Текст книги "На службе у бога войны. В прицеле черный крест"

Автор книги: Пётр Демидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

С подходом стрелковых частей наш дивизион был размещен рядом с польским селом Петров, недалеко от Днестра. В боях мы не участвовали, но были в постоянной боевой готовности. По мере возможности общались с местным населением. Заместитель дивизиона по политчасти Саша Федоров одним из первых установил «дипломатические» отношения с местным ксендзом. Когда он успел это сделать, я не знал. Но как-то пригласил меня пообщаться со служителем католической церкви, по его словам, человеком довольно интересным, с которым он уже играл в шахматы и вел разговоры на мирские темы.

Судя по дому, в котором жил ксендз, и примыкавшими к нему постройками – конюшней, сараями с разной живностью, – приходу него был богатый. Едва мы постучали в дверь, как на пороге появилась молодая служанка, которая провела нас в большой зал со старинной мебелью и коврами. Из соседней комнаты вышел сам ксендз, типичный польский пан лет тридцати, с приятной улыбкой на устах и умными живыми глазами.

В столовой нам предложили вино и разнообразные закуски. Ксендз хорошо говорил по-русски, в процессе разговора выяснилось, что в международных вопросах он тоже неплохо разбирается, но ненавидит «швабов», немцев. О Гитлере говорил, как о главном виновнике несчастий народов многих стран, в том числе и польского. Из столовой мы снова перешли в зал, где Федоров стал играть с хозяином в шахматы, я же уселся в кожаное кресло и следил за их игрой. Ксендз после выпитого вина был словоохотлив, много рассказывал об учебе в духовной семинарии, затем о том, что дал обет безбрачия, чтобы посвятить всего себя божьим делам и не отвлекаться на мирские и семейные заботы. Я слушал эти признания и сам себе улыбался: «При такой симпатичной служанке, судя по всему, безбрачием тут и не пахнет».

Эта встреча с ксендзом запомнилась еще и потому, что через несколько дней село Петров немецкая авиация подвергла жестокой бомбардировке, хотя в нем не было ни одного советского солдата. Что стало с нашим ксендзом и его милой служанкой, мы не знали. Встретиться с ними больше не довелось: дивизион переместился на другое место. Очень хотелось, чтобы эти люди остались целыми и невредимыми.

На фронте еще продолжались ожесточенные бои, но обстановка к концу апреля 1944 года уже стала складываться в нашу пользу. К линии фронта подошли стрелковые и артиллерийские соединения и начали строить прочную оборону, авиация перебазировалась на ближние аэродромы, заметно улучшилось наше снабжение горючим, боеприпасами и продовольствием, в части стало прибывать новое пополнение.

25 апреля 1944 года – памятный день в истории 1-й танковой армии. Приказом наркома обороны СССР она была преобразована в гвардейскую. 2-я, 3-я и 4-я танковые армии уже были гвардейскими, но Сталин, видимо, первый номер держал для Катукова. Гвардейским частям и соединениям полагался полуторный денежный оклад. Правда, деньги на фронте все равно ничего не значили: где и что на них покупать? Как правило, мы их по аттестату пересылали родственникам. По этому поводу среди офицерского состава ходила такая шутка: гвардейцы получают полуторный оклад и возможность дважды умереть. Шутка родилась не случайно, потому что гвардейские части, особенно танковые, направлялись на самые опасные участки фронта.

Высокие армейские начальники – Катуков, Попель, Фролов и другие – приезжали в части и соединения, поздравляли нас со званием гвардейцев и выходом к Карпатам. Газета «Правда» тоже отметила успехи 1-й танковой армии:

«Переход через Прут и взятие Черновиц открыли перед наступающими новые широкие возможности. Прославленные пехотные полки, танковые части генералов Гетмана и Дремова, артиллерийские всесокрушающие колесницы гигантским прыжком очутились в предгорьях Карпат. Перед нами в синеватой, влекущей дымке лежали высокие, поросшие буком и темно-зеленой пихтой Карпаты. Там, в горных высотах, похожих на пирамиды, – бесчисленное множество долин и ущелий, по стремнинам которых, клокоча пеной, текут рожденные в теснинах Черемош, Серет и многие другие реки. На Карпаты вели узорчатые, прихотливо извивающиеся дороги и тропы. Через перевалы, зубчатые хребты, ущелья и лесные дебри они подходили к нашей юго-западной государственной границе, к горным постам и заставам, обозначавшим край родной земли. По этим горным дорогам, по еле заметным тропам и двинулись наступающие части Красной армии, повинуясь приказу Родины».[34]34
  Газета «Правда», 12 апреля 1944 года.


