Текст книги "За голубым сибирским морем"
Автор книги: Петр Гагарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
МАНЕВРЫ ЧЕКАЛЕНКО
1
Статья Тараса Афанасьевича нашла широкий отклик среди читателей. В редакцию писали, звонили: одни высказывали согласие, другие возражали, у третьих возникали совсем новые вопросы.
Эта статья взволновала и начальника рудника Чекаленко. После телефонного разговора с редактором он был убежден, что все в порядке. Но вот опять.
Чекаленко сел в машину и помчался в обком.
Самодовольно вошел в кабинет Юрмакова и с ходу, еще не пожав руки, начал:
– Что же это, Петр Егорович? Мы уже начали завозить материалы, а тут… Это прожектерство.
– Садитесь, пожалуйста, товарищ Чекаленко.
– Да я сяду. Но вы понимаете, что получается. Он предлагает новое, не учитывая всех технико-экономических и климатических факторов. Наше месторождение имеет свои особенности.
– Вот последнее, товарищ Чекаленко, – сильнейший козырь Тараса Афанасьевича. – Юрмаков говорил тихо, спокойно, часто повторяя характерное «однако», как все местные жители, особенно буряты и эвенки, выговаривая это слово «однахо». – Это его сильнейший козырь, – повторил Юрмаков.
– Какой там козырь! Хочет прославиться, вот и пишет. Знаю я его, старого хохла.
– Товарищ Чекаленко! – узкие глаза Юрмакова блеснули. – Вы думаете, что говорите? Хохла.
– Ну это я попросту. Прошу прощенья.
– По существу, что у вас?
– Так вот, говорю, что нехорошо получается. Одни туда, другие сюда, – уже притихшим голосом продолжал Чекаленко.
– А вы хотели, чтобы каждое ваше слово – закон?
– Ну, зачем же так. Ведь этот вопрос… Приказ министра есть – строить шахту и все.
– Предложения в министерство кто подавал? Однако вы?
– Разумеется. Все-таки с нами считаются.
– Очень хорошо. Вы ориентировались только на шахту: все знакомо, все известно. А Стрекач…
– Извините, это не Стрекач, а сын его – молодо-зелено. Он на Магнитной работает, приезжал домой, подзадорил старика.
– Очень хорошо. Если доброе сказал – можно и сына отблагодарить. Однако, это предложение и ваш главный инженер поддерживает?
– Ну так… Увлекся новизной. Это же вчерашний студент. А я всю жизнь – на руде.
– Видите, как у вас: все ошибаются, только вы во всем правы. Я мыслитель, а мнение остальных – чепуха. Предложение рационализатора – в папку. Кто, мол, это еще умнее меня нашелся?
– Такого я не говорил, товарищ Юрмаков.
– Не говорил, но делал. Предложение Стрекача, однако, затерли. Об этом газета и сообщила. Факт. Чего же волноваться? Ошиблись – исправляйтесь, не понимаете – спросите у людей. Наш народ мудрый, он всему научит.
– Народ народом, а за производство отвечает руководитель. У нас единоначалие.
– Правильно, единоначалие. Однако советский руководитель – не феодальный властелин, что хочу, то и ворочу… Он опирается на общественные организации, на народ. Сила-то в коллективе, а не в собственном я, пусть даже если оно и крупное.
– Вот видите, Петр Егорович, я шел к вам за помощью, а вы… Газета подрывает авторитет, в обком придешь…
– Тоже требуют дисциплины.
– Вы не требуете, а… мораль читаете. Я, извините, не школьник!. Двадцать лет у руководства, а тут… В таких условиях невозможно работать.
– Не можете – подавайте заявление.
– Какое заявление?
– Что при нынешних требованиях рудником руководить не можете.
Чекаленко вдруг весь сжался, в его глазах отразились испуг и удивление. Он несколько мгновений молча смотрел на Юрмакова, потом совсем тихо, нерешительно сказал:
– Да… нет, я… я не в том смысле…
– А в том, что считал себя незаменимым? И напрасно. Не забывайте, в какое время живем. Страна залечивает раны, нанесенные войной. Каждый рубль дорог. Народ это понимает не хуже нас, потому и заботится. А вы… «незаменимый»!
– Я же не считаю себя таким, Петр Егорович. Что уж вы так… Все дело в том, что не могу единолично решать. Я, может, уж и согласен с предложением Тараса Афанасьевича, а другие? Вон поговорите с инженерами рудоуправления – они против. А ведь сами же говорите: сила в коллективе.
