Текст книги "На службе у бога войны. В прицеле черный крест"
Автор книги: Пётр Демидов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Вскоре эшелон двинулся дальше. По ночам еще было холодно, но днем мы покидали свои нары, открывали настежь двери и, довольные жизнью, откровенно говоря, бездельничали, пели любимые фронтовые песни.
На какой-то станции наш эшелон сделал остановку. Рядом стоял такой же эшелон и тоже державший курс на юг. Оказалось, что это был состав с 405-м отдельным гвардейским дивизионом «катюш». Значит, тут должен быть мой приятель Юрий Гиленков. Разыскав его вагон, мы снова встретились. Выглядел Юрий, как всегда, франтом. Куда нам, пушкарям! Гиленков сообщил, что теперь он – командир дивизиона. Я поздравил его с новой должностью. Договорились о встрече по прибытию к месту назначения. А место назначения у всех было одно – город Обоянь.
Глава VI
На Курской дуге
В конце марта 1943 года наш эшелон прибыл на железнодорожную станцию Обоянь, что в 65 километрах от Курска. Нас встретили ласковое солнце и крики неугомонных птиц – ворон и галок, круживших над уцелевшей станцией, а также грачей, облюбовавших прошлогодние гнезда в березовой роще. Еще в пути мы обратили внимание на то, что небо прояснялось все чаще, а воздух становился все теплее. Здесь же, на Курщине, было совсем тепло.
Эшелон быстро разгрузился, и наш дивизион походным порядком направился в село Вознесеновку, где нам предстояло квартироваться и готовиться к новым боям.
Вознесеновка, куда занесла нас военная судьба, – село большое и стояло немного в стороне, километрах в пяти от шоссе Курск – Обоянь – Белгород – Харьков. На южной окраине его рассекала небольшая речка Курасовка, впадающая в Псел. Севернее речки, на косогорах, среди бескрайних полей рядами располагались дома с огородами и садами. По сравнению с постройками в Калининской области, где все делалось из дерева, на Курщине дома в основном глинобитные, из самана, крыши соломенные, пол земляной. Вокруг такой хаты, обязательно побеленной мелом, – заборчик, плетень из деревянных кольев, на которых сушатся глиняные горшки. Здесь все – и дома, и характер людей, и обычаи, и одежда – говорило о том, что курская земля – граница России и Украины. В одной семье говорят по-русски, в другой – по-украински, в третьей – смесь русского с украинским, суржик. Но жители называют себя курянами. Никакого тебе национального деления: я русский, а ты хохол. Этого мы тогда не замечали. Все были русскими.
Прибыв в Вознесеновку, мы сразу же взялись обустраивать свой быт, как это делалось всегда при перебазировании на новое место. Перво-наперво позаботились о пушках и тягачах, которые разместили в садах и на огородах, тщательно их замаскировали. Местные власти помогли развести солдат и офицеров по хатам. Скоро в центре села начала дымится полевая кухня, признак того, что обустройство закончилось и начинается новая жизнь. Надо сказать, что вознесеновцы приняли нас, как желанных гостей.
Погода стояла чудесная, и я в первый же вечер начал обследовать окраины села, прошелся по оврагам, косогорам, высматривая наиболее удобные места для размещения наблюдательного пункта на тот случай, если здесь развернутся боевые действия. Дошел до Курасовки. Речушка как речушка, каких тысячи на русских равнинах, только запахи здесь, на прибрежных лугах, какие-то особенные. Степные травы только-только начали пробиваться, я даже представил себе, какая здесь благодать в пору сенокоса. Хорошо бы, сбросив просоленую гимнастерку, лечь на траву, теплую, душистую, и понежиться под горячими лучами солнца, почувствовать, как твое тело наливается бодростью и силой.
Возвращаясь с берегов Курасовки, я еще издали услышал звуки баяна: наши сердцееды уже завлекали местных дам. Потом так и повелось: как только наступал вечер, в центре села начинались танцы, массовики-затейники из наших же заводил устраивали игры. Война войной, а жизнь брала свое: весна, молодость – все способствовало амурным шалостям.
