Текст книги "Дорога стального цвета"
Автор книги: Петр Столповский
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Когда Зуб кончил седьмой ряд, бригадир крикнул:
– Перекур!
И все стали стягиваться к простенку, который выкладывал новичок. Федотыч первый осмотрел работу. Опустил отвес с одного и с другого концов, свесил голову и проверил с внешней стороны расшивку. Другие тоже молча пристреливали глазом, не завалился ли простенок. Кто-то даже притащил нивелир и рейку – глянуть горизонталь.
Зуб стоял в стороне и не дышал.
– Ну, что? – обернулся Федотыч к бригадиру.
– Вижу, вижу, – улыбчиво прищурился тот. – Я и сам говорил, что не завалящий это человек. Только ты того, Юрий Иваныч, не гони как на пожар. А то надолго тебя не хватит, весь в пар выйдешь.
– Это он для разгона, – улыбнулся Федотыч. Василь, который лупил по столу в будке, тоже осмотрел простенок.
– Ну, а в домино ты играешь? – спросил он Зуба.
Спросил, должно, потому, что новичок ему пришелся по душе. Пригласить забить «козла» – это у него вроде признания. Но Федотыч сразу отрезал:
– Пустая игра. Что карты, что домино – одна бестолковщина. У нас, Юрий Иваныч, шахматы есть – Сергей оставил. И напарники найдутся.
– Волков-то, Волков! – хохотнула Рая. – Тоже проверяет. Ты у себя иди проверь, Волчонок!
– Пусть поучится, – заметил бригадир.
– Чему тут учиться? – скривился Волков, кладя на место отвес. – Он же специально старался.
– А ты, если не специально, так не стараешься? – шевельнул кустами бровей Федотыч. – Если за тобой не смотрят, так светляков можно пускать?
– Ну вот, началось, – буркнул парень. – Сказать ничего нельзя.
– А ты не только говори, ты еще и умом раскидывай.
– Гляди, Волков, – добавил бригадир, – быть тебе учеником у Юрия Иваныча.
Это оскорбление Волков не мог вынести. Он со злостью пнул валявшийся под ногами обрезок доски и ушел с глаз долой.
– Разобиделся, – заметил Федотыч.
– Характер еще не обкатался, – пояснил кто-то.
– Больно долго обкатывается, пять месяцев уже.
– Ну, это какой характер.
– Так-то он парень ласковый, с понятием, – вступилась Рая. – Толк из него будет.
– Будет. Куда денется...
Бригада перебрасывалась словами, курящие дымили папиросами, а Зуб не мог удержаться, когда кончится перекур. Как только первый из курильщиков бросил под свой каблук окурок, бригадир тут же спросил:
– Перекурили?
И пошел на свое место.
49
Выложив еще пяток рядов, Зуб притащил невысокие козлы и сделал помост.
– Юрий Иваныч уже на высоте! – крикнул кто-то.
– Давай, давай, Юрий Иваныч!
Работалось весело. Два раза у него кончался раствор, и дважды бригадир кричал наверх:
– Катерина! Сыпани щедрой клешней!
Сам Зуб еще не решался кричать крановщице. На следующем перекуре бригадир сказал ему:
– Без паспорта тебе в общежитие и соваться нечего – не поселят. Так что у меня поживешь, пока документы не вышлют.
– А чего это у тебя? – встрял Федотыч. – У меня вон хоть на велосипеде катайся.
– От тебя на работу дальше, а я рядом, считай.
– Тоже скажешь – на работу дальше. Я-то сам хожу, ничего.
– Ну это пусть он решает. Слышь, Юрий Иваныч, у меня сын Славка. Хороший парень, студент...
– А у меня кот Васька, – не сдавался Федотыч. – Тоже ученый кот, по цепи ходит.
– Федотыч, ну чего ты в самом деле!
– Да я что... пусть со Славкой, если ему хочется.
Ложились ряд за рядом, и вскоре не стало хватать подмостей. Надо было переходить на другой простенок. Но тут подошел бригадир и сказал, что пора идти в управление. Зуб с сожалением очистил инструмент и понес его Федотычу.
– Инструментик-то твой, – улыбнулся тот. – Прям по тебе пришелся. Так что тащи его в теплушку и не теряй.
Пока Зуб натягивал на себя гимнастерку, Федотыч говорил бригадиру:
– Ты там не очень, Николай, не шуми. А то ты все напролом любишь.