– Ах, вон что! С вашими специалистами поговорить? Что ж, однако, поговорим. – Он пододвинул к себе перекидной календарь, полистал его, подумал и поднял глаза. – Сделаем, поговорим, товарищ Чекаленко. О дне встречи потом сообщу.
2
Тарас Афанасьевич несмело входил в приемную начальника рудника. Расправы он, конечно, не боялся, – Стрекач был не из робкого десятка, – но все-таки волновался. Шел и обдумывал, как войдет, что скажет.
Но встреча оказалась совсем иной. Как только он вошел в приемную, дверь кабинета начальника неожиданно открылась и на пороге показался сам Чекаленко.
– О, старина, привет! Заходи. Еще немножко, и ты бы меня не застал, – он долго тряс ему руку. – Ну, как твое здоровье, Тарас Афанасьевич?
– Пока бог милует.
– Вот и отлично. Ты знаешь, зачем я тебя позвал? Вчера пересматривали твое предложение. Вот думаю поставить сюда. – Чекаленко торопливо вышел из-за стола, прошел в дальний угол и взмахнул руками, словно хотел обнять весь кабинет: – Вот сюда поставим большой ящик с землей, соорудим макет рудника: здесь – шахты, а здесь – карьер. Открытые забои, техника, подъездные пути… Пусть смотрят на твой проект.
– Значит, уже решено, Василь Михалыч?
– Да, да. Рассмотрели, идею одобрили, ну и… довели ее до министерства. Мы ведь не одни на свете, наша идея и на других рудниках пригодится.
– О ней уже знают.
– Ну, не все, не все. Страна-то велика. А доходы от предложения – миллионные. Сейчас даже и подсчитать трудно. Кстати, о премии. Вчера мудрили, мудрили: экономический-то эффект пока неизвестен. Как быть? Решили пока вот поощрительную премию тебе выдать, – он достал из стола заготовленную бумажку. – Вот держи, иди в кассу и получай.
– Спасибо вам, спасибо, Василь Михалыч.
Шел домой и рассуждал сам с собой: «Две тысячи рублей – сумма не малая, но ведь предложение… Поощрительная пока. Вот старуха обрадуется. Две тысячи…
А главное – признали, одобрили, даже в министерство сообщили! Сынку напишу, в Магнитку, пусть и он порадуется».
3
Голубенко, радостный, довольный, зашел к Шмагину и протянул бумагу:
– Во, Митя, читай. Добились своего, море зеленое…
Дмитрий Алексеевич ткнул пальцем в дужку очков, подтолкнув их вверх, на самую переносицу, посмотрел на Николая, не шутит ли тот, что с ним частенько случалось, и стал читать:
«Руководство Бурканского рудоуправления признает критику в статье Т. А. Стрекача правильной. Руководство сделало практические выводы. Предложение тов. Стрекача пересмотрено. Руководство изменило свою точку зрения на предмет добычи руды открытым способом. Автору предложения выдано денежное вознаграждение.
Нач. рудника Чекаленко».
Шмагин поднял голову, скользнул по лицу Голубенко своими близорукими глазами.
– Ну и что?
– Как что? – удивился Голубенко. – Дадим в газету «По следам наших выступлений».
– Это – плохие следы.
– Почему? Рассмотрели вопрос, критику признали, премию выдали, что еще надо?
– А по-моему, нам очки втирают. Ты не знаешь Чекаленко? А я знаю.
– Когда опубликуем – не посмеет.
– Э-э… Он не посмеет! Ты Грибанову показывал?
– Нет. Это же по твоему отделу.
– Но письмо-то готовил он. Идем к нему.
Он взял из рук Николая бумажку и пошел, Николай – за ним.
Грибанов прочитал, пожал плечами:
– Хорошо, но не очень. В ответе нет главного, что делается по внедрению в жизнь нового предложения. Признавать – одно, а делать – другое.
– Вот и я об этом говорю, – начал Шмагин, но Голубенко перебил его:
– Тогда я уже не знаю. Мне кажется, газета своего достигла: с консерватора маску сорвала. Опубликуем, а там посмотрим.
– Посмотрим? – переспросил Грибанов. – Когда начнут шахту строить, тогда поздно будет кулаками махать.
– Вот, море зеленое, – пошутил Шмагин, заглядывая в глаза Голубенко, – зря ты радовался, рано.
