Текст книги "Ревущие сороковые"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
«Косатка» больше трех часов преследовала финвалов. Утомленные животные, спасаясь от нас, заныривали с такой поспешностью, что не успевали как следует наполнить легкие воздухом, поэтому показывались из воды все чаще и чаще.
Когда за кормой «Косатки» показался «Морж», мы не особенно встревожились, так как думали, что он преследует отставших от нашей группы китов.
Трефолев, не оглядываясь, взял на прицел одного из финвалов. Кравец же, полагая, что молодой гарпунер не станет стрелять с дальней дистанции, прибавил скорости и стал обходить «Косатку»,
Трефолев выстрелил – и удачно: гарпун, пролетев почти семьдесят метров, воткнулся в спину кита.
Финвал, ринувшись в сторону, потянул за собой линь. Мы сразу же застопорили ход, а Кравец не успел этого сделать. Его судно, пройдя вперед, наткнулось на канат и намотало его на гребной винт. Поневоле «Морж» стал разворачиваться, а «Косатка», двигавшаяся по инерции, ткнулась в его подставленный бок и со скрежетом разодрала фальшборт.
Удар, конечно, вызвал крики и ругань.
– Ты шо, ослеп! – заорал Кравец. – Не видишь, куда прешь?
– А вы почему нарушаете правила судовождения? – пошел в наступление и я. – Думаете, вам все сойдет?
– Кто нарушил? Это ваш идиотский линь пересек нам курс! Какой болван стреляет с такой дистанции?
– Я стреляю, – ответил Трефолев, – чтоб наглецы не перехватывали чужих китов!
– Очень нужны нам ваши киты! Мы шли своей дорогой.
– Бросьте заливать!
Финвал, стремившийся скорей уйти от судна, причинившего ему боль, потащил за собой «Моржа», да так сильно, что притопил корму.
– Руби линь, растяпы! – завопил напуганный Кравец. – Он же нас утопит. Руби скорей!
Но мы, не желая терять новой снасти, не спешили отпускать кита. Я приказал радисту связаться с базой и доложить о происшедшем.
Мое распоряжение Кравецу не понравилось. Он подошел к борту и, поманив меня пальцем, негромко сказал:
– Слушай, Шиляев, не будь идиотом! Зачем начальство в аварию впутывать? Нам же обоим закатят по выговору и премиальных лишат. Я заварю фальшборт и о вас – ни слова. Я не нарушал, и ты не виноват. Ясно? И в бортовые журналы ничего не запишем.
– Нет, лучше я выговор получу, чем с таким, как ты, в сговор вступать.
– Смотри, пожалеешь. Им выгодней поддержать передовика, а не аварийщика из буксировщиков.
Я не стал выслушивать угроз и ушел в радиорубку. Надо было первым доложить о происществии, пока Кравец не освободился от линя и не придумал лживой версии.
Капитан-директор, конечно, не обрадовался, услышав об аварии.
– Чего вы мешкаете? – спросил он. – Люди «Моржа» в опасности. Подробности доложите потом.
– Я ему говорю: раз виноват – руби линь! – вмешался в наш разговор подслушивавший Кравец. – А он еще раздумывает.
– Потом разберемся, кто виноват, – прервал его капитан-директор. – Доложите в письменном виде, а сейчас – действуйте. Попытайтесь вновь загарпунить кита.
Обрубив линь, мы не освободили «Моржа». Финвал тянул его кормой за собой, хотя с трудом дышал, выпуская слабые фонтаны.
Перезарядив пушку, Трефолев настиг уставшее животное и почти в упор всадил в него второй гарпун.
Взяв убитого финвала и беспомощного «Моржа» на буксир, мы потащили их к базе. Кравец больше со мной не разговаривал, а его стармех с боцманом пытались на ходу освободить гребной винт от линя, но у них ничего не получилось.
У «китомамы» скопилось несколько китобойцев, пришедших сдавать раздельщикам добытых за день китов. На судах уже знали, что произошло с нами. Поэтому китобои встретили моржовцев насмешками:
– Глядите, моржовцев загарпунили. Левую скулу своротили? Неужто попались? Кто же теперь будет наших китов перехватывать?
