Текст книги "Ревущие сороковые"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
– Лина у родителей привыкла бездельничать. Она жила как чайка, стремясь поменьше махать крыльями и летать за счет ветра. По-моему, она не умерла, а постепенно застыла, превратись в ничто. Не знаю, зачем только такие женщины рождаются? Ее похоронили без меня, в тридцать два года я вновь остался вдовцом. Мне больше не хотелось обзаводиться семьей, но бог, видно, решил испытывать меня на этом румбе. Я не сумел вывернуться из хватких рук Эльмы…
– И вы за столько лет не забыли русский язык?
– Будешь помнить, если заставят. В два-днятые годы я был в России с норвежской группой «Ара». Помните, было такое благотворительное американское общество? Оно оказывало помощь голодающим в Поволжье и занималось еще какими-то странными делами. Но меня это не касалось, я честно переводил то, что говорили русские, и зарабатывал не хуже, чем на промысле. И в последнее время, когда я перестал ходить в Антарктику, часто приходилось быть переводчиком.
В НЕЗНАКОМОМ ПОЛУШАРИИ
Во второй половине декабря радио Москвы сообщало о сильных морозах, а нас по-прежнему донимала жара, и некуда было укрыться от зноя. С мутно-белого неба весь день палило солнце. Липкий пот тек по лицу, шее, струился меж лопаток. Мы беспрестанно бегали в душевую и поливались забортной водой. Но и она была теплой и густой, словно жидкий кисель, и не освежала, а лишь оставляла на наших телах горький налет соли.
Кочегары, появлявшиеся вечерами на слегка продуваемой верхней палубе, мечтательно говорили:
– Эх, теперь бы ведро холодненькой ключевой водицы или хоть бы лопату снега подмосковного!
– А я бы в холодильнике не прочь вздремнуть. А то какой это сон, когда потом исходишь, в собственном бульоне ворочаешься. Скорей бы хоть айсберги показались!
– Ну, тогда другую песню запоешь. Рыбаки-любители и в жару не утратили охотничьего пыла. Узнав, что тунцы мчатся за добычей со скоростью, превышающей движение судов флотилии, они быстро приспособились: стали бросать за корму свинцовые «сардины» с нитяными хвостами, в которых были укрыты прочные стальные крючки.
Сперва легкомысленные рыболовы держали длинную леску голыми руками, терпеливо поджидая удачи. Но после поклевки крупной акулы, которая чуть не утащила механика в океан, стали привязывать лески к кнехтам, а на руки надевать перчатки или рукавицы. Тунцы иногда попадались в сто килограммов весом.
Одной такой рыбины, похожей на торпеду, хватало на всю команду. Особенно хороши были свежие котлеты – румяные, сочные, они по вкусу не уступали курятине.
На экваторе, подчиняясь давней традиции моряков, всех, кто первый раз пересекал незримую границу полушарий, ловили и прямо в одежде, с песнями, под звон бубен и завывание свистулек, с хохотом окунали в бочки либо купели, сооруженные из плотного брезента.
«Крещеных» оказалось больше половины. Армия провяленных и прожаренных тропиками моряков увеличилась.
Чтобы вновь подкормить своих птенцов, «китомама» остановилась для бункеровки у острова Вознесения.
Издали этот остров, состоящий из конусообразных вулканических вершин, испещренных трещинами и рубцами застывшей лавы, был не очень привлекательным. Но вблизи оказался зеленым чудом. На нем росли таких сказочных размеров папоротники и орхидеи, что для полной картины не хватало только гигантских ящеров й мастодонтов. Все впадины, террасы, склоны гор и равнины покрывала густая тропическая растительность, высились плодоносящие пальмы.
Еще в прошлом веке, чтобы сделать остров обитаемым, англичане завезли на него полсотни негров и оставили им лошадей, овец, коз, свиней, домашних птиц и… крыс, убежавших из трюмов кораблей.
Негры принялись возделывать поля и выращивать кукурузу, бобы, овощи, а скот, живший сам по себе, быстро одичал. Но это мало беспокоило людей: еды хватало на всех.
За десятилетия поселок разросся, стал называться Джорджтауном. Увеличилось, конечно, и дикое население лесных зарослей. Вскоре козы, овцы, свиньи стали пробираться на плантации, вытаптывать посевы. Против них пришлось обзаводиться ружьями. Но более опасными, однако, оказались невероятно расплодившиеся крысы. Они совершали налеты на склады с зерном и семенами, опустошали курятники.
