Текст книги "На службе у бога войны. В прицеле черный крест"

Автор книги: Пётр Демидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Похоронили отважного разведчика в польском городе Дембе.

Эту утрату переживала вся армия. У него было много друзей, в том числе и в нашем артдивизионе. Мои батарейцы понимали, что больше уже не услышат задорного голоса Володи Подгорбунского: «Здорово, артиллеристы! Принимайте гостя!»

Война забрала жизни многих интересных людей, с которыми сводила меня фронтовая судьба. И все равно они остались в моей памяти…

Не сказать несколько слов о генерале И. Ф. Дремове, командире нашего корпуса, тоже было бы несправедливо. Он хорошо запомнился не только мне, но и тем, кто с ним постоянно общался.

Иван Федорович Дремов появился под Сумами в тот момент, когда армия находилась на переформировании. Был он тогда еще полковником и назначался на должность заместителя командира корпуса.

Впоследствии, командуя корпусом, Дремов получил звание генерал-майора, затем – и генерал-лейтенанта, стал Героем Советского Союза. После войны ушел в отставку.

Когда Иван Федорович принял корпус, было ему за сорок. Среднего роста, широкий в плечах, плотный, с простым, открытым грубоватым лицом пепельного цвета и упрямым подбородком. Черные волосы всегда торчали ежиком, глаза – буравчики, злые. Когда он был в гневе, а в гневе он находился практически всегда (особенно во время боя), лицо его становилось не только злым, а прямо-таки зверским. И если что-то не складывалось, то «товарищ» Дремов бил всех палкой – от комбригов до командиров рот и батарей.

Вообще-то бить подчиненных – привилегия наших славных советских генералов. Этой привилегией пользовались многие из них. Палкой и кулаком, например, хорошо владели Катуков, Чуйков, Конев, командующий 4-й танковой армией Лелюшенко и многие другие. В 405-м отдельном дивизионе РС я слышал от офицеров интересную байку об Иване Коневе. Под Харьковом это было. Командир дивизиона, израсходовав все снаряды, чтобы зря не рисковать установками РС и людьми, увел машины километров за десять от переднего края и стал ждать, когда подвезут боеприпасы. Бойцы получили возможность отдохнуть. Они разделись, сняли сапоги и сушили портянки. Как на грех, по дороге проезжал командующий Степным фронтом Конев со своим эскортом. Увидев «табор», Иван Степанович отрядил адъютанта узнать, что за часть в такую пору греется на солнышке. Представший пред грозными очами генерала командир дивизиона, вскинув руку к пилотке, стал было докладывать о том, что дивизион ждет снабженцев со снарядами, но вместо того, чтобы выслушать доклад до конца, Конев стал дубасить командира папкой. Завершив «святое дело», приказал, чтобы дивизион через полчаса был в Харькове и защищал город от врага.

Командир дивизиона был уже в звании майора и посчитал поступок командующего фронтом не только постыдным, но и отвратительным, унижающим достоинство советского офицера. Он написал Сталину письмо, в котором просил принять меры против грубияна Конева. Прошло некоторое время. Наши войска вели наступление в Польше. На одной из переправ теперь уже маршал Конев встретил того самого командира дивизиона. Увидев маршала, майор пытался незаметно проскочить на понтонный мост. Не получилось. Конев его узнал. Подозвав поближе, вытащил из нагрудного кармана письмо Сталину, язвительно произнес: «Я тебя, дурака, не бил, а учил, хотя мог бы расстрелять за трусость. И, как видишь, неплохо научил, мне доложили, что хорошо воюешь. Больше таких глупых писем никогда не пиши. Понял?» – «Понял, – ответил майор. – Спасибо за науку», – и удалился подальше от начальства.

Жалобы на произвол наших генералов были нередким явлением. Писали жалобы, насколько мне известно, и на нашего командира корпуса Дремова. Только ни до Сталина, ни до ЦК ВКП(б), ни до Контрольной комиссии они не доходили. Фронтовые письма проверялись военной цензурой, и на каждом из них ставился штамп: «Проверено военной цензурой». Так что, как говорится:

 
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь.
 