Немного позже познакомился и я с местной учительницей Марией. Мы стали встречаться, она мне понравилась. Мария – девушка спокойная и рассудительная, с ней приятно было проводить вечера. В моих амурных похождениях пришлось выдержать конкуренцию в лице командира роты автоматчиков Алексеенко, которому Мария нравилась не меньше, чем мне. Но все его попытки ухаживать за ней ни к чему не приводили. Мария была из тех девушек, для которых залетные женихи были не более чем хорошие знакомые. Я это понял, и наши встречи продолжались.
Вскоре у меня появилась мощная поддержка не только в делах «амурных», но и в боевых: в дивизион из штаба корпуса возвратился Виктор Мироненко. Быть «штабной крысой» – не его это занятие. Он любил живую работу, поэтому, когда узнал, что Фролов разжаловал и уволил Вересова, попросился на эту должность.
Мироненко, как и я, стал ходить в капитанах, теперь мы вдвоем взялись за наведение дисциплины в дивизионе, вересовских собутыльников разбросали по батареям и другим частям. Большое внимание уделяли занятиям по изучению материальной части пушек, ведению огня батареей и дивизионом. Часто учебу проводили в поле с развертыванием боевых порядков. Закончив боевую подготовку, взялись за строительство второй линии обороны армии. Под руководством бригадных инженеров солдаты рыли окопы, траншеи, готовили огневые позиции для артиллерии, офицеры проводили рекогносцировку местности, одним словом, активно готовились к будущим боям. По всему чувствовалось, что здесь, на курской земле, нам предстоят тяжелые испытания.
Как-то оставшись вдвоем, я спросил у Мироненко:
– Виктор Арсентьевич, вот ты работал в штабе корпуса, что там говорят высокие армейские чины по поводу нового наступления?
Командир дивизиона нисколько не удивился моему вопросу, только ответил больно уж неопределенно:
– Спроси чего-нибудь полегче. Сам бы, Петя, хотел знать, как будут развиваться дальнейшие события. Могу сказать только одно: драка тут будет грандиозная. Ведь не случайно сюда, под Курск, направили одну из наиболее боеспособных танковых армий, то есть нашу армию. А там, куда бросают Катукова, обязательно надо ждать наступления.
Собственно, я и сам догадывался об этом, Мироненко мне Америку не открыл. Когда готовилось наступление на Дону, туда перебросили корпус Катукова, а когда надо было сдержать немцев на Калининском фронте, опять там появился Катуков. Более детально о предстоящем наступлении мы узнали после того, как в частях стали появляться политработники – армейские, корпусные, бригадные – генерал Попель, полковник Шелег, подполковник Яценко.
Мы узнали, что наша армия входит теперь в состав Воронежского фронта, которым командует известный полководец – генерал Н. Ф. Ватутин. Размещалась она во втором эшелоне фронта в 30–35 километрах от переднего края и готовила второй рубеж обороны. Высокое начальство приезжало к нам уже при новых знаках различия – погонах, введенных в армии приказом НКО СССР в феврале 1943 года. Приказ предписывал с 1 по 15 февраля перейти на новые знаки различия, но мы еще продолжали щеголять в старой форме. Но дошел черед и до нас. Надев на гимнастерки новые погоны, мы стали в шутку называть себя подпоручиками, поручиками и штабс-капитанами.
К этому времени танковая армия стала более-менее однородной, в нее вошли два танковых корпуса и один механизированный. На Калининском фронте ей придавались стрелковые части и даже лыжные батальоны. Теперь от этих «довесков» избавились. Огневая мощь соединений усилилась за счет танковой, ствольной и минометной артиллерии. Эта грозная сила должна противостоять немцам, мечтавшим о реванше за поражение под Москвой и Сталинградом.
Готовясь к боям, мы знали, что противник рассчитывает только на победу. Гитлеровское руководство не скупилось на расходы. Заводы Германии оснастили вермахт новыми танками типа «тигр» и «пантера», а также самоходными орудиями «фердинанд». Немецкая авиация пополнилась новыми истребителями «Фокке-вульф-190», штурмовиками «Хейнкель» и бомбардировщиками «Ю-88».
