Текст книги "Ревущие сороковые"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
ХИТРОСТИ ГАРПУНЕРСКОГО ДЕЛА
Я приметил, что в штормовую погоду Ула Ростад находит разные причины, чтобы не охотиться, а в спокойную – действует однообразно: старается подобраться к киту на такое расстояние, с какого невозможно в него промазать. Но не всякий кит так близко к себе подпускает. Пуганые животные, почувствовав опасность, норовят уйти под воду и вынырнуть вдалеке от судна.
Старик из-за своей нерешительности часто упускал добычу. Злясь, он обвинял в неудаче кого угодно, только не себя.
– С такой бестолковой командой мне еще не доводилось охотиться, – в сердцах говорил он. – Ни одного жеста понять не могут, способны только пугать китов.
– Трус он, вот кто! – разгадав старика, сказал наш рулевой Аркадий Трефолев.
А я подумал: «Действительно, если бы Тре-фолева поставить к пушке, он показал бы старику, как на Балтике стреляют». Эта мысль запала мне в голову: «А почему бы не испытать Аркадия? Комендор он отменный – с четырех кабельтовых во время войны всплывшие мины расстреливал. Неужели в кита не попадет?»
Вечером, выбрав удобную минуту, я подозвал к себе Трефолева и спросил:
– Тебе не скучно за штурвалом? Сердце комендорское молчит?
– Молчит, – сказал рулевой.
– Зря. Я бы на твоем месте к пушке попросился.
– Да разве этот крикун допустит? Эрик с ним еще до войны плавал, а в кита ни разу не стрелял.
– Можно ведь не со стрельбы начинать, сперва приглядись, вникни в тонкости дела. На шаманство Улы не обращай внимания. Старику хочется замутить нам мозги. А вот повадками китов он пользуется умело, знает, как подойти на выстрел. Советую понаблюдать, а мы с Се-мячкиным и Фарафоновым поможем. Идет?
– С удовольствием, товарищ штурман, – согласился Трефолев. – Иначе здесь захиреешь. Очень уж погода муторная – спал бы да спал. Говорят, что от сна не умирают, но и жить не живут.
Погода действительно была муторной и не располагала к веселью. Тяжелые облака низко висели над волнами океана и навевали тоску. Белесое и какое-то стеклянное солнце, изредка пробивавшееся сквозь толщу облаков, никого не согревало, словно это была луна, а не дневное светило.
От частых штормов тело казалось изломанным, а в голове беспрестанно шумело. Приходилось насильно заставлять себя подняться с койки, умыться холодной водой и отбывать очередную вахту под пронизывающим ветром и брызгами, летящими в лицо. Хотелось только лежать в сухой и теплой каюте, ни о чем не думая.
Чтобы не захандрить, большую часть времени я проводил на мостике, наблюдая за Рос-тадом, стремясь постигнуть хитрости гарпунер-ского дела.
Старик чутьем понял, что я за ним слежу. Ведя судно к китовым пастбищам, он с опаской поглядывал на меня и начинал петлять, чтобы запутать, не дать вести прокладку на карте. Норвежец знал, что без береговых ориентиров, звезд и солнца штурману трудно определиться – найти свое место на карте.
Вскоре Ростад стал примечать, что не только я, но и радист с марсовым матросом внимательно наблюдают за ним. Старик, видно, решил во что бы то ни стало от нас отделаться.
Придравшись во время охоты по пустяку к Семячкину, он вдруг накричал на него и запретил сменять Эрика в «вороньем гнезде». Между тем прежде, стоило его помощнику перейти к пушке, Ростад требовал, чтобы «бочкарь» немедля занял свое место и наблюдал за поведением загарпуненного кита.
Сыретинский попытался урезонить гарпунера, но тот твердо заявил:
– Ваш матрос не умеет отличить фонтана от всплеска. Из-за него мы теряем китов. Больше он мне не нужен. Отошлите своего марсового в кочегарку.
– Этого я не вправе делать… вы несправедливы к нему, – возразил СыретинСкий.
– Тогда становитесь на мое место и стреляйте в китов сами! – вспылил старик.
Он снял с рук меховые рукавицы, швырнул их в ноги капитану, махнул рукой Эрику, приказывая покинуть «воронье гнездо», и ушел в свою каюту.
Сыретинский растерялся. Боясь, что его обвинят в неумении сработаться с норвежцем, капитан пошел уговаривать гарпунера, а тот, чувствуя свою победу, вдруг потребовал:
– Если хотите, чтобы я добывал вам китов, запретите второму штурману заниматься не своим делом – подглядывать за мной.