– Ну, тогда идите к редактору. Он наложил резолюцию, я с ним согласен, а вы как хотите. – Бросил ответ Чекаленко на стол и ушел.
Шмагин почесал затылок, прошелся по кабинету:
– А может, дать? Потом видно будет.
Павел еще раз перечитал ответ, отложил:
– О главном не сказано. Да и Чекаленко подозрительно быстро перестроился.
– В том-то и дело. Редактор заупрямится, а то бы повторно запросить: сообщите, что делается по внедрению предложения Стрекача.
– А зачем редактор? Это имеет право сделать и сам зав. отделом.
– Пожалуй… Да, напишу сам.
4
Прошло несколько дней. Ряшков уже совсем забыл об ответе с рудника. Но вдруг позвонил Юрмаков – каковы результаты. Тут редактор вспомнил о Чекаленко, поднял шум: Шмагин стал объяснять Ряшкову, но тот и слушать не хотел.
Утром, на летучке, редактор накричал на Голубенко и Шмагина. За них вступился Грибанов, ввязался в спор и Курбатов.
– Это уж слишком, – сказал он, – мы покритиковали, нашу критику признали, – и все недовольны. Редактор в данном случае прав. Надо газету делать, а мы тут турусы разводим.
Шмагин перебил его:
– Прежде чем делать, надо знать, что делать.
– Ну да, мы уже ничего не знаем.
– Граждане, – взмолилась Люба, – пойдемте работать, это можно решить и без нас.
– Товарищи! – остановил крик редактор. – Хватит, здесь не базар. Шмагин, Голубенко и Грибанов останутся, а остальные – по местам.
Когда в коридоре шум стих, Ряшков заговорил:
– Наша газета, можно сказать, одержала победу, к чему же упрямство? Не пойму.
– Да, ответ надо было опубликовать, – поддержал его Николай.
– Нет, не надо, – рубанул рукой Шмагин, – нельзя публиковать. Чтоб понять это – ума большого не требуется, и упрямство тут ни при чем. И ты, Николай… Опубликовать такой ответ – значит вооружить Чекаленко. Он вырезкой из газеты козырять будет. Конечно, кто не знает сути дела, тот скажет: «Смотри, газета добилась своего!» А на самом деле? Ведь предложение новатора не внедрено и не внедряется, – Шмагин осуждающе посмотрел на Голубенко и заключил: – Вот об этом ты не подумал, а подпеваешь.
Голубенко покраснел, повернул голову в сторону редактора, потом снова уставился на Шмагина:
– Пожалуй… Может, так и написать: предложение одобрили и похоронили.
Грибанов и Шмагин усмехнулись.
Ряшков молчал: он еще не соглашался, но уже не возражал.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В ПОИСКАХ РУЖЕНЫ
1
В облоно Павел Грибанов долго изучал новые приказы и инструкции Министерства народного образования, беседовал с инспекторами, которые выезжали в районы и проверяли подготовку школ к новому учебному году. Только перед вечером он вернулся в редакцию.
– Вот наконец-то, – сказала Бондарева. – К вам, Павел Борисович, заходила героиня вашего очерка.
Грибанов, недоумевая, посмотрел на Любу и пожал плечами. А Люба плутовато улыбалась:
– Забыли? Село Озерки…
Павел вдруг широко раскрыл глаза и шагнул к Любе:
– Ружена?
– Да, Волгина.
– А… где же она?
– Ничего не сказала. Спросила и ушла.
– Интересно! Поговорить бы с ней, как там у них… в колхозе.
У Павла глаза сразу потускнели, он медленно обошел угол своего стола, сел. Пальцы правой руки нащупали на краю стола щербинку, он посмотрел на нее, словно увидел ее впервые, долго тер ее пальцем, а потом даже подул в щербинку, хотя пыли в ней и без того не было. Затем его взгляд скользнул на стол, под стеклом были аккуратно разложены настольный календарь, список служебных телефонов, график дежурств сотрудников редакции (дни дежурства Грибанова подчеркнуты красным карандашом), ниже – имена и телефоны авторов, которым были заказаны статьи. Их почти ежедневно по очереди беспокоил Павел. Вот К. И. Васютин. «Библиотеки в дни летних каникул. Телеф…» Номера телефона не видно: на стекле засохла огромная фиолетовая клякса. «Кто это здесь хозяйничал? Заляпал».
