Текст книги "На заре и ясным днем"
Автор книги: Петр Скобелкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Итак, ПРИКАЗЫ
по личному составу з/с «Большевик» за 1968 год.
«Приказ № 4 от 9/I-68 г.
Выделить в фонд рабочего комитета из земель совхоза 25 гектаров для рабочих и служащих под индивидуальные огороды, как не имеющих приусадебных участков и проживающих в коммунальных квартирах.
Директор Хохлов».
Приказ этот появился по настоятельной просьбе рабочкома. Доказывать Хохлову о необходимости такой меры не требовалось. Он и без того знал, что в этом, казалось, незначительном деле скрывалось многое, и в первую очередь, конечно же, проблема закрепления молодежи на селе. Но вот за текущими делами все забывал… И именно после того приказа особенно ясно наметилась, а потом и стала традиционной линия ориентации на молодежь как на опору и главную силу будущего села.
Особую заботу вызывали парни, отслужившие в армии. Народ этот очень подвижный, не оседлый, с неизбывной тягой к путешествиям, к перемене мест. Родные места, правда, для впечатлительного молодого человека дело глубокое. Здесь все близко сердцу – прошло детство, пришла первая любовь, здесь его родители…
Но, кроме мечтаний, у юноши есть вполне закономерное желание укрепиться среди людей, поднять свой престиж, он уже чувствует себя по-настоящему взрослым, уже, как правило, жених. Он вырос в армии, и оставленный дома после призыва костюм ему был уже или мал, или не моден…
И все это прекрасно понимали в «Большевике».
«Приказ № 48 от 18/III-71 года.
…Оказать единовременную помощь демобилизованным из Советской Армии воинам, поступившим на постоянную работу в совхоз:
1. Савинов Михаил Егорович – 100 руб.
2. Петрушин Владимир Николаевич – 100 руб.
3. Шестаков Владимир Александрович – 100 руб.
4. Иванов Сергей Яковлевич – 100 руб.
5. Морозов Юрий Владимирович – 100 руб.
II. Оказать единовременную помощь ученику, окончившему 10-й класс и поступившему на постоянную работу в совхоз Долгих Василию Павловичу – 50 руб.
Директор Хохлов
Изменилось время. Изменились и формы поощрения. Уже не сатиновые рубахи, не сапоги, а путевки для путешествия по стране. И это вполне естественно: от удовлетворения насущных материальных потребностей люди тянутся к познанию духовных ценностей.
«Приказ № 200 от 24/VIII-68 г.
В честь празднования Дня работника сельского хозяйства:
1. Наградить туристскими путевками 5 человек.
Директор Хохлов».
§ 2
Выделить из фонда директора денег в сумме 45 руб. для проводов на пенсию Абакумова Ивана Григорьевича.
Директор Хохлов».
«Приказ № 44 от 7/III-74 г.
Выделить материальную помощь в сумме 100 руб. Зеленецкому П. С. в связи с учебой.
Директор Хохлов.
Рабочком Чудинова».
И только проводили на заслуженный отдых Ивана Григорьевича Абакумова, заявил во весь голос о себе сын его Виктор.
Такова хлеборобская судьба: доброе крестьянское начало передается от отца к сыну. И так будет, пока земля родит…
«Приказ № 105 от 14/VI-68 г.
На основе протокола жюри конкурса пахарей вручить кубок лучшего отделения по пахоте Центральному отделению.
Наградить ценными подарками за первые места!
1. Абакумова В. И.
2. Петрушина В. И.
Директор Хохлов».
Иные времена и иные приказы о поощрениях хлеборобов.
«Приказ № 41 от 28/II-74 года.
1. За хорошую работу премировать тракториста-комсомольца Ивина путевкой в Народную Республику Польша.
В срок до 1 марта бухгалтерии Ивину оплатить стоимость путевки.
Директор Хохлов».
Новые времена, новые веяния…
«Приказ № 215 от 11/XI-68 г.
На отделениях создать курсы для обучения животноводов в соответствии с программой зооветучебы.
2. Для аттестации рабочих на присвоение звания «Мастер животноводства» создать постоянно действующую аттестационную комиссию под моим председательством».
Сейчас уже совершенно ясно: молодая семья – основа хозяйства. И укрепление ее материально – залог закрепления кадров. Это уже и своего рода политика на селе, и это прекрасно понимают руководители хозяйства.