Для истребления грызунов англичане привезли из Европы на остров кошек. Но кошки повели себя странно: не хотели ловить крыс, одичали и стали объединяться с ними для нападений на мелкую домашнюю живность.
Зная об этой особенности острова, капитан-директор запретил китобойцам подходить к причалам Джорджтауна и приказал снабженцам тщательней просматривать корзины с овощами и фруктами, доставленные местными торговцами на лодках, чтобы не пополнить подпольное население трюмов «Салюта» новой породой крыс.
В заливах острова водились огромные черепахи, издали похожие на всплывшие мины, и множество акул. Зубастые обжоры настороженно ходили почти у поверхности воды вокруг китобойцев в ожидании добычи. Больше всего мы видели белых акул, но иногда всплывали из глубины голубые хищницы, опасные для человека.
– Эге, братцы, здесь не очень-то покупаешься! – заявил измазанный кочегар, собравшийся поплавать. – В два приема слопают и пуговиц не выплюнут.
Акулы пожирали все, что им бросали за борт: мыло, мочалки, промасленную ветошь, старые тапочки, пустые консервные банки. Пасть у тупорылых обжор расположена так, что они не могли' просто, как щуки, заглатывать добычу с ходу, а всякий раз поворачивались брюхом вверх, чтобы схватить ее снизу.
Обычные, даже самые крупные сомовьи крючки на акул не годились. Они ломались. Пришлось пустить в ход самодельные стальные крючья, заточенные напильниками.
Привязав сдвоенные крючья к тонкому стальному тросу, рыболовы наживляли свои удочки выпрошенными у коков кусками трески и мяса и бросали за корму.
Акулы стаей набрасывались на добычу и начинали драться, мешая друг дружке повернуться для заглатывания приманки… Все же какой-нибудь из хищниц удавалось словчить: на секунду показывалось ее белое брюхо, и наживка исчезла в разинутой 'зубастой пасти. Тут рыбак, не зевай, подсекай что есть силы и зови на помощь товарищей, иначе сам угодишь за борт на завтрак акулам.
Обычно за трос хватались зеваки, они с помощью багра дружными усилиями вытаскивали из воды на палубу извивающуюся, норовящую сильным хвостом перебить морякам кости акулу и успокаивали ее ломом или кувалдой.
Улов оказался богатым, но наш кок Ваня Туляков, прозванный за тощее тело и длинные руки «кренделем», не брал его на камбуз.
– Ну их к лешему, этих акул! – говорил он. – Они человечину жрут.
С акул рыболовы сдирали жесткую, как терка, кожу и клещами выдергивали зубы. Кожа годилась на всякие поделки и полировку дерева, а из зубов получались сверкающие ожерелья – подарки для невест и жен. Мясо же шло на наживку.
Нашему камбузнику Анатолию Охапкину – вялому, словно дремлющему на ходу увальню, матросы дали имя «Тоша Самый Малый Ход», или, сокращенно, – «Самалход». Камбузник выполнял на судне «женскую работу»: чистил картошку, мыл посуду, убирал кубрики, каюты и гальюны.
Ел Самалход за троих, и зубы имел такие, что ему могла позавидовать акула. Говорил он неразборчиво, глотая окончания, и при этом хвастался: «Меня родная мать не понимала». Но наш кок Ваня Туляков хорошо разбирал его речь и стал в команде добровольным любителем-переводчиком Тоши.
Как-то на стоянке, отрубив большой кусок акулятины, Тоша Самалход нацепил его на крюк и спустил за борт не там, где дрались акулы, а с носа. Вода здесь была прозрачной, не взбаламученной. Тоша видел, как наживка беспрепятственно опустилась почти до дна, а там кто-то с такой стремительностью ее схватил, что поднявшаяся со дна муть все закрыла.
Чувствуя, как трос задрожал от живой тяжести, Тоша крикнул:
– Братцы, у меня кто-то другой! За дно хватается, не отпущает…
Но к нему никто не спешил, думали, что этот увалень подцепил крюком подводную скалу и силится оторвать ее ото дна. Лишь вездесущий радист Фарафонов заглянул за борт и сказал:
– Твою добычу надо на талях вытаскивать. Механика зови.
– Давай-давай, подмоги чуток, – просил побагровевший от натуги Тоша.
Они оба ухватились за трос и вытащили на палубу глазастое головоногое чудовище, с крепким клювом, как у птицы, и длинными щупальцами, похожими на извивающихся змей.
