Текст книги "Эстетика Ренессанса [Статьи и эссе]"

Автор книги: Петр Киле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Музыка Ренессанса
(продолжение)

Прежде чем приступить к завершающей части эссе о жизни и творчестве Сергея Прокофьева, уместно здесь сказать и о композиторах, которые были его современниками и в годы революции сохранили преемственность в развитии русской музыки и музыкального образования. Это прежде всего, разумеется, вслед за Римским-Корсаковым, Александр Константинович Глазунов (1865-1936).

Из воспоминаний Римского-Корсакова: «Давая уроки элементарной теории его матери Елене Павловне Глазуновой, я стал заниматься и с юным Сашей. Это был милый мальчик с прекрасными глазами, весьма неуклюже игравший на фортепиано... Элементарная теория и сольфеджио оказались для него излишними, так как слух у него был превосходный... Он мне постоянно показывал свои импровизации и записанные отрывки или небольшие пьески... Музыкальное развитие его шло не по дням, а по часам. С самого начала уроков наши отношения с Сашей (14-15 лет) из знакомства и отношений учителя к ученику стали мало-помалу переходить в дружбу, несмотря на разницу в летах».

Саша Глазунов 16-ти лет окончил свою Первую симфонию, которую посвятил своему учителю. Она была тогда же (1882 г.) исполнена во втором концерте Бесплатной музыкальной школы под управлением Балакирева. Римский-Корсаков писал: «То был поистине великий праздник для всех нас, петербургских деятелей молодой русской школы. Юная по вдохновению, но уже зрелая по технике и форме симфония имела большой успех. Стасов шумел и гудел вовсю. Публика была поражена, когда перед нею на вызовы предстал автор в гимназической форме... Со стороны критиков не обошлось без шипения. Были и карикатуры с изображением Глазунова в виде грудного ребенка. Плелись сплетни, уверявшие, что симфония написана не им, а заказана богатыми родителями «известно кому» и т.д. в таком же роде».

Из воспоминаний А.Хессина (знавшего Глазунова с юности, это портрет композитора в развитии): «В нем было чарующее сочетание чего-то детски-милого, скромного, сдержанного и застенчивого с сильным, мужественным, здоровым и молодым. Его угловатая, неуклюжая, толстая фигура носила тем не менее отпечаток какой-то особой благовоспитанности и мягкости.

В его выразительных глазах светилась глубокая мысль, доброта, честность и порядочность. Александр Константинович не отличался многословием, и когда он говорил, то выражался как-то неловко, неумело, с неуместными остановками, запинками, но это отнюдь не мешало ему в торжественных случаях говорить «речи» и «спичи» и думать (о чем он сам мне говорил), что он не лишен некоторых ораторских способностей. Нередко он обращался ко мне с вопросом: «Ведь, кажется, я недурно сказал речь?»

Из воспоминаний М.Гнесина становится ясно, как органически, под стать мощи человека, Глазунов воспринимал мироздание в целом: «Самые различные его художественные помыслы на протяжении всей жизни питались от этого основного чувства: не упоительно ли устроена природа – мощная, вся в движении и одновременно как бы неподвижная, и какие могучие пласты в пространстве и во времени! И моря, и горы, и долины, и времена года! И как широко распространилась Родина на равнине! И над нею мириады звезд!..

Глазунов любил, подобно учителю своему Римскому-Корсакову, изучать звездное небо – обладал даже телескопом и наблюдал восхождение светил!..

Сложное сплетение мотивов или пути сталкивающихся движущих сил увлекали Глазунова и в истории. И Кремль, с его величием, и Стенька Разин – с поэзией свободы и раздолья, и контрасты покоя и движения в западном средневековье – все это вызывало творческое воодушевление у Глазунова и порождало к жизни выдающиеся сочинения».

В событиях революции 1905 года, когда консерваторское начальство стало преследовать студентов, на их сторону встали Римский-Корсаков, Глазунов, Лядов и другие и покинули в знак протеста Консерваторию. Властям пришлось отступить, профессора вернулись, а директором Петербургской консерватори стал Глазунов, обнаружив в себе недюжинный общественный темперамент. «Этот расцвет в проявлениях личности, – как пишет М.Гнесии, – мог поразить каждого, кто знал этого художника с юных его лет».

