Текст книги "Синий аметист"

Автор книги: Петр Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

10

Придя в себя, Павел сначала не мог понять, где он и как сюда попал.

Ощупал лицо, на руке остались следы засохшей крови. Одежда была в грязи, на лацкане пиджака темнели красные пятна, Но очки были целы. Сняв их, Павел внимательно их осмотрел. Потом сунул руку во внутренний карман и установил, что документы, которые были у него с собой, тоже налицо, в том числе и письмо американского посольства в Константинополе.

Значит, привели его сюда в спешке, даже не обыскав.

Он оглядел тесную камеру, в которой находился. Единственное узкое окошко, забранное железной решеткой, находилось высоко под потолком. Через него виднелся кусочек неба и старая, потемневшая от влаги стена.

Сквозь окошко просачивался тусклый свет – похоже, было либо раннее утро, либо предвечерний час пасмурного дня.

Голова у него была тяжелой, словно налитой свинцом. В висках пульсировала боль.

Сняв пиджак, Павел лег на деревянные нары и накрылся им. Стало немного легче.

Он находился в тюремной камере. Но где? И что случилось с Дончевым и с оружием?

Вдруг он вспомнил о Джумалии. Вскочил, сделал несколько шагов, снова сел. Что произошло со стариком? Перед его мысленным взором возникло лицо старика.

Снаружи стало темнеть. Наступал вечер. Откуда-то снизу доносились тяжелые шаги и грубые отрывистые возгласы. Слов нельзя было разобрать, но говорили явно по-турецки. В замочной скважине повернулся ключ, раздался щелчок, и дверь открылась. Появился пожилой турок в синем засаленном мундире.

– А, пришел в себя… – сухо произнес он.

Позади стоял другой турок, державший зажженный факел и какую-то медную посудину, вероятно, с едой.

Пожилой положил в миску немного вареного риса и поставил миску возле нар. Один глаз у него был незрячим, белок зловеще блестел при свете факела.

– Где я? – спросил Павел.

– Ну и пройдоха… – раздраженно произнес стражник. – Дурачка из себя корчит… – И, захлопнув за собой дверь, снова повернул ключ в замке. Голоса постепенно затихли.

Данов встал и подошел к окошку. Небо было абсолютно черным, без единой звездочки. Наверное, снаружи было холодно и облачно.

Сквозь тяжелую пелену боли с трудом пробивались мысли. Он мерил шагами камеру, останавливался, прислушиваясь к далекому шуму, внезапному стуку двери, хриплому голосу, бранящемуся по-турецки где-то во дворе, потом снова принимался шагать по камере, от одной стены к другой, стараясь проанализировать все, что случилось, найти причины провала.

Может, нужно было отослать обратно фаэтон, не разгружая оружия? Как трудно принять решение, когда от него зависит судьба других людей! Он обдумывал возможности того, как сохранить тайну их заговора.

Что им о нем известно? Они даже не обыскали его. И оружие никто не выследил от постоялого двора Тырнева. Это было вне всяких сомнений. Встреча с Апостолидисом – вот она, несчастная случайность.

В таком случае, если Дончеву удалось ускользнуть, он – единственный, от кого они могут что-либо узнать. От того, что он скажет, как будет держаться, зависит, быть может, все остальное. Он снова заложил руки за спину и принялся возбужденно кружить по камере. Боль в плечах прошла, но он чувствовал себя разбитым, а ведь его ждало серьезное неизвестное испытание!

Мысль об этом заставила его вернуться ко всему, что он перечитал, пережил, передумал. Именно теперь он мог себя проверить.

Он понимал, что все, что было до сих пор, – лишь начало. Жизнь его разделилась на две части – путь, исполненный противоречий, вопросов и сомнений, который он прошел до этого момента, и путь, начинающийся здесь, путь, на котором нет места сомнениям и колебаниям.

В течение трех дней Данова никто не беспокоил. Только одноглазый стражник в полдень и вечером приносил рисовую кашу или вареную пшеницу, холодную и вязкую, как студень.