Это было столь неожиданно, что рыболовы сначала онемели, а потом кинулись наутек. При этом Тоша оказался гораздо проворней Фарафонова: он, как белка, вскарабкался на мачту и очутился в «вороньем гнезде».
– Осьминог, – определил механик. – Ишь жадина!
Вытащенный осьминог, пятясь, пытался уйти со своей добычей в море. Тут механик всполошился:
– Братцы, не пускай… держи его!
Мы окружили осьминога и попробовали отнять у него акулье мясо, но он так вцепился в него своими щупальцами, что боцман с трудом отодрал его от крючка.
– Вот это рыбка! – обрадовался прибежавший кок. – Щупальца осьминогов – самое деликатесное лакомство. Я вам его так разделаю – пальчики оближете.
Но жаркого из осьминога нам отведать не удалось. Фарафонов, вызванный к радиотелефону, мгновенно проболтался. С «Салюта» пришел приказ: «Осьминога сохранить живым и передать ученым для исследований». И наша добыча уплыла на флагман. Нам осталось лишь посудачить да вызвать Улу Ростада на разговоры о головоногих жителях глубин.
– Что это за осьминог! – сказал норвежец – Таких молодых дуралеев руками на отмелях ловят. Вот если вам повстречается старик брюхатый, с зеленой бородой под клювом, тот не выпустит. Топором от него не отобьешься. Одно щупальце обрубишь, он двумя другими схватит и четвертым по ногам и рукам скрутит. Я видел, как осьминог быка с пирса уволок. А есть чудища пострашнее, они кальмарами зовутся. У них не восемь щупальцев, а десять, и пятнадцатиметровой длины. Присоски с блюдечко, и посередине коготь, чтобы жертва вырваться не могла. Кальмары даже на кашалотов нападают. Кашалот, как известно, способен занырнуть до преисподней. Миля для него не глубина. Движется он там в кромешной тьме и, выискивая добычу, рылом камни ворочает. Все живое от кашалота, точно от дьявола, бежит и прячется, а кальмар – нет, притаится в засаде и ждет. Как только обжора приблизится к нему, кальмар хвать его, обовьет щупальцами и старается удержать на дне, чтобы кашалот без воздуха задохнулся. Тут начинается водоверчение. Если кашалоту удается оторвать душителя от подводных скал, то на поверхности он быстро с ним расправится: выпрыгивая из воды, тяжестью своего тела оглушит кальмара и перегрызет ему щупальца. Но если кальмару посчастливится удержать на дне зубастого, то киту конец: все его соки, жир, спермацет будут высосаны. Брюхо у этого головоногого больше парового котла. Бывает, что кальмары малые суда опустошают. Да, да, сам слышал.
Ула закурил трубку и рассказал одну из своих устрашающих баек:
– Как-то, после штормовой трепки, звероловы с «Эстадоса» под утро заскочили в бухту. Они так измотались, что забыли про еду, бросили якорь и повалились спать. Вахтенным оставили Билла Каракаса. Тот тоже был не железным человеком. Стоять-то стоял, но в то же время как бы сон видел: Биллу мерещилось, будто у кормы всплыло отражение луны и на судно сразу же выползли толстые змеи. Змеи, обшарив палубу, полезли в каюты, кубрики и принялись вытаскивать разоспавшихся зверобоев. Билл хотел засвистеть в дудку, чтобы разбудить товарищей, но ничего не получилось. Видно, со страху губы у него онемели и глотка пересохла. Смотрит Билл – одна из змей устремилась на мостик. Головы у нее нет, по всей длине лишь присоски да крючки. И вахтенный сразу понял, кто на судне разбойничает. Мгновенно сон отлетел. Схватив топор, Билл перерубил щупальце, вцепившееся в него. Но на месте обрубленного появилось другое. Вахтенный едва увернулся от него и, не раздумывая, вскарабкался на фок-мачту. Добравшись до бочки, он присел в ней на корточки и сжался, чтобы укрыться от глаз кальмара. Просидел он в «вороньем гнезде» до рассвета и только при солнце решился спуститься вниз. И тут чуть не свихнулся. Оглядел каюты и кубрики, а в них ни одной живой души не осталось. Даже промысловый трюм был опустошен. Вот какие обжоры эти кальмары!
* * *
Мы уже пересекли тропик Козерога, когда. Ула Ростад потребовал собрать у промыслового трюма всех желающих начать практические занятия.
