Текст книги "Китай-город"
Автор книги: Петр Боборыкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
XIII
– А дядя что? Алексей Тимофеевич? Ты ему передавал мою просьбу?
– Передавал-с, Константин Глебович.
– И что же?
– Они свидетелем – с полным удовольствием…
– Стало, в душеприказчики не хочет?
– Изволите видеть…
– А-а! – перебил больной, и глаза его сверкнули… – Пятится?.. И ты тоже?
– Я, Константин Глебович, с полным моим удовольствием… только позвольте вам доложить…
– Ну да, ну да!.. Ах вы, христопродавцы!..
Он откинулся на подушку. В горле у него захрипело. Но в таком положении он оставался недолго. Снова приподнял он голову и подался вперед, так что его голова почти ткнулась в лицо Нетову.
– Вот вы все таковы! Пока человек жив, на ногах, нужен вам, глупость-то вашу отчищает, как коросту какую, – вы ему всякое уважение. А тут в пустяках – отказ, трусость поганая, моя хата с краю… Славно!.. Чудесно!.. И не надо!..
– Константин Глебович, вы изволите знать дядюшку! У них делов собственных по горло. И с судом они опасаются всяких столкновениев.
– Делов… Столкновениев!.. Вот они у нас как выражаются, господа коммерсанты…
Больной приподнялся и выпрямился. Правую руку он вытянул, а левой открыл еще больше ворот рубашки.
– И в вас-то я двадцать пять лет самых лучших всадил, в вас? Срам вспомнить!.. Меня с вами начали смешивать… в одну кучу валить… Такой же кулак, говорят, как и все они, воротило, выжига, выкормок купеческий. А я магистерский диплом имею… Ты это забыл?..
– Помилуйте, Константин Глебович…
– А я забыл!.. За чечевичную похлебку, как Исав, продал свое первородство. Стал с вашим братом якшаться!.. И благодарности захотел…
Рот больного сводило. Он заметался на постели. Нетову сделалось очень жутко. Сам он готов был сейчас пойти в душеприказчики, но за дядю отвечать не мог.
– Христа ради, Константин Глебович, – заговорил он, – не извольте так расстраиваться-с. Я, с своей стороны, готов.
– Не хочу!.. – крикнул гневно Лещов. – Не хочу!.. Убирайтесь!.. Найду и других. Дворника позову, кучера, вон Андрея своего… не хуже вас будут… и в безграмотстве не уступят… Вот… умирать как пришлось…
– Я за честь почту-с, – продолжал Нетов, – быть свидетелем, коли ваше на то желание, Константин Глебович.
– Не надо!.. Не нуждаюсь… Я вас насквозь вижу… Вы уж и теперь подыскиваете человека на мою ваканцию. Чего глаза-то опускаешь, Евлампий Григорьевич?.. Ваше степенство! Вон и щеки у тебя пятнами пошли…
– Помилуйте-с!.. – прошептал Нетов. Ему ужасно захотелось съежиться.
– Ха, ха! – разразился Лещов, и его смех перешел в новые раскаты кашля.
Нетов переполошился, вскочил, схватил стакан с питьем. Из полуотворенной двери показалось лицо жены.
– Микстура белая, – шепотом подсказала она Нетову и скрылась.
– Прикажете лекарства? – спросил тот больного.
Лещов ничего не ответил. Он с усилием откашливался. Жилы налились у него на лбу и висках. Лицо посинело. Надо было поддерживать ему голову. После припадка он упал пластом на подушки и с минуту лежал, не раскрывая глаз. В спальне слышалось его дыхание.
На цыпочках отошел Нетов к двери.
Вдруг больной схватился за колокольчик и позвонил. Дверь отворила жена.
– Качеев здесь? – чуть слышно спросил он.
– Нет еще!
– Разбойник!.. Селадон проклятый!..
Он уже не обращал никакого внимания на гостя.
– Не угодно ли мой экипаж? – предложил Нетов, обращаясь к жене.
– Не хочу! – крикнул Лещов. – Не надо!.. Благоприятели удружили! Оставьте меня! Все, все!..
