Текст книги "История: На заре человечества"
Автор книги: Петр Кошель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Летающее млекопитающее появилось позже. Это – летучая мышь. Летает она совершенно таким же способом, как летали за сотню миллионов лет до нее летающие ящеры – птеродактили.
Если сравнить плавающих и летающих млекопитающих с такими же ящерами, то сразу станет ясно, что в плавании и полете млекопитающие не достигли таких успехов, какими могли бы похвастать ящеры. Плавающих и летающих млекопитающих мало, и они не стали настоящими хозяевами моря и воздуха. Ящеры дали когда-то начало птицам, а млекопитающие не дали начала никакому новому роду летающих существ. Зато на суше млекопитающие достигли таких успехов, до которых далеко было ящерам.
Уже во времена палеогена среди тогдашних млекопитающих начинает намечаться некоторое расхождение: одни как будто больше приспосабливаются к хищному образу жизни, другие – к травоядному.
Прародителями наших тигров, львов, пантер, кошек следует считать патриофелиса или, может быть, какого-то его близкого родственника, который не оставил нам своих костей и о котором поэтому мы не знаем. Кости же патриофелиса дошли до нас. Его младшими современниками из рода хищников были диниктис, умевший уже совершать гигантские прыжки, как и теперешние тигры и львы, и гоплофон, вооруженный двумя острыми клыками. Прародителем лисиц, волков и собак можно считать цинодиктиса.
Но все же это были еще не настоящие хищники, у них было еще много таких особенностей, которые хищникам не нужны.
Больших успехов достигли за время палеогена травоядные млекопитающие.
Появились предки нынешних жирафов, носорогов, слонов и лошадей.
Предок жирафа – его зовут сиватерием – еще совсем не был похож на жирафа. Скорее он походил на лося. На огромной голове сиватерия возвышалась пара больших рогов, да еще около глаз росла пара рогов поменьше. В следующий период он вымер.
Среди первых носорогов многие были не выше овцы, но некоторые носороги выросли в гигантов. Таким гигантом был индрикотерий, безрогий носорог с длинной шеей и вытянутой, как у лошади, мордой. Он был вдвое больше нынешнего слона. Кости индрикотерия найдены в Средней Азии, в Монголии и близ Индии.
Первые слоны были совсем небольшими животными, вроде теперешнего пони. У них не было еще ни хобота, ни бивней.
Именно такой небольшой слон без хобота и бивней найден в палеогеновых пластах Египта. Его назвали в отличие от теперешнего слона меритерием.
У слонов, которые жили немного позже, верхняя губа уже вытянулась в маленький хобот и появились небольшие бивни.
3атем появились настоящие хоботные: мастодонты с двумя парами бивней, вытянутых вперед, и гигант динотерий с загнутыми вниз бивнями, как у моржа. Эти бивни служили ему, верно, для вырывания корней из речного ила.
Настоящие слоны – теперешние – появились только перед самым началом четвертичного периода, чуть раньше человека, а может быть и в одно время с человеком.
Все эти предки нынешних слонов были неутомимыми путешественниками. Родиной некоторых из них был Египет, родиной других – Индия, но в своем непрестанном странствии многие из них пересекли всю Сибирь и проникли в Америку.
Конечно, такое путешествие заняло тысячи и тысячи лет, и переселились в Америку далекие потомки египетских и индийских слонов.
Еще большими приключениями сопровождалась история лошади.
Предком лошади можно считать жившего в начале палеогена фенакодуса. Он по виду совсем еще не походит на лошадь, скорее напоминает собаку. У него длинный, состоящий из позвонков хвост и лапы с пятью пальцами на каждой. И зубы у него такие, что он может быть причислен с одинаковым правом и к хищным, и к травоядным.
Особенностью фенакодуса было то, что он при беге ставил лапу не целиком на землю, а касался земли всего тремя пальцами. Ему, очевидно, приходилось часто и быстро бегать. Он был небольшим зверьком и совсем не хотел попасться в зубы патриофелису или какому-нибудь другому опасному хищнику.
От фенакодуса произошел эогиппус, зверек величиной с овцу. Эогиппус уже гораздо более походит на лошадь, но он был так мал, что если бы жил теперь, то мог бы бегать под столом. Зубы у него годятся только для того, чтобы пережевывать траву. И, самое важное, у него на ногах уже не по пяти пальцев, а меньше: на передних ногах по четыре, на задних по три.
Я называю его конечности уже не лапами, а ногами, потому что они потеряли способность хватать, когтить добычу. Они приспособились к быстрому бегу, специализировались, стали ногами.