Добровольцев не оказалось. Старпому пришлось послать тех, кто был свободен от вахты. К промысловому трюму пришли боцман Дем-чук, рулевой Аркадий Трефолев, марсовый Василий Семячкин и Тоша Самалход. Взглянув на учеников, Ростад ухмыльнулся. Он понял, что постоянного состава не существует. Это его устраивало.
– Спиннинг, конечно, вам знаком? – спросил норвежец. – На китобойце мы имеем нечто похожее на спиннинг. Наша фок-мачта будет удилищем, мощная лебедка – катушкой, а сто-двадцатимиллиметровый манильский канат – леской. Поводок придется сделать из другого материала, и потоньше, но такой же крепости. Только крючок мы будем забрасывать не руками, а выстрелом из пушки. Вы, надеюсь, меня поняли?
– Ясно. А вот чем наживлять? – поинтересовался Тоша.
– Наживлять, если так можно выразиться, лучше всего гранатой. Она взорвется внутри кита и поможет стальным лапам выйти из пазов. Лапы зацепят добычу… вот она и на крючке, или, как мы говорим, на лине. Но наша рыбка норовистая. Вываживать ее трудно. Иной блювал дергает с такой силой, на какую способен только полуторатысячный табун коней. Манильский трос рвется, как нитка. Чтобы этого не произошло, промысловый трюм начинен пружинами…
Ула Ростад показал на ряды толстых стальных пружин, расположенных в трюме по горизонтали и вертикали, и продолжал объяснять:
– Линь, на котором мечется кит, проходит через блоки, а они, как видите, связаны с пружинами. Девушка любит ласку, а сталь – смазку. В промысловом трюме ученики трудятся года два. Они учатся разбирать и смазывать пружины, сращивать и укладывать линь в тросовый ящик, изготовлять чекели, оклепывать цепи.
– Я могу обучить этому за две недели, – сказал боцман. – Зачем тратить два года?
Норвежец посмотрел на него с сожалением, как на неисправимого хвастуна, покачал головой и заметил:
– Быстро готовят только болтунов. В ваши годы не в ученики надо идти, а о боге думать.
– А как же ваш бог? – вмешался в разговор рулевой. – Он ведь не тянул. Сами говорили: за шесть дней небо, землю и всю живность сотворил. Правда, будь я в приемочной, комиссии, такую работу забраковал бы. Чистая халтура. Воды больше, чем суши. Куда это годится? Но за темпы… Мы просим, чтобы вы взяли с него пример и поступили бы с нами по-божески: учили не десять лет, а десять недель. А там мы пристреляемся. Я мины с одного выстрела подрывал, не подведу…
– Вам тоже незачем учиться, – оборвал его старик. – Из насмешника богохула гарпунера не получится. И вообще, кто из вас рассчитывает научиться бить китов быстро – может не ходить ко мне.
Ученики переглянулись меж собой, словно спрашивая: «Ну как – обидимся или нет?» И, видимо, решив обидеться, с официальной сухостью козырнули норвежцу и молча разошлись по своим каютам и кубрикам.
У промыслового трюма остался только Тоша Самалход, которому хотелось переквалифицироваться из камбузника в главные охотники.
Ула Ростад, не смутясь тем, что учеников осталось мало, велел Тоше вместе с Эриком протереть и смазать пружины.
К гарпунной пушке старик никого не подпускал. Он сам с каким-то торжественным видом снимал с нее чехол, не торопясь протирал промасленной ветошью трущиеся части, менял масло и вновь тщательно укрывал.
– Пушка – святая святых гарпунера, – говорил Ула Ростад. – Она любит одни руки.
НА АФРИКАНСКОЙ ЗЕМЛЕ
Ночи стали прохладными. По вечерам матросы уже не выносили на верхнюю палубу свои матрацы и подушки, а спали на койках в кубриках.
Флотилия подходила к южной оконечности Африканского материка. О близости земли первыми известили скрипучими голосами чайки, появившиеся над судами.
Вода приобрела зеленоватый оттенок. Мимо проплывали обрывки водорослей, плавник.
В полдень послышался крик марсового:
– Земля! Вижу землю!
Этот крик у моряков громок и радостен. Как бы они ни любили море, суша всегда желанна. Надоедает качаться на волнах и жить в железной коробке, хочется ощутить под ногами твердую землю. Пусть даже она не родная, но на ней зеленеют поля, поют птицы, шелестят листьями деревья.