– Вот те и пираты! Не сумели косатковцев обштопать. Правильно в народе говорят: как веревочка ни вейся, а конец будет. Довольно на чужих галсах шкодить да за счет других план перевыполнять!
– Вас, никак, на исповедь тянут? Кравец и стоявшие на верхней палубе моржовцы не огрызались: они понимали, что поддержки не будет, никто не посочувствует – слишком многим они перебегали дорогу. Пришел час расплаты.
После наших письменных объяснений и работы водолаза, очищавшего гребной винт «Моржа», меня даже не вызвали к капитан-директору. Все было ясно и так.
На вечерней перекличке флотилии почти все время ушло на разбор нашего происшествия.
Капитан-директор, рассерженный Кравецем, мягких выражений не выбирал. Он назвал его аварийщиком, утерявшим элементарную совесть, и предупредил капитанов, нарушающих правила судовождения и охоты, что будет понижать лихачей в должности и удалять из флотилии. Тут же был зачитан приказ о том, что Кравец получает не только строгий выговор с предупреждением, но и будет нести материальную ответственность: с него взыщут все затраты по ремонту судна.
* * *
Постепенно я и Трефолев приспособились к стрельбе с крутой волны. Теперь больше трех выстрелов мы не затрачивали на кита. Но норвежцев догнать не могли. Слишком много времени уходило у нас на поиски, обработку китов и сдачу их на базу.
По давно заведенному порядку, с убитым китом возились лишь боцман с двумя матросами, а остальные отдыхали. Даже постановка кита «на флаг» порой отнимала не меньше часа. Пришлось все перестраивать, заводить дублеров и отрабатывать каждое движение.
Как только кит оказывался на лине – объявлялся аврал. По двойным звонкам все занимали свои места. К лебедке становился стар-мех. Помощник, гарпунера, перезарядив пушку, мчался к полой пике для накачивания воздуха. Он втыкал ее в спину подтянутого и борту кита так, чтобы сильная струя компрессорного воздуха скорей наполняла тушу животного и останавливала еще бьющееся сердце. Матросы тем временем набрасывали на хвост кита лот – своеобразное лассо, заводили хвостовик и передавали его боцману, а тот через швартовый клюз цепью, охватывающей хвостовой стебель, туго притягивал животное к борту или оставлял его «на флаге».
Остальная часть команды подносила порох, гарпуны, гранаты, румпель-стропы, флажные пики, обрезала линь и укладывала его в ящик промыслового трюма.
На обработку кита уходило лишь несколько минут. Теперь мы могли, не теряя темпа, преследовать уходящее стадо.
Хуже дело обстояло со сдачей китов на базу. Около слипа «Салюта» всегда болтались китобойцы с убитыми животными, ждущие своей очереди. Однажды, убив трех китов, мы около суток потратили на то, чтобы освободиться от них и вновь начать охоту. Это так возмутило меня, что я тут же описал происходившее и отправил письмо в многотиражную газету флотилии.
Через день моя статья, с некоторыми сокращениями, была напечатана под заголовком «Приемщики, подтянитесь!».
«Мы тяжелым трудом в штормовую погоду добыли трех финвалов, приволокли их к базе, а здесь… застряли в очереди. На бессмысленное ожидание потратили восемнадцать часов!
На приемку китов почему-то были выставлены неумелые и какие-то инертные люди. Они работали без огонька и флотской сообразительности. Сперва подтянули кита на край слипа, а потом принялись возиться с храпцами. На волне корма не стоит спокойно; то вверх взлетает, то погружается. Тут жди – либо шкентель лопнет, либо хвост кита не выдержит. Так и случилось – оборвался шкентель.
Когда я подал совет тащить финвала без помощи храпцов, мне ответили грубостью: «Без указчиков обойдемся!»
Канителились они с приемкой долго и у последнего нашего кита оборвали хвост. Тут бы огорчиться надо, а приемщикам хоть бы что! Хохоча, они принялись кричать: «Эй, на «Косатке», ваш кит ожил, ловите за хвост!»
Мы кинулись ловить угоняемого ветром финвала. Но разве в шторм подцепишь тяжелую скользкую тушу, когда у нее нет хвоста?