В ответ на создание немцами своего «зверинца» у нас появились подкалиберные снаряды, способные пробивать броню даже таких танков как «тигр». Авиация получила новые машины конструкторов Лавочкина и Яковлева. Бросалось в глаза большое количество авиации, сосредоточенной на Курском выступе. Недалеко от Вознесеновки расположились аэродромы двух истребительных полков, которых солдаты дивизиона называли «нашими». В ходе боев 1-ю танковую армию прикрывали штурмовой и истребительные корпуса, чего раньше никогда не было. На Брянском и Калининском фронтах авиации хронически недоставало, из-за чего корпус нес огромные потери.
Перемены в армии происходили не только в ее переоснащении и перевооружении, но и в изменении командного состава соединений и частей, в том числе и нашего дивизиона и бригады. Я уже говорил, что командиром дивизиона вместо Вересова был назначен капитан Мироненко. Катуков заменил комбрига Мельникова. На эту должность назначил подполковника Липатенкова.
О командном составе 1-й танковой армии – Катукове, Шалине, Попеле, Никитине и других – после войны написано немало мемуарной литературы, о комбриге Липатенкове – почти ничего. Это, видимо, было связано с тем, что полковник Федор Петрович Липатенков погиб в конце войны, и о нем попросту забыли.
Наш комбриг принадлежал к той части командного состава, которых называли «академиками», то есть офицерами, окончившими академию. У Липатенкова за плечами была академия имени Фрунзе. Он имел также и штабной опыт работы, на Калининском фронте возглавлял штаб 10-й механизированной бригады.
Принимать дела, как положено по уставу, знакомиться с личным составом у Липатенкова не было времени. Все это приходилось делать по ходу подготовки частей к предстоящим боям. Его всегда видели строгим, подтянутым, в выглаженной форме и до блеска начищенных сапогах.
В этом отношении он был примером всему офицерскому составу. С подчиненными разговаривал ровно, не повышая голоса. Мне потом не раз приходилось встречаться с комбригом по служебным делам. Бывают начальники, к которым идешь, даже если тебя вызывают, с большой неохотой, опасаясь получить выговор, разнос, услышать грубость. К Липатенкову офицеры шли спокойно, знали, что он выслушает, даст четкие и ясные указания, если надо, чем-то поможет. Словом, это был не только старший начальник, но и прекрасной души человек. Жизнь дана была ему на добрые дела, только мало ее отпущено.
В штабе бригады я узнал и некоторую информацию о своем друге Юре Гиленкове. Его дивизион расположился недалеко от деревни Ивня. Едва у меня появилось свободное время, я отправился к реактивщикам в гости. Гиленков встретил меня радостным возгласом:
– Смотрите, какие люди! Гроза немецких танков собственной персоной – Петр Демидов. Я ожидал тебя раньше!
– Ты все шутишь, Юра, – возразил я. – Где уж тут стать грозой немецких танков. Пока мы видели их на картинках, бить же только учимся, строим, укрепляем позиции.
– Признаться, и нам некогда почивать на лаврах, дел хватает, хотя мы народ кочующий, постреляли – и в кусты, – все также балагурил Гиленков. – Ладно, пойдем, покажу тебе свое хозяйство.
«Хозяйство» у Гиленкова было солидным. Кроме реактивных установок БМ-13, в дивизионе имелось несколько грузовых и легковых машин. Легковушки в основном трофейные, но все на ходу. Угощали меня и «эрэсовским» обедом, приготовленным настоящим шеф-поваром, которого все звали не по имени-отчеству, не по званию, а коротко – Паша. Паша до войны работал в каком-то известном московском ресторане, на фронте готовил для генералов, но за пристрастие к выпивке был изгнан. Гиленков рассудил проще: если в меру, пусть пьет, главное, чтобы хорошо готовил.