Освобождение Украины продолжалось. 1944-й год наш артдивизион встречал в Казатине. Зима, снежная и вьюжная, была в самом разгаре.

Снег хрустел под ногами и колесами, как сухой валежник. Мы далеко шагнули на запад. Теперь никто не сомневался в том, что скоро перешагнем государственную границу с Польшей и ступим на земли Германии. Нас радовала позиция союзников – англичан и американцев, которые все активнее включались в военные действия против вермахта. От политработников и печати мы узнали, что в ноябре-декабре 1943 года прошла Тегеранская конференция трех держав – СССР, Англии и США, на которой встретились первые руководители по антигитлеровской коалиции.

На конференции рассматривались вопросы дальнейшего ведения войны, открытие второго фронта, хотя и вскользь, но были затронуты вопросы ленд-лиза, поставок СССР вооружений и стратегического сырья.

В Декларации трех держав, принятой на конференции, говорилось о планах уничтожения вермахта, о сроках проведения крупномасштабных операций на западе и востоке.

Немцы ожесточенно сопротивлялись. Восточный фронт для них по-прежнему оставался главным фронтом. Разведка установила, что в районе Винницы и Жмеринки сосредоточены большие резервы, которые противник намеревается использовать для удара во фланг и тыл 1-й танковой армии. Катуков принимает решение упредить немцев, повернуть армию на запад и ударить по Жмеринке.

Наступление развивалось успешно, наша бригада подошла к реке Соб и начала переправляться. Река небольшая, но норовистая, с крутыми обрывистыми берегами. Мост немцы взорвать не успели, и теперь к нему устремились наши войска. Мост оказался крепким, но без перил, дорога к нему начиналась крутым подъемом, покрытым сплошным льдом. Перед нами прошли танки, одна «тридцатьчетверка» по неосторожности механика-водителя сорвалась в воду и теперь лежала на дне вверх гусеницами, как предупреждение – быть предельно осторожным при движении по этому «чертову мосту».

Наши тягачи с пушками медленно выбирались на противоположный берег и выстраивались в колонну. Скопление машин на переправах всегда бывает удобной мишенью для немецких летчиков. Не обошлось и на этот раз. Едва колонна тронулась в путь, как появились два «фоккера». Они прошли над нашими головами и атаковали танки. Хорошо, что немцев вовремя заметили и встретили плотным зенитным и пулеметным огнем. Один истребитель загорелся в воздухе и пылающим факелом рухнул на землю, второй скрылся за горизонтом.

Дивизион догнал разведроту, шедшую за танками, и мы вместе двинулись по направлению к деревне Фердинандовка. Встреча с новым населенным пунктом всегда таит в себе массу неожиданностей, поэтому командир дивизиона Власенко приказал всем машинам замедлить ход, пока не прояснится обстановка. Разведка ушла вперед, а мы на малом газу двигались за ней, готовые в любую минуту развернуть пушки и вступить в бой.

Фердинандовка связана была с Винницей и Жмеринкой железной дорогой. Не успели мы захватить станцию, как сюда прикатил немецкий санитарный поезд. С первого же выстрела танкисты подбили паровоз, и состав остановился. Выяснилось, что поезд шел на фронт, поэтому в вагонах, кроме врачей и обслуживающего персонала, оказалось всего несколько фашистских чинов. Зато трофеи нам достались неплохие: в конце состава было прицеплено несколько вагонов со скотом, птицей и разными продуктами – сахаром, консервами, хлебом, шоколадом и напитками.

Власенко распорядился, чтобы пленных отправили в наш тыл, а я стал организовывать оборону станции на случай неожиданной атаки противника. Появись здесь сейчас рота автоматчиков, нас бы перестреляли за милую душу. Всех занимала не оборона, а трофеи. Пришлось у санитарного поезда ставить охрану.