Мы промучились больше двух часов, промокли насквозь, а кита не спасли: он затонул тут же, у базы. И никого за это не призовут к ответственности. Приемщики-де ни при чем, хвост сам оторвался.
А что такое утопленный кит? Это выброшенное в пучину шестьсотголовое стадо откормленных свиней.
Кто позволил так возмутительно относиться к государственным ценностям и нашему труду? Мы стараемся, порой не отдыхаем и пяти часов в сутки, чтобы добыть лишнего кита. А вы его губите у слипа базы и не чувствуете угрызений совести. Так моряки не поступают.
Предлагаю в штормовую погоду принимать китов прямо шкентелем, не набрасывая храпцов. Если кит очень тяжел – надевайте на него два румпель-стропа. Тогда дело пойдет быстрей, и вы не будете терять китов, добытых тяжелым трудом товарищей.
Искорените очереди у слипа. Ведь за время, которое мы теряем из-за вашей беспечности, можно убить столько же новых китов.
К. Шиляев».
Мою заметку обсуждали приемщики и раздельщики без норвежцев. И, как нам сказали, очень бурно. Когда на следующий день мы подошли к базе с убитым китом, нас встретили возгласом:
– Подтянись! Корреспонденты прибыли. Опять настрочат!
Очередь на этот раз оказалась небольшой и на приемке стояли более расторопные парни.
* * *
У кромки больших льдов нам повезло: мы набрели на синих китов и в течение часа убили двух исполинов. А позже загарпунили еще одного.
Промахи у нас стали редкостью. Мы с Тре-фолевым так набили руку, что дополнительные заряды теперь тратили только на добойные выстрелы.
На удивление всем, косатковцы в феврале по добыче сравнялись с норвежцами и в соревновании гарпунеров очутились на Доске почета.
Нам, сумевшим выкарабкаться в короткий срок из прорыва, был присужден переходящий вымпел. Коеатковцы ликовали. Наконец-то и мы вышли в люди!
– Надо удержать вымпел, – говорили они. – Рассчитывайте на каждого, сделаем все, что потребуется.
И действительно, недостатка в добровольцах-наблюдателях у нас не было: на ходовом мостике всегда стояли с биноклями два-три человека.
В марте международная комиссия по охране животных Антарктики вдруг известила по радио все промысловые флотилии, что квота на усатых китов полностью выбита, разрешается охотиться только на зубатых. Но кого же из них будешь бить пятипудовым гарпуном? Не мелочь же какую-нибудь и не быстроходных хищниц-косаток? Жиру добудешь полтонны, а гоняться придется сутками.
Нашей добычей стали кашалоты. Их разрешалось истреблять без ограничений, потому что в Антарктике водились одни самцы. Самки этой породы, ведущие гаремный образ жизни, выкармливали китят в более теплых водах под охраной «султанов», побеждавших в кровавых боях своих соперников.
Побежденные «султанами» самцы обычно уплывали в Антарктику, чтобы на обильной пище холодных вод подрасти и набраться сил для новой борьбы. Так что здесь мы охотились за изгнанниками.
Скорость у кашалотов была небольшой, их мог нагнать любой китобоец. Кроме того, после охоты на больших глубинах кашалоты подолгу не могли отдышаться. Они обычно неподвижно лежали на поверхности океана и выпускали один за другим косые фонтаны. Иногда наблюдатели насчитывали до сорока выдохов. Гарпунеры пользовались этим. В неподвижную мишень легче стрелять. А так как стрельба с дальних дистанций ни меня, ни Трефолева не смущала, то мы были добычливей других. Выдался даже день, когда оба буксировщика работали на нас. За десять часов охоты мы вдвоем убили четырех кашалотов и опять оторвались от китобойцев, настигавших нас в соревновании.
* * *
В марте дни стали короче. С материка то и дело налетали вихревые столбы колкой серебристой пыли, секшей вахтенным лица.
Улетали поморники, крачки и капские голуби, кормившиеся отбросами у китобазы. Появились стремительные снежные буревестники, предвещавшие подвижку льдов и холода.