«Приказ № 36 от 27/II-73 г.
§ 1
На проведение комсомольской свадьбы Асямолова В. И. выделить из фонда предприятия 100 руб.
§ 2
На приобретение памятного подарка молодоженам выделить из фонда предприятия 114 руб.
Директор Хохлов.
Согласовано с рабочим комитетом».
И вот снова в этих сибирских степных краях. Еду уже не как новичок. Уже знаю об истории этой земли.
О людях ее. И даже в приказах последних лет встречаю имена, уже знакомые: Абакумов, Асямолов, Подкорытов.
Но это все будет потом. А пока степная раздольная дорога. И ожидание новых встреч. Всегда неожиданных и потому, конечно, по-своему интересных…
Степные дороги сибирской земли…
Кого только на них не встретишь!.. Двадцать пять лет назад и по ним прошли целинные поезда и фургоны, тракторы с санями, везущие немудреный скарб и новоселов. Несмотря на всю суровость сибирского степного края, люди приезжали сюда и оставались.
И какой бы ни была тоска по оставшимся давно обжитым местам, они уже через год, от силы через два называли себя: «А мы – местные». Но оставалась в сердце память по тем долинам и рощам, что по ту сторону Урала. Однако это не была та болезнь, которую красиво называют ностальгией.
Не была, потому что здесь, в Зауралье, и там, за Уралом, на огромных просторах под высоким небом была и есть одна земля, с одним именем – РОССИЯ.
САШКА ИЗ РОССИИ
А дорога ворвалась в степной поселочек, со всего маху ударилась в забор и разлетелась в обе стороны. И там, на Т-образном перекрестке, мы увидели… прямо посреди дороги сидели три пацана.
– Эй, мужички, – обратился к малышне мой напарник Юра. – Где тут столовая?
Вот тогда и вскочил на ноги один из них, видимо самый шустрый.
– Я покажу, посадите!
До чего же он был великолепен: короткая рубашонка без единого признака пуговиц задралась кверху, а ситцевые штанёшки (одна штанина закатана выше колена, на вторую он наступал босой ногой) висели явно ниже пояса, а посередине пространства между рубашкой и штанишками легкомысленно торчал веселый пуп.
– Как зовут тебя, рыжий?
– Сашка! – он сказал это с каким-то удивлением и обидой, дескать, вот же люди – живут и не знают до сих пор, как зовут его, Сашку-сибиряка.
– А откуда, Сашка, в степь прикатил? Или здесь родился?
– Я здешний. А приехал из так далеко… О!.. – И Сашка замолк, видимо припоминая это «далеко»,
– Ну, так откуда же?
– Из России, – наконец, гордо представился Сашка и с удовольствием наблюдал наше удивление.
– А вы далеко ехаите?
– Далеко, Сашка, далеко… В Россию!
– Поедем, Сашка, с нами! В Россию.
Сашка вдруг притих. Ожидание и сомнение, радость и непонятная тревога – все это вместе вдруг отпечаталось на его губах, откликнулось в огромных глазах. И даже рыжая челка, казалось, тоже задумалась.
– Махнем, Сашка, в Россию, а? – Юра присел на корточки рядом.
Сашка молчал. Думал. И веснушки на лице, как желтые листья в стоячей воде, тоже стали трогательно задумчивыми.
О чем ты молчишь, Сашка? О высоких-высоких белых-белых березах на берегу Большой Серьги, куда ты бегал купаться с мальчишками со своей Стахановской улицы? О черных-черных омутах, в которых, когда станет темно, просыпается холодная и скользкая рыба налим? О черемухе, ее душистых цветах, после чего снятся синие сны? О черном дремучем лесе, где так много черники и комаров? А может, пришел к тебе сейчас теплый летний дождь? И бежишь ты, босой и рыжий, сияя всеми веснушками, по теплым лужам, в которых опрокинулось небо, разбрызгивая облака. И пахнет в зеленом осиннике мхом, корой и грибами…
– Ну, едем, едем, Сашка, в Россию!
А Сашка уже снова здесь, на этой земле, со всеми ее заботами и своими планами, взглядом на вещи и явления большого очень сложного и славного мира.
– Нельзя. Мамку надо спросить. Да и батька не отпустит. Не-е-е, ни за что не пустит. И потом (вспомнил)… сегодня наши же в футбол будут играть!