И события революции 1917 года Глазунов воспринял естественно и оставался директором Консерватории еще вторые 11 лет, до 1928 года. И творчество композитора соответствует его колоссальной личности и великой эпохе. Здесь я приведу лишь одно из высказываний Б.Асафьева: «Период, с которого творчество Глазунова вступает в полосу яркого расцвета и самобытности, приходится на середину 90-х годов (четвертая, пятая и шестая симфонии и балет «Раймонда»). В шестой симфонии (первая часть) в его музыку даже приходит страстный патетический характер...

Выдающимися сочинениями являются последующие симфонии – седьмая (пасторальная) и монументальная восьмая. Это наиболее стилистически уравновешенные, цельные и стройные среди всех симфоний Глазунова... Показательны финалы почти всех его симфоний... В них... бьется пульс многолюдных сборищ, слышатся праздничные ликования и развертываются величавые шествия».

Нет никакого сомнения, это музыка Революции, классическая по стилю и полная жизни, то есть ренессансная по эстетике. Музыка Ренессанса.

Николай Яковлевич Мясковский (1881-1950) уже промелькнул перед нами в форме поручика, поступившего в Консерваторию в 25 лет и вскоре подружившегося с юным Прокофьевым. Это был тип офицера, знакомый нам по пьесе Чехова «Три сестры». Ему было девять лет, когда умерла мать; у него было три сестры и брат, и тетя, сестра отца, заменила им мать. Это была умная и добрая женщина, музыкально одаренная, хорошо пела, «но ее тяжелая нервная болезнь, – как писали впоследствии сестры Мясковского, – наложила на весь наш обиход унылый отпечаток, что, пожалуй, не могло не отразиться на наших характерах».

Родившись в Варшаве, по условиям службы отца Мясковский оказался в Оренбурге, затем в Казани. Тетя Еликонида Константиновна пела в хоре Мариинского театра; она стала обучать племянника игре на фортепиано. Вслед за старшим братом, рано умершим, Мясковский 12-ти лет был помещен в Нижегородский кадетский корпус, где не было условий для систематических занятий музыкой, как у юного Скрябина.

К счастью, отец был назначен преподавателем Военно-инженерной академии в Петербурге, и Мясковский был переведен во Второй кадетский корпус, где были уроки фортепианной игры. Разумеется, этого было мало, и отец по просьбе сына пригласил учителя музыки (для занятий в выходные дни и на каникулах). Обучившись игре на скрипке, Мясковский был принят в симфонический оркестр корпуса. И тут он почувствовал потребность самому сочинять музыку для оркестра.

По окончании кадетского корпуса Мясковский как один из лучших воспитанников был принят в Военно-инженерное училище, хотя уже заговаривал с отцом о своем призвании музыканта. Яков Константинович не спорил с сыном и не настаивал, предоставляя лишь выгоды профессии военного инженера и возможность совмещения службы и музыки, приводя пример Бородина или Кюи. Мясковский в силу внутренней дисциплины все же закончил училище, соответственно нужно было отслужить какое-то время, чтобы выйти в отставку.

Словом, он повторил судьбу Римского-Корсакова. Уезжая в Москву, Мясковский написал письмо Римскому-Корсакову с просьбой посоветовать, к кому бы там он мог обратиться. Римский-Корсаков направил молодого военного инженера к Танееву, а тот свел его с Глиэром, как год назад юного Сережу Прокофьева. Занятия с Глиэром с января по май 1903 года по курсу гармонии избавили Мясковского от уныния и депрессии, когда он буквально решал вопрос: «Быть или не быть?», и его состояние стало вызывать тревогу у отца и всех его товарищей, с которыми он переписывался. Кстати, по хлопотам отца генерала Мясковского его сына перевели в 18-й саперный батальон под Петербургом. Мясковский воспользовался этим и втайне от военного начальства поступил в Консерваторию летом 1906 года.

Мясковский смолоду увлекался поэзией, писал романсы на стихи Баратынского и особенно много на стихи Зинаиды.Гиппиус, хотя вроде бы не был в восторге от них. В одном из писем звучит весьма странное признание, как был написан романс «Кровь» – «после долгих усилий понять Зинины стишки». Тем не менее романсы на стихи Гиппиус Мясковский опубликовал даже за свой счет и впервые именно из них прозвучали на «Вечере современной музыки» 31 декабря 1908 года. В тот же вечер состоялся и дебют Прокофьева, который писал Мясковскому (он не присутствовал из-за болезни), что романс «Кровь» был исполнен прекрасно: «Я прямо слушал с наслаждением».