Солнце уже больше не проглядывало сквозь толщу низких облаков, и море не успокаивалось. Осенние волны вдребезги разбивали планктонные поля, рачки-черноглазки ушли на глубину и стали недосягаемыми.
Киты, оставшиеся без жирной океанской похлебки, в одиночку и стадами покидали холодные воды. Сейвалы и финвалы, точно зная, что нам запрещено на них охотиться, безбояз-ненно проходили вблизи, выпуская высокие фонтаны. Кашалоты, видя всеобщее бегство, тоже двинулись на север. Их становилось все меньше.
Чаще и чаще налетали снежные бури и превращали дневной свет в сумерки. Вода покрывалась снежурой, словно живым колышущимся одеялом.
Смерзавшиеся льды большими полями надвигались со стороны материка и вытесняли все живое из шестидесятых широт.
В несколько дней опустели шумные птичьи базары. И пингвины стали скапливаться большими колониями. Целыми днями они толпились на торосистых полях и, казалось, митинговали, решая, где лучше провести зиму.
ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ
Первыми собрались в путь наши соседи – флотилия «Эребус». Рано утром Сигге Хаугли подошел к «Косатке» попрощаться. Он был странно возбужден.
– Фортуна! Я имею гранд приз! – радостно возвестил норвежец. – Нашел оудэ… запах моря – амбра! Около тридцати семь килограммов. Это мешок долларов!
Хаугли было чему радоваться. Его находка походила на чудо везения. Там, где водятся кашалоты, почти все китобои вглядываются в волны в надежде увидеть хотя бы небольшой кусок плавающей амбры.
Амбра – это вожделенная мечта китобоев. Многие знают, что она, как раковая опухоль, может погубить огромного кита. Воскообразная амбра – продукт каких-то патологических изменений в организме кашалота. Она зарождается в желудке, разрастаясь в большой ком, и часто забивает кишечник, делает его непроходимым.
Свежая амбра пахнет сыростью и гниением. Но когда она полежит в благоприятных для нее условиях, то обретает такой неповторимый аромат, что одни знатоки говорят, будто она пахнет свежестью моря, а другие – дыханием земли, когда с целины снимают слой дерна. Но не за свой нежный запах ценится амбра, а за то, что она способна сохранять стойкость самых тонких духов. С амброй, растворенной в спирте, духи долго не выдыхаются. Поэтому все парфюмеры мира охотно платят китобоям бешеные деньги за это воскообразное вещество, похожее на обожженную пробку.
Мы поздравили Хаугли с удачей, но тут же шутя пригрозили:
– Если превратишься в буржуя – конец дружбе! Мы капиталистов не любим.
– Да, да, конечно, какой может быть разговор! Для всякого человека деньги… захочется иметь еще больше. Но Хаугли не такой, – заверил он нас. – Сигге умеет зарабатывать хлеб.
Узнав, что и мы в скором времени двинемся в путь, Хаугли попрощался с нами до встречи в Кейптауне и многозначительно сказал:
– А там, вы увидите, я не скупой.
* * *
В полдень наш флагман объявил по радио об окончании охоты и приказал всем судам строиться в походную колонну.
– Кончай охоту! – разнеслось по китобойцам.
Со всех сторон двинулись к «китомаме» потрепанные ветрами и льдами боевые суда, чтобы стать на последнюю бункеровку в этих неуютных широтах.
Хлебопекарня по случаю столь торжественного дня наготовила пирогов и пирожков с ливером, рыбой и сладкой начинкой. Колбасный цех тоже отличился: мы получили гору колбас, зельца и пять килограммов витаминизированного паштета.
Многотиражная газета вышла оформленная по-праздничному. Редакция напечатала ее в две краски и на первой полосе сообщила:
«Флотилией добыто столько высококачественного жира и мяса, сколько могло бы дать миллионное стадо курдючных овец».
Значит, мы не зря мучились и страдали в далеких водах! Родина получит от нас хороший подарок.
На мачтах флагмана появились праздничные флаги. Китобойцы становились за ним двумя рядами в кильватерную колонну. Все экипажи построились на судах вдоль бортов. И сразу же над океаном загремели торжественные звуки Гимна Советского Союза, усиленные динамиками.
