Текст книги "За голубым сибирским морем"

Автор книги: Петр Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

За голубым Сибирским морем

 
Я хочу,
         чтоб к штыку
                           приравняли перо.
 

В. МАЯКОВСКИЙ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
В ЭТО УТРО…

1

По широкой лестнице Павел Грибанов поднялся на второй этаж и здесь увидел две двери: одна – налево, другая – направо. На первой блестела табличка «Директор типографии», на второй – «Вход в редакцию».

Грибанов решительно толкнул дверь и шагнул в огромный коридор редакции.

2

В это тихое солнечное утро настроение у редактора Ряшкова было бодрое. Он, не стучась, не прося разрешения, зашел к Щавелеву, бросил на стол шляпу и плюхнулся в кресло.

– Как ваше здоровье, Вениамин Юрьевич? Мы с вами все…

Вытирая платком лоб, редактор хотел сказать заведующему отделом пропаганды и агитации обкома партии в шутливом тоне, что они, дескать, все поправляются, но Щавелев перебил его:

– Здоровье ничего, а вот дела у нас, товарищ редактор…

– Что такое?

Ряшков перестал водить по лицу платком, уставился на Щавелева. Тот смотрел на него прищуренными глазами через квадратные стеклышки пенсне, не мигая.

– Статью о театре опубликовали?

– Так это еще неделю назад…

– Назад. Вот вам и назад! Вечером из Москвы звонили. У нас единственный областной театр, а вы – репертуар, политическое звучание…

– Но там же факты.

– Факты – всюду. Вся жизнь – факты. У нас, у обкома, о театре свое мнение, а у вас, видите ли, свое. Что, наша газета – печатный орган обкома или дискуссионный листок?

– Нет, послушайте, там автор говорит о недостатках, он…

– Знаем. В работе театра есть и недостатки. Есть. Где их нет? У вас? А вчера мы о чем говорили?

Ряшков притих, опустил голову, его пальцы, разминавшие папиросу, стали двигаться медленнее. После большой паузы он сказал:

– Выходит, все критические материалы надо согласовывать? – Щавелев молчал. Он не мог говорить «да», но и не хотел сказать «нет». Стеклышки пенсне сегодня у него поблескивали маленькими злыми молниями. – Значит, редакция, не должна иметь своего мнения?

– Видите ли, Иван Степанович, вопрос стоит немножко не так. Чтобы самому выносить приговор работе нашего театра, не консультируясь, надо быть очень зрелым руководителем. А ведь вы в газете – новичок, наш выдвиженец.

Последние слова Щавелев произнес медленно, с нажимом, и Ряшкову стало как-то не по себе.

– Созреть, созреть надо, – продолжал Вениамин Юрьевич. – Это, знаете, не сразу достигается. И обижаться тут нечего. «Свое мнение», «выходит, согласовывать»… Зачем так? Что плохого, если по принципиальному вопросу вы придете и… посоветуетесь. Одна голова хорошо, а две – лучше.

Когда Вениамин Юрьевич кончил отчитывать редактора и сел в свое кресло, его полное, широкое, почти квадратное лицо, вдруг стало доброжелательным, и Ряшков решил промолчать, хотя ему было очень обидно слышать упрек о выдвижении.

– Ну что ж, учту, – поднимаясь, сказал Ряшков.

– Вот, вот. И давайте договоримся, что нужно будет – ко мне. С любым вопросом. Ясно?

…Редактор вышел из кабинета Щавелева в приемную и только тут заметил в руке измятую папиросу. Швырнул ее.

3

Когда летучка кончилась (так называются в редакции оперативные совещания) и все журналисты разошлись, Иван Степанович Ряшков встал из-за стола и быстро зашагал по кабинету, от удовольствия потирая руки: главное сделано – зарядка сотрудникам дана, пусть трудятся.

Редактор ежедневно приходил утром, созывал всех в кабинет, выслушивал сообщения дежурного по номеру, а потом – о газете назавтра. Отделы предлагали материалы, ответственный секретарь при необходимости сразу поправлял, вносил свои предложения – так складывался план номера завтрашней газеты.