[Закрыть]

Оказывается, что не только наша печать писала в эти дни об успехах 1-го Украинского фронта, но и различные агентства, например «Ассошиэйтед Пресс». А газета «Нью-Йорк Таймс» отмечала:

«Русские армии, которые прервали главные коммуникации немцев на Украине, теперь полностью используют выгоды создавшегося положения. Стратегия, выдержка и организация советских войск производят большое впечатление. На ряде участков отступление немцев превращается в паническое бегство. Очевидно, гигантская советская метла выметает немцев с Украины».[35]35
  ЦАМО РФ, ф. 299, оп. 3070, д. 571, л. 497.


[Закрыть]

Приятно было читать такие отзывы о нашей армии и 1-м Украинском фронте, на котором мы воевали уже больше года. Теперь для нас, гвардейцев, наступили благоприятные дни – краткосрочный отдых. Все мы радовались жизни и весне. Природа проснулась окончательно, зазеленели луга, лесные поляны покрылись цветами, войдешь в лес – выходить не хочется.

Девять месяцев наша армия сражалась на украинской земле, мы освободили десятки городов и сотни сел. Население к нам относилось по-разному, но в большинстве случаев доброжелательно. Там, где война прошла стороной, села стояли нарядные, утопая в густых зеленых садах. Характерная особенность сельских домов – все они аккуратно выбеленные, двери и наличники окон обязательно расписывались красной или голубой краской, у ворот – стеклянные фонари. В горницах чисто. На полу – домотканые коврики ярких, сочных тонов. Преобладают все те же красные и голубые тона, только с различными оттенками. В каждой хате – причудливо разрисованный сундук, на котором аккуратной стопкой лежат домотканые коврики. Кровать тоже имеет свои особенности: к потолку тянутся мал-мала меньше пуховые подушки.

В сельских домах России 40-х годов в результате антирелигиозной политики советской власти иконы практически исчезли, лишь богомольные старушки придерживались прежних порядков, а здесь, в Западной Украине, икона с ликом Христа была в каждом доме. На стенах в застекленных рамках веером размещались фотографии хозяина и всех его родственников.

Если же обратить внимание на одежду украинца, она тоже отличалась от одежды россиянина. Мужчины, даже старики, носят расшитые сорочки-вышиванки, о женщинах или молодых девушках говорить не приходится, у них вся одежда расшита различными узорами – юбки, кофты и даже передники, на шее – монисто, по-украински – намысто. Одно всегда удручало – спросишь у хозяйки, где муж, отвечает, что ушел в соседнее село, а на самом деле – обретается в какой-нибудь националистической банде.

На отдых армия была переброшена северо-западнее города Дубно и разместилась в лесной местности вокруг сел Повча, Вовковый, Демидовка, Птичье, Верба, Остров, Рогозное. Наш артиллерийский дивизион стоял недалеко от села Баратин.

Здесь, в прикарпатских лесах, армия должна была пополниться техникой и людьми. Молодому пополнению предстояло пройти обучение, чтобы к установленному сроку быть готовым к боям. Армия готовилась к ведению боевых действий на территории Польши.

Артиллеристы начали обживать небольшой лес у Баратина, строили землянки, маскировали пушки и тягачи. Штаб я предложил Власенко разместить прямо в селе, а для себя подыскать подходящее жилье у селян. Командир по-прежнему предпочитал жить в своем фургоне, а я со своими помощниками Александрами – Семеновым и Федоровым – облюбовал добротный деревянный дом и направил туда ординарца Полеводина, чтобы договориться с хозяевами – могут ли они принять на постой трех советских офицеров.