Во время этой поездки я познакомился с начальником штаба дивизиона РС капитаном Георгием Сидоровичем, человеком, резко контрастирующим по своему характеру с Гиленковым. Если Юра был весельчак, с огромным чувством юмора, то у Сидоровича постоянно просматривалась какая-то «испанская грусть». Внешне красивый, с открытой душой и лицом, рослый, плечистый, он всегда обращал на себя внимание, особенно армейских дам. В него была влюблена медсестра корпусного медсанбата Тамара Василенок, и у них завязался роман.
В бригаде многие знали, что Жора – единственный сын генерала Сидоровича, начальника военных сообщений Московского военного округа. Родители души не чаяли в своем сыне. Он любил музыку, хорошо знал литературу. Ему бы преподавать в университете, а он избрал профессию военного.
Как-то Сидорович появился в нашем дивизионе с ответным визитом. Приехал он на трофейном мотоцикле с коляской, причем прикатил на бешеной скорости. Часовой предупредил меня о появлении в расположении дивизиона лихача-капитана. Я вышел ему навстречу. Пригласил в дом, угостил обедом, приготовленным не шеф-поваром, а нашей хозяйкой. Мы мило и откровенно беседовали. Сидорович говорил доверительно, я это чувствовал, но очень скоро заметил, что мой собеседник сводит всю фронтовую жизнь к роковым обстоятельствам. Уже собираясь уезжать, он трагически произнес:
– Все было бы хорошо, Петр Михайлович, но меня почему-то преследует одна мысль, что жизнь должна не сегодня-завтра оборваться. Я это твердо знаю. И не возражай! Тебе «моей судьбы не разделить со мною». Это еще Пушкин сказал.
Мне сразу вспомнилась Ясная Поляна, лейтенант Гордин. Тот тоже говорил о скорой смерти, потом вдруг застрелился. Но с Гординым случилось несчастье – тяжелая контузия, на этой почве психическое расстройство. Теперь же я видел перед собой пышущего здоровьем парня, которого хотел понять, доказать ему, что судьба – это стечение обстоятельств, что есть же все-таки сила воли…
Сидорович резко поднялся, видимо, его задели мои нравоучения. Он сказал:
– Поговорим на эту тему, дорогой Демидов, в другой раз. Засиделся я у тебя, а дела ждут. А то твой друг Гиленков, еще чего доброго, начнет с меня снимать стружку. «Судьба свела случайно нас». А вот это уже Лермонтов.
Он вскочил на свой мотоцикл и с неимоверной скоростью помчался в свой дивизион, а я смотрел ему вслед, ломая голову, почему человек захандрил. На фронте все проявляется разом, как у хорошего фотографа отпечаток. Но свои размышления я свел к одному: несчастливая любовь!
Сидорович был для меня загадкой. Если не из-за любви, то его могла захватить хандра по каким-нибудь религиозным предрассудкам. Почему-то мне пришли на память слова поэта и мыслителя Николая Огарева:
Тот жалок, кто под молотом судьбы
Поник – испуганный – без боя.
Георгий Сидорович вроде бы не из таких, но в дальнейшем в нем стали происходить резкие перемены, причем не в лучшую сторону. Капитан запил, осунулся, стал угрюмым, но держался, никому не выдавая своей тревоги. Работы в период подготовки к боям было невпроворот, и Гиленков не замечал каких-либо перемен в своем начальнике штаба.
Я виделся с Сидоровичем еще несколько раз, потом начались бои, и наши встречи прекратились. В ходе боев я получил ранение, более месяца находился в госпиталях, в дивизион вернулся только в конце августа, когда армия приступила к освобождению украинских земель. Только тогда мне удалось кое-что узнать о капитане Сидоровиче.
