Волков.

Бригадир подмигнул Зубу и тихо сказал:

– Воспитывают. Пришел в бригаду – оторви да выбрось. Сейчас маленько обтесался.

Женщины, видимо, решили доконать своего воспитанника:

– Ишь, губы надул! Ты что, с женой тоже губы дуть будешь?

– Фуражку-то сними, кому говорят.

– Ты слушай, Волчонок, слушай. Бабы тебя дурному не научат.

– Отстань, Райка, я тебя прошу!

Волков отпихнул от себя еду и собрался встать из-за стола.

– Сиди, сиди, отстанем, – сразу уступили женщины.

– Не серчай, Волчонок, на вот яичко съешь. – Рая положила перед парнем яичко, сняла с него фуражку и погладила по голове. – Хватит, девки, заклевали совсем ребенка. А то он уж и обедать боится приходить.

– Чего это я боюсь?

Волков застеснялся Раиной ласки, ершистость с него слетела. Он принялся за еду. Женщины положили перед ним помидор, конфету, еще чего-то, хотя у парня и без того авоська была увесистой. И было видно, что вообще-то они Волкова жалеют и никому зря в обиду не дадут.

Зуб незаметно для себя наелся так, что стал опасаться, сможет ли как следует работать. Ему было стыдно: дорвался до чужого. А бригадир все допытывался, сыт ли он.

– Рыба! – радостно гаркнул здоровенный доминошник и с такой силой грохнул по столу, что бутылки закачались, словно пьяные.

– Василь, ну ты уж совсем, – снова укоризненно заметил бригадир.

– Так рыба ж, Петрович!

– Вот тебя этой рыбой да по лбу! – возмутились женщины. – Осатанел!

– Рыба ему что, ему и оглобля – соломинка...

Между тем бригадир не без гордости рассказал Зубу, что его бригада не то что по управлению, а и по всему тресту ходит в передовиках. «Даром, Юрий Иваныч, такие флажки у нас не дают», – кивнул бригадир в сторону башенного крана. Однако он честно признался, что в августе месяце бригада Суржкова маленько их обскакала. По выработке. Правда, флаг все равно остался на кране, потому как у Суржкова был допущен прогул, а с этим делом в управлении «наведена полная строгость».

Федотыч, который тоже слушал бригадира, сказал:

– Видел на прошлой неделе Суржкова. Хорохорится. Говорит, прощайтесь с флажком.

– Слепой сказал: увидим, как безногий побежит.

48

Зубу дали поношенную спецовку, рукавицы, даже фуфайку нашли. Все это принадлежало парню, которого месяц назад взяли в армию. Звали его Сергеем. Федотыч принес из кладовки мастерок, молоток и отвес.

– Слышь, Юрий Иваныч, из пилы делал, аж поет.

Мастерок оказался легким и очень удобным в руке. Сталь и впрямь пела, если щелкнуть по ней ногтем. А отвес был выточен на токарном станке с выдумкой – фигурный, с красивыми поясками.

– Хотел было Волкову подарить, – как бы по секрету сообщил Федотыч, – да больно он у нас светляков любит. А ты, Юрий Иваныч, гляди, не позорь инструмент.