Интерес Мясковского к поэзии символистов говорит об его умонастроении, что скажется и в Первой симфонии и других созданиях тех лет. Композитор начинал как романтик. Прокофьев предложил Мясковскому показать их симфонии Глазунову. Александр Константинович похвалил Мясковского и в виде поощрения назначил ему стипендию из своих гонораров, уходивших у него целиком на благотворительные цели.

«Не получи я этой стипендии, консерваторию пришлось бы бросить, так как 250 рублей на обучение взять было негде», – писал Мясковский. Несмотря на успех, перепады умонастроения были резки, но, приходя в себя, он снова брался за романтические вещи, в частности, за сказку Эдгара По «Молчание». Поэзия, философия, мистика – все в духе символизма и исканий эпохи. «Во всей пьесе, – писал Мясковский Прокофьеву, – не будет ни одной светлой ноты – Мрак и Ужас». Нечто вроде вставной пьески в «Чайке» Чехова.

В 1911 году в 30 лет Мясковский закончил Консерваторию. В переписке с В.Держановским, издателем журнала «Музыка», Мясковский незаметно для себя и совершенно безвозмездно отдается свободной музыкально-критической деятельности. За три года (1911-1914) в журнале было напечатано 114 статей и заметок Мясковского. Держановский писал: «Вы не только блистательный композитор, но и блистательный критик-художник. Можете топорщиться, сколько Вам  влезет, но это так, и кругом я слышу подтверждение этому».

Мясковский едва ли не первым из русских критиков осознает значение Чайковского рядом с Бетховеном, а в ответ тем критикам, которые занимались сопоставлением Скрябинаи Бетховена, разумеется, не в пользу русского композитора, называл его «гениальным искателем новых путей», который «при помощи совершенно нового, небывалого языка открывает пред нами такие необычайные, еще не могущие даже быть осознанными эмонациональные перспективы, такие высоты духовного просветления, что вырастает в наших глазах до явления всемирной значительности, в сравнении с которым Бетховен кажется величиной, имеющей почти местное значение».

«Я Вами доволен, – писал Прокофьев другу. – Вы вообще становитесь популярностью... Мариинский театр слушается Вас и ставит цикл корсаковских опер...» Держановский носится идеей сделать Мясковского со-редактором, со-владельцем журнала «Музыка», но в это время начинается Первая мировая война, и Мясковский оказывается на фронте. Деля тяготы войны с солдатами, Мясковский то и дело восклицает: «Пока глупцы царствуют и управляют, умные люди должны молчать» (Перефразировка четырехстишия Микеланджело). Или: «К черту войну всякую!» Или: «Вообще я, кажется, привезу с войны кое-какой характер (если только привезу самого себя) – становлюсь жесток, холоден, тверже в мыслях».

Между тем он приходит в сомнение, имеет ли он право пользоваться услугами денщика. Отец, старый генерал, отвечает: «Будь прежде всего человеком и не унижай личности». Революция в России уже свершилась. Мировая война лишь усугубила страдания народа. Мясковский и после революции продолжает служить – в Морском Генеральном штабе и вместе с Советским правительством переезжает в Москву.

В часы ночных дежурств в Штабе он записывает музыку – за три месяца – с 20 декабря 1917 по 5 апреля 1918 года – он создает две симфонии – Четвертую и Пятую. «Война сильно обогатила запас моих внутренних и внешних впечатлений и вместе с тем почему-то повлияла на некоторое просветление моих музыкальных мыслей», писал композитор, по сути, переходя незаметно для себя от романтизма к классике.

Пятая симфония – первая мажорная симфония Мясковского, ре мажор Римский-Корсаков и Скрябин связывали с ярко-желтыми, золотистыми, солнечными красками. Пятая симфония, впервые исполненная 18 августа 1920 года в Москве, вскоре зазвучала по всему миру.