– А чего мне шуметь? Парень, считай, уже работает у нас. Не имеют права. Пошли, Юрий Иваныч.
– Счастливый путь. Так гляди ж, Николай.
Они занесли инструмент в будку и двинулись в управление. Бригадир велел надеть телогрейку, сказав, что про лето пора забыть. По дороге он рассказывал о себе и о бригаде. Оказывается, начинал он в ней учеником.
– Вместе с Любой начинали, считай, в один день пришли. Это жена моя – Люба. Потом она по бухгалтерскому делу пошла, а я до сих пор в одной бригаде. Придем, познакомлю. Ты ведь у меня поживешь, да? К Федотычу не надо. Он душевный мужик, но у него, знаешь, дом старый, а у меня квартира со всеми удобствами. Договорились?
– А может, примут?
– Куда, в общежитие? И не надейся. Общежитиями у нас Худяшов занимается. Такая зануда! Сейчас сам узнаешь. Он в кадрах сидит.
50
Свернули во двор пятиэтажного жилого дома. Стройуправление занимало почти весь первый этаж. Бригадир повел Зуба в самый конец длинного коридора, заглянул в одну из дверей и поманил кого-то пальцем. На двери была табличка: «Бухгалтерия».
Вышла светловолосая женщина, чем-то неуловимо похожая на бригадира.
– Коля, ну сколько тебе говорить? – недовольно сказала она. – Что ты меня пальцем выманиваешь? Девчата смеются.
– Забыл, Любаша, больше не буду, – зачастил бригадир. – Мы вот Юрия Иваныча к себе взяли, только ему жить пока негде. Пусть у нас дней десять поживет. А там документы ему вышлют, и мы его в общежитие устроим. Ты не против?
– А чего против, если человеку жить негде? – улыбнулась бригадирова жена. – Найдем место для твоего Юрия Иваныча.
– Ну вот, я же говорил – мировая женщина! Попробуй найди такую.
– Коля, ну как тебе не стыдно! – покраснела та.
– Все, все, Любаша, больше не буду.
От избытка чувств бригадир хотел обнять жену за талию, но та ударила его по руке,
– Николай!
– Все, все Любаша... Мы – к Худяшову. Юрия Иваныча ещё устроить надо, хоть он уже и работал в бригаде.
– Ты смотри, опять с ним не полайся.
– С Юрием Иванычем-то? – засмеялся бригадир.
– С Худяшовым, говорю, не скандаль.
– А чего с ним скандалить?
– Не знаю – чего. Вы ж как с ним сойдетесь, так и пошло-поехало.
– Нет, Любаша, кина сегодня не будет. Ну, мы пошли.
На двери висела табличка: «Нач. отдела кадров». Бригадир постучал в дверь и тут же ее открыл, пропуская вперед Зуба.
– Товарищу Худяшову – бригадный привет! – преувеличенно бодро сказал он.
– А, товарищ Гарнов, – недовольно покосился на вошедших хозяин кабинета. – Заходи, заходи. Чем, как говорится, обязан?
– Вот, человек на работу просится.
– Хорошее дело – на работу.
Сухощавый, гладко причесанный человек мельком взглянул на Зуба и раза три листнул лежащую перед ним амбарную книгу.
– Зубарев Юрий Иваныч. Вот, перед вами.
– Вижу, вижу. Кем просится?
Худяшов еще перелистнул журнал, явно от нечего делать.
– Каменщиком, кем же. Он у нас уже работал полдня. Выработку дал – все бы так.
– Нарушаешь, товарищ Гарнов, нарушаешь.
– Что нарушаю?
– А то, – снова зашуршали страницы. – На работу еще не оформили, а уж он работал. Нарушение это, товарищ Гарнов. Зачем, спрашивается, я тут сижу?
– Так мне же надо было узнать, чего он стоит!
– Мало ли что тебе надо. Порядок есть. Его, предположим, не приняли, а он уже работал. Кто ему платить будет? Тут, как говорится, судебными инстанциями пахнет.
– Ну уж, сразу судебными. Крючкотвор он, что ли?
– Он не крючкотвор, а я, выходит, крючкотвор? Я тут сижу, понимаешь, выдумываю всякое, да?
Бригадир, по всему видно, терял терпение, но смолчал, чтобы не испортить дело.
– Давай документы, – не глядя, протянул руку Худяшов.