Эогиппус, без сомнения, бегал быстрее своего предка фенакодуса. Но хищники, жившие в одно время с ним, бегали тоже быстрее своих предков. Скорость и для них, как для эогиппуса, была вопросом жизни или смерти. Если эогиппуса заставлял бегать во всю прыть страх и он несся по лесам галопом на четырёх пальцах, то хищников подхлестывал голод. Состязание в беге не прекращалось.
Потомки эогиппуса жили все в том же палеогене, но уже в конце его.
Эти лошади гораздо крупнее эогиппуса, но по сравнению с нынешней лошадью кажутся все же карликами.
У этих палеогеновых лошадей нота устроена еще остроумней и, так сказать, экономнее, чем у эогиппуса. К чему пять или даже четыре пальца, когда для того, чтобы отталкиваться от земли при беге, вполне достаточно одного крепкого пальца на ноге? У этих лошадей развивается на ноге только один средний палец, а остальные вырастают короткими, да и то не в полном числе.
Этому превращению пятипалой ноги в однопалую помогло еще вот какое обстоятельство: климат постепенно становился все холоднее, и на месте многих лесов раскинулись луга.
Потомкам фенакодуса не приходилось уже перелезать через упавшие стволы в лесу, цепляясь когтистыми лапами: стало много гладких равнин.
У гиппариона, жившего уже в неогене, был всего один палец на ноге. Два пальца совсем пропали, а два вырастали такими короткими, что до земли не доставали, – уже не пальцы, а только зачатки пальцев. Конец единственного на ноге пальца роговеет и превращается в то, что мы зовем копытом.
И, наконец, на исходе неогена появляется нынешняя лошадь, у которой нет даже зачатков других пальцев, кроме среднего. Так лапа с когтями, служившая и для бега и отчасти для хватания, превратилась в ногу с копытом. На это превращение потребовалось около пятидесяти миллионов лет. Оно дало лошади быстроту ее бега.
На этом примере развития лошади видно, в чем состояла суть тех изменений, которые начались среди млекопитающих уже в конце палеогена: млекопитающие стали специализироваться. Одни стали морскими пловцами, другие остались на суше и превратились в хищников с когтистыми лапами, иные стали травоядными я вырастили на концах ног копыта.
Жизнь как бы снова стала на распутье, одни млекопитающие стали развиваться в одном направлении, другие в другом, и скоро пути их совсем разошлись.
Какой же путь оказался самым удачным, и какие пути приводят в тупик? Первый путь ведет в море.
Это малообещающий путь. Правда, в воде легче передвигаться, там тяжесть не так чувствуется, и поэтому животные могут достичь огромных размеров. Самое большое млекопитающее – кит – живет в воде, огромные мозазавры, плезиозавры, ихтиозавры жили тоже в воде. Но именно потому, что плавать легче, чем бегать, путь этот многообещающий. Животному не приходится преодолевать такие сложные препятствия, как на суше, оно не нуждается в таких сложных приспособлениях, которые необходимы наземному животному, мозг у жителей моря остается небольшим и несложным.
Другой путь ведет в воздух. Это путь развития тех ящеров, которые дали начало птицам. Этот путь нам кажется очень заманчивым: летать, парить а воздухе без усилия—это доступно птицам и не было до последнего времени доступно людям. Однако за это птицы заплатили слишком дорогой ценой: они лишились передних конечностей, превратили их в крылья. Посмотрите на голубя, когда он клюет крошки, кивая беспрестанно, точно автомат, головой. И посмотрите потом хотя бы на кошку, как разнообразны ее движения: она может передними лапами и схватить мышь, и уцепиться за кору дерева, и нанести удар в драке. Голубь по сравнению с ней все равно что безрукий калека по сравнению со здоровым человеком. За право летать птицы заплатили страшным сужением свободы движений и мозг их поэтому развился мало. Крылатые разумные существа, люди-птицы, никогда не могли бы появиться, так же как не могли бы развиться разумные существа где-нибудь на дне моря, люди-рыбы.
Третий путь – мирная жизнь на суше, при которой животное ни на кого не охотится, питается травой. Именно такими травоядными животными были самые большие ящеры, бронтозавры и диплодоки. И мы видели – они стали медлительными и неуклюжими, мозг у них развился еще меньше, чем у других – хищных ящеров.
Травоядные млекопитающие развились в более суровое время, когда не было стольких болот и мелководных морей, как во времена ящеров.