Иногда летучки кончались через пять-семь минут, а иногда… Были же остроязыкие журналисты. Выступит такой и давай критиковать материалы. Тут достанется и автору, и заведующему отделом, и ответственному секретарю, да и редактору тоже.

«Хорошо прошла летучка сегодня, – радовался редактор, – главное, оперативно. Не рассусоливали… Только вот…» – Тут он опять вспомнил утренний разговор со Щавелевым. Стало опять не по себе.

Ряшков выдвинул из стола ящик, что справа, под телефонами, и на него дохнуло ароматами табаков. Здесь у редактора хранился запас спичек и папирос самых разных сортов и марок. Когда он ночью читал полосы, курил «Беломор», а иногда и «Север». Днем, особенно при посетителях, доставал папиросы покрупнее. Собираясь на заседание или, скажем, на конференцию, брал из этого ящика и клал в карман только «Казбек».

Он посмотрел на пачки, сдвинул их, поправил, чтобы лежали в полном порядке, из коробки «Наша марка» взял папиросу, закурил. С наслаждением вдыхал дым и размышлял: «К чертям все эти отношения… Надо пойти в обком к первому секретарю и объяснить. Но тогда… Еще чего доброго… Нет, нет, Щавелев – руководитель, с него пусть и спрашивают… А если что, скажу – выполнял распоряжения. Я подчиненный».

Стук в дверь прервал его размышления.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ДЕНЬ ЗНАКОМСТВ

1

Грибанов медленно пошел по незнакомому, полуосвещенному коридору. Где-то наперебой тарахтели пишущие машинки. Вот здесь кричали по телефону. За той дверью – оживленный разговор, пересыпанный смехом. Кто-то выбежал из угловой комнаты и, шурша гранками, скрылся в другом кабинете.

Вот она, редакционная трудовая суета! Павел почувствовал, как сильно забилось его сердце.

Он шагал, читая таблички, прибитые к дверям: «Сельскохозяйственный отдел», «Отдел писем трудящихся», «Отдел промышленности и транспорта». Решил зайти в «Отдел информации» и «культуры и быта». Открыл дверь – большая комната, в ней много столов, но все они свободны. Только у крайнего, справа, двое мужчин. Один сидел нормально, как положено, на стуле, а другой – на краю стола. Первый был довольно молодой, но уже лысоватый, в сером коверкотовом костюме. Другой – смуглый, на голове – копна черных кудрей, похожих на клубок тонкой спутанной проволоки.

Мужчины над чем-то смеялись, но когда Грибанов переступил порог комнаты, сразу смолкли. Сидевший на столе вскочил и виновато заулыбался:

– К нам?

– Мне к редактору.

– Это прямо, туда, – махнул рукой лысоватый.

…В кабинете, за большим столом, Грибанов увидел редактора, белобрысого, с нездоровой полнотой мужчину, лет тридцати восьми. Голова острижена под машинку. Лицо обрюзгшее, веки воспаленные. Трудно было понять: то ли он не спал пять ночей, то ли сутки не просыпался.

– Грибанов, – представился Павел.

– А-а… Грибанов! – Редактор оторвался от рукописи, протянул руку и, улыбаясь, сказал: – Ряшков. Звонили мне, сообщали. Садитесь. Я – минуточку.

Закончив читать, он торопливо собрал листы, сложил их и внушительно проговорил:

– Видите, как тут у нас, вздохнуть некогда. Газета, она, брат…

Затем он закурил «Казбек», откинулся на спинку кресла и добавил:

– Значит, к нам. Ну и куда бы вам хотелось, в какой отдел? Или, как говорят, все зависит от места, условий и времени.

– Я… не знаю. В Москве рекомендовали зав. отделом.

– Москва – Москвой, а на месте виднее.

Замолчал, задумался. Глубоко затянувшись, он широко открывал рот и сразу выдыхал весь дым, будто выталкивал его из себя. Брови нахмурились, а глаза…

Что же они сейчас выражали, эти глаза? То ли большую озабоченность, то ли запрятанное недовольство? Павел недоумевал.

Зазвонил телефон. Ряшков взял трубку.

– Да, я. Что, что? Ну подождет, подумаешь. Дела у меня, понятно? – он сердито крикнул в трубку и бросил ее на рычаг.