– На каких основаниях? – недоумевал Сыретинский.
– На каких хотите, – продолжал настаивать на своем Ростад. – Он раздражает меня.
– Но это, простите, не довод.
– Вы не понимаете нашей работы. Ни один гарпунер не будет охотиться, если почувствует: недобрый глаз. Почему ваш штурман торчит на мостике даже в часы чужих вахт?
– У нас каждый волен располагать свободным временем, как ему заблагорассудится. Я не могу запретить дышать свежим воздухом.
– Но в часы охоты вы все беспрекословно подчиняетесь мне?
– Да, конечно.
– Если так, то я запрещаю ему в дневное время выходить на мостик. Второго штурмана назначайте на ночные вахты. Свежим воздухом можно дышать и под звездами.
Сыретинский по радио связался с капитан-директором флотилии и доложил о происшедшем.
– Скажите вашему норвежцу, что он зарывается, – ответил Иван Владимирович. – Из-за его прихотей мы не будем менять советские порядки.
– А если Ростад заупрямится и не выйдет к пушке? – спросил Сыретинский.
– Пусть сидит в своей каюте и колдует, а вы подходите к «Салюту», будете заниматься буксировкой убитых китов, – распорядился капитан-директор.
Старик просидел в каюте более суток. Утеряв надежду на то, что его вновь придут уговаривать, он в полдень появился на мостике. Заметив, что за машинным телеграфом стою я, Ростад постучал о поручень дымящейся трубкой, требуя к себе внимания. Затем, не говоря ни слова, поднял левую руку. Это означало: «Готов вести судно на поиск китов».
Норвежец ждал, что сейчас раздастся свисток, матросы засуетятся, отдавая швартовы, судно отойдет от флагмана и все начнут выполнять только его распоряжения. А на «Пингвине» по-прежнему было спокойно. Старик с недоуменным лицом повернулся ко мне: «Что такое? Почему его распоряжения остаются без внимания?»
Я жестами показал, что ничего особенного не произошло, команде некуда спешить.
Тогда Ула Ростад от мимики перешел на крик:
– Я велел вам вести судно на поиск! Если не перестанете изображать глухонемого идиота, потребую немедля убрать с мостика!
– В вашем возрасте не следует нервничать, – спокойно заметил я. – Мне показалось, что вам по душе язык мимистов. До этого вы ведь не произносили ни одного слова. Я из вежливости принял вашу манеру объясняться. Но раз уж вы заговорили, то должен огорчить: ваши приказания для меня не обязательны. Судно находится в распоряжении капитан-директора.
– Сейчас, в разгар сезона? – воскликнул Ростад. – Я не могу бездельничать, когда другие зарабатывают деньги.
– В этом вы сами виноваты. Вам не следовало отказываться от охоты.
– Кто отказался?.. Я отказался? Бредовая чепуха! Всего-навсего потребовал убрать лишь некоторых субъектов, действующих мне на нервы.
– Но вы, надеюсь, понимаете, что ваши капризы выходят из рамок приличия?
– Для гарпунера, когда он охотится, все прилично! – безапелляционно ответил старик.
– Мы придерживаемся иных взглядов.
– Меня чужие взгляды не интересуют. Я хотел бы знать: к кому обратиться, чтобы не терпеть убытков?
– Самое разумное – извиниться перед теми, кого вы хотели удалить, и попросить капитана добиться разрешения на охоту.
Норвежец нахмурился. Сердито сопя носом, он принялся набивать трубку. Моя независимость ему явно не нравилась.
И вот в этот момент по трапу на мостик взбежал Семячкин. По старой военной привычке, он вытянулся передо мной, своим бывшим командиром, и отрапортовал, что все работы в штурманской рубке закончены.
– Вольно. Можете быть свободны, – в шутку сказал я.
– Есть быть свободным! – бойко повторил Семячкин. При этом он рывком вскинул руку к козырьку ушанки, щелкнул каблуками и, круто повернувшись, сбежал вниз.
Поведение матроса поразило Ростада. Ему еще не доводилось видеть, чтобы на советском судне перед кем-нибудь так тянулись и козыряли. Старик, наверное, решил, что на флотилии я немаловажная персона, потому что неожиданно для меня гнев сменил на учтивость.
– Постараюсь воспользоваться вашими советами, – с поклоном сказал он. – Если был груб – прошу прощения. Во всем виновата проклятая здешняя погода.
Уходя к Сыретинскому, старик приложил два пальца к козырьку меховой шапки и шаркнул ногой, как Семячкин.