Как же они без него-то будут играть! Нет-нет, это просто невозможно. Однако, чтобы сразу не убивать нас, быстро добавил:
– Я вас провожу…
И вот поехали втроем: Юра устроился в люльке, а Сашка гордо восседал сзади на седле, уцепившись за мой ремень.
Вот и плотнику миновали, и дорога уже поворачивает в степь.
– Хватит, Сашка, иди домой.
Но малыш и не пытается слезать на землю.
– А вы ехайте, ехайте, я скажу, когда остановиться.
Вот и полевой стан бригады появился, дорога круто поворачивает вправо. Я снова сбавил скорость.
– Вот еще немножко-немножко, дяденька, вот до того кустика, – попросил Сашка.
У кустика стали. Сашка спустился на землю. Помолчал, о чем-то сосредоточенно размышляя, снова озабоченно спросил:
– А бензина хватит?
– Хватит, Сашка, хватит!
– До самой до Москвы?
– До самой до Москвы.
– Ну тогда поезжайте… – великодушно разрешил малыш.
Он что-то еще хотел спросить или сказать на дорогу, но так и не придумал и протянул руку. Не торопясь, пожал наши ладони, отошел в сторонку.
– Ехайте!..
Когда наш мотоцикл, волоча за собой облако пыли, отъехал с километр, мы оглянулись. Рядом с кустиком виднелась маленькая фигурка. Все еще стоял и махал нам издали рукой рыжий Сашка.
Сашка из России.
ХЛЕБ
Видели ли вы грозу над степью? Весеннюю грозу над сибирской степью!
Когда на пашню опустился вечер, молодо ударил и раскатился первый гром. Гулким эхом откликнулись березовые рощи под Шумихой, весело прошумел сосновый бор у Жужговского озера, глубоко вздохнула умытая от пыли степь.
Даже привычный к засухе и ветрам старый черный карагач крякнул от удовольствия и, видимо, в благодарность дождю раскрыл свои неяркие, похожие на потухающие угли цветы. Умное дерево карагач. Сколько зим пережил, сколько выдержал ураганов! И всегда щедро плодоносил. Интересное дерево карагач. Если зацвел он, значит, тепло установилось прочно. И старые люди знают – он редко ошибается.
В тот вечер я торопился в Крутые Горки – на Центральную усадьбу совхоза «Большевик». Торопился и шофер зеленого грузовичка «Агитмашина» с веселой фамилией Воробей. А раз мы оба торопились, то покатили вместе. Но не успели отъехать и трех километров, как вдруг поднялся страшный ветер, стало темно как ночью и грянул гром. А через минуту-другую «разверзлись хляби небесные», и хлынул ливень. Это было так неожиданно – всю весну гулял в курганской степи под обмелевшим Миассом суховей. Ахнул как из ведра дождь, и не стало дороги. Вот так: была и не стало. Воробей вначале еще пытался озабоченно дергать грузовичок взад-вперед, но убедившись, что это такое же бесполезное занятие, как плавание на тракторе по озеру, весело махнул рукой. Потом стянул с головы картуз, открыл дверцу кабины и шагнул под этот ливень. «Ух ты!» – и тут же влетел, радостный и обалделый, обратно, уже совсем мокрый. «Хар-ра-шо!!.»
– Чего же хорошего для тебя, Воробей? – Мне вдруг стало любопытно и даже чуть смешно. – Ведь будешь ты сейчас сидеть в степи. До утра. А может, и дольше. Вот в этой самой кабине. Пока тебя, сердешного, не вытянут из этой болотины! Ведь ты шофер, а ездить тебе пока не придется. Загорать будешь!
А Воробей вдруг сердито взъерошился:
– Чего хорошего, чего хорошего! Вот человек не понимает! Ведь грязно – значит хлебно. Понимаешь? – Потом посмотрел на меня и безнадежно махнул рукой: – Ни черта ты не понимаешь!
Так мы и сидели с ним в кабине всю ночь и уснули под мелкую дробь дождя по железной крыше. Когда рассвело, подул ветерок, дорога немного наладилась, и мы поехали. Я смотрел на своего спутника и все пытался понять: кто же он такой, Ваня Воробей? Шофер?! Ну да, шофер. Но ведь дождю-то он радовался как хлебороб, хотя земли не пахал и хлеб не сеял. И мне вдруг стало смешно, что я никак не могу понять, кто он, Воробей.