Ординарец все уладил. Нас встретила молодая женщина лет двадцати пяти. Оказалось, что она русская, жена командира-пограничника. Муж погиб на погранзаставе еще в 1941 году, она с трудом добралась до Баратина и остановилась у своих знакомых. Во время оккупации выдавала себя за родственницу хозяев дома. Так и прожила три страшных года, не зная ничего о своих родственниках, проживающих в России. Появление Красной армии в селе было для нее полной неожиданностью. Она сразу ожила, у нее затеплилась надежда разыскать родных и близких, а в будущем, возможно, выехать в Россию. Теперь ее гостеприимство выплеснулось на нас. Она поставила на стол все, что можно было найти в кладовках и подвалах. Неподдельная радость светилась в ее глазах. Звали ее Анна, Анюта.

Пока мы стояли в Баратине, не знали никаких забот в бытовом плане. Внимание нашей благодетельницы так понравилось моему ординарцу Василию, что он изъявил желание пожить здесь до конца войны. А за ужином как-то намекнул:

– Хозяйка наша – довольно премилая дама!

Что имел в виду ординарец? Мы тогда с Сашей Семеновым не придали значения его словам, хотя и нам эта женщина тоже приглянулась.

Нам хотелось пожить в этом селе тихо, мирно, забыть о боевых действиях. Не получилось: постоянно беспокоили бандеровцы. Они угоняли машины, убивали наших солдат и офицеров, забирали их документы и уходили в схроны на Львовщине и Ровенщине. Нередко поступал приказ комбрига Липатенкова – выделить взвод или два солдат для прочесывания близлежащих лесов или хуторов. В ходе таких действий удавалось вылавливать бандеровцев, маскировавшихся под стариков и даже старух и проводивших разведку.

Неожиданно дивизион передислоцировался в село Хотын. Чем это было вызвано, до сих пор не знаю, возможно, вылазками бандеровцев. Мы быстро снялись со своих мест, повинуясь приказу. Жалко было расставаться с полюбившейся мне Анютой.

Сколько в Хотыне мы простоим, никто не знал, но мне вдруг захотелось увидеть свою хозяйку: я наскоро тогда простился с ней, сказав лишь несколько теплых слов. Стал продумывать, как и на чем съездить в Баратин? Машина исключалась. Велосипед! От Хотына до Баратина не больше пяти километров. Это расстояние можно покрыть за двадцать минут. За время моего отсутствия вряд ли что может произойти в дивизионе. Риск все же есть, размышлял я, но на фронте рискуешь постоянно. Можно рискнуть и еще разок!

Вызвал ординарца Василия, который уже не раз выручал меня из разных переделок, ввел его в курс дела, предупредил, чтобы никому – ни слова. Если же прозвучит тревога, пусть садится в машину и гонит в Баратин. Ординарец все понял.

Как только стало темнеть, проверил пистолет, взял пару гранат-лимонок для подстраховки, сел на трофейный велосипед и нажал на педали. Вскоре я уже стучался в окно Анюты. Она подумала, что нагрянули бандеровцы, но, открыв занавеску и увидев мою улыбающуюся физиономию, несказанно обрадовалась.

Всевышний вознаградил меня за этот сумасшедший поступок. Ночь пролетела как один час. Такое может быть только в двадцать лет. Очнулся от одурманивающей любви только под утро, когда стало светать. Что-то подсказывало мне – надо ехать. Расставание с моей возлюбленной было трогательным: оба понимали, что вряд ли увидимся когда-нибудь еще раз. Я расцеловал ее, прижал к своей груди, сел на велосипед и что есть мочи начал крутить педали.

Катил я в Хотын, не чуя под собою ног, словно знал, что в дивизионе обязательно должно что-то случиться. В таких ситуациях уже бывал не раз. И точно – новая передислокация. Въезжаю в село и вижу, как бегают солдаты, водители прогревают моторы машин, раздаются команды офицеров. Испуганный ординарец обрадовался моему появлению, он уже собирался ехать за мной, как было заранее условлено. В общем, все кончилось благополучно. Власенко не заметил моего отсутствия, и я быстро включился в боевую жизнь дивизиона. Но дал себе зарок в такие авантюры больше никогда не пускаться.