Прикрыв винницкое направление одной батареей, захватив с собой несколько солдат из дивизионной разведки, я направился в здание, в котором находилось станционное начальство. Здесь нас явно не ждали. На своих рабочих местах находился весь обслуживающий персонал, как ни в чем не бывало выполнявший свои обязанности. Увидев советских бойцов в полушубках, в ушанках с пятиконечными звездами и автоматами на изготовку, «обслуга» опешила, руки сами потянулись вверх. В соседнем кабинете обнаружили какого-то чина со знаками отличия, скорее всего начальника станции. Разбираться было некогда, его разоружили и вместе с другими служащими вывели на улицу.

Уходя из здания, я приказал разведчикам разбить телеграфные и телефонные аппараты, уничтожить радиостанцию, спилить телеграфные столбы на расстоянии 500 метров и возвращаться в дивизион.

Впереди гремел бой, и неизвестно, сколько мы смогли бы продержаться на этой станции. Чтобы трофеи не достались противнику, Власенко отдал приказ всю живность выгрузить из вагонов и направить в тыл, продукты распределить по батареям, а все, что останется, раздать местному населению.

Так что к моему возвращению у товарных вагонов уже шла суета: кто-то делал не первый заход, а кому еще ничего не перепало, все равно пытался что-то прихватить из трофейного барахла. Из продуктового вагона солдаты вытащили несколько ящиков с какой-то неизвестной жидкостью в керамических бутылках с красочными этикетками. Что это было за зелье, никто не знал, бутылки вертели и так и этак, но не пили из них – вдруг яд. К тому же всех смущала керамическая бутылка. Для нашего глаза слишком непривычно. Тут же поступило предложение – смочить хлеб этой жидкостью и дать собаке. Но где возьмешь собаку, при стрельбе они все разбежались.

Такое добро, конечно, пропадать не должно: нашелся «дегустатор», солдат-пехотинец из какой-то роты нашей же бригады, который, видимо, в своей жизни попробовал не одну бутылку. Взяв керамическую посудину, солдат отбил горлышко, понюхал, попробовал зелье на язык, вздохнул и, перекрестившись, произнес: «Ну, братцы, ежели что, не поминайте лихом. Так и быть, пострадаю за общество!» Все смотрели с затаенным дыханием, как он медленно тянул из алюминиевой кружки неизвестную жидкость. Кому-то даже казалось, что «дегустатор» вот-вот свалится на землю и ангелы унесут его в рай как «пострадавшего за общество».

Выпив жидкость, солдат обвел всех веселым взглядом. Послышались голоса: «Ну, как она, эта зараза?» А он, немного помолчав, прогундосил: «Не понял, налейте еще!» Ему налили полную кружку. Опорожнив ее, он произнес только одно слово: «Годится!»

После такой дегустации все дружно потянулись к бутылкам и, отбив горлышко, пили коричневую душистую жидкость. Это оказалось не вино, а обыкновенный бальзам, который обычно добавляют в чай или кофе. Для нашего солдата годилось и такое питие. Бутылки быстро размели по мешкам, сумкам, а то и просто по карманам.

Мне тоже ничего не оставалось делать, как начать «отовариваться». Я подогнал свой крытый вездеход и приказал писарской братии загрузить в него несколько мешков сахара, консервы и другие продукты. Бальзам тоже не помешал. Все это потом стало солидным «приварком» к нашей скромной армейской кухне.

Довершить «экспроприацию» не пришлось: послышалась команда Власенко:

– Кончай барахолить! По машинам!

Дивизион построился в колонну и двинулся по указанному маршруту. К утру мы достигли предместий большого винницкого села Байраковка. Село еще спало. Кругом стояла патриархальная тишина, даже собаки не лаяли – еще не проснулись. Колонна остановилась посреди села. Вскоре от некоторых домов потянуло дымком, и у колодцев появились женщины. Одна из них, держа в правой руке ведра, в левой – коромысло, остановилась у моей машины и стала пристально рассматривать солдат. Я вышел из кабины и поздоровался. Женщина лишь кивнула головой, потом спросила: «Вы кто? Бандеровцы?» – «С чего вы взяли, мамаша, что мы бандеровцы? Русские мы, бойцы Красной армии, – старался объяснять как можно деликатнее, чтобы не перепугать селянку. – Вот, видите, на моей шапке красная звездочка!» Женщина все так же недоверчиво смотрела на меня и задала новый вопрос: «Так вы партизаны?» – «Нет, мы настоящая Красная армия. Гоним фашистов с Украины».