И он замахал рукой.
XIV
Нетов вышел за двери с Лещовой. Она улыбнулась ему, сложила руки, как на картинах складывают, становясь перед образом, и подняла глаза.
– Ради Бога, – заговорила она, уводя его в гостиную, – не раздражайте его. Простите. Он вне себя.
– Да, я понимаю-с, – заторопился Нетов, – совершенно верно изволите говорить. Вне себя.
– Пожалуйста, прошу вас… согласитесь…
Она опустилась на диван и приложила к глазам батистовый платок с разноцветной монограммой.
– Да я с полной готовностью. И дядюшка Алексей Тимофеевич согласны в свидетели.
– Какие свидетели? – вдруг спросила она наивным тоном и отняла платок от покрасневших глаз.
– По духовной…
Евлампий Григорьевич прикусил себе язык. Он, быть может, проврался. Ведь этих вещей не говорят женам. Кто ее знает? Живут они, кажется, не очень-то ладно.
– По завещанию? – томно переспросила она и склонила голову на плечо.
– Собственно… я полагаю так, – начал путаться Евлампий Григорьевич.
– Ах, monsieur Нетов… я далека от всего этого… я ничего не знаю… мой муж никогда меня не посвящал в дела… Никогда… Он смотрит на меня, как на дурочку… И вот теперь поймите мое положение… в такие минуты… я как в лесу… Волю свою он не передает мне на словах! О нет!.. Я недостойна… Я не ропщу… вы понимаете, Евлампий Григорьевич… какая будет воля моего мужа – я не знаю… Но выбор исполнителей… так важен… ваше участие…
– Да я всей душой… Только Константин Глебович разгневались… Они не пожелают меня без дядюшки; а Алексей Тимофеевич раз что скажет, решения своего не изменит.
– Кто же будет? – всхлипнула Лещова и опять закрыла глаза платком.
Евлампий Григорьевич увидал себя в эту минуту на постели, обложенного подушками, больного, при смерти… Какое-то он будет составлять завещание? А его Марья Орестовна что станет выделывать? Она и этак, пожалуй, не прослезится. Но на нее он не посмеет так кричать, как Лещов. Все они на один лад. Вбежал лакей.
– Пожалуйте… – позвал он барыню. – Гневаются… Опять Аполлона Федоровича требуют.
– Меня зовет? – спросила Лещова с видом жертвы.
– Да-с! Приказали вас звать. Звонок в передней. Должно быть, Аполлон Федорович.
Лакей убежал.
– Вы не побудете? – спросила Лещова, вставая, и протянула Нетову белую круглую руку, всю в кольцах.
– Да ведь теперь что же-с, бумаги еще не готовы. Константин Глебович разгневались… Пожалуй, и в свидетели не пожелают… что же их беспокоить? Вы сами изволите видеть… А если что нужно… дайте знать.
– Ах, Евлампий Григорьевич, – она оперлась об его руку и поникла головой, – разве я что значу?
– Ну вот, быть может, доверие имеют к адвокату.
– К Качееву?
– Да-с.
– Не думаю… Я в стороне… И хочу… чтобы потом никто не имел права…
– Однако все-таки-с… Доверенный человек и закон знает… Да и сам Константин Глебыч рассудят, когда поспокойнее будут, кого им лучше выбрать… Я с своей стороны…
А сам думал: "Еще впутаешься с тобой. Почнешь ты оттягивать имущество, если тебе мала покажется твоя доля…"
Он торопливо стал раскланиваться.
– Пожалуйста… не извольте меня провожать, ваш больной как бы опять не разгневался…
Нетов пятился к двери весь в испарине, не зная, как ему поскорее уйти из этого дома, где еще так недавно его, как говорил Краснопёрый, "натаскивали".
Лещова проводила его до залы и на пороге еще раз подняла глаза кверху.
XV
В спальне она застала адвоката Качеева.