Вскоре Ростад еще больше утвердился в догадках. Он приметил, что и другие пингвиновцы, запросто разговаривающие со старпомом и капитаном, козыряют мне. Он не знал, что это была игра старых фронтовиков, решивших морочить старику голову. Даже наш солидный боцман Демчук, подходя ко мне, вспоминал военно-морскую выучку – лихо вскидывал руку к козырьку и щелкал каблуками.
Мое желание проникнуть в тайны гарпунер-ского дела Ростад теперь принимал за неусыпный инспекторский надзор. «Может быть, ко мне приглядываются, чтобы определить, гожусь ли на второй сезон», – думалось ему.
И старик старался держаться так, словно был полон сил и энергии, хотя по утрам с трудом поднимался с постели и, гримасничая от боли, ступал на скрюченные ревматизмом ноги. Влага океана и меняющаяся погода донимали его. Бывали дни, когда, преследуя кита, Ростад простаивал в согнутом положении по два-три часа и больше, а потом самостоятельно не мог разогнуться. Приходилось хитрить: с клоунской ужимкой обращаться к помощнику.
– А ну, Эрик, выпрями-ка меня, – говорил он по-русски. – Хочу быть статным и бравым.
И Эрик послушно выполнял приказание, а старик, как бы шутя, кряхтел и кривлялся, изображая берегового подагрика-развалину. Потом резко выпрямлялся и молодцевато козырял мне:
– Вэри велл, шкипер! Все файн.
Это кривляние больного и старого человека делало его жалким. Я как-то спросил:
– Может, вам действительно нездоровится? Мы вызовем врача.
Но старик гордо ответил:
– Еще не появилась такая болезнь, которая могла бы свалить Ростада. Я крепче ваших молодых, можете не сомневаться.
* * *
Вскоре и мы не хуже норвежцев стали разбираться в породах китов по выпускаемым фонтанам.
У финвалов фонтан обычно бывал высоким и походил на опрокинутый конус. У синих китов он отличался мощностью струи: над водой словно вырастала голубовато-белесая пальма и медленно растворялась в воздухе. Сейвалы выпускали вверх тонкую струю, а горбачи, наоборот, – пушистую. У кашалотов фонтаны всегда были косыми, потому что дыхало у них находилось не посредине, как у всех китов, а в левом краю рыла.
Я заметил, что при вдохе киты обязательно должны поднять дыхало над водой, а при выдохе они могут этого не делать. Вода не мешала: воздух, вырывающийся из дыхала, подхватывал ее и уносил вверх, создавая настоящий фонтан.
В минуты охоты я часто вытаскивал секундомер, стремясь установить, на какое время заныривают киты разных пород, либо мысленно ставил себя на место гарпунера и маневрировал, стремясь точно выйти к тому месту, где покажутся из воды преследуемые животные. Иногда я угадывал, но чаще ошибался.
Улучив как-то удобную минуту, я попросил норвежца позволить выстрелить по киту моему другу Трефолеву.
Старик не возражал, но хитровато спросил:
– А кто будет отвечать за потерянный гарпун и оборванную снасть?
– Вы думаете, без аварии не обойдется? – Уверен, – ответил Ростад.
– Но Трефолев был хорошим комендором, расстреливал на большом расстоянии мины.
– Попробуйте, если не боитесь потерь, – продолжал пугать меня старик. – Но все убытки берите на себя.
Я в тот же день сообщил Сыретинекому о согласии норвежца подпустить к пушке нашего парня, но тот вдруг заколебался:
– А стоит ли нам самостоятельно экспериментировать? Пусть болит голова у капитан-директора. ЕсЛи он намерен готовить своих гарпунеров – должен выделить специальные фонды. Не буду же я отвечать своей зарплатой.
В разговоре по радиотелефону с капитан-директором мне пришлось поручиться за Тре-фолева и заверить, что рулевой достаточно подготовлен к охоте на китов.
– Хорошо, – наконец согласился капитан-директор. – Даю вам пять пробных выстрелов и пришлю наблюдателей: пусть на месте решат – годен ли ваш комендор. Спасибо за инициативу.
Но Сыретинского не обрадовало решение капитан-директора.
– Куда я размещу этих наблюдателей? И взбрело же вам затеять канитель! Всякие наблюдатели и проверщики чувствуют себя вершителями судеб. Они претендуют на лучшие каюты и ждут, чтобы перед ними расстилались, лебезили и не скупились на угощение. А особенно Сорвачев. С ним натерпишься.