И я спросил его прямо в лоб:
– Воробей, кто ты?
А он как будто ждал этого нелепого вопроса, быстро взглянул на меня и спокойно, как о самом простом и естественном, ответил:
– Хлебороб я, темный ты человек! Хлебороб!
Я понимаю неловкость своего положения и, чтобы как-то сгладить неприятную для меня ситуацию, спрашиваю осторожно:
– Женат?
– Ага.
– И дети есть?
– Ага. Сын. Два года.
И посмотрел на меня нетерпеливо-радостно: спроси, мол, еще что-нибудь.
– И долго вы дружили перед свадьбой?
– Не… Один сезон.
Сколько этот сезон длился, спрашивать я не стал и задал провокационный вопрос:
– Жена красивая?
Воробей спокойно признается:
– Не… Некрасивая. – А потом, о чем-то своем подумав, добавил: – Но она хорошая.
Помолчал, объезжая очередную яму, и, не поворачивая головы, серьезно добавил:
– Нина понимает меня.
«Понимает – значит любит?» – молча задал себе этот вопрос. Подумал: «А как бы сказал Иван?» Посмотрел на него. Держал Воробей баранку крепко, смотрел перед собой и спокойно улыбался.
Значит, любит. Наверное, любит…
В эту поездку мне везло на «чудных» людей. По дороге в степи Иван Воробей затормозил у грузовика своего дружка Степана Сиваева. Степан только что вернулся со своей «хозяйкой» (так он называет ГАЗ-51, на котором возит обеды трактористам и комбайнерам прямо, как говорят здесь, в борозду).
Они минуты две хлопают друг друга по плечам, говорят обычные в этих случаях фразы. Потом подошел я и, чтобы каким-то образом быть причастным к радости, спрашиваю:
– Как дела, парень?
А парень бодро:
– Слава богу, плохо!
– ?!
А сам доволен-доволен! И в глазах улыбка. Заметил мою растерянность и, как рассказывают маленьким, объяснил уже вполне серьезно:
– Просто мы жадные. До хорошей жизни жадные. Вот я, например… Если я скажу: «Хорошо живу», – я уже другой буду. Может, я тогда вначале сам пообедаю, а потом повезу похлебку хлопцам? А может, мне захочется на мягкую постель да десяток часиков храпануть, а? Может, я по жене соскучился и уйду на денек-другой к ней, а ребята один раз и без обеда перебьются?..
Потом опять в глазах его устроилась улыбка.
– Дело тут в другом вовсе… Я не поменяюсь вот своей профессией с любым городским парнем. Потому как мне здесь хорошо: и парни славные, и урожай добрый, и сын уже большой… И мне еще всего 24 года. Но я не могу сказать «хорошо» потому, что иначе, как бы это сказать… успокоюсь.
И закончил радостно и оживленно:
– Вот так мы и живем – «слава богу, плохо»…
Уже ночь. Темная степная ночь. Но степь не спит – страда. Блуждают по ней огни.
А земля вот уже, кажется, поднимается к небу. Горизонта нет. Смешались степные огни и свет звезд. И не поймешь никак: то ли тракторы пашут небо, то ли звезды заблудились в хлебах.
А утром, как всегда, встало солнце. И мир виделся уже иным – без фантастики и романтики. И понять хочу, как изменился этот мир. И изменился ли вообще?
Отчетливо вижу – да другой стала степь, люди, их характеры, отношение к земле.
И снова вглядываюсь в эту степь. Смотрю, наблюдаю и вижу – нет, это не та земля, что была еще совсем недавно. Совсем не та. Что же изменилось?
Буду говорить о личных впечатлениях.
Первое, что мне бросилось в глаза, запомнилось – это настроение людей. И раньше ведь было так: настоящий хлебороб всегда работает с охотой. А вот уже тогда заметил, причем у всех селян, не просто охоту, а страсть к своему делу, большому делу – готовить хлеб. И это везде – в «Большевике», «Заветах Ильича», имени Свердлова.