Из Нью-Йорка 5 января 1926 года писал Прокофьев: «Исполнение Вашей симфонии было превосходно. Зал набит, многие «именитые» музыканты (Сигети, Зилоти, Казелла, Ваш покорный слуга) слушали Вас стоя. Стоковский был на высоте, дирижировал наизусть... У публики симфония имела успех... Критики – для первого исполнения новой вещи в Нью-Йорке – тоже очень недурны: про меня пишут хуже. Сигети, который присутствовал на исполнении в Филадельфии, говорит, что там был такой же успех».

Это была музыка новой эпохи, непосредственно связанная с русской классической традицией. Музыка Ренессанса.

_______________________

© Петр Киле

_______________________

О русской философии (XVIII-XX вв.)

Под названием «Русская философия (XVIII-XX вв.)» всплыл в Интернете учебный материал, интересный для меня по предмету, но с весьма существенными недостатками, даже по набору, с массой опечаток и пробелов. Поэтому я не мог воспроизвести статью на сайте целиком ради исторической справки и критики. Автор или авторы статьи (они не указаны) несомненно из нынешних либеральных историков, по сути, из западников, которые ценят и славянофилов, с отрицанием революционной демократии и марксизма (сталинизма). В последние десятилетия – это общее место: обращение к религии, идеализму, мистике в сочетании с частной собственностью и с рынком.

Но именно с этой точки зрения – западничества и славянофильства и современного либерализма – русская история и культура предстают в кривом зеркале предубеждений и невежества Запада в отношении России, с тем у нас проглядели величайшую эпоху зарождения и стремительного развития новой русской литературы, живописи, архитектуры, музыки, театра – как явления Ренессанса.

Соответственно и русская философия XVIII-XX столетий предстает в ином свете. Следует также иметь в виду, что понятие «философия эпохи Возрождения», как и в странах Европы, не совпадает с понятием «философия Ренессанса». Среди массы философских направлений и течений переломной эпохи естественно выделяются новые, прежде всего гуманистические, материалистические, научные, определившие развитие светского искусства, образования и науки, формирование миросозерцания Нового времени, в отличие от средневековья.

Эти явления, хорошо известные по эпохе Возрождения в странах Западной Европы, мы наблюдаем воочию и в России с начала преобразований царя-реформатора, но оценивались они поверхностно и превратно равно западниками и славянофилами – отсталостью и заимствованиями, между тем в России, как и в Италии, из разговорного народного, московского наречия, а там тосканского, сформировались литературный язык и национальная литература, с зарождением светского искусства, с формированием классического стиля.

В Италии XIV-XVI веков – это Ренессанс, а в России XVIII-XX веков – нет? Одни и те же черты развития национальных культур в Италии и в других европейских странах и в России, с формированием русской нации, – это не Ренессанс?

Приведу ряд выписок из «Русской философии (XVIII-XX вв.)» как образчики нынешних изысканий. «Реформы Петра I кардинально изменяют политический и культурный облик России. Вместо средневекового православного государства Московского возникает во многом уже светская Российская империя. Усиливается секуляризация. Россия изучает социальные, научные и технические достижения Европы. Постепенно изменяется и философия. Наряду с традиционным философствующим богословием появляется философия нового типа, ориентированная не па Библию и догматы церкви, а на науку и светскую культуру».

Действительно все так. Но нет осознания нового состояния… Средневековое православное государство Московское явилось в мире светской Российской империей! Что это? Русь перешла черту, разделяющую Средневековье от Нового времени, – это один из основных признаков эпохи Возрождения в странах Европы, а в России это что, не то же самое?

«Усиливается секуляризация» – это самая характерная черта эпохи Возрождения. И это в России даже в большей степени, чем в Италии и странах Европы в эпоху Возрождения, где еще сохранялось безраздельное господство церкви и инквизиции.

«Россия изучает социальные, научные и технические достижения Европы». Думают, это из-за отсталости. Вся Европа эпохи Возрождения занималась тем же, изучением греческой премудрости, религий, философий и наук Востока. Это ренессансная открытость миру и всем культурам. Поэтому эпоха Возрождения богата гениями. В странах Европы – да. В России также: Петр Великий – это же всеобъемлющий ренессансный гений, титан из титанов, какого не было в странах Европы. И более привычный для эпохи Возрождения гений – Михайло Ломоносов.