Все-таки его предчувствия сбылись. Капитан Сидорович вел колонну дивизиона. Наши танкисты только что выбили немцев из какого-то большого украинского села, и они отступали в юго-западном направлении. Нужно было дать по ним залп из «катюш». Сидорович решил осмотреть местность, откуда предстояло произвести выстрел. Вместе с командиром батареи Озеровым он направился к небольшой высоте в сотне метров от дороги. Здесь оказалось минное поле, которое еще не успели разминировать наши саперы. Прогремел взрыв. Оба офицера погибли. На похороны сына приезжала мать…
На войне не знаешь – выживешь ли вообще? Конечно, чувство самосохранения всегда присутствует, но себе говоришь, что если погибнешь, то всего только один раз, а от чего – бомбы, снаряда или шальной пули – все равно. Только человек, к которому подступает смерть, наверно, это чувствует.
Вспоминаю случай с одним комиссаром из нашего дивизиона. Хороший был воин. Перед началом боя он вдруг объявил товарищам, что его завтра убьют – так подсказывает ему сердце. Внешне вел себя вполне спокойно, только раздал свои вещи друзьям на память, написал прощальное письмо жене и детям. И действительно, на следующий день его сразила шальная пуля.
Нечто подобное происходило и со мной. 5 июля 1943 года, перед самым наступлением, из штаба бригады принесли пакет, в котором содержался приказ: дивизиону к 24.00 скрытно занять боевые позиции на втором, ранее подготовленном рубеже обороны. Еще до вскрытия пакета меня словно током ударило, сердце учащенно забилось, в мозгу заработал ритмический маятник, повторявший не «тик-так», а «убьют-ранят, убьют-ранят»…
Я снова и снова вчитывался в строчки приказа, надеясь, что маятник прекратит стучать. Но нет, этот стук продолжался. У меня все начало валиться из рук. Силой воли пытался заставить себя быть спокойным и делать повседневное дело, только не так все было просто. Отделаться от навязчивой мысли, что тебя должны убить или ранить, не было никакой возможности: на тебя надвигалось что-то страшное и неотвратимое.
6 июля началось сражение – дивизион вступил в бой. На следующий день я был ранен осколком снаряда, выпущенного из «тигра». Когда меня увозили с поля боя, сразу успокоился, маятник прекратил отсчет, на душе стало совсем легко. Жив! Боев еще впереди было много, но такого, что случилось со мной под Курском, больше не было. Вот и приходится соглашаться с народной мудростью: «Сердце вещун, оно не обманет».
До моего ранения все шло своим чередом. Мы готовились к тяжелым боям. Накануне решающих событий Катуков провел совещание командиров соединений и частей армейского подчинения с авиационными начальниками: уточнялись вопросы боевого взаимодействия. В ходе совещания было зачитано боевое распоряжение командующего войсками Воронежского фронта о выводе соединений армии на рубеж Меловое – Раково – Шепелевка – Луханино – Яковлево. 1-я танковая армия занимала вторую линию обороны, на первую выходила 6-я гвардейская армия генерала И. М. Чистякова.
Ни для кого не было секретом: армии предстояло выдержать бешеный натиск противника, но мы должны выстоять в обороне. Только после того, как немцы выдохнутся, армия перейдет в наступление.
Фронт жил обычной жизнью. Между воюющими сторонами вспыхивали незначительные перестрелки, работала разведка, минировались подступы к окопам. Все говорило о том, что бои начнутся если не сегодня, то завтра обязательно.
4 июля немцы начали прощупывать прочность нашей обороны, попытались атаковать небольшой участок фронта армии Чистякова, бросив в бой до 80 танков и 2 пехотных полка. Атака была отбита. На следующий день следовало ожидать общего наступления.
В штабе фронта уже было известно о дне и часе немецкого наступления. Штаб, согласовав со Ставкой свои действия, решил нанести упреждающий артиллерийский и авиационный удар по позициям противника.
Погода в первых числах июля стояла жаркая, душная, только вечером можно было насладиться прохладой где-нибудь в саду. Когда стемнело, я зашел к Мироненко:
– Не спишь, капитан?
Виктор Арсентьевич сидел за столом, наклонившись, рассматривал штабную карту. Обернувшись ко мне, тихо, чтобы не разбудить хозяев дома, произнес:
– Не до сна сейчас, Петя, хотя, конечно, поспать бы не мешало, иначе завтра не придется.
Побеседовав с ним еще с полчаса, я отправился в свою хату по соседству.