Сорвав шапки, китобои взволнованно застыли на своих судах.
Вот и кончились скитания в холодных и опасных водах, вымотавших нас до предела! Мы покидаем мертвые льды, угрожавшие раздавить наши суда, не будем видеть низко нависших хмурых облаков, навевавших тоску и уныние, уходим от колючих ветров, исхлеставших наши лица. Скоро над нами опять засияет солнце в чистом небе, и мы каждой порой своего тела ощутим его благотворное тепло!
Впрочем, радоваться еще было рано: предстоял тяжелейший переход через самую бурную часть Мирового океана. Он пугал многих. Мысль о беспрестанной болтанке, реве океана и сотрясающих ударах волн вызывала тоску и ощущение сосущей пустоты под ложечкой.
Не зря опытные исследователи этого края предупреждали в своих книгах о том, что нередко самые закаленные силачи, говоруны и весельчаки после трехмесячного плавания в Антарктике теряют оптимизм, слабеют и становятся молчаливыми неврастениками. Некоторые из заболевших даже боятся темноты, способны по любому поводу вспылить, заплакать. Надо было стиснуть зубы и еще раз пройти сквозь неистовство бурных вод. Ведь другого пути не изберешь. Мы моряки! А быть моряком – это значит забыть о себе, помнить лишь о судне и товарищах. Тогда не страшны ни штормы, ни ураганы, тогда ты обязательно выйдешь победителем. Трусов и малодушных море не терпит.
В пятидесятых широтах погода была довольно сносной: смерзавшиеся ледяные поля не давали разгуляться волне. Мы благополучно миновали скопления льдов и целые колонии сильно размытых штормами, почти ушедших под воду айсбергов, дрейфовавших на нашем пути.
Оставив позади белых сторожей Антарктики, мы вскоре вышли на чистую воду. Днем ветер лишь тонко свистел в снастях. После обеда он окреп и погнал нам наперерез ряд за рядом стада белых барашков. Послышались легкие удары волн в скулу китобойца.
Ярясь, ветер набирал силу и обретал басовитые ноты, временами его сиплое гудение переходило в вой.
Вечером, когда я принял вахту от укачавшегося штурмана, воды океана были так взбиты, что казалось, будто верхушки волн достают до свинцово-серых, низко нависших облаков.
Визг, вой и грохот оглушали нас. В сплошном реве уже невозможно было различать голоса людей. На мостике мы с трудом объяснялись жестами, а если приходилось отдавать распоряжения, то кричали прямо в ухо. Но и в такой обстановке наши парни не унывали и даже пытались шутить.
Огромные водяные горы, на вершинах которых крутились белесые вихри, словно дымящиеся вулканы, приплясывающей толпою грозно шли навстречу. Китобоец то взлетал высоко вверх, то почти отвесно устремлялся вниз. Эти падения и взлеты, повторявшиеся с головокружительной стремительностью, вызывали дурноту.
Иногда перед китобойцем возникали валы такой высоты, что он не успевал соскользнуть с одного и вскарабкаться на другой. Застигнутая в ложбине, «Косатка» стонала от тяжести обрушившейся на нее воды, бурлящими потоками заливающей мостик и палубу. Мы с рулевым едва удерживались на ногах. Думалось, что судно сейчас захлебнется и больше не всплывет на поверхность, но вода скатывалась, и «Косатка», словно отряхнувшись, продолжала двигаться дальше.
Качка была такой изматывающей, что штурманам пришлось сменять друг друга через два часа, а рулевым – через каждый час. Сильные и мускулистые парни, почти вися на штурвале, с трудом удерживали судно на заданном курсе. От каждого удара в скулу «Косатка» вздрагивала и норовила изменить направление.
Сменившись с вахты, я почти ползком добрался до своей каюты, сбросил плащ, резиновые сапоги и в одежде повалился на койку. Но заснуть по-настоящему не смог, так как приходилось держаться руками, чтобы не вылететь из постели. Это был не сон, а какое-то полубредовое забытье, во время которого меня продолжали оглушать грохотом, раскачивать, трясти и ворочать.
Разве после такого отдыха наберешься новых сил для борьбы?