Взял со стола оригиналы, уже вычитанные после машинки. Это Люба положила. Ее рукописи сразу узнаешь: она абзацы обозначает так, что получается не латинское «зет», а что-то вроде знака вопроса без точки.
Материалы надо было читать, править, сдавать в секретариат, но Грибанову не читалось. Перед глазами мелькала Ружена… и все тут. Гибкая, порывистая. Голубое платье в белых колокольчиках… Волосы бронзовые… Взмахнула сумкой и понеслась… Ноги, припудренные дорожной пылью…
Павел задумчиво уставился в окно.
Люба внимательно следила за ним, хотя понимала, что это делать не совсем хорошо. Но как тут не посмотришь! Когда какой-то странный он. Вот улыбнулся, глаза его заблестели… А сейчас вот помрачнел, брови сдвинулись к переносице.
«Неужели влюбился?» В ней боролись разные чувства. С одной стороны, было жаль Аню (а вдруг что-нибудь), с другой – завидовала. Ведь она все время сидит рядом и никогда ничего, а вот эту рыжую один раз увидел и…
Люба отложила рукопись и вышла из комнаты. Она, по-видимому, сильно хлопнула дверью, потому что Павел вздрогнул. Снова принялся за оригиналы.
Прочитал заголовки: «Когда забывают о быте молодых рабочих», «В аэропорту сегодня», «Новые фильмы». Всего около трехсот газетных строк. Опять задумался: «Не читать – может ошибка проскочить, читать – очень долго. Но где же она? Или только что приехала, или забежала перед отъездом? А местный поезд…» Приподнял рукав пиджака, взглянул на часы, быстро, не читая, – вся надежда на Любу! – подписал материалы, бросил их на стол ответственного секретаря и выбежал из редакции.
2
Пока шла посадка на местный поезд, Грибанов все время стоял у ворот и глазами процеживал людской поток. Пассажиры гремели чемоданами и сундучками, толкались мешками и тюками, кричали, ругались, смеялись, кого-то просили, убеждали, подгоняли, охали, плакали.
Перед ним промелькнули сотни лиц, но Ружена так и не появилась. Уж ее-то он бы за километр узнал.
«Нет ее, нет! Значит, она не уезжает, осталась в городе, хотя сегодня суббота и завтра никаких дел… А может быть, уехала колхозной машиной? Нет, очень далеко, смысла нет, вот же поезд».
Когда хвост поезда скрылся за поворотом и перрон опустел, Павел направился в гостиницу: он надеялся там ее увидеть.
Размечтавшись, даже представил, как войдет в номер, обхватит ее тонкий стан.
И ему стало стыдно своих мыслей. Ведь у него Аня… Сын скоро будет.
В гостинице Ружены тоже не оказалось.
3
За ужином Павел и слова не обронил. Ел неохотно, вяло. Аня сначала молча посматривала на него, потом спросила:
– Ты что, заболел?
– Нет.
– Случилось что-нибудь на работе?
– Да, так… Ничего.
Может быть, надо было обо всем рассказать, но Павел этого не сделал. Может быть, Ане надо было приласкать мужа, и он бы разоткровенничался, но она этого не сделала. Она решила так: не хочет говорить – не надо, успокоится – расскажет, не первый раз.
Легла и уснула.
Павел несколько раз намеревался разбудить ее, поговорить, но потом раздумал: «А зачем, зачем?.. Она меня не поймет…
Скорей бы ребенок родился. Тогда, может, все изменится. Сын бы!..»
Засыпая, Павел подумал, что доброй хозяйкой в доме, наверное, может быть и соседка, а вот ласковой женой…
И снова в его сознании мелькнула светлая, улыбающаяся Ружена.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
СТРОКИ ИСТОРИИ
1
Шли дни, недели. Павел Грибанов не мог выкроить времени, чтобы по-настоящему взяться за историю края: текучка заедала. Редактор при каждом упоминании об этой большой теме неизменно повторял: «Это подождет, успеете. Вы мне сделайте»… – и снова давал оперативное задание. Павел куда-то ехал, куда-то шел, искал, писал.
И попробуйте возразить! Ведь газета действительно ненасытна, она выходит ежедневно и поглощает массу строк, написанных руками журналистов. Конечно, при желании Иван Степанович мог бы помочь Грибанову, но Ряшков этого не хотел.
Тогда Павел решил изучать материалы по вечерам и в выходные дни. Ради такого дела он мог пожертвовать часами отдыха!