На краю постели сидел, нагнув вправо голову и весело глядя на больного, молодой блондин небольшого роста. Его бакенбарды расчесаны, точно две пуховки из-под пудры, на розовых щеках. Лоснящиеся мягкие волосы лежали на голове послушно, на лбу городками, а на висках разбитые пробором на две половины. Усы, светлее волос, кончались тонкими нитями, по которым прошелся брильянтин. Голубые глаза смотрели на больного, как баловники глядят на детей. Фрак со значком сидел на Качееве, точно будто он ехал на бал. По вырезу жилета, в виде сердца, широкий галстук с прямо обрезанными концами падал на грудь. В манжетах желтели круглые матовые шарики с жемчужиной посредине. По всей комнате пошел запах пресных духов и смешался с удушливым воздухом лекарств.
Качеев держал больного за руку, там, где пульс, докторским приемом.
– Вот и вижу, – говорил он нараспев женоподобным голосом; в эту минуту вошла Лещова, – что кипятились на кого-то. За это штраф. А! Аделаида Петровна, bonjoir! – Он вскочил и приложился к руке.
Лещова поглядела на него с таким же выражением, как и на Нетова.
– Дурно ведет себя Константин Глебович…
Мученическое выражение разлилось по всему лицу. Лещовой.
– Подай бумаги! – прохрипел больной.
Она не расслышала.
– Бумаги! – закричал он. – Кому я говорю? Рада! Заплела коклисы! Приятный мужчина явился. Как же тут хребтом не вилять? И браслеты все надо напялить.
Качеев и Лещова обернулись к больному разом. Лицо ее продолжало улыбаться; адвокат подошел к кровати.
– Опять начали! – пригрозил он. – Воля ваша, доктору пожалуюсь. Как же это вы меня приглашаете? Вам надо быть в полном обладании своих духовных способностей, а не так себя вести, Константин Глебович… Вы этак до состояния невменяемости дойдете!
Больной стих и даже улыбнулся.
– Ах, батюшка, – начал он жаловаться, – раздражает она меня, мочи нет.
Он ткнул указательным пальцем по направлению жены.
Адвокат присел опять на край постели.
– Уговор! – сказал он.
– Какой?
– О деле будем толковать – не кипятиться, а то сейчас уйду.
– Ладно!
– Или я ваш поверенный, или вы меня для одной трепки пригласили?
– Пригласил! – повторил Лещов. – Нарочных гонять надо!.. Семью собаками не сыщешь!.. У какой барыни под юбкой нашли?
– Константин Глебович! – остановил адвокат и кивнул головой в сторону Лещовой.
Она подала шкатулку красного дерева с медной отделкой.
– А на что же поставить-то? – грубо спросил больной. – Писать-то где он будет?.. И этого сообразить не может!.. Господи!.. Полудурья, полудурья!..
Лещова ни на каплю не изменилась в лице. Только ее глаза встретились с глазами адвоката. Качееву стало неловко, хотя он уже привык к таким супружеским сценам и до болезни своего доверителя.
– Я прикажу, – особенно кротко выговорила Лещова.
– А сама не можешь? Лакеев звать, чтобы всякий скот видел, что я делаю, и сейчас всем просвирням протрубил… Барин, мол, с аблакатом запирался. Умна!..
– Да вот стол, – нашелся Качеев, – мы сейчас же приставим… Тут все есть, что нужно… Пожалуйте.
Они придвинули ломберный стол к кровати. Портфель Лещов придерживал на груди.
– Отлично так будет! – вскричал Качеев и отодвинул табуретку. – Ну, Константин Глебович, коли не станете ругаться, я с вами три короля в пикет сыграю после.
– Ой ли? – обрадованно спросил больной, и в первый раз глаза его улыбнулись.
Жена его, не дожидаясь нового окрика, вышла из спальни.
XVI
Портфель лежал уже на раскрытом столе. Лещов сначала отпер его, держа перед собой. Ключик висел у него на груди в одной связке с крестом, ладанкой, финифтевым образком Митрофания и золотым плоским медальоном. Он повернул его дрожащей рукой. Из портфеля вынул он тетрадь в большой лист и еще две бумаги такого же формата.
