Текст книги "Китай-город"
Автор книги: Петр Боборыкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)
XX
Тася не видала Палтусова давно, больше двух месяцев. Он ездил к ним очень редко. Прежде он больше интересовался ею, когда слушал лекции в университете. Он же привез к ним и Пирожкова. На родственных правах они звали друг друга Тася и Андрюша.
– Что с вами, кузиночка? – спрашивал ее Палтусов, уводя в гостиную. – Вы какая-то растрепе, – пошутил он и оглядел ее еще раз.
Тася жала ему руку. Его приезд пришелся очень кстати.
– Андрюша, милый, – заговорила она ласковее обыкновенного, – поддержите меня.
– Что такое?
Она не могла сказать ему, что мать дала ей пощечину. Этого она не скажет… кроме отца, никому. Он услыхал от нее только то, что ей теперь надо, сейчас, сию минуту.
– Пожалуйста, не труните надо мной, Андрюша, я долго готовлюсь к этому.
Слово «сцена» было произнесено. Палтусов задумался. Ему жалко стало этой "девочки", – так он называл ее про себя. Она умненькая, с прекрасным сердцем, веселая, часто забавная. Женишка бы ей…
– Замуж не хотите, Тася?
– За кого? – серьезно спросила она. – Что об этом толковать! Выезжать не на что. Так я никому не нравлюсь… Да нет, Андрюша! Это совсем не то…
И она начала горячо развивать ему свою «идею». Он слушал с тихой усмешкой. Очень все искренне, молодо, смело, что она говорит. Может, у ней и есть талант. Жаль все-таки такую девочку… Попадет на сцену… Это ведь помойная яма. Многие ли выкарабкиваются и могут жить на свой заработок?.. А она хочет кормить семью… Шутка! Жаль!.. Хорошая, воспитанная барышня, его родственница, все-таки генеральская дочь… Но и то сказать… семейка вымирает… гниль, дряхлость, глупое нищенство и фанаберия. А то так и просто грязь. Стоит на этакого папашу с мамашей работать!.. Уйти из дома – резон…
– С родителем поговорить, что ли? – спросил Палтусов.
– Пока не надо, Андрюша… После, может быть… а вы мне все узнайте хорошенько… Вот Пирожков хотел; он добрый, но немного мямля… совсем не туда меня повез. Он знаком с актрисой Грушевой.
– Да и я ее знаю!
– Знаете; я помню, вы мне рассказывали.
– Так чего же вы хотите, кузиночка?
– Съездить к ней, милый… предупредить… поговорить обо мне хорошенько… чтобы она меня выслушала. Я приготовлюсь. Может ли она со мной заняться? Хоть эту зиму. А то я в консерваторию поступлю, авось примут и с нового года.
Палтусов слушал. Все это было легко исполнить. Один какой-нибудь визит. Довольно он своими делами занимается. Не грех для такой милой девочки потерять утро.
– Извольте-с, – сказал он шутливо.
– Да? – радостно вырвалось у Таси.
– Брата нет? – спросил Палтусов.
– Нет.
– А родитель?
– И отец еще не приезжал.
– Как же это он меня просил, а сам по городу рыщет?
Палтусов встал и прошелся по гостиной. Он приехал на просительную записку генерала. Тот писал ему, что возлагает на него особую надежду. Сначала Палтусов не хотел ехать… Долгушин, наверно, будет денег просить. Денег он не даст и никогда не давал. Заехал так, из жалости, по дороге пришлось. Не любит он его рожи, его тона, всей его болтовни.
– Папа сейчас должен быть, – сказала Тася и подошла к Палтусову. – Только вы, Андрюша, про меня ему ничего еще не говорите. Теперь не стоит… Я ему на днях сама скажу, что с матерью я ладить не могу и надо взять компаньонку. Деньги у меня есть… на это…
– Где же добыли?
– Заняла, – шепотом ответила Тася.
Она не скажет ему, что деньги взяла у брата Ники.
– Подождите минутку.
Ей хотелось, чтобы Палтусов подождал отца. Он ей скажет, что отец затеял. Ей надо все знать. Кто же, кроме нее, есть взрослый в доме?
Она смотрела на Палтусова. В гостиной было уже темновато. Его лицо никогда ей особенно не нравилось. И в сердце его она не верила. Сейчас она говорила ему "милый Андрюша". Ведь это нехорошо! Нужен он ей, так она и ласкает его словами.