Второе, о чем просто нельзя умолчать, – творчество. Что греха таить, ведь было так: работали, как подсказывает инструкция, указание из райисполкома. Ни больше ни меньше, строго по самой инструкции. Сегодня агроном, законодатель земли, решает сам все, даже организационные вопросы: когда сеять, как пахать и что сеять. И не только агроном. Бригадир на своих полях стал полновластным хозяином. Собственно говоря, он был им и раньше, но исполнял это робко, с оглядкой на районное начальство. А сейчас директор совхоза говорит секретарю райкома партии: «А нам надо подождать». И секретарь отвечает ему: «Ты сам хозяин. Командуй. Был бы хлеб».
…У парторга идет совет. Слушают очередную радиогазету. Диктор с пафосом Юрия Левитана рассказывает о лучших хлеборобах и, как о генералах в военных сводках, говорит о трактористах. В конце передачи идет обращение к этим хорошим людям: «Сделаем так, чтобы весенний сев прошел в агротехнические сроки и с добрым качеством». Все, кажется, правильно, все на месте. Но встает с места директор Хохлов.
– Не согласен. Спрашивается: к кому мы обращаемся? К передовикам, лучшим людям. Что мы предлагаем? Работать быстрее и лучше. Но они и без этого так трудятся. Их не надо зря понукать, они опора наша. Надо обращаться ко всем. К каждому, кто живет на селе: к домохозяйке, интеллигенту, строителю, пенсионеру. Сев – это дело всех. Обращаться ко всем. Так надо ставить вопрос. И только так.
Так вот уж получалось, что во всех поездках в «Большевик» чаще всего мне приходилось встречаться с Григорием Тимофеевичем Хохловым.
Удивительного в этом я и сейчас ничего не вижу – Хохлов 15 лет подряд директорствовал в этом хозяйстве. До него директора сидели в кресле год, от силы два. Потому и сказано о нем будет больше. Опять же Хохлов и по времени ближе.
А еще мне думается, и это не последнее обстоятельство, – Хохлов фигура довольно типичная для сибирского села. И раньше и позже я встречал директоров, в действиях которых прямо повторялись или предвосхищались поступки и мысли Хохлова.
Григорий Тимофеевич, не знаю, надо ли говорить в этом случае «к сожалению», человек не идеальный. Но есть в нем то могучее хлеборобное чувство преданности земле, хлебу, делу своему и людям, с которыми он «делает» этот хлеб, которое так присуще преобладающему большинству крестьянских руководителей. И опять же в силу условий и обстоятельств сельской жизни на директоре совхоза, как правило, замыкаются все узловые вопросы – и хозяйственные, и бытовые, и нравственные.
Так что речь здесь и дальше пойдет не столько о Хохлове как таковом, сколько о директоре совхоза, о руководителе хозяйства и о самом хозяйстве. О его людях.
ОТСТУПАТЬ БЫЛО ПОЗДНО
Свое хозяйство – совхоз «Большевик» новый директор Григорий Тимофеевич Хохлов должен был принять 14 апреля.
Приехал в Крутые Горки Григорий Тимофеевич за два дня, 12 апреля. На месте, однако, не сиделось. Да и как усидеть: погода отличная, самое время задерживать влагу. Самое время пахать.
Отмахал от Крутых Горок километров 20 на «газике», смотрит, пашут.
Несмотря на ранний час, над дорогой уже стояли пыльные столбы, а по черной земле медленно тянули за собой борозды тракторы. «Пашут… пашут, мои орлы! – подумал с радостью Григорий Тимофеевич и осекся. – Что они делают, нехристи, без борон пашут! Ну я им сейчас задам, они у меня попляшут, узнают, как над землей издеваться!»
Взъерепенился так, а потом вдруг здраво поразмыслил: «А по какому такому праву буду указывать им сейчас? Кто я? Директор? Нет. Пока нет». Почесал затылок. Еще раз прикинул: «А почему нельзя! Почему я должен им спускать!! Нет, так дальше дело не пойдет!»
Метров за десять от загонки остановил машину, замахал трактористу: «Сто-о-ой!»
Трактор встал. Из кабины нехотя вылез длинный, как день без обеда, парень.
Хохлов глянул на его расхристанный вид и сурово спросил:
– Какая бригада?
– Пятая, – ответил тот нехотя.
– Кто бригадир? – наступал задетый равнодушием Григорий Тимофеевич.
– Павлов, – сплюнул цигарку тракторист.
– Где Павлов?
– В степи.
Под строгим напором незнакомого начальника тракторист смягчился.