– Вот эти жены… – посмотрел на Павла, улыбнулся. – Так, значит, начнем работать. Это хорошо. Свежие силы, помощь Москвы! Хорошо. Мы немножко… Да я сам, можно сказать, запарился. Я ведь не газетчик. – Он встал, прошелся по кабинету, резкими движениями плеч и рук поправил на себе пиджак, галстук. – Я человек науки. Но вот пришлось… Выдвинули. Работаю. Кручусь. А дело не простое, сами знаете. Как говорят, газету делать – не бочки катать. Замучила суетня да беготня.

– Суетня?.. Это плохо.

Редактор метнул на Павла взгляд.

– Понимаем. Хоть мы и провинциалы, но понимаем.

– Я тоже не москвич. С Урала.

– Гм… Ну что ж, возьмите анкетку и завтра заходите. Мы тут посоветуемся с товарищами… – Он замолчал, явно что-то не досказав. – Сейчас у меня… Словом, заходите. Начнем вместе работать. У нас дело пойдет.

…Аня в это время сидела на скамейке, недалеко от редакции, дожидаясь мужа. Увидев Павла, она вскочила и побежала к нему.

– Ну, как?

– Ничего. Редактор… дал вот анкету, велел зайти завтра.

– Ну я рада за тебя.

– А у тебя как?

– Тоже завтра велели зайти.

– Вот и хорошо. Идем.

По узкой тенистой аллее они прошли к тротуару. Тут Павел увидел новенькую голубую «Победу», стоявшую у обочины шоссе. Шофер сидел за рулем и листал какую-то книгу. На заднем сиденье валялась большая корзина, сетка и пятилитровый бидон.

Павел хотел попросить, чтоб их с Аней подвезли, но в это время из редакции выбежала женщина и направилась к машине. Она была красиво одета и недурна собой. На плечи опускались густые черные волосы. Из-под крашеных загнутых ресниц глядели властные темно-карие глаза.

Женщина быстро села в машину, сердито хлопнула дверцей и, высокомерно посмотрев в сторону Ани и Павла, скомандовала шоферу:

– На рынок!

Грибанов, взяв Аню за руку, сказал:

– Да ладно. Пойдем пешком. Заодно и город посмотрим.

Улица вывела их к маленькой деревянной церкви, построенной в старинном русском стиле. Рядом с нею стоял дом с мезонином, бревенчатые стены которого вычернило время. У ворот сидел старик, подремывая на солнце. Павел и Аня подошли к нему, поинтересовались древними постройками.

Старик начал рассказывать, как пригнали сюда декабристов, как они себе острог построили, потом – церковь, которую и по сей день называют «церковью декабристов», и что сам он живет в домике княгини.

– В народе о них добрая слава ходит. Хоть и из господ они были, декабристы эти, но против царя шли, значит, за народ, – заключил свою речь старик.

– А что же о них тут ничего не написано? – вспыхнул от возмущения Павел. – Мемориальную доску бы.

– Да, это плоховато, сынок. И в музее о них не шибко говорят. Я ведь от музея работаю, знаю. Э, э… – он сердито махнул рукой.

– Вот видишь – тема, – не то шутя, не то серьезно сказал Павел и хотел было взять Аню под руку, чтоб пойти, но дед придержал их:

– Приезжие, чай! – полюбопытствовал он.

– Да, вчера приехали, – ответил Павел. – Теперь здесь жить будем, работать.

– А городок-то наш понравился? – продолжал допытываться старик, искренне довольный своим новым знакомством.

– Ничего, чистенький, – улыбнулась Аня. – Вот, вот, чистенький! Это все, гм… как его… ну, главный партийный начальник…

– Секретарь обкома? – подсказал Павел.

– Он самый, – обрадовался дед. – Он, сказывают, в субботу призвал всех начальников к себе и этак тихонечко говорит: «Завтра иду улицы чистить, а вы?» А им, стало быть, и деться некуда!

И вот утром сам-то выходит, как простой мужик, берет лопату на плечо, идет. За ним – другие. А город вытаял, грязный. Долго его чистили! Народу было видимо-невидимо. К вечеру, верите ли, в городе, как в доме.