Тася примолкла. Недовольна она была собой. Но что же делать? Андрюша единственный человек вокруг нее, у которого есть характер, знает жизнь, ловок… С Иваном Алексеевичем далеко не уйдешь. И что же она такое сделала? Попросила переговорить с актрисой. Если он эгоист, тем лучше… Хоть за кого-нибудь похлопочет бескорыстно.
– Вот и папа, – громко сказала Тася, услыхав звонок в передней.
Палтусов закуривал папиросу.
– Задержит он меня!
– Подите, подите… Ведь вы все равно не расчувствуетесь, – пошутила она.
И тому уже была она рада, что разговор с Палтусовым отвлек ее от ощущения обиды, заставил забыть о дикой выходке матери.
К ней она не пойдет до завтра, даже если мать и будет присылать за ней. Надо дать почувствовать. А отцу она сегодня же скажет очень просто:
"Не хочу получать пощечин. Наймите компаньонку. Я ей буду платить".
– Андрюша, – шепнула она, – одно словечко…
Палтусов подставил ухо.
– Позвольте мне сказать отцу, что вы мне дали взаймы…
– Он вытянет.
– Нет, я не дам.
– Говорите, Тася!
– Спасибо.
Это ей послужит. Отдать долг надо; вот она и скажет, что ей следует искать самой выгодной работы.
Палтусов пожал ей руку, приостановился на пороге, обернулся и тихо сказал:
– Если вам понадобится… вы не скрывайтесь от меня.
У него на текущем уже лежало десять тысяч.
– Теперь не нужно.
"У него все лучше было взять, чем у Ники, – мелькнуло в голове Таси. – А кто его знает, впрочем, чем он живет?"
XXI
– А! волонтер!.. – встретил генерал Палтусова в кабинете, где уже совсем стемнело.
"Волонтером" прозвал он его после сербской кампании. Палтусов не любил этого прозвища и вообще не жаловал бесцеремонного тона Валентина Валентиновича, которого считал "жалким мыльным пузырем". Но он до сих пор не мог заставить его переменить с собою фамильярного тона. Не очень нравилось Палтусову и то, что Долгушин говорил ему «ты», пользуясь правом старшего родственника.
Сегодня все это было ему еще неприятнее. Нуждается в нем, пишет ему просительные записки, а туда же – хорохорится.
– Здравствуйте, генерал, – ответил Палтусов насмешливо и небрежно пожал его руку.
Валентин Валентинович снимал сюртук, стоя у облезлого письменного стола, на котором, кроме чернильницы, лежали только счеты и календарь.
Кабинет его вмещал в себе большой с провалом клеенчатый диван и два-три стула. Обои в одном месте отклеились. В комнате стоял спертый табачный воздух.
– Темно очень, генерал, – заметил Палтусов.
– Сейчас, mon cher, лампу принесут. Митька! – крикнул он в дверь.
Принесли лампу. От нее пошел чад керосина. Долгушину мальчик подал короткое генеральское пальто из легкого серого сукна.
– Ступай, – выслал его генерал. Палтусов сел на диване и ждал.
– Ты извини, что подождал меня.
"То-то", – подумал Палтусов и нарочно промолчал.
– Мои стервецы виноваты.
– Какие такие?
– Да лошади. Еле возят. Морковью скоро будем кормить, братец! Ха, ха, ха!
"Ну, братца-то ты мог бы и не употреблять", – подумал Палтусов.
– Зачем держите?
– Зачем? По глупости… Из гонору. – Генерал опять засмеялся, подошел к углу, где у него стояло несколько чубуков, выбрал один из них, уже приготовленный, и закурил сам бумажкой.
Палтусов поглядел на его затылок, красный, припухлый, голый, под всклоченной щеткой поседелых волос, точно кусок сырого мяса. Весь он казался ему таким ничтожным индейским петухом. А говорит ему «братец» и прозвал "волонтером".
– Плохандрос! – прохрипел генерал и зачадил своим Жуковым. – Последние дни пришли… Ты ведь знаешь, что Елена без ног.
– Совсем? – холодно спросил Палтусов.
– Доктор сказал: через две недели отнимутся окончательно… И рот уже свело. Une mer à boire, mon cher.[77]77
Море забот, мой дорогой (фр.).
[Закрыть]
Он присел к Палтусову, засопел и запыхтел.
– Я тебя побеспокоил. Ну, да ты молодой человек… Службы нет.
– Но дела много.