Когда через четыре часа меня растолкал вахтенный матрос, я не сразу оторвал от подушки отяжелевшую голову. Она гудела и разламывалась от тупой боли в висках.
Преодолевая недомогание и подкатывающую к горлу тошноту, я с помощью матроса натянул на себя непромокаемую штормовую одежду и выбрался на открытую палубу. Здесь была кромешная тьма. Океан продолжал реветь, и брызги больно хлестали в лицо.
Освоясь с темнотой, я наклонил голову и, хватаясь за выступы и леера, пробился сквозь тугой, как резина, ветер на мостик.
Старпом, передавая мне вахту, подошел вплотную и на ухо прокричал:
– Догоняем какую-то флотилию! Наверное, «Эребус». Слева видны огни!
Хлопнув меня по плечу, он ушел через рубку в свою каюту.
Ночь была на исходе. Чернота неба сливалась с вихрящейся чернотой океана. Из тьмы возникали гигантские водяные пирамиды. Устремляясь на ндс, они вспухали, меняли очертания, разлетались в брызги.
Предутренняя вахта всегда была самой трудной. Не зря же моряки всего мира прозвали ее «собакой».
После бредовой ночи все тело мое было точно избито. Широко расставив ноги, держась за рычажок машинного телеграфа, я с трудом сохранял равновесие.
«Где же старпом видел огни чужой флотилии?» – вглядываясь во тьму, спрашивал я себя.
Опухшие со сна веки слипались. Я даже не видел огней своих судов.
Чтобы прийти в себя, я подставил лицо под хлесткие и холодные брызги.
«Косатка», содрогаясь от тяжелых ударов и вибрируя всем корпусом, то карабкалась вверх, то скатывалась в глубокие впадины и, окунувшись в крутящуюся пену, вновь начинала стучать оголившимся винтом. В один из таких моментов, когда судно очутилось на вершине высокого вала, я сразу увидел ходовые огни и своей флотилии, и чужой. Огни крупных и малых судов, разбредшихся по океану, мелькали в двух-трех милях от нас.
Появившийся на мостике радист пригнулся к моему уху и прокричал:
– Обгоняем флотилию «Эребус». Флагман предупреждает… быть внимательными.
– Есть, понял!
Вскоре мы втянулись в зону грозы. Впереди засверкали зигзагообразные молнии, но раскатов грома я не слышал. Шторм заглушал их.
Хлынул странный ливень: струи воды падали сверху не отвесно, а почти параллельно палубе. Создавалось впечатление; что надо мной летит стремительная река, норовящая все смыть на своем пути.
Пригнув голову к ветрозащитному стеклу, я едва держался на ногах под этим холодным потоком.
Мостик огражден только деревянным барьером. Над ним нет крыши, его со всех сторон продувает ветер. Вот рядом появился Трефолев, Прикрывая ладонью рот, он обратился ко мне:
– Прошу разрешения сменить рулевого!
«Молодец, – подумал я. – По-товарищески пришел помочь. Не кичится званием гарпунера», – но ответил ему коротко:
– Сменяйте! Следите за огнями слева… Не наскочить бы на чужих.
Я не слышал, что говорили рулевые, но по тому, как они вглядывались в картушку компаса, понял: один, как заведено, сообщал, на каком курсе он удерживал судно, а другой – какой курс он принял.
Гроза не унималась. Молнии уже сверкали над нами. Разорвав темноту, они на миг освещали разворошенный, словно кипящий океан. В такие мгновения нам удавалось разглядеть идущие по соседству суда. Наши китобойцы продолжали как-то сохранять строй, а флотилия «Эребус» утеряла всякий порядок: ее суда разбрелись, как жуки.
Какой-то китобоец вынырнул из пенистого круговорота и пошел впереди нас в семи-восьми кабельтовых.
Судно карабкалось с вала на вал, как застигнутый непогодой усталый путник. Казалось, что оно не движется вперед, а с каждой высокой волной откатывается назад..
Я перебрался поближе к Трефолеву и крикнул:
– Глядеть в оба! На нашем курсе судно, потерявшее управление.
– Вижу! Это, кажется, «Джеффрис».