Павел ложился спать поздно ночью, истощенный бесконечным кружением по камере. Спал беспокойно, пробуждаясь от малейшего шума или людского говора.

И потому сейчас, когда щелкнул замок, он сразу проснулся и удивился, что пришли так рано. Снаружи была непроглядная темень. Он быстро встал.

В дверях стоял высокий поручик. Позади него одноглазый с фонарем в руке.

– Этот? – спросил офицер.

– Этот, господин… – кивнул одноглазый.

– Выходи! – поручик кивнул головой на дверь. Под глазами у него лежали тени от недосыпания, но выглядел он подтянутым, был свежевыбрит.

Данов надел пиджак, пригладил волосы и вышел из камеры.

В сумеречном свете перед ним открылся каменный внутренний двор тюрьмы. Он находился в Ташкапу – самой страшной тюрьме в городе.

– Куда вы меня ведете, господин? – спросил он офицера.

– Туда, где ты нужен, – ответил турок, подталкивая его в спину.

Должно быть, было уже далеко за полночь, потому что сильно похолодало.

Они спустились на нижний этаж и пошли по коридору мимо каких-то дверей. В некоторых комнатах горел свет и слышался турецкий говор. Перед коричневой дверью в глубине коридора они остановились. Офицер постучал и открыл дверь. Потом толкнул Данова вперед.

Комната была просторной и, как показалось Данову, ярко освещена. За письменным столом сидел полковник средних лет и читал какие-то бумаги. Данов сразу его узнал: это был помощник турецкого правителя Айдер-бег. На диване возле стола сидел еще один турок – старый, седой, с маленькими проницательными глазками. Скрестив ноги, он медленно пил кофе.

Айдер-бег поднял голову и, указав на стул, сдержанно проговорил:

– Садитесь, господин Даноолу…

Вынув пачку смирненских сигарет, протянул Данову.

– Благодарю… – Данов отрицательно качнул головой.

Взглянув на старика, он заметил, что тот, прихлебывая кофе, внимательно изучает его своим острым, как лезвие, взглядом.

– Господин Айдер, – произнес медленно Павел, стараясь подчеркнуть каждое слово, – протестую против того, что без всякого законного основания меня арестовали и привели сюда.

Айдер-бег внимательно посмотрел на него из-под насупленных бровей.

– А каково, на ваш взгляд, господин Даноолу, должно быть законное основание? – спросил он, разглядывая с напускным вниманием кончик карандаша, который держал в руке.

– Если бы я совершил преступление, – ответил Павел.

Айдер-бег вновь поднял на него взгляд и строго сказал:

– Вас подозревают в преступлении, господин…

Он встал и, пройдя перед столом, продолжил:

– Вас задержали в тут момент, когда вы препятствовали стражникам преследовать опасного преступника. Вы преградили им путь и тем самым помешали его поимке.

«Дончев спасся…» – промелькнуло в мозгу Павла.

– Я не знаю человека, о котором вы говорите, и никому я не преграждал путь, – твердо произнес он, смотря Айдер-бегу прямо в глаза. – Истина заключается в том, что в переулке суконщиков на меня напали стражники…

Айдер-бег поглядел в его неподвижные зрачки, казавшиеся огромными за линзами очков.

– Перед этим вас видели вместе, – сказал он, сделав несколько шагов по комнате. – Бесполезно отрицать…

– Мне неизвестен человек, которого вы имеете в виду. Мое задержание вашими органами – недоразумение.

Айдер-бег усмехнулся.