Об этой моей проделке знали только ординарец и Саша Семенов, которому я проболтался при переезде на новое место базирования. Боевой зам на мои донжуанские похождения отреагировал по-дружески, но строго:

– Залетишь ты, Петр Михайлович, когда-нибудь, как пить дать залетишь. Накажут, и поделом!

Упрек справедливый, и я воспринял его без возражений, даже пообещал, что теперь – ни ногой из дивизиона без разрешения Власенко.

Семенов только улыбнулся. Когда машина вышла на ровную дорогу, он, повернувшись ко мне, продекламировал несколько забавных строк:

 
Чуть тревога – он Анюту
Вел в подвал сию минуту,
От фугаски до фугаски
Он рассказывал ей сказки.
 

Намек я понял и тут же спросил:

– Это еще откуда?

– Фронтовые газеты надо читать, а не бегать по бабам.

– Резонно, – согласился я. – И все-таки, кто это написал про Анюту?

– Лев Кассиль.

Мы тогда долго смеялись – и над стихами, и над моими ночными приключениями. И все-таки я был рад, что не обошла меня фронтовая любовь. Есть что вспомнить!..

Мы ехали по Приднестровью. Семенов из кабины любовался местным пейзажем, я больше не докучал ему своими разговорами. Меня почему-то потянуло на исторический экскурс в эти земли. Что я знал о них? Практически ничего. Правда, вспомнил, что еще в Первую мировую войну русский генерал Брусилов, командующий Юго-Западным фронтом, осуществил здесь свой знаменитый прорыв. В мае 1916 года его войска перешли Днестр, основательно потрепали австро-германские войска и заняли Львов. Тогда русские били войска кайзера, спустя двадцать восемь лет мы бьем войска Гитлера. История повторяется.

На этот раз мы разместились в большом лесу вдали от поселений. Довольно быстро возвели просторные землянки для личного состава, разместили и замаскировали технику, а как только прибыло новое пополнение, занялись его обучением. Политотделы позаботились о нашем отдыхе. По вечерам солдаты смотрели кинофильмы или концерты армейской художественной самодеятельности.

Для полноты нашего общего и исторического образования командование устроило выставку оружия и вооружения Красной армии, начиная от пистолета и винтовки и заканчивая «тридцатьчетверками» с 8,5-миллиметровыми пушками, тяжелыми танками ИС-2 и самоходными установками с 152-миллиметровыми пушками. Особняком стояли реактивные установки БМ-»катюши». На выставку приглашались офицеры, вплоть до командиров батальонов и их заместителей, а также летчики воздушной армии, стоявшие по соседству и находившиеся в резерве Ставки. Экскурсанты подходили к экспонатам, у каждого из которых стоял офицер-экскурсовод, который давал соответствующие пояснения по своему виду оружия и отвечал на вопросы. Все проходило чин-чинарем, как в хорошем музее в мирные дни.

Затем состоялись практические стрельбы на лесном полигоне прямой наводкой из минометов, орудий, танков и реактивных установок. Стрельбе Катуков придавал особое значение, особенно хотелось блеснуть эффективностью огня реактивными снарядами. Я даже нашел инструкцию, составленную Михаилом Ефимовичем по использованию РС в бою. В ней говорилось: «Дивизионы РС в наступлении следует придавать головным бригадам и использовать как мощное средство борьбы с опорными пунктами обороны противника и его узлами сопротивления. Кроме того, подразделения РС могут вести успешную борьбу с подходящими резервами, скоплениями и отходящими колоннами противника. Следует лишь рационально их использовать, не давать огонь по малозначительным целям, с которыми может справиться ствольная артиллерия, экономить их залпы. Значительную долю средств РС необходимо иметь в резерве командарма и командиров корпусов, как мощное средство усиления частей того или иного направления, где этого потребует обстановка».[36]36
  ЦАМО РФ, ф. 299, оп. 3070, д. 293, л. 14.