Во как! – старик даже указательным пальцем вверх ткнул. – Новенький он у нас, секретарь-то, а, говорят, башковитый, дай ему бог доброго здоровья.

Распрощавшись с дедом, Грибановы пошли вниз по переулку.

Солнце заливало улицы своим теплом и светом. К полудню воздух накалился, стало жарко.

Осматривая город, Грибановы прошли много кварталов и вышли на улицу Ленина. Долго любовались: широченная, прямая магистраль утопала в зелени. Чьи-то заботливые руки бережно подстригали молодые, пышные деревья, подбеливали стволы, поправляли изгороди, убирали мусор. Все здесь радовало глаз.

И тут Павел снова вспомнил рассказ старика о «башковитом» руководителе…

Из-за многоэтажных домов показалось огромное, сверкающее на солнце белизной здание. Это был новый Дворец культуры. На фронтоне – скульптуры металлурга, горняка и колхозницы.

У входа – справа и слева на высоких пьедесталах – скульптуры пограничников. Один стиснул винтовку, устремив свой взор вдаль, второй с огромной силой замахнулся гранатой и застыл.

Уставшие, но переполненные радостью от увиденного в незнакомом городе, Грибановы пришли домой, в гостиницу.

После обеда Павел достал из чемодана новенькую записную книжку и на первой странице вывел: «Май, 1948 год».

Он торопливо стал записывать свои первые впечатления о далеком великом крае, что за голубым сибирским морем.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПЕРВЫЕ ШАГИ

1

Вечером редактор наконец-то взялся за личное дело нового работника. Просмотрел командировочное удостоверение, анкету, потом начал читать автобиографию:

«Грибанов Павел Борисович, член партии, журналист.

Родился на Южном Урале, в семье лесника. Трудовую жизнь начал в Златоусте. Работал токарем и учился. Принимал участие в профсоюзной и комсомольской работе.

Действительную службу нес в пограничных войсках, там и сделал первые шаги журналиста.

В Великую Отечественную войну дважды ранен. После госпиталя работал в газете, потом был зачислен…» —

дверь скрипнула, Ряшков поднял голову. Вошел Сергей Андреевич Армянцев, ответственный секретарь редакции.

– Добрый вечер!

– Вечер добрый. Знакомлюсь с делом командированного.

– Ну, что?..

– Подходящ. Образован. Вот дальше пишет… Так, так, где тут… ага, вот: «Зачислен слушателем межобластной школы пропагандистов, газетное отделение… Закончил…» Видать, дельный парень.

Секретарь молча попыхивает папироской, поглаживает, мнет торчащий на макушке хохолок.

– Куда же его определять будем? Рекомендуют в отдел пропаганды. Но… нам на месте видней. Я думаю, его в отдел культуры и быта.

– Вместо Голубенко?

– Да, конечно. – Редактор взял толстый красный карандаш и через все заявление Грибанова начертал: «Бух. Оформить зав…» – Конечно, вместо Голубенко. Не тянет он. Только говорит… Трещит, как яичница на сковородке, а толку…

– Говорит-то он… Беда в том, что у Голубенко знаний маловато. Куда же его?

– А в отдел писем. Там писать мало надо, а вот организовать… Нам рабкоров надо целую армию! Пусть Голубенко на деле себя покажет. Говорить легко, а вот дело делать…

В дверь постучали – принесли читать первую полосу. Ряшков схватил оттиск, пробежал глазами заголовки, закурил, выдохнул дым и углубился в чтение.

Сергей Андреевич вышел, так и не спросив у редактора, утвердили в обкоме план или нет. Об этом как-то даже забылось. Ему жаль было Николая Голубенко, но… и редактор был прав: Голубенко «не тянул отдел».

После десятилетки Николай Голубенко вместе с другими комсомольцами добровольно ушел на флот. В перерывах между боями стал пописывать в газеты. Получалось. Печатали.

После войны пришел в редакцию, работал, а учиться не хотел: не считал нужным, надеялся на свои способности. Ему, конечно, помогали, подсказывали, но ведь знания из одной головы в другую не переложишь!