– А-а… В делах!.. Слышал я, братец, что ты в подряды пустился.
– В подряды?.. Не думал. Вы небось ссудили капиталом?
– У Калакуцкого, говорили мне в клубе, состоишь чем-то.
Палтусову не очень понравилось, что в городе уже знают про его «службу» у Калакуцкого.
– Враки!
– Однако и на бирже тебя видают.
– Бываю…
– Ну да, я очень рад. Такое время. Не хозяйством же заниматься! Здесь только бороде и почет. Ты пойдешь… у тебя есть нюх. Но нельзя же все для себя. Молодежь должна и нашего брата старика поддержать… Сыновья мои для себя живут… От Ники всегда какое-нибудь внимание, хоть в малости. А уж Петька… Mon cher, je suis un père…[78]78
Дорогой мой, ведь я отец… (фр.).
[Закрыть]
Генерал не кончил и затянулся. Чувствительность ему не удавалась.
– Вы, ваше превосходительство, меня извините, – насмешливо заговорил Палтусов и посмотрел на часы.
– Занят небось? Биржевой человек.
– Спешу.
– Сейчас, сейчас. Дай передохнуть.
Он еще ближе подсел к Палтусову и обнял его левой рукой.
– Вы все жуковский? – спросил Палтусов, отворачивая лицо.
– Привычка, братец!
– Дурная…
– Какая есть!
Генерал начал пикироваться.
XXII
– Вот в чем моя просьба, Андрюша. – Палтусов еще сильнее поморщился. – Есть у нас тут родственник жены, троюродный брат тещи, Куломзов Евграф Павлович, не слыхал про него?
– Слышал.
– Известный богач, скряга, чудодей, старый холостяк. Одних уставных грамот до пятидесяти писал. И ни одной деревни не заложено. Есть же такие аспиды! К нам он давно не ездит. Ты знаешь… в каком мы теперь аллюре… Да он и никуда не ездит… В аглицкий клуб раз в месяц… Видишь ли… Моя старшая дочь… ведь ты ее помнишь, Ляля?
– Помню.
– Она ему приходится крестницей; но вышло тут одно обстоятельство. Une affaire de rien du tout…[79]79
Пустячное дело… (фр.).
[Закрыть] Поручиться его просил… По пустому документу… И как бы ты думал, этот старый шут m'a mis à la porte.[80]80
выставил меня за дверь (фр.).
[Закрыть] Закричал, ногами затопал. Никогда я ничего подобного не видал ни от кого!
– Так вы теперь повторить хотите?
– Дай досказать, братец, – уже раздраженно перебил генерал и прислонился к спинке дивана. – Ведь у него деньжищев одних полмиллиона, страсть вещей, картин, камней, хрусталю… Ограбить давно бы следовало. Жене моей он приводится ведь дядей. Наследников у него нет. А если есть, то в таком же колене!..
– Вы уже справочки навели?
– Навел, братец. Не продаст он своих деревень. Из амбиции этого не сделает, а деревни все родовые. Меня он может прогнать, но тебя он не знает. Ты умеешь с каждым найтись. Родственник жены…
– Тоже наследник!
– Отчасти.
– А потом-с?
– А потом, mon cher, – ты мне договорить все не даешь, – пускай он единовременно даст племяннице… или хоть кредитом своим поддержит.
– Ничего из этого не выйдет.
– Разжалоби его, братец. Ты краснобай. Ты знаешь, в каком положении Елена. Не на что лечить, в аптеку платить. И я… сам видишь, на что я стал похож.
– Знаете что, генерал?
– Не возражай ты мне…
– Это вернейшее средство заставить его все обратить в деньги.
– Да, если ты бухнешь сразу… Я тебя не об этом прошу. У меня обжект[81]81
объект (от фр.: object).
[Закрыть] на мази… богатый.
– Мешки делать из травы? Слышал! Ха, ха!..
– Нечего, брат, горло драть… Кредиту нет… Что мне надо? Понял ты? Чтобы этот хрен не открещивался от моей жены, чтобы он не скрывал, что она его наследница. А для этого разжалобить его. И начать следует с того, что я душевно сожалею о старом недоразумении… понимаешь?
– И все это вы взваливаете на меня?
– Прошу тебя, mon cher, как родного… Не на коленях же мне перед тобой стоять!
– Знаете что, генерал?
– Ну, что еще?
– Есть у меня знакомый табачный фабрикант. Ему нужно на фабрику акцизного надзирателя.