[Закрыть]

Когда стреляли артиллерия, минометы и танки, все шло хорошо – мишени разлетались на куски и красиво загорались. Летчики восторженно хлопали в ладоши: одно дело видеть поле боя с воздуха, дело совершенно другое – на земле.

На завершающем этапе стреляли гвардейские минометы – «катюши». Я сразу же пристроился к группе, в составе которой находился майор Гиленков, надеясь по ходу стрельбы получить у него определенные консультации. Установка РС принадлежала 79-му гвардейскому минометному полку, которым командовал полковник И. И. Бондаренко. Поступила команда о готовности установки к стрельбе. Катуков попросил всех офицеров отойти подальше на безопасное расстояние. Стрельбу почему-то решено было произвести прямой наводкой. Услышав это, Гиленков прошептал мне на ухо: «Что-то сейчас будет!» Я ничего не понял, но последовал за ним, удаляясь от огневой позиции. Дело в том, что у БМ – огромный разброс снарядов, особенно на малой дальности стрельбы. При ведении огня прямой наводкой снаряды практически начинают рваться со 100–200 метров от установки. В данном случае эллипс рассеивания снарядов идет параллельно плоскости стрельбы. Лучшая кучность получается на дистанции 5–6 километров (эллипс рассеивания приближается к кругу), а на дистанции 7–8 километров снаряды ложатся эллипсом, вытянутым вдоль фронта (перпендикулярно плоскости стрельбы). Вот так «гуляют» наши реактивные снаряды.

Как специалист, майор Гиленков знал все тонкости стрельбы РСами и предвидел возможные неприятности, но давать наставления высокому начальству не решился.

Катуков, находясь в окружении экскурсантов, давал пояснения о действиях РСов. За ним ходила толпа, рассматривая саму установку, но ждала того эффекта, о котором говорил командарм.

Удалив всех на безопасное расстояние, Катуков скомандовал: «Бондаренко, давай!» Толстенький полковник, преисполненный важности возложенной на него миссии, шариком покатился к установке. В машине уже сидел офицер, готовый повернуть тумблер.

Бондаренко махнул рукой, и с направляющих стапелей сорвались все 16 мин. Одна за другой они начали рваться невдалеке от боевой машины. Свист осколков и взрывная волна мигом уложили на землю ничего не подозревавших экскурсантов. Катуков, лежа на земле, разрывая легкие, закричал: «Бондаренко, довольно, убедил!» Полковник стоял бледный и растерянный. Уж ему-то надлежало знать «эресовские» штучки. Наверно, сей высокий начальник ни разу не был на огневой позиции и не видел стрельбу с малых дистанций своего полка. К счастью, все закончилось благополучно, осколки никого не задели, но испуг был приличным. Гости встали, отряхнулись, кто-то из летчиков даже пошутил по поводу того, что «катюши» могут стрелять даже по своим.

Неизвестно, как потом Катуков разбирался со своими подчиненными за этот весьма «убедительный» выстрел.

«Конфузия» со стрельбой РСами нисколько не омрачила настроение командования армии. Через несколько дней танкисты были приглашены на выставку авиационной техники. На полевом аэродроме стояли истребители Лавочкина и Яковлева, штурмовики Илюшина, бомбардировщики Туполева и Петлякова. Среди такого разнообразия летательных аппаратов был даже «Ланкастер», английский дальний бомбардировщик. В войне против Германии активное участие принимала английская и американская авиация. По договоренности с советской стороной английские и американские бомбардировщики поднимались с аэродромов Великобритании, ковровым способом бомбили территории фашистского рейха, а садились на нашей территории. Здесь они заправлялись топливом, брали на борт бомбовый груз и уходили обратно в рейс, снова бомбили рейх и садились уже на своем аэродроме. Это были так называемые челночные полеты. Данный «Ланкастер» получил повреждение в воздухе и оказался на нашем аэродроме. Его экипаж улетел домой на других машинах, а этот самолет стал экспонатом, который демонстрировался как наглядное доказательство антигитлеровской коалиции.