«Да, десять классов – слишком мало, чтоб вести отдел, в котором и быт, и культура, и искусство», – заключил секретарь, садясь за свой стол.

2

Голубенко бросил на стол несколько папок с различными отчетами, докладами, письмами рабкоров, свалил в корзину целый ворох черновиков. Постоял в глубоком раздумье, потом, ни на кого не глядя, закурил. Руки его дрожали, это особенно заметно было, когда он доставал из пачки папиросу.

Павел хорошо понимал состояние Голубенко, но…

Голубенко вышел из-за стола, сказал сухо:

– Вот дела, знакомьтесь.

Бросил на стол два ключа от ящиков и вышел.

Грибанов испытующе посмотрел на соседей: справа сидела сотрудница его отдела – Люба Бондарева, прямо – заведующий отделом информации Владимир Романович Курбатов.

Владимир Романович улыбнулся Николаю вслед и бросил шутя:

– Уплыл, море зеленое…

– Володя, как не стыдно! – возмутилась Люба.

– Ну что тут особенного? Это же его поговорка. Перевели человека и все, не плакать же теперь.

– Да ну тебя…

Замолчали, склонили головы над рукописями и снова стали скрипеть перьями.

3

Вечером, когда Павел уже собирался домой, в комнату зашел Голубенко. Он был в вельветовой куртке с молнией на вороте и карманах, в брюках моряка. Высокий, подтянутый. Нос у него орлиный, на голове – шапка кудрей.

– Извините, вспылил я, ушел. – Подставил стул поближе к столу, сел. – Ну как, разобрались? Я, признаться, последнее время переписку запустил.

– Да, письма есть довольно старые.

– С бородой.

– А разве отдел писем не беспокоит?

– Не-ет. Запишут и все.

– Теперь сам будешь начальником всех писем, наведешь порядок, – съехидничал Курбатов.

– И наведу. А ты все язвишь?

– Нет, шучу.

Да, это было так. Владимир Романович не скупился на смех и шутку. Он жил и работал как-то легко, весело, с юношеским задором. И потому его в редакции все звали просто Володя, хотя у этого Володи блестела уже солидная лысина и в школе учились два сына.

Вот и сейчас Володя пошутил, а Николай не принял шутки, стал сыпать упреки. Вгорячах обвинил Курбатова даже в том, что тот всегда радуется чужим неприятностям.

Грибанов смотрел на них и молчал. Он не знал еще ни того, ни другого и не мог определить, кто прав, а кто виноват.

Вскоре Володя попрощался и ушел: рабочий день уже кончился.

Грибанову хотелось поговорить с Николаем, но у того из-за Володи испортилось настроение. Он сидел и с жадностью тянул папиросу.

Наступило неловкое молчание. Выручили шахматы – доска торчала из-под пачки газет на тумбочке.

– В шахматы играете?

– С удовольствием, – оживился Голубенко.

– Давайте, Николай… как вас по батюшке? Забыл.

– Петрович.

– Первый ход ваш.

Николай уселся поудобней и двинул королевскую пешку. Павел ответил таким же ходом.

Широко распахнув двери, в кабинет вошел Ряшков.

– А, бывший и настоящий! Сражаетесь?

– Да, бывший, – ответил Голубенко, не глядя на редактора, и снял слона.

– Я бью так, – улыбнулся Павел.

– Ох, ты, море зеленое…

– Кругом тебе не везет, – усмехнулся редактор.

– Ничего. В народе говорят: «После плохого всегда бывает хорошее». Будем надеяться.

Игра продолжалась.

Ряшков молчал. Он стоял у стола, широко расставив ноги, курил. Его большая под машинку стриженная голова плотно сидела на толстой шее. Глаза серые, маленькие, мечущиеся. Он с жадностью затягивался и залпом выдыхал дым, широко раскрывая рот.

Из коридора крикнули:

– Иван Степанович, к телефону.

– Посмотрим, как тебе повезет… – бросил ему вдогонку Голубенко. – Вы что-то мне тут… мат вроде. Ловко. Еще одну?

– Давайте.

Не успели начать новую партию, как пришла Аня.

– К вам можно?