– Такого у меня нет на примете.
– Как нет, а я думал, вам следует взять это место.
Долгушин вскочил с дивана. Чубук вертелся у него в правой руке. Глаза забегали, лысина покраснела. Палтусов в первую минуту боялся, что он его прибьет.
– Мне? – задыхаясь крикнул он. – Мне надзирателем на табачную фабрику?
– А почему же нет?
– Почему, почему?..
Генерал был близок к удару.
– У него уже был отставной генерал. Место покойное… квартира, пятьдесят рублей, и лошадок можно держать.
– Brisons-là… Я шутку допускаю, но есть всему мера.
– Я не шучу, – сухо сказал Палтусов и поднялся с дивана. – Пропустите случай, хуже будет.
– Хуже… чего хуже?
– Хуже того, что теперь есть. Тогда и надзирателя не дадут.
– Как вы смеете? – крикнул Долгушин.
Но потехи довольно было Палтусову, он переменил тон.
– Ну, ваше превосходительство, извините… Я не хотел вас обижать. Извольте, так и быть, съезжу к вашему Крезу.
– Я не желаю.
– Не желаете? – с ударением переспросил Палтусов.
– Если по-родственному…
– Да, да. Для вашей дочери делаю… не для вас.
Долгушин что-то пробурчал и задымил. Палтусов тихо рассмеялся. Очень уж ему жалок казался этот "индейский петух".
– Когда же ты, братец? – как ни в чем не бывало спросил генерал.
– На днях. Дайте адрес.
Они расстались друзьями. К Тасе Палтусов не зашел. Было четыре часа.
XXIII
На биржу он не торопился. У него было свободное время до позднего обеда. Сани пробирались по сугробам переулка. Бобровый воротник приятно щекотал ему уши. Голова нежилась в собольей шапке. Лицо его улыбалось. В голове все еще прыгала фигура генерала с чубуком и с красным затылком.
Палтусов смотрел на таких родственников, да и вообще на такое дворянство, как на нечто разлагающееся, имеющее один "интерес курьеза". Слишком уж все это ничтожно. Что такое нес генерал? О чем он просил его? Что за нелепость давать ему поручение к богатому родственнику?
Но поехать, опять-таки "для курьеза", можно, посмотреть: полно, есть ли в Москве такие "старые хрычи", с пятьюдесятью деревнями, окруженные драгоценностями? Палтусов не верил в это. Он видел кругом одно падение. Кто и держится, так и то проживают одну треть, одну пятую прежних доходов. Где же им тягаться с его приятелями и приятельницами вроде Нетовых или Станицыных и целого десятка таких же коммерсантов?
Каждый раз, как он попадает в эти края, ему кажется, что он приехал осматривать «катакомбы». Он так и прозвал дворянские кварталы. Едет он вечером по Поварской, по Пречистенке, по Сивцеву Вражку, по переулкам Арбата… Нет жизни. У подъездов хоть бы одна карета стояла. В комнатах темнота. Только где-нибудь в передней или угловой горит «экономическая» лампочка.
Фонари еще не зажигали. Последний отблеск зари догорал. Но можно было еще свободно разбирать дома. Сани давно уже колесили по переулкам.
– Стой! – крикнул вдруг Палтусов.
Небольшой домик с палисадником всплыл перед ним внезапно. Сбоку примостилось зеленое крылечко с навесом, чистенькое, посыпанное песком.
Сани круто повернули к подъезду. Палтусов выскочил и дернул за звонок. На одной половине дверей медная доска была занята двумя длинными строчками с большой короной.
Зайти сюда очень кстати. Это избавляло его от лишнего визита, да и когда еще он попадет в эти края?
Приотворил дверь человек в сюртуке.
– Княжна у себя?
– Пожалуйте.
Он впустил Палтусова в маленькую опрятную переднюю, уже освещенную висячей лампой.