Спать пришлось недолго: меня разбудила гулкая канонада. Быстро натянув одежду и сапоги, я уже через несколько минут был на улице. Возле штаба толпятся солдаты и жители села, судачат, высказывают свои догадки – кто начал наступление? Наши или немцы?
Пока что это был тот самый упреждающий удар, который нанесли наши войска по позициям противника. Удар спутал все карты немцев. Они планировали начать наступление в 3 часа утра, теперь же на переднем крае началась неразбериха.
Опомнившись, немцы начали наступление на рубеже Зыбино – Раково и вышли к селу Черкасское. Захватив еще несколько поселков, немецкие танковые соединения стали пробивать себе путь на Обоянь.
Прошло много лет с тех трагических, а вместе с тем и героических дней, многое, конечно, уже позабыто, и я попытался восстановить ход боевых действий на Курской дуге по архивным документам.
Было бы несправедливо не включить в свои «Записки» приказ Военного совета Воронежского фронта от 5.07.43 года, который ставил конкретную задачу 1-й танковой армии:
«К 24.00 5 июля 1943 года два корпуса выдвинуть на второй оборонительный рубеж 6-й гвардейской армии и прочно занять оборону: 6 гв. тк – на рубеже Меловое – Раково – Шепелевка; 3 мк – на рубеже Алексеевка – Яковлево; 31 тк – расположить в обороне 3 мк на рубеже Студенок – совхоз «Сталинский» – Владимировка – Орловка.
Штаб армии – Зоринские Дворы.
Задача:
1. Ни при каких обстоятельствах не допустить прорыва противника в направлении на Обоянь. Быть в готовности с рассветом 6.07.43 перейти в контрнаступление в общем направлении на Томаровку.
2. Танки в обороне закопать и тщательно замаскировать.
3. Потребовать от войск максимального напряжения для выполнения поставленной задачи.
Начав наступление, немцы добились некоторых успехов, на несколько километров вклинились в нашу оборону. Развивая наступление, они пытались с ходу форсировать реку Пена, овладеть селом Раково и прорвать наш второй оборонительный рубеж.
Утром 6 июля Кривошеин привел 3-й мехкорпус в район Яковлево, где попал под удар танковых сил немцев (3-я танковая дивизия и дивизия «Великая Германия»). Здесь же, в районе Яковлево и Луханино, пришлось отражать также и танковые атаки дивизий «Адольф Гитлер» и «Райх».
Ждали и мы с Мироненко приказа о выступлении на огневую позицию. Комбриг Липатенков почему-то медлил, хотя бригада, покинув Вознесеновку, стояла в районе сел Шепелевка и Сырцов. А тем временем над нами уже шел воздушный бой. Это наши истребители атаковали строй фашистских бомбардировщиков, шедших в сторону Курска бомбить наши тылы. В воздушной карусели кружились «лавочкины» и «яки», сбивая немецкие «лапотники» – Ю-87 и Ю-88. Приятно было видеть, как они падают, зарываясь носом в землю, оставляя за собой черный столб дыма. В эфире стоял невероятный шум, раздавались голоса команд, русский мат и лающие крики немцев. Строй бомбардировщиков нарушился, машины расползались по сторонам, сбрасывая бомбы где попало. Тут их настигали наши истребители. Такого мы давно не видели. Стало ясно, что господству немцев в воздухе пришел конец.
Наш дивизион находился в напряжении до самого вечера. И как только поступил приказ занять позицию на втором рубеже обороны, был быстро собран офицерский состав. Капитан Мироненко поставил командирам батарей задачу на движение колонной в район Верхопенья.
Совершив марш в указанный район, дивизион занял исходные позиции, закопался в землю, произвел маскировку, командиры батарей подготовили исходные данные для стрельбы по секторам.
Вместе с Мироненко я побывал на наблюдательном пункте, чтобы проверить работу связистов и установку артиллерийских приборов. К нашему приходу все уже было готово. Чтобы в этом удостовериться, я обзвонил все батареи. Связь работала нормально, и командиры ждали приказа на открытие огня.