– О-о! Аннушка!.. Знакомьтесь, моя жена, – обратился к Николаю Грибанов.

Голубенко смутился. Встал и как-то неловко пожал Ане руку.

– Помешала? Пора уже домой.

– Да вот мы с Николаем…

– Нет, нет, – перебил его Голубенко, – поздно уж. Завтра… И заторопился.

4

В первом этаже гостиницы – гастроном. Ане вдруг захотелось белой булки и сыра. Но ни того, ни другого уже не было: разобрали. Ведь только недавно были отменены карточки, и когда в магазине появлялись ходовые продукты, то у прилавков вытягивались петлеобразные очереди… и тут же все разбирали.

Павел хмурым вышел из магазина, молча поднимался на свой этаж, поддерживая Аню за локоть. Он шел и опять думал о войне, о гитлеровцах. Как тяжело они поранили страну! Сколько же лет потребуется для того, чтобы восстановить наше хозяйство? И тогда опять можно будет зайти в магазин, купить пышную, подрумяненную булку, сливочного масла, сыру с большими слезками, колбасы или сосисок, таких мягких, аппетитных…

Аня тоже шла молча.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
КОГДА ВСЕ СПЯТ…

1

Первое дежурство!..

«Как бы не пропустить ошибку. Завтра приду в редакцию, на столе – свежая газета. Вот она! Каждая ее строчка мне знакома», – с волнением думал Павел.

Рабочий день кончился, но в комнате были еще Люба и Володя. Их задержал Армянцев. Он вышел на середину комнаты и с напускной серьезностью доложил, что от Шмагина прибыла телеграмма, всем братьям по перу с длинного пути он шлет сердечный привет.

– О, наконец-то! – воскликнула Люба. – Когда же он прибывает?

– Завтра утром.

– Это зав. промышленным отделом? – поинтересовался Павел.

– Да, и к тому же наш партийный бог, – пошутил Армянцев.

– Надо будет его встретить, – сказала Люба. – Но если он не везет нам яблок, тогда…

И, не успев придумать, что тогда, – засмеялась.

2

Грибанов сел за полосу. Это была вторая страница завтрашней газеты.

Заведующие отделами дежурили по очереди, они вместе с редактором вычитывали полосы, готовили их к печати. А с двенадцати часов ночи приходил новый дежурный – «свежая голова», кто-то из литературных сотрудников. Он, как контролер отдела технического контроля, с ротации выпускал газету в свет.

Выходит первая полоса из машины, литсотрудник берет оттиск, бросает на него свежий взгляд: хорошо ли получились заголовки, правильно ли поставлено клише, ведь случалось же, что спортсмен в газете бежал вверх ногами…

Потом сотрудник перечитывает все материалы газеты. Обнаружена смысловая ошибка – переливай весь стереотип, металлическую копию газеты, все начинай сначала; если ошибка грамматическая – сверли стереотип, впаивай другую букву; нет ошибок – пускай машину! Загудит ротация, и пахнущие краской газеты потекут сплошным потоком, налезая одна на другую.

Но прежде всего вот это: вычитывание полос, самое сложное и ответственное.

Грибанов читал напряженно-внимательно, вдумывался в каждую фразу. Удачное слово он быстро пробегал глазами, другое – подправлял, третье – зачеркивал, выводил от него на чистое поле полосы «вожжу» – линию, и там писал новое, более точное.

Но это слово надо найти, а потом еще раз взвесить: на месте ли оно, может быть, его следует заменить другим?

А сколько слов в большой газете!.. Но и медлить нельзя: утром газета должна быть в руках читателя. Сейчас он спокойно спит и не знает, отчего всю ночь в редакции горит свет. Читатель и не задумывается над тем, успеют там, в редакции, или не успеют, трудно или легко делать газету. Он отдыхает! А утром, идя на работу, он завернет к киоску – ему дай газету. Недаром журналисты друг другу частенько говорят: «Не спеши, но поторапливайся!»

И Павел поторапливался. На некоторых строчках его перо потрескивало и брызгало.