Травоядным млекопитающим пришлось жить не в болотистых зарослях, а среди лугов, спасая свою жизнь от преследующих их хищников.
Тут происходил все время отбор на быстроту. Поэтому они не превратились в таких неуклюжих чудовищ, как травоядные ящеры.
Но с ними произошло другое превращение: им пришлось пожертвовать пальцами, ноги у них специализировались только для бега. И это была, конечно, большая жертва, сильное сужение свободы движений.
У некоторых из них, правда, верхняя губа превратилась как бы в новую конечность, а у слона появился хобот, – но это все же не возместило потери.
Лучше всего, пожалуй, обстояли дела хищных: у них передние конечности остались лапами, которыми можно хватать, драть, бить.
Но так как эти лапы служили одновременно – и главным образом – для ходьбы, они не могли стать особенно ловкими. Медведь может подняться на задние лапы и пройти несколько шагов так. Но ему это, очевидно, так трудно, что он очень редко поднимается на дыбы.
Все же мозг у хищных развился в общем! больше, чем у других животных. Самое умное животное – собака – из рода хищников.
И все же настоящее разумное существо не могло бы произойти от хищников, и представить себе человека на четырех лапах так же нелепо, как представить человека с копытами.
Четыре пути, четыре разные специализации, и ни один из этих путей не приводит и, очевидно, не может привести к человеку. Но был еще пятый путь, о котором мы до сих пор не упоминали. Были еще такие млекопитающие, которые стали развиваться не так, как хищники, и не так, как копытные травоядные. И именно среди этих животных появился в конце концов предшественник человека, млекопитающее, ходящее на двух ногах и пользующееся передними конечностями, как руками.
Но это существо появилось только в конце третичного периода, в неогене, и поэтому об этом лучше рассказать в следующей главе.
ИСТОРИЯ ОБЕЗЬЯН
На конец третичного периода, на неоген, приходится высший подъем геологической революции. Все земная кора точно выходит из равновесия, сминается, сморщивается. На всех материках воздвигаются горы. Величайшие горные хребты вашего времени образовались или, по крайней мере, получили завершение именно в неогене. Тогда выросли хребты Альп и Кавказ, Памир, Гималаи, Гивдукуш, Апеннины, Кариаты, Балканы, Крымские горы, Анды, Кордильеры, горы восточной Австралии и, вероятно, горы покрытого сплошным льдом южного материка – Антарктики.
В очертаниях и расположении материков и океанов совершаются последние большие изменения: обе Америки срастаются. Осколки великого Южного материка – Индия и Аравия – соединяются в одно целое с Азией. Гренландия отделяется от Америки. Мадагаскар отделяется от Индии и остается островам подле Африки.
Материки в это время сильно приподняты, и океан образует мало мелководных морей.
В начале неогена вся европейская часть нашей страны была сушей. Потом море залило приблизительно те места, которые и сейчас залиты водой Черного и Каспийского морей. Тогда оба эти моря были слиты в одно, соединявшееся со Средиземным.
Затем это «Черно-Каспийское», или, как зовут его иначе, Сарматское море потеряло связь со Средиземным, стало огромным озером-морем: это озеро-море простиралось от того места, где теперь находится Вена, до того места, где теперь Аральское море.
На западе и на востоке это озеро-море то расширялось, то отступало. А посередине все время мелело и усыхало, так что превратилось, собственно, уже в два моря, соединенных между собой узким проливом. К концу неогена этот пролив совсем пересох, и стало тогда два озера-моря: одно – Черное, другое – Каспийское.
Те перемещения в земной коре, которыми сопровождалось выпучивание гор, подняли наружу такие горные породы, которые заключают в себе очень нужные для нас металлы. Керченское железо, чиатурский и никопольский марганец, золотые и платиновые россыпи – все это наследство, которое мы получили от третичного периода.
Но самое ценное наследство, доставшееся нам от тех времен, это нефть – сахалинская, камчатская, сургутская нефть.
Нефть образуется из тел бесчисленных морских животных, попадающих в соленые заливы, откуда им уже нет выхода. Такие заливы получаются обычно тогда, когда моря начинают пересыхать, во времена высокого стояния материков. Третичный период был как раз таким временем.
Но эти остатки морских организмов никогда не станут нефтью, если они не подвергнутся страшному давлению и нагреванию. А откуда могут возникнуть давление и нагрев? Только если земные слои начнут сминаться и напирать друг на друга с чудовищной силой. Если, иными словами, на месте, где прежде расстилалось море, потом начнут расти горы. Это как раз и случилось в третичный период. Как воспоминание об этом периоде, мы имеем нефть.