– С Иваном Васильевичем поехал.
– Кто это еще – Иван Васильевич? («Черт побери, я здесь директор или кто?!» – возмущался про себя Хохлов.)
– Как кто? – Парень посмотрел удивленно-подозрительно на новоявленного приказчика. – Директор совхоза.
И тут только Хохлов сообразил и спохватился.
«Мать моя!.. Я же, видимо, в соседний совхоз забрался. У себя-то пока еще никто, а тут у соседа командовать собрался! Дела…»
Но отступать было поздно. И не мог он, хлебороб Хохлов, отступать. Не имел права.
– Кто тебя так учил пахать?! Кто, тебя спрашиваю?! Почему без бороны?
И парень, который еще минуту назад хотел было снисходительно ответить, мол, ошиблись, дяденька, вдруг сник. Стоял растерянный и молчал.
А Хохлов уже вовсю разошелся и командовал:
– Немедленно отцепляй плуги и марш в бригаду за боронами! Да живей, живей же поворачивайся, черт тебя побери!
Так вот и начал хозяйствовать Григорий Тимофеевич, человек, для которого вся земли его земля.
АТАКА
Через год, но уже осенью, снова приехал я в Крутые Горки. Захожу в совхозную контору, пытаю у секретарши:
– Директора нет?
– Нет.
– А где он?
– В поле.
– А парторг?
– В поле.
– Председатель рабочего комитета?
– В поле.
– А секретарь комитета комсомола?
– Ну я же вам сказала!..
Полдня ходил по Крутым Горкам. Деревня будто вымерла. Только на току шум. Медленно вползают в неширокие ворота под крышей грузовики с зерном и важно покачиваются на весах. Шумит сушилка, летит к серому небу желтая струя зерна. Пахнет пылью, землей. И хлебом.
10 часов вечера. Черными провалами окон смотрит на улицу совхозная контора. Но три окна наверху освещены.
За столом сидит небольшой плотный человек и тычет пальцами в клавиши. Машинка весело потрескивает и высекает цифры. Человек записывает их по клеточкам на расчерченном листе бумаги, и снова его пальцы прыгают по кнопкам.
Это главбух Николай Степанович. «Годовой отчет?» – спрашиваю. – «Нет, провизорский». Что такое провизорский отчет, я не знал, но допытываться, однако, не стал.
И тут в коридоре загромыхало. Тяжело ступая, кто-то шел на свет, поскрипывая деревянными половицами. Зашел, чуть сдерживая одышку, высокий грузный мужчина не по сезону в шапке. («Человек-гора», больше и не придумаешь.)
– Ну здравствуйте! – протянул мне руку.
А я и не узнал сразу. Так это же он самый, Григорий Тимофеевич Хохлов, директор совхоза. Изменился, как-никак немало прошло с тех пор, как я последний раз был в Крутых Горках.
– Как жизнь? – спрашиваю Григория Тимофеевича.
Рассказывает не торопясь.
И ведь что интересно: всякий раз (потом, позже, то же самое), как задавал ему этот дежурный вопрос, он ни разу не сказал о своем здоровье или настроении, не пожаловался на свои хворости и не похвастался, скажем, успехами сына. Ответ всегда один – о хозяйстве. И сам вопрос «Как живешь?» рассматривался им не иначе: «Как живет совхоз?»
– 70 процентов обмолотили. Комбайнеры работают почти круглые сутки. 171 гектар обработали комбайны за ночь! Вымотались люди до предела. А еще столько!..
Он махнул рукой и устало опустил голову.
– Только бы небесная канцелярия не подвела… Только бы не подвела, – в полудреме сказал он и сладко зевнул.
Я записываю последнюю сводку. Ее мне дает главбух Николай Степанович. В кабинете тихо, только слышно, как, будто сверчок, потрескивает машинка.
И я тоже чуть было не задремал.
Вздрагиваю от неожиданного грохота. В чем дело? Все просто – линейка упала на пол. Железная линейка грохнулась об пол: задремал Григорий Тимофеевич, выронил ее.
Он тут же вздрогнул, подобрал эту шумливую железку с пола, вздохнул:
– Пойду домой, пожалуй, часок сосну.
Потом пояснил:
– Где-то около одиннадцати вечера приедет Геннадий Иванович Лямзин, наш завсельхозотделом из райкома партии. Знамя будем вручать дубровинцам.