Лакей, узнав его, еще раз ему поклонился. Палтусов попадал в давно знакомый воздух, какого он не находил в новых купеческих палатах. И в передней и в зальце со складным столом и роялью стоял особый воздух, отзывавшийся какими-то травами, одеколоном, немного пылью и старой мебелью…
Он вошел в гостиную, куда человек только что внес лампу и поставил ее в угол, на мраморную консоль. Гостиная тоже приняла его, точно живое существо. Он не так давно просиживал здесь вечера за чаем и днем, часа в два, в часы дружеских визитов. Ничто в ней не изменилось. Те же цветы на окнах, два горшка у двери в залу, зеркало с бронзой в стиле империи, стол, покрытый шитой шелками скатерью, другой – зеленым сукном, весь обложенный книгами, газетами, журналами, крохотное письменное бюро, качающееся кресло, мебель ситцевая, мягкая, без дерева, какая была в моде до крымской кампании, две картины и на средней стене, в овальной раме, портрет светской красавицы – в платье сороковых годов, с блондами и венком в волосах. Чуть-чуть пахнет папиросами maryland doux, и запах этот под стать мебели и портрету. На окнах кисейные гардины, шторы спущены. Ковер положен около бюро, где два кресла стоят один перед другим и ждут двух мирных собеседников.
Палтусов потянул в себя воздух этой комнаты, и ему стало не то грустно, не то сладко на особый манер.
Редко он заезжал теперь к своей очень дальней кузине, княжне Куратовой; но он не забывает ее, и ему приятно ее видеть. Он очень обрадовался, что неожиданно очутился в ее переулке.
Из двери позади бюро без шума выглянула княжна и остановилась на пороге.
Ей пошел сороковой год. Она наследовала от красавицы матери – что глядела на нее с портрета – такую же мягкую и величественную красоту и высокий рост. Черты остались в виде линий, но и только… Она вся потускнела с годами, лицо потеряло румянец, нежность кожи, покрылось мелкими морщинами, рот поблек, лоб обтянулся, белокурые волосы поредели. Она погнулась, хотя и держалась прямо; но стан пошел в ширину: стал костляв. Сохранились только большие голубые глаза и руки барского изящества.
Княжна ходила неизменно в черном после смерти матери и троих братьев. Все в ней было, чтобы нравиться и сделать блестящую партию. Но она осталась в девушках. Она говорила, что ей было «некогда» подумать о муже. При матери, чахоточной, угасавшей медленно и томительно, она пробыла десяток лет на Юге Европы. За двумя братьями тоже немало ходила. Теперь коротает век с отцом. Состояние съели, почти все, два старших брата. Один гвардеец и один дипломат. Третий, нумизмат и путешественник, умер в Южной Америке.
Палтусов улыбнулся ей с того места, где стоял. Он находил, что княжна, в своем суконном платье с пелериной, в черной косынке на редких волосах и строгом отложном воротнике, должна нравиться до сих пор. Ее он считал "своим человеком" не по идеям, не по традициям, а по расе. Расу он в себе очень ценил и не забывал при случае упомянуть, кому нужно, о своей «умнице» кузине, княжне Лидии Артамоновне Куратовой, прибавляя: "прекрасный остаток доброго старого времени".
XXIV
– Здравствуйте, – сказала она ему своим ровным и низким голосом.
Таких голосов нет у его приятельниц из купечества. Глаза ее тоже улыбнулись.
– Давненько вас не видно, садитесь.
Они сели на два ситцевых кресла; княжна немного наклонила голову и потерла руки – ее обычный жест, после того как ей пожмешь руку.
– Каюсь, – выговорил Палтусов полусерьезно.
Он любил немного пикироваться с ней в дружеском тоне. Темой в последний год служили им обширные знакомства его "dans la finance",[82]82
в финансовом мире (фр.).
[Закрыть] как выражалась княжна.
– Шде же вы пропадаете?
– Да все делишки. Я ведь теперь приказчик…
– Приказчик? Поздравляю…
– Это вас огорчает?
– Не очень радует.
– Да почему же, chère cousine,[83]83
дорогая кузина (фр.).
[Закрыть] – начал он горячее. – Здесь, в Москве, надо делаться купцом, строителем, банкиром, если папенька с маменькой не припасли ренты.
Княжна вздохнула, повернула голову и взяла со своего бюро шитье, tapisserie,[84]84
вышиванье (фр.).
[Закрыть] не оставлявшее ее, когда она беседовала.
– Вы вздохнули? – спросил Палтусов.
– Не буду с вами спорить, – степенно выговорила она, – у вас своя теория.
– Но вы не хотите оглянуться.
Она усмехнулась.
– Я ничего не вижу – это правда. Выхожу гулять на бульвар, и то в хорошую погоду, в церковь…
– Вот от этого!
– Послушайте, André,– она одушевилась, – разве в самом деле… cette finance… prend le haut du pavé?[85]85
Эти финансовые круги захватывают первое место? (фр.).
[Закрыть]
– Абсолютно!