Летчики принимали нас также радушно, но без показательных стрельб, видимо, учли печальный опыт стрельбы РСами гвардейцев-танкистов. Мы осмотрели самолеты, прослушали лекцию экскурсовода, а командир гвардейской танковой бригады полковник Горелов удостоился особой чести посидеть в кабине Ла-8 и подержаться за рычаги управления. Спустившись на землю, он произнес с некоторой иронией:

– Тесновато у вас, товарищи летчики, у нас в танке и то свободнее. Впрочем, воевать можно!

На этом, пожалуй, и закончились наши экскурсии и обмен дружескими рукопожатиями. Закончился и наш отдых. Завершена подготовка к предстоящим боям. Июнь 1944 года был на исходе.

Глава IX
Львовско-Сандомирская операция

В первой декаде июля 1944 года в Дубенских лесах началось оживление: со дня на день в танковой армии ждали приказа о наступлении. Были запрещены увольнения и отпуска, командиры проверяли готовность своих частей к боевым действиям. Приказ о наступлении был получен 12 июля. Под ним стояла подпись нового командующего 1-м Украинским фронтом маршала И. С. Конева и начальника штаба генерала армии В. Д. Соколовского. Армиям ставилась задача: форсировать реку Западный Буг с прорывом Сокальского и Каменско-Струмиловского укрепленных районов, выход в район Равы-Русской, завершение и окружение Бродской группировки противника, а также принятие мер к недопущению отхода Львовской группировки противника в северо-западном направлении.

У 1-й гвардейской танковой армии была своя задача: действовать на заходящем правом фланге в голове всей ударной группировки фронта. Конечная цель – выход к реке Висла.

Можно с уверенностью говорить, что армия способна была выполнить эту непростую задачу. Она почти на 100 % укомплектована личным составом и насчитывала 34 494 солдата и офицера. Кроме того, превосходила противника по танкам, артиллерийским установкам и минометам в несколько раз.[37]37
  ЦАМО РФ, ф. 299, оп. 3070, д. 572, л. 18.


[Закрыть] Поддержка авиации усиливала ее огневую мощь еще больше.

Конечно, учитывались и силы противника. Они теперь были сведены в группу армий «Северная Украина». Только в полосе действия 1-й танковой армии Торчин – Бужаны немцы имели, по данным разведки, до 11 000 активных штыков, 140 танков и штурмовых орудий, на аэродромах базировалось 636 боевых самолетов.[38]38
  Там же. ЦАМО РФ, ф. 299, оп. 3070, д. 572, л. 18.


[Закрыть]

Танковой армии предстояло преодолеть четыре линии обороны противника, в том числе вторую, наиболее прочную – «Принц Евгений», с тремя, а в некоторых местах и пятью рядами траншей, соединенных ходами сообщения, десятки ДЗОТов, блиндажей, артиллерийских позиций. На каждой оборонительной линии были построены укрепления полевого типа.

Немцы готовились к жесткой обороне, солдатам был зачитан приказ Гитлера, гласивший о том, что они защищают государственную границу и отступление с позиций будет караться смертью.

Но немецкое командование не было уверено в том, что ему удастся удержать хорошо оборудованные и укрепленные оборонительные линии, и в войска вскоре было спущено указание – в случае наступления превосходящих сил Красной армии отходить на вторую линию обороны и далее на третью и четвертую, чтобы измотать силы наступающих, затем остановить их на реке Западный Буг.

Наступление 1-го Украинского фронта увязывалось с наступлением 1-го Белорусского, переходившего к активным боевым действиям на Люблинско-Варшавском направлении. В войсках царило приподнятое настроение, все чувствовали, что победа не за горами. В сводках Совинформбюро сообщалось об освобождении новых сел и городов, о захваченных трофеях. Изменился и тон приказов Сталина, они все больше стали носить триумфальный характер.

Наш корпус стоял в выжидательном районе и ждал приказа о наступлении, хотя боевые действия уже шли, начиная с 12 июля. Чтобы выяснить систему обороны немцев, было организовано наступление усиленных передовых батальонов с артиллерийской подготовкой, которое создавало видимость наступления с решительной целью – пробить брешь в первой линии обороны. Это наступление ввело в заблуждение немецкое командование, и оно отдало приказ об отводе своих войск на линию «Принц Евгений».