– Видите ли, – обратился он к Павлу, – мы считаем, что вы ни в чем не виноваты. Мы знаем вас, знаем вашего отца. Мы всегда относились к вам с уважением. Вероятно, это была лишь случайная встреча. Вы только скажите нам, с каких пор знаете этого человека, ничего больше нас не интересует. И вы просто встанете и пойдете домой…

«Ишь какие хитрые, – подумал Павел, не сводя глаз с Айдер-бега, – но тут вы просчитаетесь». И, отрицательно качнув головой, сказал:

– Я вновь повторяю вам, господин Айдер, что не знаю человека, с которым, по вашим словам, я был в переулке суконщиков. Я шел из Тахтакале к кофейням, и у соляной лавки на меня напали ваши люди.

Айдер-бег снова усмехнулся, но теперь в его усмешке сквозила неприязнь и угроза.

– Мы ведем войну не на жизнь, а на смерть, – грубо сказал он, прищурив глаза, – и не думай, что нас что-то остановит, если надо будет расправиться с врагом. Заруби себе на носу, что до тех пор, пока ты не расскажешь о своих связях с этим человеком, ты не выйдешь из Ташкапу! А до того мы используем все средства, чтобы заставить тебя говорить…

Старик поставил чашку на стол, вытер рот.

– Это тюрьма, а не баня, голубчик, – сказал он, пожевав губами. – Я знаком с твоим отцом вот уже тридцать лет, и у меня в голове не укладывается, как это ты очутился здесь.

– Я уж не говорю о том, что ты болтаешь по всему городу что не надо, – заговорил снова Айдер-бег, припомнив неприятный разговор во время обеда у Аргиряди. – Везде свои законы. У них – свои, у нас – свои. Это видит каждый разумный человек. – Он мрачно усмехнулся. – А тех, кто не видит, мы подымаем повыше, чтоб увидели. – И он красноречивым жестом обхватил ладонью шею.

Павел горько усмехнулся.

– Господин Айдер, – он посмотрел на турка, – вы проделали эту процедуру со столькими людьми, что вам не составит труда проделать ее еще с одним…

Айдер-бег сжал губы.

– Слушай, – произнес он, подходя к столу, – не воображай, что мы будем разговаривать с тобой, как за чашкой кофе. Можем повести разговор и по-другому. – Голос его стал жестким. – Я вызвал тебя не для того, чтобы ты нас учил уму-разуму. Я спрашиваю: с каких пор и откуда ты знаешь человека, с которым вы были вместе в переулке суконщиков?…

– Я не знаю никакого человека, – ответил Павел, – и как бы вы ни повели разговор, повторю то же самое.

Лицо Айдер-бега посерело: все иноверцы – подлецы, даже когда живут лучше мусульман, сидя на хлебах у падишаха! И поэтому их нужно истребить всех до одного! И даже их семя! Он схватил со стола кожаный ремень с тяжелой пряжкой.

– Кто тебе сказал, собака, что придется повторять! – крикнул он и, замахнувшись, хлестнул Павла ремнем по лицу.

Удар пряжкой пришелся по губам, и сквозь пронзительную боль Данов ощутил вкус крови во рту. К счастью, очки не разбились. Подняв руку, он снял их и зажал в ладони. Потом холодно и презрительно посмотрел на турка близорукими глазами.

Побледневший от ярости Айдер-бег, тяжело дыша, расстегнул мундир.

– На! – взяв со стола, он протянул Данову мелко исписанный лист. – Прочти и запомни: если будешь молчать, произойдет то, что здесь написано. Ты не какой-нибудь неуч, тебе известно, какое сейчас время и что означает военный суд.

Павел надел очки и стал внимательно читать. Это был приговор Пловдивского военного суда, согласно которому он, Димитр Дончев и еще двое человек, которых он не знал, осуждались на смерть за укрывательство оружия. Прочтя, он не поднял головы, делая вид, что еще читает; в то же время мысль его лихорадочно работала.

Пока определенно ясно лишь одно: оружие найдено. Имя Дончева известно им, вероятно, по словам Апостолидиса, а упоминание в приговоре двух незнакомых имен и использование нечетких аргументов свидетельствуют скорее всего о том, что это фиктивный документ и что Дончеву, быть может, удалось спастись.