Все население «Пингвина» высыпало наверх. Всем хотелось взглянуть, как она выглядит, эта африканская земля.
В бинокль можно было разглядеть высокую гору, похожую на серый массивный комод. Ее вершина словно была стесана гигантским рубанком.
«Это Столовая гора, – понял я. – Такой ее описывал Гончаров, плававший в прошлом веке».
Рядом высился уходящий в облака остроконечный Чертов пик. А с другой стороны Столовой горы вытянулась к морю желтоватая возвышенность, похожая на спящего льва. Лев, казалось, чутко дремал среди пестрых разбросанных в беспорядке камней. Это были дома, склады и судостроительные заводы крупнейшего южноафриканского порта Кейптауна.
В Кейптауне флотилии предстояло простоять не менее недели: нужно было подремонтиро-ваться и запастись свежими продуктами.
У внешнего рейда порта к флагману флотилии лихо подлетел небольшой катер с лоцманом и таможенными чиновниками.
Обычные формальности заняли немного времени, вскоре «Салют» передал китобойцам сигнал, чтобы все втягивались за ним в гавань.
Несмотря на то что Кейптаун стоит на стыке Индийского и Атлантического океанов, где оживленное движение, на рейде виднелось не много иностранных судов, а китобойных флотилий совсем не было. Они все уже ушли на промысел в Антарктику. Мы прибыли в Южное полушарие с опозданием.
На берегу нашу флотилию встречала толпа суетливых маклеров и торговцев. Тут же стояли грузчики и безработные моряки. Все они собрались у пирса в надежде получить хоть какой-нибудь заработок.
Как только китобойцы ошвартовались в отведенном месте, с флагмана был спущен трап.
На пристани появились рослые полицейские с дубинками в руках. Оттеснив толпу подальше от прибывших кораблей, стражи порядка с грозным видом принялись расхаживать вдоль пирса. На «Салют» они пропускали лишь представителей крупных фирм, инженеров судоремонтных заводов и оптовых торговцев. Вся мелкота оставалась в стороне и могла лишь издали, силясь перекричать друг друга, расхваливать свои товары.
Толпа росла. Из города на легковых машинах, на мотоциклах, велосипедах и пешком прибывали любопытные кейптаунцы. Всем хотелось услышать песни, доносившиеся из радиорупоров «Салюта», и вблизи взглянуть на русских, которые не только устояли против гитлеровцев, но и победили их.
Кейптаунцы часами глазели на наши суда. Мулаты и негры с опаской поглядывали на полицейских, тайно слали приветы и поднимали сжатый кулак на уровень плеча. Компартия в Южно-Африканском Союзе запрещена, она преследовалась. За малейшее проявление симпатий к нам можно было попасть в тюрьму.
Переговоры с властями, возня с документами, выдача валюты… Только под вечер стали сходить по трапу флагмана норвежские жиро-вары, раздельщики и гарпунеры. Все они имели вид залихватских гуляк, надумавших вознаградить себя за долгое плавание и вынужденное воздержание– Даже старики переоделись в добротные, хорошо отутюженные костюмы, шляпы надели набекрень. Они решили тряхнуть стариной и не обещали быстро вернуться в свои каюты.
К норвежцам кинулись зазывалы ночных баров, агенты гостиниц. Но старые моряки, не раз бывавшие в Кейптауне, расталкивая толпу, пробивались к стоявшим в стороне такси и укатывали к призывно мигающим, вертящимся, разноцветно переливающимся огням большого города.
А нам, русским, было сообщено, что лишь утром мы получим разрешение на выход в город.
– Эх, хочется посмотреть, как буржуазия разлагается! И чего держат, – сокрушенно вздохнул Трефолев.
– Еще наглядишься, – заверил боцман. – Честно скажу – радости тут мало. Видывал я людей, которые потом всю жизнь маялись. Так что советую, ребята, поскромней… не вздумайте какую-нибудь кралю подцепить.
– Не пугай, Тарас Фаддеевич, сами с усами.
– А я и не пугаю. Только советую не делать того, что советскому человеку не к лицу. От скромной жизни еще никто не помирал.
– Вприглядку советуешь или как по-иному? – не без ехидства спросил механик Мор-гач.
– Не о тебе забота, Борис Тихонович, – ответил Демчук. – Ты в тираж выходишь.