Еще выписка: «Важную роль в формировании новой культуры и философии сыграют «Ученая дружина Петра I», выпускник Славянской академии М.В. Ломоносов и Московский университет (основан в 1755 г.).

Кружок «Ученая дружина Петра I», организованный Феофаном Прокоповичем, объединил идеологов дворянства, горячих сторонников новой философии и науки В.Н. Татищева (1686– 1750), А.Д. Кантемира (1708—1744), а также А.М. Черкасского и И.Ю. Трубецкого».

Далее о воззрениях Феофана Прокоповича для нас интересны тем, что это представления и взгляды Петра I и мыслителей эпохи Возрождения в странах Европы.

«Прокопович воспринял европейский деизм. Бог сотворил мир и установил законы. Они ограничивают его действия, и он не вмешивается в природные дела. Чудес нет – все доступно познанию. Науке следует доверять больше, чем Библии. Но Библию Прокопович не отвергает, он говорит, что ее нужно понимать аллегорически. Прогрессивными были и его социальные взгляды. Во-первых, он вводит в общественную мысль понятие «общая польза», которое, по его замыслу, должно регулировать отношения между государством и его подданными, между различными классами и сословиями. Во-вторых, он отстаивает идею сильной монархической власти. Церковь не должна быть государством в государстве.

Василия Татищева по праву считают наиболее крупным мыслителем «Ученой дружины». Дворянин по происхождению, он долго служил в армии. Позже занимал высокие административные посты и занимался государственными делами.

Философия для Татищева – наука наук, в которой сосредоточено все истинное знание. Большое внимание он уделяет антропологии. Он отказывается от платоновского трехчастного деления души, считая ее нераздельной и бессмертной. Вся познавательная деятельность человека связана с душой. Татищев одним из первых в России обстоятельно изучает процесс познания. В социальной философии он был сторонником теорий общественного договора и естественного права. Общественное развитие Татищев связывал с действием экономических факторов, а также с влиянием науки и просвещения. Лучший государственный строй для России, по его мнению, – монархический.

Самая значительная фигура в науке этого периода – выдающийся мыслитель, учепый-эпциклопедист, просветитель М.В. Ломоносов. Специально философией он не занимался. Главный его интерес находился в сфере естественных паук. Тем не менее его размышления и выводы нередко выходили в область чисто философских проблем, решать которые ему помогали трезвый научный разум и врожденная интуиция.

Ломоносов – основоположник материалистической традиции в русской философии. Придерживался деизма, в котором Богу отводились лишь функции Творца и Перводвигателя Вселенной. Дальнейшее ее развитие подчиняется естественным законам. Поэтому Ломоносов разделяет популярную на Западе теорию двух истин: научной и религиозной, так как сферы науки и религии не совпадают. При этом он резко критиковал церковников за невежество, требовал, чтобы они не вмешивались в науку и не смели «ругать науки в проповедях».

Основа философских и научных воззрений Ломоносова – атомно-молекулярная гипотеза, опираясь на которую, он разрабатывает учение о материи и движении. Ученый дает определение материи: «то, из чего состоит тело и от чего зависит его сущность», – или: материя «есть протяженное, непроницаемое, делимое на нечувствительные части». Однако как метафизический материалист он еще отождествляет материю с веществом, которое, в его понимании, состоит из элементов и корпускул (группировок элементов). Движение он делит на внешнее (макротела) и внутреннее (элементы).

Большое достижение Ломоносова – открытие закона сохранения материи и движения. Одним из первых он начал развивать идею изменчивости природы, в частности, применил принцип историзма к изучению планеты и ее недр.

В гносеологии большое значение Ломоносов придавал опыту, но не противопоставлял его теории. Стремился преодолеть крайности эмпиризма и рационализма. Науки подразделял по степени теоретического обобщения материала.

В астрономии развивал гелиоцентрическую систему и признавал существование в космосе множества обитаемых миров».

Все это в общем верно, хотя звучит по-школярски.

Ломоносов – гений Возрождения. Такого разностороннего гения и в эпоху Возрождения в странах Европы не сыскать. А пишут: «Специально философией он не занимался». Ломоносов проявил себя как ренессансный гений во всех областях человеческого знания – в естествознании, языкознании, поэзии, – это и была философия Возрождения, с непосредственным обращением к античности, первоистокам европейской культуры.