Подняв голову, Павел посмотрел на Айдер-бега и сухо произнес:

– Я не представал ни перед каким судом, а названные здесь лица мне абсолютно незнакомы…

– Ах вот как? – поднял брови Айдер-бег. Потом хлопнул в ладоши.

Боковая дверь открылась. На пороге появился Дончев, изменившийся до неузнаваемости. Лицо его посинело от кровоподтеков. Один глаз заплыл и был закрыт. Вид Дончева был страшен. Его сопровождал турок. Когда они переступили порог, турок толкнул Дончева на середину комнаты. Тот устоял на ногах, потом медленно повернулся к Айдер-бегу.

Лицо Дончева ничего не выражало, ни один мускул не дрогнул на нем. Данов догадался, что это сейчас самое важное. Дончев не сказал ничего.

Подойдя к Дончеву, Айдер-бег грубо повернул его лицо к Данову и спросил:

– Ты знаешь этого человека?

Взгляд Дончева остановился на Павле.

– Нет, – покачал он головой. – Я никогда раньше его не видел.

– Никогда, а? – желчно усмехнулся Айдер-бег и ударил Дончева по лицу. – Пусть и он посмотрит на тебя, – продолжал турок, возвращаясь к столу, – пусть хорошенько тебя запомнит. Это сейчас очень ему пригодится…

За спиной Данова хлопнула дверь.

– Ваше превосходительство, – услышал он голос поручика, – правитель просит вас немедленно явиться в мютесарифство.

Айдер-бег бросил ремень на стол и молча обменялся взглядом со стариком.

– Пока уведите их! – приказал он.

Дончева вытолкали из комнаты. Айдер-бег медленно приблизился к Данову и процедил сквозь зубы:

– Подумай хорошенько, Даноолу… Если у человека есть глаза, не нужно много ума, чтобы кое-что понять. У тебя еще есть время, подумай…

Офицер вывел Данова.

В коридоре возле горящего на стене факела стоял Дончев. Два стражника, присев на корточки, заковывали его ноги в кандалы. Здоровый глаз Дончева смотрел напряженно, излучая какой-то необыкновенный свет.

Пока офицер закрывал за собой дверь, Павел успел обернуться к Димитру.

Дончев кинул на него быстрый взгляд, и его запекшиеся губы беззвучно, но совсем явственно промолвили:

– Плевен пал…

В это мгновение турок повернулся и толкнул Данова вперед.

«Плевен пал…» – повторял мысленно Павел, сглатывая кровь. Эти два слова будто осветили мрачные своды турецкой тюрьмы, и в их сиянии исчезли, растворились полусонные часовые в коридорах, тусклый свет факелов и пышущее злобой лицо Айдер-бега.

Войдя в камеру, Павел снял пиджак.

– Плевен пал… – произнес он вслух, словно желая увериться в истинности этих слов.

Он сел на постель. Руки у него дрожали. Он посмотрел на них. Когда-то ему казалось, что стоицизм и хладнокровие – это качества настоящего человека.

Он встал и подошел к окошку. На него повеяло ночным холодом. Кусочек неба, видневшийся сквозь прутья решетки, уже начал сереть.

Павел жадно глядел на этот медленный и мучительный рассвет. И неожиданно подумал: на этом свете нет ничего божественнее рождения нового дня.

11

Бои за Плевен начались 8 июля атакой русских войск против окопавшейся в крепости тридцатитысячной армии Осман-паши и закончились туманным утром 28 ноября безоговорочной капитуляцией этой армии.

По ожесточенности и масштабам сражений это была наиболее значительная операция Дунайской армии. А вместе с тем и поводом для активной политической и дипломатической деятельности летом и осенью 1877 года.

Осуществив перегруппировку своих войск возле Плевена и отняв у Сулейман-паши возможность перейти через Балканские перевалы, русское командование предприняло в последние два дня августа мощную атаку на плевенские позиции. Однако к вечеру 31 августа итоги боя оказались весьма неутешительными. Был захвачен лишь редут у Гривицы. Войска Осман-паши почти повсюду удержали свои позиции. В жестоком сражении пали тринадцать тысяч русских и три тысячи румынских солдат. Потери турок не превышали трех тысяч человек.