– Что же, – дурачливо начал Качеев, – мы опять сказку про белого бычка начнем?
– Какого бычка? – полусердито, полушутливо переспросил Лещов.
– А то как же? В десятый раз будем перебирать пункты духовной.
– Да вы что кричите! – перебил его больной. – Дверь-то хорошенько притворите, дверь… За каждой скважиной уши! И Христа ради потише… Не можете, что ли, тенор-то ваш сдержать?.. Подслушивает!.. Все ложь!.. Глазами и так и этак… И жертву из себя… агнец на заклание… Улыбка-то одна все у меня внутри поворачивает! Ан и будет с фигой.
И он злобно рассмеялся. Рассмеялся и адвокат, но по-другому, весело и бесцеремонно.
– Вы точно из последней пьесы Островского, – сказал он, еле сдерживая смех.
– Какой пьесы?
– Мне рассказывали, он на днях читал в одном доме, как купец-изувер собрался тоже завещание писать и жену обманывал, говорил, что все ей оставит и племяннику миллион, а сам ни копейки им. Все за упокой своей души многогрешной… Ха, ха!..
– Чего вы зубоскалите?.. Разве я так? Обманываю я?.. Боюсь я сказать? Хитрю?.. Небось, на ваших глазах: она знает, – и он указал на дверь, – что нечего ей рассчитывать. Никаких чтоб расчетов. И улыбками она своими меня не подкупит!.. Коли что – так я, как этот самый купец… ни единой полушки!..
– Да полноте, Константин Глебович, что вы юродствуете! Ведь завещание я же писал.
– Разорву, сейчас разорву!.. Такие минуты находят, что, кажется, своими бы руками…
– Ха, ха!.. А купец-то зубами хочет… железные, говорит, у меня зубы.
– Не смейте так! – грозно оборвал больной Качеева.
Тот помолчал, сделал поприятнее мину и выговорил:
– Нужно только пожалеть от души вашу супругу!
– Скажите, пожалуйста!
– Да, пожалеть… Ее выдержка изумительна.
– Выдержка!.. Я знаю…
– Ангельское терпение. А у меня его меньше, Константин Глебович… Довольно и того, чему я бывал свидетель, хоть бы сегодняшним днем… Я не за этим езжу к вам… Если вам не угодно…
Он начал подниматься с табурета.
Лещов пугливо оглянулся и привстал с постели.
– Полно, полно… Нечего тут кавалера-то из себя строить. Не ваша сухота… Давайте о деле…
– Да ведь все готово!
– Прочтите мне параграф… какой бишь…
– О чем?
– Об учреждении имени… Константина Глебовича Лещова…
– Параграф седьмой?
– Да, да…
Адвокат начал перелистывать тетрадь, опустив низко голову в листы. Лещов следил за ним тревожным взглядом и дышал коротко и прерывисто. Он думал:
"Наказал же меня Господь. Отнял разум и соображение… Как же было поручить составление духовной такому шалопаю, красавчику, Нарциссу? Да ведь она, Антигона-то облыжная, на него целый год буркалы свои пялит. Ведь они меня еще до смерти отравят, подсыплют морфию, обворуют, сожгут завещание… Разве ему, этому шенапану, довольно его практики?.. Что он получит? Десять, ну пятнадцать тысяч… А тут сотни… И посулит ей законный брак. Успеешь умереть с духовной – он же оспаривать будет, пополам барыши вытянет у нее потом, поступит к ней на содержание… И пойдут трудовые деньги не на хорошее, на родное дело, не на увековечение имени Лещова, а на французских девок, на карты, на кружева и тряпки этой мерзкой притворщицы и набитой дуры!.."
XVII
Параграф был прочитан. В нем Константин Глебович оставлял крупную сумму на учреждение специальной школы и завещал душеприказчикам выхлопотать этой школе право называться его именем. Когда Качеев раздельно, но вполголоса прочитывал текст параграфа, больной повторял про себя, шевеля губами. Он с особенной любовью обделывал фразы; по нескольку раз заново переделывал этот пункт. И теперь два-три слова не понравились ему.