Пауза была короткой, но томительной. Начальник отдела кадров с удивлением взглянул, почему в его протянутую руку не вкладывают документы.
– Тут, Сергей Семеныч, особый случай, – начал бригадир.
– Какой такой особый? Документы есть?
– Документы по почте придут.
– Ну вот! – с каким-то даже удовольствием сказал Худяшов, опуская руку. – Что ж ты мне, товарищ Гарнов, голову морочишь?
– Да кто морочит? Парню надо на работу устраиваться и документы запрашивать. Они у него в училище. Не документы же за него работать будут.
– Вот придут документы, тогда, как говорится, милости просим. А сейчас и разговора нет.
И начальник отдела кадров стал машинально листать журнал. Бригадир тяжело задышал, но заговорил спокойно, даже ласково:
– Сергей Семеныч, посуди сам. Документы будут идти дней десять. А жить-то ему надо? Не может он ждать.
– Я тоже не могу нарушать.
– Да какое ж тут нарушение, если человек работать хочет!
– Не положено, товарищ Гарнов. Понимаешь ты это – не положено!
– Ну, не знал, что ты такой...
– Какой – такой? Ну-ну, какой? – оживился Худяшов.
– Крючкотвор!
– Так. Хорошо. – Журнал с треском захлопнулся. – Ответишь. А сейчас прошу очистить кабинет. Как говорится, финита вашей комедии.
– Пойдем. Бесполезно с ним говорить.
– Вот именно – бесполезно.
– Уперся как баран.
– За барана тоже ответишь.
Зуб потянул бригадира за рукав, и они вышли в коридор.
– Николай Петрович, не надо, – сказал расстроенный Зуб. – Не стоит из-за меня.
– Понасажали тут крыс конторских! – не обращая на него внимания, сказал бригадир. Сказал нарочито громко, чтобы слышал Худяшов.
– Передовик нашелся! – неслось в ответ из-за двери. – Рабочий класс называется! Флаг ему еще повесили!
– Ты мой флаг не трожь! – окрысился на дверь бригадир. – Я его не задом высидел! А вот ты, кроме геморроя, ничего не высидишь!
– Коля! – выскочила из бухгалтерии бригадирова жена. – Прекрати сейчас же! Ты что позволяешь?
– Все, все, Любаша, я уже кончил, – сменил тон бригадир, стараясь успокоить расходившиеся нервы.
– Ну зачем ты меня позоришь? – чуть не плакала Любаша.– Не язык у тебя, а прям колотушка какая-то.
Из кабинетов выглядывали любопытные головы и тут же исчезали. Им, видимо, все было понятно.
– Любаша, ну все. С резьбы, понимаешь, слетел.
– С резьбы слетел... Если б она у тебя была – резьба. Идите домой сейчас же!
– Нет, мы к начальнику.
– На объекте начальник.
– Подождем. С ним можно говорить, он поймет. А эти... – Бригадир повернулся в сторону кабинета Худяшова и заорал: – А эти бараны разве могут человека понять?
– Колька! – топнула вконец расстроенная Любаша.
– ...У них же в душе сплошные параграфы!
– Колька, заткнись сейчас же!
Показалась прилизанная голова Худяшова и ласково спросила:
– Это тоже в мой адрес?
– А то в чей же!
– Хорошо. Все слышали.
– Сергей Семеныч, не обращайте на него внимания, – просительно начала Любаша, но дверь с треском захлопнулась. – Ну вот, опять тебя на собрании будут разбирать.
Зубу давно хотелось провалиться сквозь землю. Какую он, дурак, кашу заварил со своим устройством на работу!
– Не надо из-за меня, – снова сказал он, глядя в пол, – Я не хочу устраиваться.
– Ты что? Чего ты испугался? Ты этого крючкотвора испугался?
– Я поеду.
– Да погоди ты! Он же ничего не значит. Шишка на ровном месте. Начальник в два счета все сделает.
– Нет, я пойду.
Зуб повернулся и быстро пошел по коридору.
– Юрий Иваныч! Юрка! Стой, тебе говорят! Бригадир догнал Зуба уже во дворе дома.
– Меня пожалел, да? Балда ты! Извини, конечно. Если такие, как этот, станут нами распоряжаться, знаешь, что будет на свете? Не знаешь? Бардак будет, вот что!
– Я уже вижу, что ничего не получится. Вам и так попадет.