1 сентября в кабинете Александра II состоялся большой военный совет. Все были угнетены огромными потерями. Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич предложил даже отвести войска от плевенских редутов и развивать наступление вдоль Дуная. Выдвигались различные доводы, проводились аналогии.

Постепенно, однако, здравый разум взял верх. Каждому стало ясно, что Плевен – не просто сложная тактическая задача, а ключ к победе в войне и отсюда – к международному влиянию России на десятилетия вперед. Волею обстоятельств крепость превратилась в решающий козырь в политической стратегии Европы.

Именно поэтому уже поздним вечером совет принял решение: перейти к полному окружению Плевена с последующей продолжительной осадой и подготовкой окончательного удара.

С этой целью ряды Дунайской армии были пополнены новыми 120 000 солдат. Таким образом, к началу ноября численность русских войск в Северной Болгарии составляла свыше 380 000 человек. План осады Плевена разработал лично Тотлебен. Создан был и новый Западный отряд под командованием неутомимого Иосифа Владимировича Гурко. Именно этот отряд захватил одно за другим укрепления западнее города, плотно сомкнул кольцо осады и дошел до Этрополе и Орхане, подготовив тем самым свой будущий победоносный переход через Балканы.

Оказавший упорное сопротивление, но лишенный каких бы то ни было возможностей, Осман-паша, исчерпав до конца все резервы, капитулировал вместе со всей своей армией при попытке осуществить спасительный прорыв в юго-западном направлении.

Это положило конец мучительному застою в ходе войны, так же как и всем попыткам политического вмешательства в нее.

Весть о падении Плевена полетела на юг вместе с первыми снежными хлопьями и пронеслась над притихшей в ожидании, еще порабощенной землей как предвестница долгожданного радостного праздника.

Спустя две недели Рабухин вернулся из Карлово. Ему удалось связаться с русским командованием. На обратном пути он встретился в Пловдиве и с Иличем.

– Похоже, что после падения Плевена, – сказал он, – турки оставят линию Русе-Шумен и сосредоточат все силы, чтобы воспрепятствовать переходу русских через Стара-Планину.

– Вы думаете, что русские перейдут горы сейчас, зимой? – спросил Грозев.

Немного помолчав, Рабухин ответил:

– Вполне вероятно…

Он сел на постель и, осторожно вынимая какие-то бумаги из-под подкладки пиджака, продолжал:

– Во-первых, наше командование быстро провело перегруппировку войск. Это свидетельствует отнюдь не о зимнем покое. – Положив бумаги под подушку, он посмотрел Грозеву в глаза. – Во-вторых, то, из-за чего меня вызвали в Карлово, говорит о многом. Полковник Артамонов лично интересуется планами обороны Фракии и особенно Пловдива. Турки решили организовать мощную оборону Пловдива, Одрина и Константинополя, даже если нам удастся перейти через Балканы. Цель этого – вынудить нас пойти на переговоры о перемирии.

– А вы считаете, – вскочил возбужденно Грозев, – что, перейдя через Стара-Планину, русские согласятся начать переговоры о перемирии?

– Если турки создадут новые оборонительные пояса и это будет угрожать затягиванием войны, я допускаю такую возможность… Именно поэтому в генеральном штабе в Константинополе разработан подробный план румелийского оборонительного фронта.

– И все же, – заметил Грозев, – мне кажется, что, вступив и в Южную Болгарию, русские не пошли бы на перемирие…

Рабухин улыбнулся.

– Вы неважно разбираетесь в законах войны, – сказал он, покачав головой. – Не забывайте, что мы находимся в тысячах верст от России, и это играет огромную роль в любом отношении.

– Вы думаете, что турки могут организовать стабильную оборону во Фракии?