И тут ее недоверие как рукой сняло. Она бросилась обнимать меня, говорила какие-то добрые и теплые слова на украинском языке, смысл которых я не совсем понимал. Затем с криком «Красная армия!» она побежала поднимать своих соседей. Захлопали двери, и хозяйки, кутаясь в расшитые кожушки, валенки и цветастые платки, стали выходить на улицу и выносить нам туески, полные яблок, хлеб, домашнюю колбасу, сало и даже бутыли самогона. Солдаты, очнувшись от дорожной дремоты, высыпали из-под брезента и с удовольствием принимали украинские дары. Завязывались знакомства, слышалась русская и украинская речь, раздавался смех, словом, общение шло полным ходом.

Ко мне снова подошла та самая женщина, с которой я вел «дипломатические» переговоры при вступлении в Байраковку, с двумя ведрами яблок и бутылкой самогона. Она просила принять угощение в знак уважения к Красной армии. Яблоки я принял, но от самогона стал отказываться. Меня опередил шофер:

– Товарищ капитан, зачем же обижать хорошего человека? Давайте, мамаша, вашу бутылочку (в бутылочке-то четверть – 3,07 литров!). В нашем хозяйстве все пригодится.

И «бутылочка» мгновенно исчезла в объемистом багажнике «студебеккера». Удивляло обилие яблок, которыми нас угощали селяне, видимо, на них был урожайный год. В тот день мы ели яблоки на любой вкус: свежие, моченые, соленые, маринованные. Это яблочное изобилие я вспоминаю по сию пору, даже сейчас к этому фрукту отношусь с большим уважением.

К машине подошел капитан Власенко. Я угостил его яблочком. У нас уже оскомина была на зубах, а он с удовольствием похрустел «Джонатаном», и его рука потянулась к пахнущей незабываемым ароматом «антоновке», сохранившей свежесть даже среди зимы.

В гостях хорошо, но, как говорится, труба зовет. Надо было двигаться дальше. Мы надеялись, что в Байраковку успеют подвезти горючее, но заправщики где-то задержались. На какое-то время и мы задержались в гостеприимном селе.

Организовав оборону села и охрану колонны, мы с политруком Александром Федоровым решили навестить местную управу. Разумеется, полицейские еще при приближении наших танков дали деру, поэтому мы и не рассчитывали увидеть кого-нибудь из местного начальства. В доме, куда мы вошли, дух полицейских давно выветрился. Над рабочим столом начальника полиции в застекленной раме висел портрет Гитлера. Один из разведчиков полоснул по нему очередью из автомата так, что стеклянные осколки брызнули во все стороны, металлический сейф, стоявший в углу, солдаты вскрыли с помощью толовой шашки. Оттуда извлекли документы и немного денег. Это были немецкие марки и советские рубли. Деньги быстро разошлись по карманам, а полицейские бумаги были сожжены на улице: никакой ценности они для нас не представляли.

В ожидании заправщиков мы решили отдохнуть в каком-нибудь доме. Власенко отказался составить нам компанию, сославшись на то, что он чувствует себя гораздо комфортнее в своей неплохо оборудованной машине, чем в чужом доме. Мы с Семеновым оказались не столь строгих правил, как наш командир, и постучались в дверь к селянину, все время наблюдавшему из-за калитки за нашей колонной. Еще раньше мне показалось странным, что мужского населения здесь не было видно. Это и понятно: с началом войны многие мужчины были мобилизованы в Красную армию, кто-то добровольно ушел в немецкие батальоны «Нахтигаль» и «Роланд», в УПА, а кто-то подался в бандеровские отряды или к сечевикам атамана Бульбы-Боровца.