– Зря так думаешь, – возразил Мор-гач. – Смотри, даже Ула Ростад вырядился. А я что же, вместо него старикашку разыгрывать должен? Какие на этот счет будут указания?
– Иди-ка ты, братец, к… киту под хвост, пока по шее не схлопотал. Вот какие у меня указания.
– Что-то больно вежлив, – не унимался Моргач. – Даже неловко делается, мельчает боцманское племя.
– Не тебе судить, мельчает или не мельчает.
* * *
Первая группа экскурсантов отправлялась в город после завтрака. В автобусе я очутился рядом с переводчицей Шурочкой. Нас разделял только проход. Девушка искоса взглянула на меня.
– Опять недовольны? – спросил я. – Хотите, чтобы, пересел?
– Нет, наоборот. Вы сильны в английском? – Слабоват, едва спикаю.
– Могу составить компанию. Буду переводить. Хотите?
– С великим удовольствием.
– Шурочка, а мы тоже по-английски ни бе ни ме. Возьмите и нас с собой, – с разных сторон начали напрашиваться парни. – Штурман, говорят, женат.
– Вот поэтому-то выбор пал на него. Мне ухажеров не нужно, – обескуражила всех Шурочка. – Штурман, кроме того, говорят, историю Кейптауна изучал. Будете моим гидом? – обратилась она ко мне.
– Есть, – ответил я.
От порта в город пролегало широкое асфальтированное шоссе, с обеих сторон его виднелись пустыри, захламленные свалками.
У въезда в лабиринт городских улиц, на крошечной площади, нас встретил высившийся на постаменте голландец Ван Риебик. Я объяснил Шурочке, что три столетия назад этот суровый господин колониалист основал в Южной Африке новый город Капштадт, переименованный позже в Кейптаун. Соотечественники Ван Риебика – буры, захватив лучшие земли у африканского народа банту, не пожелали делиться с англичанами и взялись за оружие. Так началась англо-бурская война…
Все это я вычитал в справочнике, поэтому мог рассказывать без запинок.
– Вы помните песню «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне»? – спросил я у Шурочки.
– Помню, – ответила она. – Ее пел дедушка.
– Верно, это песня наших отцов и дедов! Вот где-то в этих зарослях родился закон для всех воюющих: не давай от одной спички прикуривать третьему. Когда в темноте прикуривал первый солдат, бур хватал ружье, стоило спичке переместиться к трубке второго, – бур брал огонек на прицел, а в третьего стрелял и попадал в лоб…
Автобус с экскурсантами тем временем подкатил к высокому обелиску, воздвигнутому британцами в начале двадцатого века в честь победы над бурами. Мы вышли на площадь, чтобы лучше рассмотреть фигуры колониальных солдат, идущих слева и справа в атаку.
– Эти пехотинцы стоят здесь с ружьями наперевес, чтобы буры, негры, индийцы и мулаты не вздумали вновь бунтовать, – продолжал я объяснять Шурочке. – Так что советую сильно не загорать, иначе примут за хорошенькую мулатку и отправят ублажать плантаторов.
Я готов был молоть любую чушь, лишь бы казаться веселым и остроумным.
В автобусе мы сидели рядом и вместе рассматривали высокие каменные дома в центре города, смеялись над допотопными кабриолетами и нарядными лошадками, трюхающими рядом со сверкающими лимузинами. Иногда мы перегоняли краснокожих и чернокожих рикш, катящих легкие коляски с седоками. Эта смесь Европы и Африки, старого и ультрасовременного поражала нас.
На пестрящей рекламами шумной Адерлей-стрит мы покинули автобус и пошли пешком. Шурочку то и дело притягивали к себе сверкающие витрины. Уцепясь за мою руку, она просила не спешить. Ей хотелось все рассмотреть, запомнить цены, крупно написанные на табличках.
В одном из магазинов предприимчивый хозяин успел вывесить для нас пригласительный плакат: «Добро пожаловать! Здесь разговаривается для русских»..
Посмеявшись над кейптаунским знатоком русской грамматики, Шурочка все же затащила меня в гостеприимно распахнутую дверь. Следом двинулись и наши парни.
В безлюдном магазине было прохладно. Встречать покупателей выбежал сам хозяин. Узнав, что к нему забрели русские китобои, он немедля вызвал переводчицу – дряхлую англичанку, которая по-русски говорила так скверно, что ее ответы невозможно было сразу понять. Лишь с помощью Шурочки нам удалось приобрести то, что хотелось.