– Ну и пусть! Умные люди есть, разберутся. А мы все равно не уступим.
– Нет, я не могу, – твердо сказал Зуб. —Так я не могу.
Бригадир внимательно на него посмотрел и тихо сказал:
– Это плохо, Юрий Иваныч, что ты так не можешь. – Он помолчал и вздохнул: – Ладно, Юрка. Наломал я тут дров, все дело испортил. Не обижайся. Может, поживешь у меня, пока документы пришлют?
– Я к дядьке поеду. Оттуда запрос сделаю.
– Федотыч ругаться будет, – усмехнулся бригадир.– Скажет, опять тебя занесло– Ну ладно, коли так. Давай лапу. Надумаешь – приезжай, возьмем в любое время. Надумаешь?
– Может быть. До свидания.
Зуб уже свернул за угол, как вдруг услышал крик:
– Стой!
К нему бежал бригадир.
– Ну надо ж – отшибло совсем! Возьми заработанное.
Он с размаху влепил в Зубову ладонь десятирублевую бумажку.
– Вы что!
– Что, что!.. Бери и не выгибайся. Заработал... Погоди, тебе ж десятки и на билет не хватит. Стой тут, а я сейчас. К Любаше смотаюсь. Подождешь?
– Ладно, подожду.
– Смотри у меня!.
Бригадир погрозил пальцем – мол, не обмани – и быстро пошел в контору. Как только он скрылся в дверях, Зуб кинулся в другую сторону и вскоре затерялся в потоке людей, спешащих по тротуару со своими неотложными делами.
Он шел в сторону вокзала и старался представить, как бригадир выскочит из конторы, как будет искать его, может, даже обежит вокруг дома. Хоть и было ему грустно, но он шел, виновато улыбаясь, и не сразу заметил, что все еще держит в кулаке десятирублевую бумажку. А вспомнив про деньги, вспомнил и про телогрейку. Остановился в растерянности. Выходит, он ее украл. Потоптавшись на месте, решил, что бригадир все равно оставил бы ему эту телогрейку. На дворе уже холодно, а ехать далеко. Он же понимает.
Успокаивая себя таким образом, он зашагал дальше и стал думать о другом: покупать билет или все деньги оставить на пропитание? По сравнению с тринадцатью копейками, которые все еще болатались в кармане штанов, десятка была целым состоянием. С ней можно смело ехать куда угодно, хоть на край света. Зубу на край света пока не надо, а к дядьке он теперь точно доедет. Он уже научен и не станет больше шиковать на рыбниках и прочих удовольствиях, а будет тратить десятку как положено. Кто знает, хорошо это или плохо, что его не взяли на работу? С одной стороны – жалко расставаться с бригадой. Больно уж люди хорошие – и бригадир, и Федотыч, и даже доминошник Василь. А с другой стороны – он же к дядьке решил. Раз решено, так и нечего вилять.
До самого вокзала его мучил вопрос: покупать билет или нет. Все же выбрал первое. Чтоб по чести-совести. Купить на пятерку. Хоть одну ночь не надо будет от проводниц да ревизоров прятаться.
Пяти рублей хватило до какого-то Татарска. Дальше надо будет переселяться на крышу. От Татарска до Новосибирска, как сказали Зубу, совсем недалеко. А там, в Новосибирске, ему надо будет сворачивать в сторону – на Абакан. Так описывал дорогу дядька. Это подтвердили Зубу и в справочном.
Сдачу дали рублями. Если ему ехать еще дня три, то на каждый день выходит по рублю семидесяти одной копейке. Куда уж лучше. Конечно, дорога хитра на выдумки, всякое может приключиться, поэтому транжирить как попало эти рубли нельзя. Во всяком случае, надо будет обходиться без рыбных пирогов. Пусть их лопает тот, у кого денег куры не клюют.
51
Поезд попался скорый. Шел он аж до Владивостока. Так разогнался, что зеленые придорожные заросли сливались за окнами в сплошную полосу. Тепловозные гудки встречных составов искажались от бешеной скорости. Они начинали с высокой ноты, а у самого вагона дико рявкали, словно хотели до смерти напугать пассажиров. И снова переходили на дискант.