Ждать приказа пришлось до рассвета. Мы уже располагали некоторыми сведениями о том, что немцам удалось продвинуться вперед, их передовые части находились на второй полосе обороны 6-й гвардейской армии. Через час-другой они приблизятся к рубежам обороны, которые занимала 1-я танковая армия. Теперь на нее вся надежда.
Немецкие танки шли сплошной стеной. Они выползали из небольших рощиц и оврагов с остатками маскировки на броне – ветками деревьев и снопами соломы, на открытом поле перестраивались в роты и батальоны и шли в атаку. Своим видом, грозной броней, дальнобойными пушками с широкими надульниками на концах стволов «тигры» и «пантеры» пытались устрашить наших бойцов. Но шел уже третий год войны, и наш солдат был уже другой – воевать он научился. Танки открыли огонь, но не по конкретным целям, а опять же, чтобы произвести впечатление. Количество танков перед нами росло с каждой минутой.
Я никогда не видел такого огромного скопления бронированной техники на небольшом участке фронта. Казалось, ничто не может устоять перед этой стальной армадой. Тут, как говорится, ни в сказке сказать ни пером описать, но выдержать и пережить – еще труднее. Нервы у каждого бойца были напряжены до предела.
Немецкие танки шли с открытыми люками башен, из которых видны были головы офицеров, по рациям передававших команды. За танками по пшеничному полю двигалась пехота – автоматчики. Против нас наступала мотодивизия «Великая Германия». Гитлеровцы были уверены, что их численный перевес на этом участке фронта, обработанный авиацией и артиллерией, обеспечит им победу, и они, протаранив нашу оборону, дойдут до Курска.
Когда танки подошли уже совсем близко к нашим окопам, все вдруг загрохотало, завыло, затрещало, на противника обрушился шквал огня. В бой вступил и наш дивизион, рядом била противотанковая артиллерия, из засад вышли наши танки. Бой длился уже несколько часов, хотя была только середина дня, а создавалось впечатление, что наступили сумерки. Дым, копоть и пыль заслонили солнце. В небе завыли самолеты. Это наши истребители отгоняли стаи «хейнкелей» и «мессершмиттов», бомбивших наш передний край.
День 6 июля для многих казался неимоверно длинным, стрелки часов передвигались, словно хромоногие улитки. Никто не знал, сколько атак отбила наша бригада. По соседству также ожесточенно сражалась 3-я мехбригада полковника Бабаджаняна. В архиве я нашел такую запись: «Стойко дралась мотопехота полковника Бабаджаняна. Она смело пропускала через себя танки противника, но ни разу не пропустила пехоту, отсекая ее огнем стрелкового оружия. Танки противника частью поворачивали и успевали удрать, а большинство оставалось на месте, извергая пламя пожара и густой масляный дым. Вот когда пригодилась «обкатка» нашей пехоте, за чем так ревниво следил Катуков в ходе всей боевой подготовки».[23]23
ЦАМО РФ, ф. 299, оп. 3070, д. 214, л. 72.
[Закрыть]
Бой продолжался и во второй половине дня. На огромном расстоянии, насколько мог охватить глаз, творилось что-то невообразимое и странное: всплески выстрелов, бесконечные разрывы снарядов и мин, повсюду ревели моторы, лязгали гусеницы. Танки часто сходились на короткую дистанцию и в упор расстреливали друг друга, а то и просто шли на таран – в сторону летели башни, рвались гусеницы. Иногда наши танкисты, покинув горящую машину, продолжали рукопашный бой.
В этот день наша бригада отстояла свои позиции, хотя потеряла значительную часть своего личного состава и техники. Полковник Липатенков поздравил бойцов и командиров с боевым успехом, но просил не расслабляться. Утром, по его мнению, бой будет еще жарче.