Я вгляделся. Впереди действительно то показывался целиком на гребне волны, то исчезал с мачтами в провале китобоец Сигге Хауг-ли. Характерный силуэт судна нетрудно было узнать по странно скошенной трубе и неуклюжей приземистой надстройке.
«Что могло случиться? – не мог понять я. – Нет ли пробоины? Не залило ли машину? Может, с вахтенным беда? Надо подойти ближе». Я уже хотел передать приказание рулевому, как приметил, что «Джеффрис» не дрейфует, а идет своим ходом. Он благополучно пересек огромный накатившийся вал и стал забирать влево, освобождая нам путь.
«Видно, временная заминка, – подумалось мне. – Такой морячина, как Хаугли, справится с любой бедой».
Успокоясь, я взглянул на часы. До конца вахты оставалось тридцать три минуты.
Гроза продолжалась. Молнии почти ежеминутно сверкали над нами, раскалывая темный купол неба до самой воды. Мой слух уже улавливал раскаты грома. Значит, рев океана ослабевал и убавилась скорость ветра. Это хорошо. Но расслабляться еще рано.
Я опять стал вглядываться в волны океана: как там «Джеффрис»?
Вот сверкнула ветвистая молния… и я вдруг ясно различил на гребне волны голову человека, его бледное лицо с темным провалом рта и поднятую руку.
«Не может быть, – не поверил я своим глазам. – Откуда здесь мог взяться человек? Мне померещилось…»
Я протер мокрым платком глаза и стал ждать, когда очередная молния осветит океан.
Следующая вспышка была столь короткой, что мне ничего не удалось разглядеть. Зато позже, когда ветвистая молния захватила полнеба, я с отчетливой ясностью увидел голову с налипшими на лбу волосами и плечи, обтянутые фуфайкой.
Сомнений не оставалось: в море человек, смытый волной с какого-то судна. Сейчас мы пройдем мимо него, и несчастный останется в бушующем океане. Вода холодная, человек быстро окоченеет. Надо поставить судно носом к волне и объявить тревогу.
Отдав распоряжение рулевому и рывком переведя ручку машинного телеграфа на «стоп», я выдернул пробку из переговорной трубы и крикнул:
– В машине!
– Слушаю, – донесся снизу голос механика.
– Внимательней следите за командами. За бортом человек.
Говоря это, я одной рукой нажал на электрокнопку колоколов громкого боя, а другой ухватился за рукоятку судового гудка и задергал ее частыми рывками…
Сигналы тревоги подняли всех. На мостик прибежал старпом:
– Что случилось?
– За бортом неизвестный человек!
Мы включили прожектор и стали вглядываться в волны. Но поблизости никого не было.
«Куда же его отнесло? – не мог понять я. – Ведь только что он был здесь».
Радист тем временем передал сообщение на флагман. Оттуда пришел приказ: ближайшим китобойцам – седьмому, восьмому, девятому, десятому и двенадцатому – немедля идти на помощь к «Косатке».
Впереди, слева и справа засветились прожекторы. Вся флотилия замедлила ход. А мы не могли отыскать виновника тревоги. Наблюдателям то и дело чудилось, будто в волнах мелькнула голова, но когда другие всматривались в это место, то, кроме сбившейся в ком пены, ничего не видели.
К месту происшествия развернутым строем приближались пять китобойцев. Охватывая нас полукругом, они медленно шли по ветру, просматривая освещенные прожекторами волны.
Капитан-директор приказал: «Проверить на китобойцах личный состав».
На «Косатке» все оказались налицо. О том же докладывали и с других китобойцев. Старпом вернулся из радиорубки встревоженный.
– Кто еще, кроме вас, видел тонущего?
– Мог приметить только рулевой.
Но Трефолев, оказывается, никого не видел. Тут и меня стали брать сомнения: «А вдруг померещилось… плыл не человек, а что-нибудь другое?.. Тогда – скандал! Всю флотилию задержал, да еще в шторм!»
В это время послышался голос марсового, стоявшего около прожектора:
– Вижу!.. Справа по носу человек!
Мы повели судно по указанному направлению.