Нас встретил невысокого роста, кряжистый, как столетний дуб, хозяин. Ему уже было, наверно, за шестьдесят. Хозяин крепкий; на его подворье, в просторных хлевах и сараях мычала, хрюкала и кудахтала разная живность. Хозяйка, суетливая черноглазая женщина, заметно моложе своего мужа, быстро поставила на стол всевозможную снедь и четверть самогона. Самогон мы лишь пригубили из уважения к хозяевам, а копченая домашняя колбаска с чесноком пришлась по вкусу. Хозяин усердно угощал «товарищив» офицеров, в то же время очень уж интересовался, что будет при «Советах» – колхозы или единоличные хозяйства? Немецкая администрация колхозы разогнала, землю раздала селянам, каждый хозяин платил налоги, и это многих устраивало.

Мы видели, что крестьяне здесь жили зажиточно и объединяться в колхозы вряд ли горели желанием. Семенов стал объяснять хозяину, что после освобождения Украины от гитлеровских оккупантов, повсеместно установится Советская власть и будут организованы колхозы. На лице хозяина появилась кислая гримаса. На этом наш отдых и пропагандистская работа в доме украинского крестьянина закончилась. В доме появился вестовой, сообщивший, что прибыли бензозаправщики. Мы находились в глубоком тылу неприятеля, и дивизион уходил следом за танковыми и мехбригадами все дальше и дальше, приближаясь к государственной границе с Румынией. Практически мы не встречали врага, и это очень меня настораживало. Свои опасения я высказал Власенко:

– Не нравится мне такая картина. У немцев нет сплошного фронта, но наверняка существуют опорные пункты полевого типа, не связанные между собой огнем.

Командир дивизиона не придал этому никакого значения, только сказал:

– Впереди нас прошла разведка, прошли танковые и механизированные бригады, так что беспокоиться нечего.

Я стоял на своем: – Танки могли пройти, разбить один-другой опорный пункт или же обойти их, а мы можем напороться на неприятности. Все-таки без разведки двигаться опасно.

Тогда я исходил из того, что армия уже полмесяца находилась в тылу противника, и наши части не только сдерживали немцев, но и вели наступательные бои в обстановке сложной и неопределенной, что нередко оборачивалось большими потерями людей и техники.

С моими доводами Власенко вынужден был согласиться и издал приказ не делать и шагу без разведки. Такая тактика оправдала себя, потому что в дальнейшем немцы не только оказывали сопротивление, но и при первой возможности переходили в контрнаступление. Это мы почувствовали на берегах Южного Буга.

Комбриг Липатенков приказал ускорить продвижение к Жмеринке и нашего артиллерийского дивизиона, чтобы оказать поддержку 1-й гвардейской танковой бригаде полковника Горлова, которая уже вела бои у поселков Сутиски и Гнивань.

У поселка Сутиски я направил командира взвода управления дивизиона с пятью солдатами в разведку, опасаясь, что здесь мы можем столкнуться с крупной немецкой частью. Вот что мне потом рассказали разведчики: «При подходе к реке Южный Буг оставили машину в лесу, в укрытии. Реку перешли по льду. В поселке Сутиски постучали в крайнюю избу. Дверь открыла девочка лет десяти, худая, бледная. Сразу спросила: «Бить будете?» Мы были удивлены до крайности. Оказалось, что тут зверствовали полицаи, житья не давали селянам. Ребенок выложил нам все, что ему было известно. Немцев в селе не было, но в школе размещалось человек десять полицаев. Идти дальше мы не решились, за Бугом была уже румынская территория, а вот с полицаями быстро разобрались. Комнату, где они отдыхали, забросали гранатами. Утром снова перешли реку и благополучно вернулись домой».

Разворачивать свои орудия и вступать в бой в эти дни дивизиону не пришлось: танкисты шли настолько быстро, что мы не успевали следовать за ними. Горелову удалось захватить село Жуковцы и разгромить колонну автомашин и тягачей с пушками на прицепе. Затем он ворвался в Жмеринку, обстрелял эшелон с танками, проник на аэродром, где уничтожил несколько бомбардировщиков.