Немцы оказывали упорное сопротивление в районе Лежахув, Войница, Лемешув, Плюхно. Катуков решил пробить немецкую оборону, направив усиленный передовой отряд по маршруту Городище – Блудув – Порыцк, включив в него 1-ю гвардейскую танковую бригаду, 6-й мотоциклетный полк, 400-й гвардейский самоходный полк с двумя батареями 358-го гвардейского зенитного полка, 15-й понтонный батальон и 12 орудий 122-миллиметрового калибра на быстроходных тракторах. Он поставил перед отрядом задачу – «обогнать в районе Свиньюхи части 76-го стрелкового корпуса, стремительные ударом овладеть Порыцком и к утру 15 июля в районе Сокаля форсировать Западный Буг, захватить мост и переправы, выставить заслоны в местечке Еджары и колонии Пичугуры, удерживать захваченный плацдарм до подхода главных сил. Действия этого отряда должны были окончательно вскрыть силы группировки противника и ее намерения».[39]39
  ЦАМО РФ, ф. 299, оп. 3070, д. 572, л. 23.


[Закрыть]

Немцы ожидали ударов танковой армии, и действия передового отряда приняли за наступление основных сил. Видимо, поэтому они стали стягивать в район села Конюхи части 248-й пехотной дивизии, артиллерию, штурмовые отряды, минометы и часть сил 16-й танковой дивизии. Этого и добивался Катуков. Теперь можно было основными силами ударить по Сокальской группировке противника.

17 июля двинулся в наступление и наш 8-й гвардейский мехкорпус. По сложившейся традиции артиллеристы поддерживали атаку танкистов. Рядом с нами шел 405-й дивизион «катюш» Гиленкова. На марше его дивизион попал под обстрел немецкой дальнобойной артиллерии, а чуть позже на мине подорвался начальник штаба капитан Сидорович.

Гиленков по радио сообщил об этом Дремову и предложил назначить на эту должность меня. Дивизион РС был у командира корпуса основной ударной силой, которую он использовал в самой сложной ситуации. Без начальника штаба стрельба не велась. Дремов дал «добро», но не уведомил об этом комбрига Липатенкова. Тут-то и разгорелись страсти-мордасти. Против моего ухода стал возражать Власенко, мой непосредственный начальник, с которым я воевал уже больше года. Василий Прокофьевич был не против моего повышения по службе, но в такой ответственный момент, когда начинается серьезная операция, для него это был удар. Он встал на дыбы и тут же сообщил полковнику Липатенкову. Комбриг встал на сторону Власенко.

В принципе, и командир дивизиона, и командир бригады были правы. Наверно, и я бы поступил так: на переправе коней не меняют. Прибывший за мной офицер уехал ни с чем.

Часа через два на «виллисе» в дивизион влетает сам Липатенков и на ходу бросает мне: «Быстро садись в машину, едем к Дремову!» Я, было, заикнулся насчет своих вещей и ординарца и тут же услышал торопливое: «Потом заберешь свое имущество, сейчас не до него. Нас ждут на командном пункте корпуса. Там Дремов мечет громы и молнии!»

По дороге полковник рассказал, как развивались события. После доклада Гиленкова о гибели капитана Сидоровича на командном пункте началась суматоха. Понятно, что без помощника Гиленков остался, как без рук. Дремов это прекрасно знал, он не мог допустить, чтобы его личный резерв – дивизион РС – оставался без начальника штаба. Тут же приказал доставить на КП капитана Демидова.

Я слушал комбрига, едва сдерживая смех. А он продолжал:

– Из-за тебя, Демидов, комкор готов был отдубасить меня палкой. Ты ведь знаешь, что за невыполнение приказа он щедр на такие подарки.

– Это мне известно, – признался я. – Недавно его палка могла походить и по моей спине. Хорошо, что вовремя сбежал, но Власенко тогда досталось.

«Виллис» подрулил к командному пункту. Дремов, злой, как пантера, выслушивал доклады о ходе продвижения передовых частей и тут же отдавал приказы командирам бригад и полков. Рядом, в числе штабных работников, находился только что прибывший Юрий Гиленков.