…Этой ночью заворг так и не приехал. Но и Григорий Тимофеевич заснуть капитально тоже уже не смог.
Рано утром проснулся он от шума. За окном вдруг зашелестело, зашуршало что-то по стеклам. Сомнений не было – шел дождь.
Григорий Тимофеевич подошел к окну и долго смотрел на стекла, по которым беспрерывно хлестали струи, на лужи, потопившие дорогу, на пустынную улицу. Смотрел и невесело думал: «Надолго ли зарядил этот дождь?»
Тешил себя, вспомнив старую народную примету: «Ранний гость не ночлежник…» А вдруг да и заночует? Что тогда? Как тогда? Еще 800 гектаров на корню!
И тут вспомнил про ток. Снова про ток. Там в высоких буртах сгрудилось шесть тысяч центнеров пшеницы и если сейчас, сегодня их не вывезти на элеватор… А куда в такую погоду поедешь? Вот если бы хлебушко подождал хотя бы два-три дня… Пусть даже день. Только бы дождь кончился…
– Гриша, – уже раз в третий позвала его жена Елена Ивановна, – садись поешь…
Григорий Тимофеевич сел за стол и, не успев еще поднести ложку ко рту, улыбнулся: «Ой, вкусно, Ленуша!» – «Да ты еще не распробовал», – ласково укорила его жена. «По запаху чую», – улыбался Хохлов.
Вдруг он встрепенулся. Почти одновременно раздался телефонный звонок. Жена и раньше замечала, как Григорий за какую-то долю секунды опережал эти звонки по одному только ему ведомому мгновенному предчувствию.
Повесив трубку, он тут же спешно засобирался. «Да поел бы хоть! Ну какой ты работник с голодным желудком?» – уговаривала жена. Но Григорий Тимофеевич уже собрался. Натянул резиновые сапоги, плащ-накидку и пошел к выходу. В дверях задержался:
– На обед не жди. К ужину вряд ли обернусь… Ночевать?.. Ночевать, может быть, вырвусь домой, – последние слова он договорил уже в сенях.
Радио пропикало два часа ночи, в «Большевике», значит, уже пять утра.
«Вы слушаете «Маяк». Сегодня суббота, 21 сентября…»
Разбрызгивая грязь огромными сапогами, прямо посредине дороги навстречу шел Владимир Петраков. Хохлов остановил его, подал руку: «Ты мне сегодня будешь нужен, очень нужен. Как управишься со своими делами, загляни в контору». И пошел дальше. «Хорошо, директор», – бросил ему вслед Владимир.
Так и не звал Владимир Хохлова по имени и отчеству. Нет, он уважал его и ценил. Но после того случая…
А было это два года назад, осенью, при обсуждении отчетного доклада и определении победителей соревнования механизаторов. Для всех было несколько неожиданным, когда Хохлов заявил:
– Первую премию предлагаю присудить, – он на миг задержался, а потом решительно закончил: – и вручить Абакумову Василию Ивановичу.
Вначале все несколько растерялись.
Нет, не тому, что премию присудили Абакумову, – Василий Абакумов механизатор отменный, а тому, что Петракову ее не дали. И бригадир Владимира Петракова, понятно, стал возражать:
– Что же это такое, Григорий Тимофеевич, получается? Только что вы сами говорили, что лучшие показатели на уборке у Петракова… И потом, между Петраковым и Абакумовым такой разрыв…
– …И с доски Почета комбайнера Петракова, – будто не слыша его, продолжал Хохлов, – снять!
Бригадир вздыбился:
– Как так?! Несправедливо!
Другим-то было понятно: защищая Петракова, он поднимал свою бригаду. Но его никто не поддержал. Решили строго и окончательно – премию не давать, с доски Почета снять.
Когда стали расходиться, Хохлов попросил бригадира задержаться. Сел рядом и, взяв за плечо, доверительно предложил:
– Давай потолкуем по-мужски.
– Давай, – согласился бригадир, доставая папиросы.
Хохлов придвинулся к бригадиру и заговорил издалека:
– Ты не воевал, я тоже на фронте не был. Но и я и ты знаем, что такое война, что такое атака.