– Постойте, – перебил он. – Тут надо заменить.
– Что? – нетерпеливо спросил Качеев.
– Да вот это: "ежели, в случае каких-либо недоразумений…"
– Облизывали достаточно…
– Кто – я?
– Вы, Лещов Константин Глебович.
– Какая у меня степень? Ведь это между вашей братьей развелись малограмотные скоробрехи; а я не могу; чувство у меня есть художественное. Вы его все утратили… Ремесленники, наймиты везде развелись.
Качеев выпустил тетрадь и сложил руки на груди.
– Вы забыли уговор, Константин Глебович. Опять ругаться?
– Подайте мне.
Лещов потянулся за тетрадью. Адвокат подал ее.
– Одно слово!.. Все равно надо переписать… – отрывисто заговорил Лещов.
Его уже начинало опять душить.
– Зачем переписывать… Ведь вы ждали свидетелей?
– А! Свидетелей? – разразился Лещов. – Был тут сейчас Евлашка Нетов, тля, безграмотный идиот Я его оболванил, я его из четвероногого двуногим сделал. А он… отлынивает… зачуяли, что мертвечиной от меня несет… С дядей своим, старой Лисой Патрикевной, стакнулся… Тот в душеприказчики нейдет… Я его наметил… Почестнее, потолковее других… Теперь кого же я возьму?.. Кого?
– Помилуйте, – перебил Качеев, – у вас пол-Москвы знакомых… Ну, барина какого-нибудь из ваших приятелей, из византийцев… ха, ха, ха!
– Откуда у вас такое слово?
– Робята одобряли… – продолжал смешливо Качеев.
– Выдохлись они теперь, болтают все на старые лады. Уж коли брать, так купца. Этот хоть умничать не станет и счет знает… А кого взять?.. Может ли он понять мою душу? Раскусит ли он – лавочник и выжига, – что диктовало, какое чувство… вот хоть бы этот самый седьмой пункт?.. Вы не знаете этого народа?.. Ведь это бездонная прорва всякого скудоумия и пошлости!..
Припадок кашля был гораздо слабее. Лещов положил голову на ладонь правой руки и смотрел через белокурую голову Качеева. Голос его стал ровнее, заслышались тронутые, унылые звуки…
– Молодой человек, вот вы тоже начали с этим народом вожжаться… Не продавайтесь! Бога для – не продавайтесь… Хотя бы и так, как я… Я не плутовал!.. Свезут меня завтра на погост, будут вам говорить: Лещов наворовал себе состояние, Лещов был угодник первых плутов, фальшивых монетчиков… не верьте… Ничего я не украл, ничего! Но я пошел на сделку… Да. Хоть и тыкал их в нос, показывал им ежесекундно свое превосходство, а все-таки ими питался… И опошлел, каюсь Господу моему и Спасителю! Опустился… Все думал так: вот буду в стах тысячах, а потом в двухстах, трехстах, и тогда все побоку и заживу с другими людьми, спасаться стану… Мыслить опять начну… Чувствования свои очищу… Ан тут болезнь подползла. И никакие доктора меня не подымут на ноги – вижу я это. Не хуже их ставлю себе диагнозу… Вот она, трагедия-то. Слушай меня, франт-адвокат, слушай… коли в тебе душа, а не пар, гляди на меня, и гляди в оба и страшись расплаты с самим собою.
От утомления он смолк и закрыл глаза. Лицо еще больше осунулось. Вокруг глаз темнели бурые впадины.
Качеев быстро поглядел на него, положил тетрадь в портфель и перегнулся через стол.
– Константин Глебович, – тихо выговорил он, – право, довольно… выправлять духовную… Когда свидетели будут готовы, пошлите за мной… Да и без меня подпишут, вы форму знаете, а душеприказчиков найдем и проставим других…
– Кого? – чуть слышно спросил Лещов.