Когда комкор переговорил по телефону с начальником штаба корпуса полковником Воронченко и положил на рычаг трубку, Липатенков доложил, что его приказание выполнено: капитан Демидов доставлен на КП.

Дремов встал едва ли не на цыпочки, оглядывая меня сверху вниз:

– Ничего себе капитан – это же коломенская верста. Гиленков! – позвал он командира дивизиона, – забирай своего начальника штаба и чтобы через час доложил, что мой резерв может стрелять в любую минуту!

Вот так я стал начальником штаба 405-го отдельного гвардейского минометного дивизиона БМ-13.

Гиленков взял меня под руку и быстренько, пока Дремов не передумал, увел с КП. Через полчаса я был уже на своем новом рабочем месте. Юрий представил меня своему замполиту майору Прошкину. На прощание сказал:

– Георгий Николаевич Прошкин – неплохой специалист. Он введет тебя в курс всех дел. Ты артиллерист, надеюсь, РС освоишь так же быстро, как осваивал в училище 76-миллиметровую пушку. Ну, бывай!

И тут же исчез.

Признаться, на первых порах я плохо представлял свои обязанности при стрельбе, но со временем освоился, прочитал инструкции, наставления, изучил матчасть, присмотрелся к работе других офицеров, и все стало на свои места. Гиленков, как положено, представил меня личному составу части и снова умчался на командный пункт к Дремову.

Теперь уже на правах начальника штаба я взял на себя обязанности не только по ведению огня, но и по обеспечению жизнедеятельности всего дивизиона. Только вот майор Прошкин почему-то с недоверием отнесся к моему назначению.

Потом я узнал, что на «гражданке» он был инженером-строителем, в армию призван из запаса. Не имея артиллерийского образования, но как политработник, он, возможно, и был на своем месте. Только вот честолюбие не давало ему покоя, ему хотелось быть не замполитом, а командиром дивизиона.

Когда Гиленков умчался по своим служебным делам, Прошкин выступил с речью перед личным составом, причем выражений особенно не выбирал. Речь его звучала примерно так: «Мы должны в любой обстановке беречь боевые машины. Если какой-нибудь разгильдяй, это касается прежде всего водителей, загонит машину в яму или кювет, выведет БМ из строя, то я лично набью ему морду. Никакие жалобы потом политотдел принимать не будет. Я понятно говорю?»

Строй, улыбаясь, ответил: «Чего уж тут не понять». Оконфузившийся Прошкин не нашелся, что ответить бойцу, только прикрикнул: «Поговори мне еще!» Про себя я подумал, что для политрука речь не ахти какая, но убедительная. Воевать с ним можно. На фронте БМ берегли пуще глаза. Немцы постоянно охотились за русскими «катюшами», за ее уничтожение получали даже железные кресты.

Я отдал приказ на марш, и дивизион, выстроившись в походную колонну, двинулся догонять свою бригаду. Наши танки давно ушли вперед, оторвавшись от стрелковых и артиллерийских частей. Пред нами не было сплошного фронта. Немцы большими группами отходили на запад, поэтому не исключалась возможность наскочить на какой-нибудь «блуждающий котел». Этого я как раз опасался больше всего.

Дивизион шел на большой скорости, поддерживая связь со штабами бригады и корпуса. К вечеру дорога привела нас в небольшой лес, уходивший куда-то на запад. Вперед ушла разведка. Не прошли мы и километра, как в лесу послышалась ружейно-пулеметная стрельба. Машины сразу же остановились. Обстановка для меня была неясной; хотя прошла разведка, раньше прошли танки, можно было сделать вывод, что немцев вблизи нет. Подошел майор Прошкин и категорически потребовал развернуть дивизион и дать по лесу залп. Палить, однако, в белый свет до выяснения обстановки я не собирался, хотя замполит настаивал, заявляя, что промедление для нас может плохо кончиться. Связаться с Гиленковым уже не было времени, была дорога каждая минута. Если рядом немцы, все равно придется принимать бой. Договорились с политруком под его личную ответственность дать залп одной установкой. Пальнули по лесу в том направлении, откуда доносились выстрелы. Там моментально все стихло.