Марсовый матрос не ошибся. Скачущий луч прожектора осветил барахтающегося человека. В пене мелькали его голова и руки. Пловец выбивался из сил: он стремился приблизиться к китобойцу, а волны отбрасывали его в сторону.
– Приготовить спасательные средства! – приказал я в мегафон старпому.
В такую погоду спускать шлюпку было бессмысленно. Боцман и второй механик, привязав к спасательным кругам пеньковые концы, стали наготове у борта.
Я вспомнил, как сам вот так же тонул на Балтике. «Только бы у него не ослабла воля к борьбе… Можно спастись и в такой шторм». Марсовый еще раз хорошо осветил тонущего, и… Трефолев узнал в нем норвежца Хаугли.
– За бортом Сигге… Наш Сигге! – заорал он.
Боясь, что шальная волна может убить пловца ударом о борт, я стороной обошел норвежца и надумал поставить судно лагом к ветру: так можно было создать некоторое затишье у борта.
Трефолев хорошо меня понял: повиснув на штурвале, он до предела положил руль влево. Китобоец на какое-то мгновение как бы застыл на месте, словно не решаясь на рискованный маневр. Но сильная волна ударом в скулу помогла ему развернуться.
– Не зевать! – крикнул старпом. В воду полетели спасательные круги. Судно, ставшее лагом к ветру, принимало на себя удары волн. Встречая препятствия, волны разбивались в брызги, взлетали вверх, перекатывались через палубу и мостик.
Спасательные круги упали почти рядом с Хаугли. Но руки норвежца уже так окоченели, что не могли их подхватить: круги выскальзывали, удалялись. Волны накрывали барахтавшегося норвежца и заволакивали пеной.
– Эх, пропадет малый!
Ударом сильной волны, перекатившейся через мостик, меня чуть не сбило с ног.
– Живей! Не возиться! – торопил старпом. Неожиданно для нас боцман сбросил с себя куртку, сапоги и прыгнул за борт…
Подцепив один из спасательных кругов, Демчук подплыл к норвежцу и схватил его…
Перекатившаяся волна на время скрыла из наших глаз боцмана и норвежца.
На помощь второму механику кинулся третий штурман. Вместе они уцепились за пеньковый конец и подтянули к борту спасательный круг с людьми…
– Выуживай!
Возня в темноте заняла немного времени.
– Есть! – донёсся радостный крик нескольких человек.
Теперь можно было развернуть судно носом к волне и объявить отбой тревоги.
Занятые спасением тонущего, мы не заметили, как прошла стороной гроза и океан несколько утихомирился.
Китобойцы, подошедшие на помощь, погасили прожектора и вернулись на свои места. Вся флотилия тем же строем двинулась в путь.
Огней иностранной флотилии уже не было видно. Ее суда ушли дальше. Видимо, на «Джеффрисе» не объявлялась тревога. Неужели там прозевали исчезновение гарпунера?
Отстояв на мостике больше положенного времени, я передал вахту второму штурману и поспешил в кают-компанию, куда унесли норвежца.
В кают-компании голый Сигге Хаугли лежал на одеяле, постланном прямо на столе. Он был без сознания. Боцман, переодетый в сухое белье, макал в миску со спиртом шерстяную варежку, надетую на правую руку, и растирал окоченевшее тело норвежца.
– Так на Севере делали, – сказал он. – Сейчас оживет, тогда внутрь дадим.
Тут же толклись механик и третий штурман. Оказывается, норвежца чуть второй раз не унесло в море. Шальная волна, накрывшая всех, уже потащила его к корме. Хорошо, что механик успел, как вратарь на футбольном поле, прыжком кинуться на Хаугли, ухватиться за его ногу и удержать, зацепясь за кнехт.
– Оживает, – наконец сказал боцман. – Завтра своим ходом пойдет.
Открыв глаза, Хаугли сначала не понимал, где он находится, но, услышав русскую речь, успокоился.
Ему дали выпить спирта, а затем повернули спиной вверх. Боцман вновь принялся растирать порозовевшее тело норвежца.
Демчук так старался, что сам разогрелся. А от проглоченного спиртного его дубленные ветрами шея и лицо приобрели багровый оттенок.