– Может быть, если успеют перебросить войска с северо-восточного фронта и получить новые подкрепления из Азии. Вероятно, именно такова дислокация по плану румелийской обороны.

Помолчав, он медленно произнес:

– Сейчас самое важное для нас – добраться до этого плана…

– Может, нам на помощь придет Илич? – Грозев вопросительно посмотрел на Рабухина.

– Я говорил с ним об этом, – отозвался русский. – В официальных документах и в дипломатической почте не упоминается о таком плане. Пока полковник Артамонов располагает весьма скудными сведениями. Два экземпляра плана посланы главным командованием в конце октября в Пловдив, чтобы все подготовительные работы согласовывались с ним. Один хранится у Айдер-бега в секретном архиве мютесарифства, а другой взял к себе домой под расписку представитель командования в Пловдиве Амурат-бей. Последнее известно мне от Илича, который узнал об этом совсем случайно.

– Как? – поинтересовался Грозев.

– Из разговора Амурат-бея с Адельбургом в канцелярии консульства.

– Но это означает, что консулу известно содержание плана.

Рабухин отрицательно покачал головой.

– Просто Амурат-бей говорил об опасности пожаров в государственных учреждениях и заметил, что хранит у себя дома один экземпляр наиболее секретных документов.

Грозев умолк, погрузившись в размышления.

– И вы думаете, что это подробный план, включающий всю схему обороны к югу от Стара-Планины? – спросил наконец он.

– Несомненно, – кивнул Рабухин, – это план, о котором известно, что разрабатывался он в течение нескольких месяцев под специальным руководством начальника артиллерии Рашид-паши и командующего инженерным корпусом Мехмед-паши. Или, если необходимо представить вам этих людей под их настоящими именами, – под руководством прусского генерала на турецкой службе Штрекера и генерала Блюма.

– И вы уверены, что один экземпляр плана находится в доме Амурат-бея?

– Да, потому что об этом было сказано совсем случайно, в непринужденной беседе. А такие беседы – самые надежные источники получения секретных сведений.

Немного помолчав, Рабухин продолжал:

– Я попросил Илича разузнать подробности о доме, где живет Амурат-бей, но он сказал, что это какое-то отдельное крыло здания, находящееся под усиленной охраной. Даже если организовать внезапное нападение, используя группу подготовленных людей, почти невозможно проникнуть в дом. К тому же в данном случае такое нападение исключено.

Прислонясь к оконному косяку, Грозев молчал.

– Анатолий Александрович, – медленно проговорил он, – Я попытаюсь узнать все подробно.

– Откуда? – с недоумением взглянул на него Рабухин.

– Из очень надежного источника, – произнес все так же задумчиво Грозев. – Завтра вечером мы будем знать, какие существуют возможности.

Засунув руки в карманы пиджака, Рабухин прошелся взад-вперед по комнате, потом остановился и сказал:

– Если нам удастся заполучить этот план, с военной точки зрения это будет нашим самым крупным успехом здесь…

Потом они снова заговорили о падении Плевена, о вероятности зимнего наступления через горы, о возможных местах введения войск во Фракию, о том, когда, в зависимости от успешных операций, кончится война. Стемнело, но и в полной тьме оба продолжали взволнованно беседовать – оживленно и долго, как давно уже не беседовали.

Дни после ареста Павла Данова и Дончева, после убийства Джумалии и обнаружения турками оружия на складе в Тахтакале были Для Грозева самыми трудными за все время его вынужденного уединения. Это были дни печали и отчаяния.

Падение Плевена явилось искрой, вновь зажегшей его душу огнем надежды. Поэтому сейчас оба не могли заснуть, охваченные радостным возбуждением в предчувствии решающих дней.

Где-то около полуночи Рабухин лег. Закурив, он продолжал говорить. Грозев ходил по комнате, и время от времени Рабухин видел на фоне окна его темный силуэт, всматривающийся в далекие огоньки города.