Наступала ночь. С передовой еще доносились пулеметные очереди, но было ясно, что ночного боя не предвидится. Небо справа от нашего наблюдательного пункта было охвачено заревом – это догорала деревня Сырцово. При свете десятков ракет, гигантских осветительных бомб, подвешенных на парашютах, видно было, что фронт живет напряженной жизнью: на боевые позиции подтягиваются войска, подразделения пополняются людьми, из тыла ползут машины с горючим и боеприпасами, на поле боя работают похоронные команды, убирая трупы. Полным ходом идет подготовка к новому сражению.
На огневую позицию привезли обед и ужин. В положенное время было не до обеда. Батарейцы поели и тут же у орудий повалились спать. Как пройдет эта тревожная ночь?
На наблюдательном пункте мы с Мироненко обсудили итоги прошедшего дня. Дрались наши батарейцы отчаянно. Сколько танков удалось подбить в этой суматошной обстановке, учесть было сложно, для нас было более важно то, что враг не прошел на наши позиции. Мы сделали все, что могли. Об этом замечательно сказал поэт:
Сыновний долг перед страной —
Превыше всех душевных прав,
И жил солдат от боя к бою,
В смертельной схватке смерть поправ.
Не помню, как прошла ночь. Не успел сомкнуть глаза, как занялся рассвет. Наступал новый жаркий день как в прямом, так и в переносном смысле этого слова, потому что противник с раннего утра возобновил атаки. Вражеская авиация снова бомбила наши позиции.
Батарейцы не успели закончить свой завтрак, как на дальнем гребне высоты замелькали силуэты немецких боевых машин. Впереди шли тяжелые танки, их было много, очень много. От рокота моторов и орудийных выстрелов содрогалась земля. Расстояние между идущими в бой танками и позицией нашего дивизиона сокращалось с каждой минутой. Батарейцы ждут команды «Огонь!». Их лица напряжены до предела. Мироненко подал команду, и все три батареи разом выплеснули смертельный металл. Несколько минут мы выбивали вражеские танки, затем в бой вступили «тридцатьчетверки» нашего 14-го полка, из засад вышли батальоны 1-й гвардейской танковой бригады, расстреливая с коротких дистанций вражеские машины. На поле боя уже дымилось несколько «тигров» и «пантер», но и наши танки попадали под удар немецких самоходных орудий.
К полудню немцы усилили натиск. Напряжение боя нарастало с каждой минутой. С противным визгом над нашими головами проносились снаряды и, упав в метрах в ста-стапятидесяти, поднимали к небу фонтаны земли.
С наблюдательного пункта я заметил, как на скатах высоты показалась новая волна немецких танков. Доложил Мироненко:
– Сейчас у нас будет настоящее пекло!
Командир дивизиона, на мое замечание почти не отреагировал, спокойно продолжал руководить боем. Артиллеристы усилили огонь по движущимся чудовищам с крестами на бортах. Вот вспыхнул багровым пламенем один «тигр», за ним второй, третий… Мотострелки забрасывали танки гранатами, били из противотанковых ружей. На горизонте вставали новые, уходящие в небо черно-сизые дымы горящих машин. Их насчитывалось уже более полутора десятков.
Дивизион вел стрельбу с закрытых позиций, а затем и прямой наводкой, стволы орудий накалялись так, что краска на них горела и пузырилась. Грохот стоял невероятный. Батарейцы работали у орудий, как черти в аду, их лица были покрыты пороховой гарью, даже трудно было узнать, кто есть кто. Говорить об усталости не приходилось, но выдерживать такую нагрузку было чрезвычайно тяжело. Бой, однако, еще не закончился. Четыре атаки отбиты, в 13 часов началась пятая.
461-й артдивизион держался из последних сил. Противник все же прорвал нашу оборону, захватил поселки Калинине и Озеровский. В связи с этим оказался оголенным левый фланг танковой армии. В этой ситуации Катуков ставит командиру мехкорпуса Кривошеину новую задачу: через Кочетовку выйти в район Грозное – Лучки, овладеть поселком Озеровский и установить связь с 5-м гвардейским танковым корпусом. Для прикрытия прорыва на стыке 5-го гвардейского танкового корпуса и 1-й танковой армией из резерва фронта была передана 29-я истребительно-противотанковая бригада.