2
В воскресенье он пришел в центральную библиотеку.
– Вас интересует история края? – спросила его белокурая девушка в синем халате.
– Да. Роль русских в развитии края.
– Понятно. Но ведь материалов очень много. Сразу не осилите:
– Вначале познакомлюсь, а потом уж…
Девушка принесла ему целую стопку книг. Тут были и новенькие журналы, и потертые объемистые тома, и совсем пожелтевшие небольшие книжицы: А. Васильев «Забайкальские казаки» (исторический очерк), В. Де-Геннин «Описание уральских и сибирских заводов», «История с древнейших времен до конца XVIII века», еще, еще…
У Павла разбежались глаза: с чего начать, что читать сейчас, что позднее?
А девушка все подносит и подносит.
– Вот еще журналы. Здесь о росте экономики и культуры нашей области и Бурят-Монгольской республики. А вот письмо трудящихся Бурятии в Москву.
– Спасибо, я посмотрю.
Среди большой стопы книг был и «Огонек», перелистал его. Стихи. «Сибирь»[1]1
И. Сельвинский, «Сибирь».
[Закрыть].
…Что в этой шири?
Где конец раздолью?
А может быть, и нет у ней конца?
Но к ней тянулись за вольготной долей
Отчаянные русские сердца…
Русское сердце тянулось за вольготной долей, русский бежит от гнета царизма, создавая здесь новую жизнь.
А вот письма Горького в Сибирь. Страстные, добрые.
«Русский народ, – читал Павел, – без помощи государства захватил и присоединил к Москве огромную Сибирь, руками Ермака и понизовой вольницы, беглой от бояр. Он в лице Дежнева, Крашенинникова, Хабарова и массы других землепроходцев открывал новые места, проливы на свой счет и на свой страх»[2]2
М. Горький, «Письма в Сибирь», стр. 5.
[Закрыть].
«Вот кого не видит Ветков, – злился Павел, – слепец! Историю, говорит, нельзя подкрашивать…»
Перечитывал страницу за страницей. И перед ним раскрывались героические картины продвижения русских на Восток, освоения огромного полупустынного края, насаждения российской культуры. Нелегко было все это сделать!
Вот экспедиция Василия Колесникова. Летом 1644 года она покинула Енисейск. И только через три года добралась до верховьев бурной, многоводной Ангары, до Байкала. Суровая природа. Пустынны берега величественного моря. Люди Колесникова обносились, истощали, обессилели, в котомках – по одной-две лепешки из… древесной коры.
Руководитель экспедиции разослал своих людей на поиски местных жителей. Северо-западнее Байкала разведчики наткнулись на стан князя Турукай-Табуна (родоначальника хоринских бурят).
Павел оторвался от книги, задумался: князек жил на своей земле. Покупал золото, хотя сам топтал золото. Темнота…
И снова читает:
Текла народная кровь.
День уже на исходе. Скоро библиотека закроется, надо бы уходить, а он никак не может оторваться. Интересна и поучительна история этого огромного края. Чем дальше, тем больше Павел убеждался, что Ветков неправ, что музей действительно стоит на ложном пути. Русские землепроходцы не были грабителями и убийцами, они не могли ими быть. Они несли народам Востока русскую, наиболее передовую культуру.
Правда, царские сатрапы на местах допускали немало самочинства. А разбой, грабежи? Да, было и это. Но все-таки это было для местного народа меньшим горем, чем горе, приносимое монгольскими ханами.
«И не потому ли целые племена, возглавляемые князьками, первое время метались между Россией, Монголией и Китаем, а потом все же присоединялись к России?» – мысленно спрашивал Павел Веткова.
И читал:
«В 1667 году, в последний год правления Иллариона Толбузина, в пределы Нерчинского воеводства пришел князь Гантимур с 40 родовыми старшинами и с их семьями (всего более 500 человек).
Они отдались в русское подданство и стали платить по три соболя в год с человека…»[5]5
А. Васильев, «Забайкальские казаки», том I, стр. 126.
[Закрыть].
А сколько таких пришельцев было!
3
Павел вышел из библиотеки обрадованный. Начало положено!