Зуб и подумать не мог, как это, оказывается, приятно – чувствовать себя равноправным пассажиром. Делай что вздумается! Хочешь, смотри себе в окно, пока в глазах не зарябит, хочешь, шатайся по вагону или дрыхни на полке до пролежней. Можешь даже набраться такого нахальства, чтобы спросить проводницу, почему трубы холодные или когда она думает разносить чай. И проводница, как миленькая, станет оправдываться перед ним, Зубом. Так, мол, и так, топить еще рано, а чай в общем вагоне не положен, вы уж не обижайтесь, товарищ пассажир.
Товарищ пассажир – это, конечно, он, Юрий Зубарев. Эх, надо было на шесть рублей билет купить. А то и на все семь.
Зуба клонило в сон, но он не ложился. Хотелось вдосталь насладиться ездой с билетом в кармане. И еще хотелось, чтобы ходили ревизоры и проверяли билеты. Пусть хоть по пять ревизоров сразу является.
Сидящая напротив тетка тяжело вздохнула:
– Господи, боже мой, надоело – моченьки нет. Скорей бы приехать.
Как это может надоесть ехать с билетом? Без билета – на крыше или в топке – дело другое. Притворяется тетка, не иначе.
С ревизором Зубу повезло. Было их, правда, не лять, а всего один. Проводница велела приготовить билеты, а следом пришел человек в форменной одежде железнодорожника. Тетка стала суетливо рыться в сумке, разыскивая билет и повторяя: «Господи, боже мой, да куда ж он...» А трое молодых мужиков, которые резались в карты за столиком, и ухом не повели. Зубов билет ревизор взял первым.
– Куда едешь? – скучным голосом спросил ревизор.
– Там написано, – с нарочитой небрежностью ответил Зуб.
Ревизор хмыкнул – тоже как-то скучно – и вставил билет в свои блестящие щипцы. Щелк – дыра. Щелк – в теткином билете тоже дыра. Зуб потерял всякий интерес к скучному ревизору. Вместо того, чтобы порадоваться, что человек с билетом едет, он задает глупые вопросы. Разве это важно, куда едет? Важно – как едет!
– Ваши билеты, молодые люди.
А для тех, кроме карт, ничего не существовало.
– Отец, есть билеты, честное слово... Не в масть! Ишь, жук!
– Не задерживайте, – строго повторил ревизор. Картежники неохотно полезли за билетами.
– Никакого доверия честным труженикам, – сказал парень, одетый в толстый домашней вязки свитер.
Он потянулся к пиджаку, который висел на крючке у окна, достал из бокового кармана бумажник и развернул его. Из бумажника выпала фотография, которую поднял с пола другой игрок.
Ревизор пощелкал компостером и удалился.
– Это что, твои? – спросил игрок, подавая парню фотографию.
– Ага.
– Все трое?
– А то как же! – не без гордости подтвердил парень.
– Сам, вроде, молодой, а уже трое. Когда ж ты успел?
– Уметь надо! – засмеялся парень, пряча в бумажник фотографию. Он был снят на ней всей семьей. – Я уже походил?
– Ишь ты! У тебя же не в масть! Забирай свою даму.
– Думал, не заметите, – посмеивался парень, снова засовывая бумажник в боковой карман пиджака.
Там были еще деньги. И не так уж мало. Зуб не мог это не заметить, потому что парень разворачивал свой портмоне перед самым его носом. Зуб еще подумал, что нельзя быть таким беспечным – бросать бумажник в пиджаке. Мало ли всяких ходит.
Поезд катил и катил без остановок, покачиваясь и бодро подрагивая, словно ему неведома была усталость. Время от времени вздыхала тетка, делая вид, что ей невтерпеж больше ехать. А картежники все резались в «дурака». Тетка не выдержала – полезла на вторую полку.
За окном уже была темень, когда Зуб решил, что ему тоже пора на покой. Уже по привычке он залез на верхнюю полку, расстелил там телогрейку и лег. Вот было бы хорошо доехать спокойно до самого Новосибирска, чтоб его никто не трогал. – Хватит, башка трещит от этих карт, – сказал один из игроков. – Пойдемте перекурим.
Все трое ушли в тамбур. Зуб посмотрел вниз. Пиджак покачивался на крючке у окна. А что, если...
Тетка спала на своей полке, отвернувшись к стене,
Зуб резко поднялся на локте. Сердце заколотилось как после бега. А что, если... Он отсчитает двадцать рублей – ровно столько, сколько у него украл Салкин.