– Ну, что у вас? Долговато читаете, – слегка улыбаясь, проронил редактор. – У нас ведь график…

– Есть замечания, – ответил Грибанов. – Вот, например, в первой колонке, третий абзац, смотрите: «Кадры, товарищи, дело нелегкое, сами понимаете». Видимо, нужно сказать: «Подбор и воспитание кадров – дело нелегкое!»

– Ошибки в этом нет, но… можно исправить… – Переписал строчку по-новому. – Еще что?

– В информации о механизаторах вот что написано: «После ремонта трактор прямо-таки заиграл, показывая удивительную скороходность в работе».

– Это – язык деревни. Оставим.

– Но при чем тут «заиграл» и «скороходность»? Это же не гоночный автомобиль.

– Слушайте, вы просто… Человек вы у нас новый… Мы так до утра дебатировать будем, а у нас – график, закон! – Он сложил полосу вчетверо, размашистым почерком набросал «В печать», расписался и подал Грибанову: – Пожалуйста, несите в линотипную.

Грибанов пожал плечами и понес редакторскую полосу в типографию.

3

Павел пришел домой, когда перевалило уже за полночь.

Ему долго еще не спалось. Он думал о завтрашнем дне, о летучке, о том, как воспримут его обзор газеты журналисты. Может быть, вместе со всеми следовало бы встретить Шмагина, но поезд приходит рано – надо поспать…

А в городе такая тишина! Только на станции изредка паровозы перекликаются. Все слышно. Вот это мощный локомотив отдувается после большого пробега: туф-туф, туф-туф! Устал, бедняга.

Да нет, это не паровоз… Это – мощный паровой молот. Ба, так это же завод, ремонтное отделение! У молота орудует кузнец! Он частенько подходил к Павлу, безусому токарю, и, закуривая, говорил: «Ну как, сынок, дела? Идут? Молодец! Расти, расти, да смотри не оступайся. Главное – честным будь во всем. Помни, что самое красивое в человеке – совесть!»

Он, он это, кузнец златоустовского завода. А там кто руками машет? Э… э… Комсомолия! Нет, нет, это слушатели партийной школы. Ну да, – провожают. До свида… – хотел крикнуть и… проснулся.

4

Один за другим приходят сотрудники редакции. В коридоре раздаются возгласы: «Привет»… «Здорово живем»… «Доброе утро»… А потом – чирканье спичек, шутки, смех.

Вдруг все стихло. Тяжелые шаги, многоголосое, сбивчивое «здравствуйте» – пришел сам редактор.

Сотрудники, заканчивая разговоры, расходятся по кабинетам.

Павел давно уже на своем рабочем месте. Снова просматривает страницы газеты, нервничает. Сегодня на летучке он впервые выступает обозревателем. Надо дать газете оценку. Это – не просто.

«Может, отметить только положительное? – размышлял Павел. – Односторонне получится. Значит, говорить начистоту? Но тогда… и редактора, и заведующих отделами, и ответственного секретаря задеть придется…»

Быстро, мелкими, упругими шагами вошла Люба Бондарева. Она на ходу кивнула Павлу, села за свой стол. Не отрывая взгляда от кругленького зеркальца, поправляя прическу, Люба спросила было Павла, как дежурилось, но тот не успел ей ответить: в комнату влетел Володя Курбатов. Он подошел к Любе, нежно, двумя пальчиками взял ее руку и, согнувшись в три погибели, чмокнул. Люба вырвала руку и с размаху стукнулась локтем о спинку стула.

– Фу, черт лысый, – сморщилась она и засмеялась. Ее большие темно-коричневые глаза весело поблескивали.

– Ага, Шмагину так можно, а мне…

– Если б тебя встречали…

– Шмагина встретили, да? – поинтересовался Павел.

– О, шумная была встреча, – ответил Володя.

Наверное, долго бы еще делились впечатлениями, но в дверь заглянула курносая рассыльная, сказала:

– На летучку.

Уже идя в кабинет редактора, Грибанов решил: «Скажу правду, но не всю. Зачем обострять отношения». И оттого, что принял наконец решение, ему стало сразу легко.