«Значит, это было меньшим злом… Русский человек – вот куда пришел! Подвиг за подвигом… Василий Колесников, Петр Бекетов, Ерофей Павлович Хабаров…»
Последний Грибанову особенно полюбился. Хабаров много лет боролся за выход России по Амуру в океан. Он сочувственно относился к местному населению. Царское правительство недовольно было им и на его место прислало своего ставленника – дворянина Зиновьева…
Тротуар довел Павла до центральных ворот парка, через которые навстречу друг другу текли две людские реки: одна с улицы в аллеи парка, другая – обратно. Человеческий поток рокотал, покрывал шум улицы. Но сильнее всех слышен был мужской хрипловатый голос:
– Братишечки, сестреночки, не проходите мимо…
Здоровенный детина согнулся, всем телом повис на костылях и каждому прохожему нахально совал перевернутую кепку.
– Братишечки!.. Инженеры и техники, дорогие фронтовички! Сколько вас идет, по пятаку бросите – миллионером стану.
Павел остановился и с омерзением посмотрел на пьяницу, тот смолк. «Что это он, неужели устыдился?»
Нет, он не устыдился: на тротуаре показался милиционер! И спекулирующий инвалидностью сразу распрямился, кепку вместе с монетами ловко бросил на голову и загудел:
– Хлопцы, у кого спичка есть, закурим, закурим, братцы, по-фронтовому… А, привет стражу тишины и порядка. – Козырнул проходящему милиционеру, ехидно улыбнулся и подмигнул Павлу. Лицо грязное, обрюзгшее, а вместо глаз – щелки.
«Как у Веткова», – усмехнулся Павел. И стал продолжать мысленный спор с директором музея: «Да, товарищ Ветков, вы все забыли, ничего доброго не видите. Что ж, откроем, докажем… Конечно, много еще томов, велика история края, но перечитаем, разберемся!..»
– Здравствуйте!
Павел вздрогнул от неожиданности, поднял глаза и остолбенел: перед ним стояла Ружена, светлая, радостная и чуть смущенная.
– Здравствуйте! – Он долго тряс ее руку.
На ней была шелковая юбка-клеш василькового цвета, белая блузка с коротким рукавом, через плечо на грудь свисала голубая косынка, на углах которой краснели тюльпаны.
В эти минуты солнца уже не было: оно нырнуло за край земли, но небесный купол на западе все еще алел, окрашивая землю, воздух нежным, розовым светом. Видимо, поэтому Павлу на миг показалось, что эта милая волжаночка на ярком фоне горизонта светится неземной красотой.
– Как вы сюда?.. Рассказывайте.
– Я? Очень просто. – Посмотрела на Павла, согрела его улыбкой. – Во всем виноваты вы. Расписали меня… – Тут она опустила глаза, увидела на тротуаре маленький камешек и начала его носком туфли перекатывать по асфальту. Так и говорила, глядя в землю. Только изредка на мгновение поднимала глаза, чтобы подарить Павлу благодарно-смущенный, ласковый взгляд. – Во всем вы виноваты, – повторила она. – Расписали в газете, а теперь вот… Решили брошюру выпустить. Вызвали. Вчера целый день выспрашивали, что делаю да как делаю. Даже устала. – Она взглянула на Павла, широко улыбнулась: – Легче на стан с тяжелой сумкой сбегать.
– Неужели? Вы преувеличиваете.
– Завтра еще предстоят разговоры, а потом… Предложили кое-что самой написать. Им опыт нужен.
– Я рад за вас, Ружена, очень рад.
– Да что тут особенного.
– Ну как же, о вашем опыте все узнают, у вас учиться будут. Но я в этом не виноват.
– Нет, что вы, наоборот, спасибо вам. То я пошутила.
– Если бы о вас не написал я, написал бы другой. Плоды большого труда не спрячешь.
Ружена в ответ только пожала плечами. Она все так же смотрела на свою ногу, под которой беззвучно перекатывался уже вконец истертый камешек.
Но вот вдруг девушка отбросила его в кювет, тряхнула бронзовыми косами, посмотрела прямо в глаза Павлу. В это мгновение он увидел Ружену опять такой же, какую встретил впервые там, в Озерках, – красивой, гордой, недоступной. Он готов был до утра стоять и смотреть на нее. Но она засобиралась:
– Ну я пойду.
– А где же вы… Я вчера искал вас и на вокзале, и в гостинице.
– Я в Доме колхозника, в гостинице мест не было. Да я ведь и колхозница, – сказала, и в ее прищуренных глазах опять сверкнул зеленоватый огонек, который снова пошевелил в сердце Павла его тайну.