Сейчас он спустится вниз... В вагоне почти все спят... В конце концов он мог бы взять восемьдесят– за ребят тоже. Но он возьмет только двадцать, чужие деньги ему не нужны... А там ищи-свищи.
Он представил, как парень хватится денег, как сообразит, кто их взял, и будет клясть Зуба на чем свет стоит. А ведь у него трое детей. Разве они виноваты, что какой-то подонок Салкин у какого-то ротозея...
Зуб понял, что не сможет этого сделать. Он лег, и сердце помаленьку стало успокаиваться. Подумалось, что если бы бригадир с Федотычем, тезка из Бугуруслана узнали, какой он есть на самом деле, они, наверно, плюнули бы ему в физиономию. А девчушка-мотылек шарахнулась бы от него как от чумы.
Глядя над собой в потолок, Зуб уговаривал самого себя, что это была случайная, глупая мысль, можно сказать, шутка, что на самом деле он ничего такого и не собирался сделать, потому что в душе у него нет салкинской грязи. Наоборот, если бы кто вздумал спереть бумажник, он сам бы не дал этого сделать. А ну, сказал бы, положь на место, мразь такая-сякая! Работать надо!
Подумав так, Зуб стал поглядывать вниз. Вдруг и в самом деле. Но в их купе никто не заходил, пиджак сиротливо покачивался на крючке у окна. Совсем успокоившись, Зуб стал злиться на парня. Куда ж это годится – иметь троих детей и быть такой тетерей! Минут десять уже торчит в тамбуре. Тут не то что бумажник, все можно вынести из вагона. Ничего, сейчас он вернется, а Зуб скажет ему сверху: слушай, мол, картежник, ты там прохлаждаешься в свое удовольствие, а я твой пиджак карауль, да? Вот пусть вернется, разиня.
Минут через пять «разиня» вернулся, даже не взглянув на свой пиджак. Если бы он исчез, парень и тогда не вдруг хватился бы его. Зуб, конечно, ничего ему не сказал. Проучит кто-нибудь, тогда сам поймет.
Уже засыпая. Зуб слышал, как хозяин бумажника уговаривал остальных еще перекинуться в картишки.
– Втроем неинтересно, – отвечали ему. – Был бы четвертый.
– А ну, спроси у него.
– Парень, в карты будешь?
Зуб с полусна дрыгнул ногой, когда его тронула чья-то рука.
– Брыкается чего-то.
– Ладно, пусть спит...
52
Спал он невозможно долго. Затекал один бок – он поворачивался на другой. Давно наступило утро, а он все спал. Сквозь сон слышал названия станций и знал, что билет его кончился. Однако он и не думал покидать свою полку, мечтая только о том, чтобы его подольше не стаскивали вниз.
Окончательно проснулся он только к полудню. Долго лежал на спине, глядя в потолок. Ступни ног болели сильнее прежнего. Они словно разбухли, и ботинки стали тесными. Как же он забыл разуться? Надо было обязательно скинуть ботинки.
Зуб вспомнил, что за все эти дни разувался только трижды—возле меловых гор, где ремонтировали пути, когда купался в реке и еще когда спал на трех матрацах. Надо бы посмотреть, что сделалось с ногами. Но Зуб все лежал, не решаясь расстаться с полкой. Казалось, что, расставшись с полкой, он расстанется и с относительно спокойной жизнью.
Кто-то спросил, который час, и ему ответили, что половина третьего. По голосам он понял, что и тетка, и картежники давно сошли на своих станциях. Внизу были новые пассажиры.
– ...Ну вот скажи, если ты такой ученый, – вопрошал какой-то сипловатый голос. – Зачем Гагарин летал туда, в этот самый космос?
– Как зачем? – удивлялся голос помоложе. – Изучал, зачем же еще.
– А чего там изучать, если там даже воздуха нет? У нас что, на земле нечего изучать?
– Так он и изучал землю. Только сверху.
– Какого ляда он сверху увидит? – напирал хозяин сипловатого голоса. – Под носом ничего не видим, а он – сверху. Давеча на стройку нам половую доску привезли. Сухонькая, звоненькая, такую попробуй достать. А они, паразиты, прям на дорогу выгрузили. Да следом МАЗ проехал. Колесом – хряп! Половины досок как и не бывало. Вот что изучать надо! А сверху такого не увидишь.
– Отец, знаете, как это называется? Демагогия.
– Что за зверь такой – гогия?
– Это когда языком попусту мелют.