– Вы не увлекаетесь?
– Нисколько.
И он начал ей приводить факты… Кто хозяйничает в городе? Кто распоряжается бюджетом целого немецкого герцогства? Купцы… Они занимают первые места в городском представительстве. Время прежних Титов Титычей кануло. Миллионные фирмы передаются из рода в род. Какое громадное влияние в скором будущем! Судьба населения в пять, десять, тридцать тысяч рабочих зависит от одного человека. И человек этот – не помещик, не титулованный барин, а коммерции советник или просто купец первой гильдии, крестит лоб двумя перстами. А дети его проживают в Ницце, в Париже, в Трувилле, кутят с наследными принцами, прикармливают разных упраздненных князьков. Жены их все выписывают не иначе как от Ворта. А дома, обстановка, картины, целые музеи, виллы… Шопен и Шуман, Чайковский и Рубинштейн – все это их обыкновенное menu. Тягаться с ними нет возможности. Стоит побывать хоть на одном большом купеческом бале. Дошло до того, что они не только выписывают из Петербурга хоры музыкантов на один вечер, но они выписывают блестящих офицеров, гвардейцев, кавалеристов, чуть не целыми эскадронами, на мазурку и котильон. И те едут и пляшут, пьют шампанское, льющееся в буфетах с десяти до шести часов утра.
Палтусов весь раскраснелся. Картина увлекла его самого.
– Вот как! – точно про себя вымолвила княжна. – Говорят… Я не от вас первого слышу… Какая-то здесь есть купчиха… Рогожина? Так, кажется?..
– Есть. Я бываю у нее.
– Это львица?
– Ее тятенька был калачник… да, калачник… А теперь к ней все ездят…
– Кто же все?
– Да все… Дамы из вашего же общества. Я в прошлом году танцевал там с madame Кузьминой, с княжной Пронской, с madame Opeyc, с Кидищевыми… То же общество, что у генерал-губернатора.
– Est-elle jolie?[86]86
Она красива? (фр.).
[Закрыть]
– На мой вкус – нет. Умела поставить себя… Une dame patronesse.[87]87
Дама-патронесса (фр.).
[Закрыть]
– Она?
– А как бы вы думали?!
Княжна положила работу на колени.
– Однако, André,– заговорила она с усмешкой, – все эти ваши коммерсанты только и думают о том, как бы чин получить… или крестик… Их мечта… добиться дворянства… C'est connu…[88]88
Это известно… (фр.).
[Закрыть]
– Да, кто потщеславнее…
– Ils sont tous comme cela![89]89
Они все таковы! (фр.).
[Закрыть]
– Есть уж и такие, которые стали сознавать свою силу. Я знаю молодых фабрикантов, заправляющих огромными делами… Они не лезут в чиновники… Кончит курс кандидатом… и остается купцом, заводчиком. Он честолюбив по-своему.
– А в конце – все-таки… il rêve une décoration![90]90
Он мечтает об ордене! (фр.).
[Закрыть]
– Не все! Словом – это сила, и с ней надо уже считаться…
– И вы хотите поступать к ним… в…
Слово не сходило с губ княжны.
– В обучение, – подсказал Палтусов и немного покраснел. – Ничего больше – как в обучение!.. Надо у них учиться.
– Чему же, André?
– Работе, сметке, кузина, уменью производить ценности.
– Какой у вас стал язык…
– Настоящий!.. Без экономического влияния нет будущности для нас.
– Для кого?
– Для нас… Для людей нашего с вами происхождения… Если у нас есть воспитание, ум, раса наконец, надо все это дисконтировать… а не дожидаться сложа руки, чтобы господа коммерсанты съели нас – и с хвостиком.
Лицо княжны стало еще серьезнее.
– Il y a du vrai…[91]91
В этом есть правда… (фр.).
[Закрыть] в том, что вы говорите… Но чья же вина?
– Об этом что же распространяться! Все, что есть лучшего из мужчин, женщин… Я говорю о дворянстве, о самом видном, все это принесено в жертву… Вот хоть бы вас самих взять.
– Я очень счастлива, André!..
– Положим. Спорить с вами не стану. Но теперь это к слову пришлось. Переберите свою семейную хронику… Какая пустая трата сил, денег, земли… всего, всего!
– Не везде так.
– Везде, везде!.. Я стою за породу, если в ней есть что-нибудь, но негодую за прошлое нашего сословия… Одно спасение – учиться у купцов и сесть на их место.