Закрепиться в Жмеринке 1-й танковой бригаде не удалось: ее не поддержал командир 40-й танковой бригады полковник Веденичев, застрявший под Гниванью, отбивая атаки крупных сил противника.

Здесь, в районе Винницы и Жмеринки, по воспоминаниям командарма Катукова, немцы сосредоточили десятикратное превосходство в живой силе и технике. Его дополняет командир 8-го гвардейского мехкорпуса И. Ф. Дремов: «Фашисты настойчиво уплотняли боевые порядки свежими резервами, создавая на важных рубежах сплошной фронт обороны… За 17 дней наступления 1-я танковая армия, в составе которой находился и наш корпус, прошла с боями около 300 километров, освободив ряд городов и населенных пунктов Правобережной Украины. Несмотря на быстрое продвижение, 1-й танковой армии пришлось не только сдерживать, но и отражать мощные контрудары немцев в районе Жмеринки – Винницы. Только благодаря стойкости и мужеству солдат и офицеров армии был сорван коварный план врага – разгромить войска левого крыла фронта и отбросить их на север».[30]30
  Дремов И. Ф. Наступала грозная броня. Киев, 1981. С. 62–63.


[Закрыть]

Надо признать, что войска 1-й танковой армии за две недели непрерывных боев были настолько измотаны, что продолжать наступление уже больше не могли. Наверно, это понял и командующий фронтом генерал Ватутин. Связавшись со Ставкой, он разрешил отвести корпуса генералов Гетмана и Дремова на рубеж реки Соб, в район сел Возовки и Ильинцев, где приказал перейти к обороне. К обороне переходили и войска 38-й армии.

Вторая половина января 1944 года проходила в непрерывных боях. Немцы, пробиваясь на север, пытались вытеснить танковую армию с занимаемых позиций и в конечном итоге разгромили ее. Катуков вынужден был бросить в бой свой последний резерв – 64-ю танковую бригаду. Но этих сил было недостаточно, чтобы удержать позиции. Положение спас 31-й танковый корпус генерала В. Е. Григорьева, прибывший из резерва Ставки.

Туго пришлось и нашей 19-й мехбригаде. Комбриг Липатенков маневрировал всеми силами и средствами, но противник с каждым днем усиливал удары. Дремов отмечал: «Ф. П. Липатенков – умен, трудолюбив. Особенно умело руководил подразделениями в ближнем бою. Я лично сам видел, с какой беззаветной храбростью дрались его гвардейцы в районе местечка Ильинцы».[31]31
  Там же. Дремов И. Ф. Наступала грозная броня. Киев, 1981. С. 62–63.


[Закрыть]

Не только в местечке Ильинцы нам пришлось выдержать тяжелейший бой. У села Ободное, куда нас оттеснили немцы, тоже кипел жаркий бой. Здесь погиб шофер моего штабного вездехода Василий Поликарпов. Пришлось самому садиться за руль и почти месяц водить машину, пока не прислали замену.

В эти дни мы не досчитались многих наших бойцов и командиров. У местечка Липовец погиб командир 64-й танковой бригады подполковник Александр Бурда, прославившийся как мастер танковых засад еще в боях под Москвой. Впервые я встретился с Александром Федоровичем в калининских лесах при необычных обстоятельствах. Наш дивизион двигался за танковым полком. На разбитой дороге образовалась солидная «пробка», которую взялся ликвидировать возникший откуда-то майор Бурда. Без шума и матерщины он умело возглавил проводку машин, вместе с бойцами подталкивал застрявшие в лужах ЗИСы, подавая команды водителям: «А ну-ка, милок, еще газку! Так держать!» Глядишь, и дело пошло на лад, колонна двинулась дальше. Встречаться приходилось и на Курской дуге. В то время Бурда командовал 49-й танковой бригадой. Это ему потом пришла в голову мысль создать роту из трофейных «тигров», которую он использовал в особых случаях, когда надо было заманить противника в ловушку.