И вот представь себе такой момент. Отличный солдат, назовем его условно Сидоров, в этом бою снова отличился – уничтожил, скажем, десять врагов. А после этого закинул винтовку за плечи и пошел к окопу да еще добавил на прощание: «Я на сегодня сделал свое дело. И сделал так, как надо. А теперь попробуйте вы так повоевать! Когда меня догоните, тогда, пожалуйста, я опять вместе с вами встану на огневой рубеж».
Ведь нелепо, согласись, чушь какая-то…
А у нас этой осенью, при таком большом хлебе, когда потери с каждым днем все больше и больше, когда хлеб молотит ветер и бросает наземь ливень, разве у нас, в этом напряжении всех сил, в этой усталости до одури, разве у нас была не атака?! Разве не бой?
Вот ты сейчас, наверное, думаешь, что знаешь, как я сам отвечу на эти вопросы. И ошибаешься. Если быть точным, надо признать – нет, не атака, нет, не бой.
И все-таки согласись, что по духу, по отношению к земле, к людям разве то, как выкладывались ребята, не отрываясь от штурвалов комбайнов по 14–16 часов в сутки, непохоже на атаку?
А что делает в этой обстановке твой Петраков? Он обходит всех соперников. И молодец он! Причем как обходит! На 80 гектаров! Попробуй сейчас догони его! Он-то знал, что уже обеспечил себе победу. И не ошибся. Так и случилось – достать Петракова никто не смог, даже Абакумов, хотя был к нему всех ближе.
И вот тогда, раскусив ситуацию, Петраков поворачивает свой комбайн с поля. Повернул и угнал к дому.
Стал отдыхать, точнее, гулять, еще точнее – пьянствовать. И это в то время, когда у всех силы уже на исходе…
Григорий Тимофеевич закурил, дал огня бригадиру, глубоко затянулся.
– Ты думаешь, что за эти три дня, которые он прогулял, просто за пьянку лишили его мы первой премии! (Хотя за это обязательно надо лишить всех почестей.) Мы его осудили и наказали прежде всего как дезертира.
Подумал, забарабанил пальцами по спинке стула:
– Это заблуждение: «Победителей не судят». Победителей судят. Если занял первое место, это еще не значит, что победил. Побеждает тот, кто до конца боя не покидает поле брани…
Над степью стояла сплошная завеса дождя. Еще не было шести утра, а Хохлов был уже у себя в кабинете. Вызвал секретаря.
– Садись за машинку, будешь печатать приказ по совхозу.
– А где черновик?
– Здесь, – Хохлов постучал пальцем по лбу. – Печатай! «Приказ номер…» Какой у нас последний был номер? Двести восемь? Печатай: приказ номер двести девять от 21 сентября… Напечатала? Так…
«Рабочими совхоза проделана большая работа по выращиванию 120-пудового урожая… Но погодные условия складываются так, что гибнет выращенный урожай… Гибнет наше с вами богатство, гибнет плодотворный героический труд, а поэтому нужно последнее усилие коллектива, всех людей, проживающих на территории совхоза, будь то школьник, учитель, пенсионер, служащий, рабочий любой профессии, – только все вместе, по возможности своих сил спасут богатство своим трудом.
На первых порах обмолота нами были допущены простои из-за несвоевременной организации подачи транспорта под комбайны, были простои и из-за нежелания комбайнеров молотить ночью, так как трудно. Конечно, тяжело, трудно работать по 14–18 часов в сутки. Но нужно! Понять это до глубины души надо! И знать надо, что в таких же условиях наш сосед, Свердловский совхоз, работает лучше, чем мы.
Администрация совхоза обращается ко всем жителям: выше трудовой накал! Кому дорого богатство совхоза, идите в огород, на склад, в поле – везде сейчас нужны, как никогда, рабочие руки.
Во избежание простоев приказываю:
…5. Несмотря на ненастную погоду, главному агроному Асямолову В. И. производить засыпку семян для просушки, в течение 2-х дней пустить сушилку.
…6. Тов. Драчеву и тов. Ступиной организовать и обеспечить круглосуточную работу.
7. Для спасения зерна в 3-х дневный срок запустить механический ток Котликского отделения.
Ответственный тов. Подкорытов С. Г.
Директор Хохлов».
Когда приказ был подписан, Хохлов попросил машинистку срочно разыскать председателя рабочкома и передать ему, чтобы рабочком сегодня же ознакомил с ним всех до одного жителей совхоза.