– Да того же Нетова… А второго… ну хоть меня! Я закон знаю. Теперь лучше в карточки поиграть… Я схожу за картами.
Качеев вышел.
XVIII
В гостиной, где адвокат нашел Лещову с вязаньем в руках, вышел разговор вполголоса.
– Раздражался? – спросила она кротко.
– Беда! Целое наставление мне прочел. Точно Борис Годунов последний монолог… Пожалуйте нам карты… Маленький пикетец соорудим… Я еще поспею в суд… Ах, барыня вы милая!
Он поцеловал ее руку, а она его в затылок, встала и пошла к двери.
– Карты там… в спальне… А как же с душеприказчиками?
– Я себя предлагаю.
– Добрый друг, – протянула она и подняла вверх глаза.
Глаза адвоката смотрели вбок. В них мелькнула мысль: "Кто тебя знает, как-то ты себя поведешь после вскрытия завещания".
Но они больше между собою не шептались. Лещова вошла первая в спальню.
– Три короля! – громко произнес Качеев, входя вслед за нею, – не больше, Константин Глебович, вы слышите?..
– Как тебе угодно, – спросила Лещова, – на столе или положить доску на постель?
– На постель!.. Знаешь ведь.
Она достала небольшую доску из-за туалета, поместила ее на край постели, придвинула табурет, положила на доску две колоды и грифельную доску, взбила подушки и помогла мужу приподняться.
Началась партия. Лещова присела у нижней спинки кровати и глядела в карты Качеева. Больной сначала выиграл. Ему пришло в первую же игру четырнадцать дам и пять и пятнадцать в трефах. Он с наслаждением обирал взятки и клал их, звонко прищелкивая пальцами. И следующие три-четыре игры карта шла к нему. Но вот Качеев взял девяносто. Поддаваться, если бы он и хотел, нельзя было. Лещов пришел бы в ярость. В прикупке очутилось у Качеева три туза.
– Ты что нам обоим в карты глядишь? – спросил Лещов жену.
– Я не вижу твоих карт, мой друг.
– Как не видишь? Сядь вот тут.
Он указал на изголовье.
– Возьми стул и сиди… Ковыряй что-нибудь, вяжи, не мозоль так глаза.
Жена исполнила его желание и села на стуле у изголовья.
– Береженого Бог бережет, – повторил Качеев, сдавая. – Вы, Константин Глебович, оченно уж горячитесь!.. Снесли не так.
– У вас, поди, учиться надо?
– А хоть бы и у нас!..
После порядочной игры Лещову – что ни сдача – семерки и осьмерки. Качеев выиграл короля. В счете больной раскричался, начал сам считать, – они играли по одной восьмой, – сбился и страшно раскашлялся.
– Не довольно ли? – заметила Лещова.
– Не твое дело! – оборвал он ее.
Она хотела уйти.
– Сиди тут! Сиди!
Как суеверный игрок, он имел свои приметы. После третьей сдачи карты опять потянули к противнику.
– Что ты тут торчишь?.. Ступай!.. Сядь на другое место!..
Лещов начал рукой толкать жену. Она отошла к окну и взяла работу.
Третьего короля не доиграли. После нового взрыва игрецкого раздражения с Лещовым сделался такой припадок одышки, что и адвокат растерялся. Поскакали за доктором, больного посадили в кресло, в постели он не мог оставаться. С помертвелой головой и закатившимися глазами, стонал он и качался взад и вперед туловищем. Его держали жена и лакей.
"Не подпишет духовной, – думал Качеев, надевая перчатки в передней, – подкузьмила его водяная… Что ж! Аделаида Петровна дама в соку. Только глупенька! А то, кто ее знает, окажется, пожалуй, такой стервозой. Коли у него прямых наследников не объявится, а завещания нет, в семистах тысячах будет, даже больше".
Он сам затворил дверь в передней. Лакей был занят с барином. «Напутствие» Лещова пришло ему на память.
"Нашел время каяться", – рассмеялся он про себя и, выйдя на крыльцо, зычно крикнул кучеру-лихачу:
– Перфил! Давай!