– Ишь ты, ученый какой! Молод ты еще слова мне такие говорить! Я сызмальства в работе, а он мне – попусту...
– Не обижайтесь, отец, скажите лучше, вы видели, как доски ломали?
– Знаю, знаю, куда гнешь! Народное, скажешь, добро, каждый, мол, должон присматривать.
– Конечно, скажу.
– А я, неученый, другое тебе скажу: каждый сверчок знай свой шесток. Я стекольщик, я и стеклю. А он – контроль, пускай он и смотрит, чтоб не ломали. Каждый делай свое. Вот и порядок будет.
– Ну, отец, это уж совсем неинтересно.
– Ага, ты хочешь, чтобы я всякого обормота самолично за руку хватал, да чтоб они мне потом рыло начистили? Тогда б тебе было очень интересно,..
Каких только разговоров не наслушаешься за дорогу! Но сейчас Зуба больше интересовали собственные ноги, чем чужие споры. И еще интересовало, не проскочит ли он невзначай Новосибирск. Уж больно долго едет.
Полежав еще с полчаса, он свесил голову и спросил осевшим от долгого молчания голосом, был ли Новосибирск. Взъерошенный после спора стекольщик сердито стрельнул в него глазом и ничего не сказал, А читавший газету человек в очках посмотрел на часы и ответил: – Часа через два будет.
Подумав, что перед таким большим городом, как Новосибирск, обязательно станут гонять «зайцев». Зуб решил, что пора и честь знать – проехаться на крыше.
На пол он ступил как на ножи и испугался. Хотел тут же разуться, посмотреть на ступни, но раздумал. Надел фуфайку и двинулся в конец вагона. Шел как инвалид и радовался, что никто за ним
не гонится.
Пока искал открытую дверь, ноги помаленьку растоптались. Стало терпимо.
На крыше уже не было так вольготно, как раньше – теперь над ней тянулся толстый провод. Напряжение в нем, должно быть, такое, что прикоснись, и сгоришь. Где-то на полдороге от Челябинска поезд стал тащить электровоз.
Опасливо поглядывая на провод, Зуб уселся на краю крыши, подставив спину холодному ветру. Первым делом он скинул с ноги ботинок и присвистнул. Распухшая ступня, особенно пятка, была усеяна крошечными, но глубокими дырочками, словно в нее пальнули мельчайшей дробью. Такого Зуб еще не видывал, и что делать с этим, не знал. «Ноги надо мыть перед сном, – с ухмылкой подумал он. – Теплой водой с детским мылом».
Надо бы проветрить ноги, подсушить, но бил такой лютый ветер, что сразу пришлось обуться. Ничего, не отвалятся за двое или трое суток. Уж за это время он постарается добраться до места.
Пока поезд подъезжал к Новосибирску, Зуб продрог до костей. Сибирь, она и есть Сибирь. Страшно подумать, что было бы, не обзаведись он телогрейкой. Везет ему, честное слово! Постоянно везет. И деньги, считай, не переводятся, и фуфайку раздобыл, и проехал вон сколько. От Новосибирска до Абакана – рукой подать, и двух суток езды, наверно, нет.
Перед вокзалом поезд пошел совсем тихо. Зуб оставил его с сожалением – хорошо все же вез. Когда спрыгнул на полотно, показалось, что под ногами горячие угли.
53
Новосибирский вокзал оказался настолько огромным, что Зуб засомневался, нужно ли было такой строить. Это какую же прорву кирпича в него ухнули? Разглядывая красиво расписанные стены и высокие своды, он чуть не заблудился в залах. В одном месте так шибануло в нос запахом борща, что Зуб остановился как вкопанный. В самом углу зала он увидел высокие столики. За ними стояли люди и хлебали борщ из блестящих железных мисок. Такие он видел в вагонах.
В животе зарычала какая-то неукротимая зверина. Подумалось, что человек к одному только не в состоянии притерпеться – к голоду. В вагоне он лежал и настойчиво уговаривал себя, что не хочет есть. Ну нисколечки! И, как ни странно, уговорил. Но стоило учуять борщ, как желудок стал мстить за такой подлый обман. Ведь последний раз Зуб ел в бригаде, с того времени прошло больше суток.
Смолотив полную миску борща, четыре или пять кусков хлеба, запив все это стаканом жидкого чая. Зуб начал понимать, что дальние дороги, трудные дороги имеют свой затаенный смысл: они учат ценить даже самые маленькие радости.