Кажется, имеет смысл делать выписки, чтобы оттенить, насколько узко авторы (это образчик подхода и других) воспринимают историю русской культуры.

«У Ломоносова доминировала онтологическая проблематика. Во второй половине XVIII в., в период становления российской философии как теоретической науки, интересы мыслителей смещаются в сторону социально-политических и гносеологических проблем. Наиболее значительные фигуры здесь: Н.И. Новиков, Д.Т. Фонвизин, Я.П. Козельский, Д.С. Аничков, СЕ. Десницкий. В их работах начинает звучать критика крепостного строя и самодержавия. Однако наиболее радикально эти идеи выразил А.Н. Радищев (1749-1802).

В философии Радищев противоречив. У него переплетаются материалистические и религиозные представления. Хотя здесь проглядывает стремление преодолеть крайности. Онтология Радищева – материалистическая, антропология же (учение о душе) – неоднозначна. С одной стороны, деятельность души он связывает с чисто телесными функциями. С другой – указывает на обратное влияние души на тело и склоняется к признанию духовного бессмертия.

В социальной философии Александр Николаевич бескомпромиссен и последователен. Его «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790) – мина замедленного действия, но большой разрушительной силы, заложенная под фундамент монархического абсолютизма и крепостничества. Критикует он их со всех возможных точек зрения – моральной, политической и экономической – и в конечном счете, первым среди русских философов Нового времени, выдвигает идею народной революции и республиканской власти. Будущее общество видится ему свободным, справедливым объединением людей, в котором отсутствует эксплуатация.

Таким образом, Радищев явился идейным мостом между дворянским просвещением и дворянской революционностью, которая захватила умы просвещенных офицеров после Отечественной войны 1812 г. Деятельность декабристов (П.И. Пестель, МА Фонвизин, И.Д. Якушкип, М.С. Лунин и др.) – теоретическое развитие и попытка практического воплощения идей Радищева».

«В 1823 г. в Москве образовался первый философский кружок – «Общество любомудрия» (В.Ф. Одоевский, Д.В. Веневитинов, А.Н. Кошелев, И.В. и П.В. Киреевские и др.), в котором объединились поклонники немецкой философии.

Итак, итогом второго периода развития русской мысли явилось становление самостоятельной, оригинальной, многоликой русской философии как теоретической науки».

Вывод сомнительный. Во-первых, философия как «теоретическая наука», с моей точки зрения, бесконечно далека от жизни, та же схоластика, метафизика, догматика типа «научного коммунизма» и мистика, которые по сути выступают против жизнестроительных идей эстетики и философии Возрождения.

Во-вторых, историками русской философии пропущена по невежеству или пристрастия к «теоретической науке» русская классическая литература, эстетика и философия которой пронизывала жизнь общества и определяла ход истории, особенно интенсивно и наглядно в XIX-XX веках.

Пропущены также самые непосредственные представления и взгляды нескольких поколений русских людей и представителей других народов России, их миросозерцание и образ жизни, совершенно новые, что в архитектуре Санкт-Петербурга от Петра до Елизаветы Петровны получило определение – «русское барокко», при Екатерине II – «русский классицизм», а это среда обитания, совершенно новая, и эстетика и философия.

Следует знать, барокко – это философия и эстетика Ренессанса в Испании и в Англии. Что же удивительного в том, что оно проступило и в России и как эстетика, и как миросозерцание, и как образ жизни – именно в условиях Ренессанса! Иными словами, в условиях культурной революции, что и есть Ренессанс.

Барокко и классицизм взаимосвязаны, это две ипостаси эстетики Ренессанса, связанные со средневековьем (христианством) и античностью, с возрождением классического стиля. Ренессансной классики достигают лишь первейшие гении в Италии, а у большинства художников, особенно на закате эпохи Возрождения проступает барокко, мистически окрашенное.

Классицизм по определению связан с античностью. От барокко Петра, Трезини, Растрелли, Елизаветы Петровны, Ломоносова и Державина через классицизм в архитектуре Карла Росси, с непосредственным обращением к классической древности, и в России проступает ренессансная классика в творчестве первейших гениев поэзии, живописи, архитектуры, музыки, а вскоре и прозы в XIX веке.

Но у нас по-прежнему толкуют о влияниях.