Так он и поступил. Сказал о хорошем в газете, назвал некоторые недостатки. Но когда уже садился на место, у него невольно вырвалось:

– Со многими замечаниями дежурного товарищ Ряшков ночью не согласился, кое-что в газете осталось неисправленным. Есть пища для «тяп-ляп».

– Это с вашей точки зрения? – спросил Ряшков.

– Н… ну, разумеется, я ни с кем не консультировался. – Павел вдруг покраснел. – Что же я… У меня, по-вашему, своего мнения не может быть. Но ведь правда, что в газете остались крупные огрехи? – Тут он шумно развернул свои полосы. – Вот послушайте, товарищи, что в газете напечатано: «Они успешно справляются с работой двух совмещенных профессий» или: «Он не чутко относится к пожилым труженикам, потерявшим способность трудиться». Дошла до читателя и такая клякса: «Вот доведу печь до ремонта и – в Одессу, на отдых». Это слова сталевара. Он хотел сказать, что в отпуск пойдет только тогда, когда закончит кампанию мартена. А у нас получилось, что сталевар пытается разрушить печь.

Грибанов распалился и последние слова произнес почти со злостью:

– Словесные выкрутасы родились в отделах, в этом повинны мы, журналисты, а вместе с нами – и ответственный секретарь. Его правка последняя. Куда смотрел? Но уж если ошибку заметили на столе редактора – ее следует устранить, надо редактировать: исправлять, улучшать, а не просто подписывать. Иначе… иначе это будет уже не редактор, а… подписыватель.

Все переглянулись. Некоторые не сумели спрятать улыбки. Павел понял, что наговорил много лишнего. «И что бы в этот миг прикусить язык!» – злился он на себя.

После небольшой паузы Ряшков спросил:

– Кто желает высказаться?

Слово взял ответственный секретарь. Он бегло просмотрел страницы газеты, пригладил торчащий на макушке хохолок, начал:

– Правильно говорил Грибанов. Некоторые материалы не отшлифованы. Почему? С колес работаем. Сейчас! – макет составлять, а из чего? Нет материалов. Опять спешка, опять ошибки.

– Это не ново, – вздохнул кто-то.

– Вот именно, «не ново», – вскипел Армянцев. – Без конца говорим, а толку… Где запас? Две статьи промышленного отдела, подборка отдела культуры и несколько информаций. Даже «писем в редакцию» нет! У сельскохозяйственного – ни строчки, хотя весна в разгаре. О решении Пленума ЦК забыли. Пошумели и успокоились.. – Сергей Андреевич злился, весь вспотел.

Встал редактор. До этого он все время сидел, курил. Как всегда, с жадностью вдыхал в себя дым и, широко раскрывая рот, залпом его выдыхал. После каждой затяжки откусывал кусочек мундштука папиросы, скатывал его в комочек и бросал в угол.

– Я скажу пару слов, – начал он, широко расставив на краю стола руки. – Несколько замечаний по поводу выступления дежурного, товарища… – раздался звонок, редактор поднял трубку. Мембрана так затарахтела, что Ряшков отдернул трубку от уха. Звонила его жена:

– Ты слышишь? Объездила все гастрономы. Одна соленая рыба. Слышишь?

– Послушай, у меня совещание.

– Я твои совещания жарить не буду! – Ряшков опять отдернул трубку, поморщился. – Звони на базу.

– Ну, потом, потом, – сказал он и швырнул трубку на рычаг.

Продолжительные звонки долго еще не прекращались, но редактор отодвинул телефон от себя подальше и к трубке больше не касался.

– Так вот по поводу выступления товарища Грибанова, – снова начал Ряшков. – В общем-то говорил он правильно. Но…

«Но… конечно, переборщил, – мысленно соглашался Грибанов. – Подписыватель! И слово-то какое выдумал. Может, извиниться. Тогда что же, критика с реверансами?»

А редактор продолжал:

– Кое в чем обозреватель… Ну да это мелочи. Ничего. Человек он у нас новый. И вообще, нам надо действительно подтянуться. Вот и насчет запаса здесь говорили. Правильно. Работаем с колес. Это безобразие. Надо исправить положение.

…В коридоре давно уже стихли возбужденные голоса, а Иван Степанович Ряшков все еще смотрел на дверь, стиснув зубы.