54
Поезда пришлось ждать до пяти утра. Последний абаканский ушел перед самым носом. Зуб уже подумывал, не оседлать ли ему товарняк. Но сделать это на крупной станции не так-то просто, он это знал. А если и сядешь, то он, глядишь, завезет к черту на кулички.
Сидя на диване в зале ожидания, Зуб заметил, что кое-кто из пассажиров косится в его сторону. Одна тетка даже переставила подальше от него чемодан, а сумку взяла на колени. Зуб хмыкнул и отвернулся от осторожной публики. Косые взгляды ему были не в новинку, но все равно обижали его и раздражали.
Неужели он так похож на жулика? Вот это его теперь больше беспокоило.
В туалетной комнате он подошел к зеркалу. Исподлобья, довольно недружелюбно на него смотрел чумазый тип в фуфайке явно с чужого плеча. Вихры грязные, всклокоченные, обветренные губы почернели и потрескались, словно он грыз землю, В самом деле, такой в два счета может увести чужой чемодан. Зуб поднял голову выше, чтобы взгляд не казался таким уж угрюмым. Но теперь тип в зеркале приобрел нагловатый, задиристый вид. С таким только свяжись...
Зуб вздохнул и решил, что пусть голова держится так, как ей удобнее и пусть его считают кем угодно. Только бы доехать побыстрее. Все же он решил умыться. Однако холодная вода не смывала грязь и копоть дальней дороги. Рядом стоял мужчина и со старанием водил электробритвой по своим щекам. Понаблюдав за пареньком, он взял с полочки над раковиной свою мыльницу и молча протянул ему.
Лицо и руки посветлели, губы уже не черные. Зато на шее под гимнастеркой четко обозначилась граница грязи. Но делать нечего, не станешь ведь раздеваться тут до трусов.
Буфет с высокими столиками работал всю ночь. Он не давал Зубу покоя. Дело в том, что желудок поразительно быстро управился с борщом и снова требовал работы.
Устоять было трудно. Зуб решил, денег у него много, и незачем понапрасну мучить себя голодом. Хватит и на еду, и еще на автобус до Абакана останется. С такими мыслями он устроил себе настоящий пир: съел винегрет, запеченную котлету и выпил стакан молока. Все это удобно улеглось в животе вместе с тремя кусками хлеба. В кармане после такого пиршества оставалось четыре рубля двадцать копеек.
Что ни говори, началась для Юрия Зубарева развеселая, сытая жизнь. Хватит смотреть на мир голодными глазами и видеть только мрачные краски. Все-таки есть, есть у жизни розовые оттенки!
С таким настроением он разыскал свободное место, улегся на диван и малость подремал. И ему, может быть, успела присниться железная дорога стального цвета, плавно изгибающаяся по широкому полю розовых цветов. Любо мчаться по такой дороге, вдыхая розовый аромат цветов.
55
Посадку объявили, когда над домами, заслонившими горизонт, были лишь слабые намеки на рассвет. У Зуба посадка привычная – с противоположной стороны поезда. Выжидая поодаль, он с удовольствием отметил, что в начале поезда стоит тепловоз. Значит, не будет над головой страшного электропровода.
«Теперь все! – с радостью думал он, когда колеса сбивчиво заговорили на стыках. – Теперь я почти у дядьки».
Зуб сидел на крыше вагона. Ветер упруго бил в спину. Глядя на ночные огни, можно было представить себе контуры просторно раскинувшегося Новосибирска.. Они весело подмигивали «зайцу». Ни сырой холод, ни даже опухшие ноги не могли испортить ему настроение.
В вагон пробраться не удалось. Сколько ни пробовал дверей, все заперты. Но он знал, что стоит отъехать подальше от большого города, и проводницам надоест возиться с ключами на каждой станции.
Так оно и было. Когда, спустя примерно час, продрогший Зуб спустился по торцевой лестнице на подножку, дверь подалась. Никто не остановил его в тамбуре. Вагон оказался не переполненным, как обычно, – почти все верхние полки свободны, выбирай любую. Прям полоса везения началась... Зуб решил ехать культурно. Вернее сказать, он решил дать отдых ногам. Снял ботинки, поставил их под нижнюю полку, чтобы никому не мешали, и залез наверх. Вскоре он заснул спокойно, беззаботно, как человек, у которого в жизни все ладится.