 «В начале XIX в. русская философия находилась под большим влиянием французского Просвещения, немецкого идеализма и учения Платона. Со временем в ней оформились несколько крупных школ и традиций. Все они тяготели к одному из двух полюсов: «философии тотальности» (т.е. целостности, или коллективизма) и «философии индивидуальности». Главные проблемные поля этого периода: ценностная проблематика (противостояние альтруизма и эгоизма), столкновение онтологических систем (противостояние материализма и религиозно-идеалистической философии), проблема познания (противостояние веры и знания, религии и науки), проблемы социальной деятельности (противостояние революционности и консерватизма)».

Вся эта проблематика именно эпохи Возрождения, как было и в странах Европы.

«Развитие философии после восстания декабристов происходит на фоне николаевской реакции, явившейся ответом на революционные выступления дворянства. Царский режим пытается опереться на идеологию «православие, самодержавие, народность», принципы которой сформулировал граф С.С. Уваров в 1832 г. Параллельно формируется революционно-демократическая идеология. Важнейшей политико-экономической проблемой, от решения которой зависело направление дальнейшего развития страны и ее идейный облик, была проблема крепостничества. Вокруг нее развернулись не только политические, но и философские дискуссии. К концу 30-х годов общественная мысль поляризуется на два течения – западников и славянофилов. Значительную роль в этом сыграл П.Я. Чаадаев.

Философское наследие Петра Яковлевича Чаадаева (1794—1856), одного из уцелевших приверженцев декабристских идей, невелико. Оно состоит из восьми «Философических писем» (1829—1831). Однако в них было поставлено множество весьма острых проблем.

Большое влияние па Чаадаева оказала философия Шеллинга, с которым он познакомился за границей. Философию Гегеля он невзлюбил и называл ее «спекулятивной». Предметом острых споров явились социальные идеи Чаадаева. В своих первых письмах он не только раскритиковал самодержавно-крепостнический строй в России и предстал убежденным западником, но и дошел до сомнений в возможности исторической перспективы для России. Главная мысль тут: Россия должна учиться у Запада. Последовала незамедлительная реакция властей – Чаадаева объявили сумасшедшим и посадили под домашний арест.

Позже он смягчил свою позицию, разбавив радикальное западничество некоей долей славянофильства. В русской духовной культуре, в отличие от западного католицизма, Чаадаев начал усматривать большую прогрессивную силу».

А если вспомнить, что оппонентом Чаадаева был Пушкин, не к его ли творчеству мы должны обратиться здесь, чтобы уяснить позитивные стороны русской философии эпохи Возрождения, с формированием нового гуманизма у Пушкина, как у Петрарки в Италии?

Творчество Пушкина как ренессансного гения не было понято современниками – его же друзьями, тем же Чаадаевым, да и литературными критиками, тем более его недругами и прежде всего Николаем I, объявившим себя цензором поэта. Папам Рима, какие бы они ни были, такое не приходило в голову: они умели ценить гений Браманте, Рафаэля, Микеланджело.

Трагическая судьба Пушкина не объединила русских людей. Формирующаяся нация, вместо того чтобы сконсолидироваться вокруг лучших умов, с осознанием ренессансных явлений русской жизни и искусства, усомнилась в себе и впала в рефлексию. Именно рефлексия, «пленной мысли раздраженье», родила братьев-близнецов – славянофилов и западников.

«В 30—40-е годы остро встает проблема исторического пути России. Какие ориентиры она должна выбрать в своем дальнейшем развитии, куда и как двигаться? В решении этого вопроса оформились две позиции: западничество и славянофильство. Их явное или скрытое противоборство продолжалось в течение всего периода XIX и XX веков.

Западники видели в буржуазной Европе идеал, к которому, по их мнению, должна была стремиться Россия.

Западники (Т.Н. Грановский, М.А. Бакунин, А.И. Герцен, Н.П. Огарев, В.Г. Белинский и др.) указывали на экономическое, политическое и культурное отставание России от передовых стран Европы.

Цивилизованная буржуазная Европа казалась им идеалом, к которому должна стремиться застойная Россия. Причины ее отсталости они видели в господстве религиозных институтов, крепостничестве и монархизме. Из философов особо ценили Гегеля, однако тяготели к атеизму, материализму и индивидуализму.