Во время боя в танк Бурды попало несколько снарядов-болванок. Борт выдержал, но броневые осколки посыпались внутрь машины, один из которых попал в командира. Раненого, его на танке повезли в госпиталь, но по дороге он скончался. Похоронили командира бригады в городе Ружин на Житомирщине.

Позже стало известно, что в конце февраля 1944 года был тяжело ранен и командующий 1-м Украинским фронтом генерал Н. Ф. Ватутин. По дороге в 60-ю армию он с небольшой охраной попал в засаду, устроенную бандеровскими боевиками. В процессе лечения началась гангрена, и командующий умер. Похоронили его в Киеве.

О бандеровцах мы тогда мало что знали. Нам было известно, что это последователи таких националистических деятелей Украины как Грушевский, Петлюра, Винниченко, Коновалец. В 1929 году Коновалец создал ОУН – организацию украинских националистов, в которую потом вошли Мельник, Бандера, Стецко и другие. Они якобы боролись за самостийную Украину, а на самом деле – за власть в Украине.

Деятельность националистов освещала католическая церковь во главе с митрополитом Андреем Шептицким. ОУН с момента ее создания содержалась на средства германской разведки. На германские деньги содержались и украинские националистические батальоны «Нахтигаль» и «Роланд», а также дивизия СС «Галичина», которые воевали как против украинских партизан, так и против регулярных частей Красной армии.

Это сейчас, после развала Советского Союза, националисты трубят о том, что украинские формирования, в том числе и Украинская повстанческая армия (УПА), воевали против немцев и против большевиков, но отнюдь не против украинского и русского народов. Причем эти заявления звучат, к сожалению, из уст первых лиц украинского государства…

Многое вспоминается о боях на винницкой земле, различные эпизоды из фронтовой жизни – и потери боевых друзей и товарищей, и дружба, скрепленная кровью. В ходе боев нам, артиллеристам, часто приходилось действовать совместно с минометчиками. В минбате у меня было много друзей: начальник штаба Костя Звездин, заместитель командира батальона Иван Острянин, начальник связи Иван Яценко. Если фронтовая обстановка позволяла, мы организовывали дружеские встречи, вспоминали прошлое, делились впечатлениями о прошедших боях. На одной из таких встреч Костя Звездин рассказал историю, которая здорово развеселила нашу теплую компанию. История случилась с командиром минометного батальона капитаном Атляковым. Немцы в тот день лезли со всех направлений. Рано утром комбат с наблюдательного пункта заметил, как на позиции, занимаемые батальоном, идут немецкие танки. Понимая, что если танки прорвутся, то от минометов останется одно железо и надо действовать незамедлительно, он звонит в штаб бригады. Трубку снимает не совсем проснувшийся заместитель начальника штаба майор Коростелин. Слышит, как кричит Атляков о приближающейся опасности.

– Какие танки? – спрашивает Коростелин, протирая глаза.

– Немецкие, конечно, – резюмирует Атляков.

– Ну, и что ты кричишь? Приказываю: танки уничтожить и доложить!

Наверно, вместе с трубкой Коростелин снова завалился спать. Вдруг снова слышит:

– Как же я буду уничтожать танки минометами?

Коростелин снова сонным голосом приказывает:

– Никаких оправданий, уничтожить и доложить, иначе попадешь под трибунал!

Эта байка была жива до конца войны. Ее мы вспоминали и после войны, в конце 80-х годов, когда в Ленинград приезжал бывший начальник штаба стрелкового батальона Петр Лисовенко. С Иваном Яценко мы встречали его, как дорогого гостя. Очень сожалели, что из-за болезни из Петрозаводска не смог приехать Иван Острянин. День Победы мы отметили, как полагается. Было что вспомнить: отступление, наступление, завершающий этап войны, поверженный Берлин. То и дело слышались восклицания: «А помните, как…» Война не забывается…

Только тогда, в 1944-м, нам предстоял еще целый год войны.