Прибытие освобожденного председателя базового комитета профсоюза Николая Витальевича Сорвачева не радовало и нас. Этот человек, не отличавшийся особым умом и образованием, имел манию всех поучать, так как не доверял сообразительности других. Говорил он нудно и так все разжевывал, что до конца его редко кто мог дослушать. Люди стремились под любыми предлогами улизнуть и не попадаться ему на глаза.
Внешность предбазкома была заурядной, не-запоминающейся. Одну лишь плешь можно было назвать главной приметой Николая Витальевича. По натуре он был человеком неуравновешенным: то держался заискивающе, то становился громовержцем. Это отталкивало от него людей.
Однажды я спросил замполита: почему он подобрал себе таких помощников, как Стайнов и Сорвачев?
Куренков с хитринкой посмотрел на меня и, чтобы другие не слышали, прикрыл ладонью рот и ответил:
– Разве я сам! Мне их дали для подпорки, как сухопутному человеку. Вот и хожу с помощью таких костылей, учусь, как прожить в море без ошибок. Так-то, брат.
Я посочувствовал Михаилу Демьяновичу.
* * *
На другой день, как только выглянуло солнце и море затихло, с «Салюта» на «Пингвин» перебрались Сорвачев и вице-председатель Норвежского союза гарпунеров Раур Сенерсен.
Опасения Сыретинского были не напрасны: Сорвачев поселился в капитанской каюте и превратил ее в свой кабинет, а Раур Сенерсен устроился у гарпунера.
Через час после прихода гостей Ула Ростад вышел на мостик каким-то возбужденным и небывало веселым.
– Отдайте швартовы, – сказал он. – Идем к большим разводьям, там мы найдем китов.
Потом он перешел к гарпунной пушке и, подозвав к себе Трефолева, посоветовал ему:
– Запоминай все, что я делаю, пользуйся моим хорошим настроением.
Старик зарядил пушку и повел судно на поиск.
На небольшое стадо китов мы набрели довольно быстро. Приказав убавить ход, Ростад стал подбираться к ним.
Киты, не обращая внимания на приближавшееся судно, кормились рачками. Они ныряли не все сразу, а в разное время.
– Финвалы, – определил я по фонтанам.
Старик маневрировал, как всегда, осторожно. Уже несколько раз казалось, что «Пингвин» подошел к намеченному финвалу на выстрел, но Ростад, приникнув к прицелу, выжидал. Чувствовалось, что он не хотел опозориться перед гостями.
Выстрел был неожиданным и удачным: финвал, вытянув линь метров на двести, походил под водой и всплыл, повернувшись на бок. Один плавник его был поднят. Кит как бы показывал, что он сдается.
– Вот примерно так и стреляют по фин-валам, – не без бахвальства сказал старик.
Убитого кита накачали воздухом и, воткнув в него длинный шест с флажком китобойца, сообщили на базу, где буксировщику искать дрейфующую тушу, а сами двинулись вслед за уходящими финвалами.
Киты, почуяв недоброе, двигались без остановок. Фонтаны были редкими и какими-то неспокойными.
Погода стала портиться, на море появились белые барашки, мешавшие охоте.
– Да-а, – разочарованно произнес старик. – Эти киты сегодня к себе не подпустят. Не лучше ли сделать перерыв на обед? – предложил он.
Гости не возражали, им надоело стоять на ветру.
За обедом вице-председатель Норвежского союза гарпунеров попросил слова.
– Я горжусь своим соотечественником и ровесником Улой Ростадом, – сказал Сенерсен. – Он никогда не ронял славы Норвежского союза гарпунеров. Но мне хотелось бы попросить старого друга больше не испытывать терпение молодого гарпунера. Пусть следующего кита убьет русский.
– Правильно! – поддержал Сорвачев. – Дорогу молодым!
После обеда море не утихло, пенистые волны бежали навстречу и, разбиваясь о форштевень, обдавали брызгами площадку гарпунера.
Для нового поиска в «воронье гнездо» забрался Семячкин, Трефолев стал к заряженной пушке, а я повел судно.
Гости вместе с гарпунером остались в кают-компании распить графин красного вина, выставленного Сыретинским из капитанских запасов.
– Вызовете нас на мостик, когда разглядите фонтаны, – приказал Ула Ростад, вахтенному.
На крутой волне судно валило с борта на борт. Семячкин, сидевший в бочке на фок-мачте, чувствовал себя, как на качелях: он то и дело видел под собой не палубу, а отбрасываемую форштевнем пену и крутящуюся воронками воду. Но это марсового не пугало. Уце-пясь правой рукой за поручень, в левой он держал бинокль и вглядывался в горизонт. Дальние всплески высоких волн порой казались ему пушистыми фонтанами, но Семячкин, боясь ошибиться, не спешил докладывать.