Он придвинулся ближе к ней. Вот его рука потянулась к ее косынке. Ружена видела это, но не откачнулась, не отвела его руки. А он слегка потрогал уголок косынки, затем стал его скатывать в жгутик. Но тут их взгляды встретились, Павел смутился и отдернул руку.
– Значит, вы уже пишете?
– Попробовала, не получается. Этого делать я не умею. Вот если бы вы помогли.
– С удовольствием, честное слово. Да что мы здесь стоим, идемте куда-нибудь.
– Куда-нибудь? Я иду на концерт.
– На какой?
– Вот, в парке.
– Жаль. Я хотел с вами пройтись, поговорить.
– Пошли до ворот.
– Ну, что тут, десять шагов.
– На стан вела – далеко, здесь – близко. Какой вы.
– Вот и дошли. Счастливо, – грустно сказал Павел.
– А я не пойду. – Ружена бросила на Павла озорной взгляд, улыбнулась: – Смотрите! – Она порвала билет. Лоскутки вспорхнули в сумрачном воздухе и улетели. – Идемте, я оденусь, прохладно что-то.
Она скрестила на груди руки, потерла ладонями плечи и зашагала.
4
Один за другим вспыхивали огни.
Павел легонько взял Ружену под локоть. Она все так же шла, сжавшись, то ли от холода, то ли от ожидания чего-то большого, неизведанного… Павел чувствовал, как от этой близости по всему телу стала разливаться нежная теплота. Она проникала в каждый мускул, переполняла сердце, она заставила быстрее работать мысль, еще острее воспринимать все окружающее, еще сильнее радоваться и… остерегаться.
Грибанов теперь уже хорошо понимал, что он Ружене тоже не безразличен. Вот она идет с ним рядом и, кажется, волнуется.
…А центральные улицы, как назло, залиты светом. Фонари торчат на каждом столбе, светят во все глаза. Горкомхоз постарался, ничего не скажешь, но при таком освещении приятно прогуливаться только с собственной женой.
Павел шел, оглядываясь по сторонам, и это напряжение, бешеный бег противоречивых мыслей, борьба радости с сомнениями и опасениями сковывали его. Он почти все время молчал. Только уж когда свернули в переулок, где не было всевидящих плафонов, Грибанов облегченно вздохнул, разговорился.
– Холодно?
– Немножко.
– Сейчас я… – он хотел снять пиджак и накинуть ей на плечи, но она воспротивилась:
– Нет, нет, уже близко, дойдем – оденусь.
5
Во дворе дома колхозника был маленький сад, с клумбами и простыми скамейками из массивных досок. На одной из них и провели они этот незаметно промелькнувший вечер.
Когда в окнах погасли запоздавшие огни, а утомленные за день автомобили стали пробегать по улицам города все реже и реже, Ружена встала.
– Пора, Павел.
– Да, пожалуй.
Он взял ее за плечи, привлек к себе:
– Можно вас поцеловать?
– Ох, какой вы! – Ружена вздрогнула и рукой легонько оттолкнула от себя Павла.
– А косынку можно?
– Сколько угодно, нате, целуйте, всю, всю… – она звонко засмеялась, блеснув в ночи глазами.
Он схватил было ее шелковую косынку, – но Ружена вдруг вырвала ее, сказала:
– Так вот вы какой! Тогда… – Она сделала большую паузу, а затем рванулась к нему, но тут же остановила себя, зашептала: – Нет, нет… – Попятилась от него, держа одну руку у рта, как бы загораживаясь ею, а другой комкая косынку. Вот опять остановилась. Он тяжело дышал, стоял как вкопанный. – А завтра… увидимся? – как сквозь сон, услышал ее шепот.
– Завтра, завтра… Нет, Ружена, не могу. Завтра я буду на собрании горняков. А если…
Но она, не дослушав его, убежала.
6
Аня спокойно спала.
Когда Павел пришел, зажег свет, она сказала сквозь сон:
– Павлуша, в духовке ужин, поешь. А сколько времени?
– Сейчас посмотрю, – ответил он из коридора.
Долго возился с ботинками: что-то никак шнурки не развязывались… Потом в носках подошел к кровати. Аня молчала. Уснула.
Павел на цыпочках вышел на кухню, достал из духовки уже засохшие котлеты и стал ужинать. Ел торопливо, аппетитно: проголодался, да и на душе было хоть и тревожно, но радостно.