Наконец он ясно различил вырвавшиеся вверх голубые струи.
– Справа по носу фонтаны! – громко закричал Семячкин. – Кажется, сейвалы.
Сомнений и у меня не было: впереди действительно взлетали одни за другими фонтаны сейвалов. Но стоит ли посылать за наблюдателями? Старик недолюбливает этих китов, называет их рысаками. На всякий случай я все же послал вахтенного матроса в кают-компанию.
Через несколько минут на мостике появился раскрасневшийся Ула Ростад, а за ним – гости с «Салюта».
– Идем в погоню за сейвалами, – доложил я. – Но стоит ли охотиться за ними?
– А почему нет? Для начинающего гарпунера прекрасная проверка, – сказал норвежец.
Трефолев стоял на. полубаке, широко расставив ноги, и следил за китами. Чтобы не походить на старика, он разворачивал пушку быстрыми и сильными движениями. Не оборачиваясь к нам, Аркадий поднимал то левую, то правую руку.
Я вместе с рулевым внимательно следил за его жестами, стараясь применить все свое умение, чтобы ближе подойти к китам.
Неожиданно почти перед носом «Пингвина» всплыл какой-то замешкавшийся сейвал. Выпустив невысокий фонтан, он собрался было уйти под воду… И тут раздался выстрел…
Трефолев, конечно, поспешил. Гарпун полетел с опережением и… лишь линем стегнул кита.
Граната взорвалась под водой. Видимо, ее осколки задели сейвала, потому что он как ошпаренный выскочил из воды и заскакал по волнам.
– Теперь так до полюса прыгать будет! – радостно возвестил из бочки Семячкин. Он не сообразил, что радости в этом немного.
К счастью, гарпун не оборвался, но он не годился больше для стрельбы: взрывом немного покоробило вышедшие из пазов лапы.
– Берите другой, – посоветовал Ула Ростад. – У вас еще четыре выстрела.
Всех пингвиновцев удивила доброта норвежца, а я почувствовал в его голосе торжество. «Значит, в чем-то мы наглупили», – подумалось мне.
Боцман помог Трефолеву вновь зарядить пушку и сказал:
– Учитывай волну, стреляй только с гребня.
Перед ужином удалось еще раз настигнуть сейвалов и подойти к ним метров на сорок. Но и второй выстрел не принес успеха: гарпун пролетел мимо кита и, оборвав линь, исчез в пучине.
– На сегодня – финиш! Кончайте стрельбу, – распорядился Ростад. Он был доволен прошедшей охотой.
Трефолева окружили сочувствующие. Каждому пингвиновцу хотелось сказать ему хоть что-нибудь в утешение.
– Плюнь, не расстраивайся! Сегодня не попал – завтра двух ухлопаешь, – сказал Выдревич.
– Ты слишком торопился. Так не годится. Выдерживай, как Ростад, – советовал Семячкин.
– Зря за сейвалами гонялся. Ула избегает их, увертливые больно, – заметил боцман.
Подошел к Трефолеву и Сорвачев.
– Что же это вы, товарищ, подводите нас? – с укором сказал он. – Беретесь, а не можете: в китов не попадаете и народное добро губите – гарпун утопили.
– А я ведь не обещал вам высший класс стрельбы показывать, – ответил самолюбивый Трефолев. – Впервые из гарпунной пушки стреляю. Мне даже не дали потренироваться.
Сорвачев не внимал его объяснениям и твердил свое:
– Несолидно получилось, несолидно. И главное, при иностранцах.
Я, конечно, вмешался в разговор:
– А вы бы, Николай Витальевич, сами попробовали стрелять в свежую погоду. Я уверен, что Ула Ростад умышленно уступил место у пушки. Сам он никогда не охотится в такую волну. А у вас как наблюдателя не нашлось возражений. Иностранцев обидеть боитесь?
– Это вы бросьте, понимаете, нечего мне указывать, – захорохорился Сорвачев. – Насчет иностранцев есть установка, товарищ штурман. Будьте любезны ее придерживаться.
– В чем же смысл этой установки?
– А в том, что ум и дипломатия нужны.
– Что-то ни того, ни другого мы не заметили.
– Значит, не вашего ума дело! – заключил Сорвачев. – Найдутся понимающие люди.
Вести перепалку на таком уровне, да еще при всех, было бессмысленно. Я увел Трефо-лева. Другие пингвиновцы тоже отвернулись от Сорвачева: заносчивых людей у нас презирали.