В то время, как под землей совершались огромные перемены и одни куски земной коры напирали на другие, точно в битве, в это время над поверхностью земной коры совершались другие, не такие заметные, но тоже очень важные перемены: воздух холодел.
Климат менялся медленно, но бесповоротно, и к концу неогена на земле был уже такой же климат, как теперь, в наши времена.
Менялся климат, а вместе с ним менялись, конечно, и леса. Вечнозеленые деревья и пальмы выживали только на юге, а в наших местах, вместо этих деревьев, появились и размножались такие, у которых листва на зиму опадает. В первый раз на земле можно было видеть то, что мы теперь видим каждый год: осенний листопад.
Новые леса были уже не такими густыми, как прежние: они были не сплошными, а перемежались лугами и степями. Носорогам, слонам, лошадям, верблюдам хватало пищи, и они необычайно размножились.
В это же время появились новые птицы: утки, ястребы, куры, вороны, страусы.
Уже в самом начале неогена появились настоящие хищники, более крупные и опасные, чем нынешние хищные животные: появились махеродус и дафенодон.
Махеродус – это был тигр с острыми, изогнутыми, как сабли, клыками. Это был, так сказать, «царь зверей» тех времен. Он охотился на предков нынешних лошадей и был, сам не зная того, как бы браковщиком лошадей: все лошади, которые бегали недостаточно быстро, отбраковывались, то есть попросту попадали в зубы махеродусу.
Дафенодон – или, как зовут его иногда, «медведь-собака», – был тоже опасным хищником. От него произошли наши собаки и волки.
И во времена палеогена и во времена неогена вулканические извержения были часты и сильны. Те пятнадцать этажей окаменелого леса, которые можно увидеть в Иеллоустонском парке в Америке, были засыпаны пеплом извержений как раз в начале неогена. В это же время какой-то вулкан в Америке засыпал пеплом озеро. Катастрофа произошла так быстро, что тысячи растений и животных оказались неожиданно погребенными под толстым слоем пепла и погибли совершенно так же, как через двадцать миллионов лет погибли жители Помпей. Они погибли, но окаменевшие тела их сохранились и были откопаны.
При раскопках нашли окаменевшие сплющенные цветы, листья и целые стволы. Нашли дикие розы, астры, лианы, чертополох, душистую камедь, остролист, тополи, дубы, сосны, ольху. Кроме того, нашли насекомых – слепней и разных мух.
Среди этих окаменелых мух оказалась и муха цеце, та самая муха, которая и сейчас живет в Африке и, жаля людей и животных, заражает их сонной болезнью. Очевидно, в третичный период муха цеце водилась не только в Африке, но и на других материках. Может быть, она и была причиной гибели в те времена многих крупных млекопитающих, вымирания целых родов животных.
Почему эта страшная муха в наши времена сохранилась только на сравнительно небольшом куске Земли, мы не знаем. Конечно, мы можем только радоваться этому и должны постараться истребить ее до конца.
Таким образом, в неогене продолжалось то, что началось уже в палеогене: животные и растения постепенно приближались к тому виду, какой они имеют теперь. Многие роды животных, особенно тех, которые стали в прошлом периоде гигантами, вымерли. На их месте появились другие. В общем, около половины всех животных тех времен были уже такие, как теперь.
Но нас, конечно, больше всего интересует судьба тех животных, от которых ведет свое происхождение человек. Что это были за животные? Чтобы понять это, нам придется вернуться назад, далеко назад.
Вы помните, что млекопитающие произошли от зверообразных ящеров в самом начале мезозойской эры, а быть может, даже еще раньше, на исходе палеозойской эры. За 135 миллионов лет мезозойской эры они, конечно, как-то менялись. Но как именно они менялись, сказать довольно трудно: от всех этих 135 миллионов лет до нас почти не дошло скелетов млекопитающих. Все, что мы имеем, это челюсть, найденная в триасовых пластах Северной Америки, челюсть млекопитающего, которого мы назвали дроматерием, и несколько черепов, найденных в меловых пластах Монголии.
Однако, сравнивая эти две находки между собой, мы можем установить важную вещь: мы можем наверняка сказать, что те остромордые зверьки, которые жили в меловом периоде в Монголии и оставили нам свои черепа, эти зверьки могли быть предками высших млекопитающих, но никак не могли быть предками сумчатых. Очевидно, разделение млекопитающих на два ствола, на предков высших млекопитающих и предков сумчатых, произошло гораздо раньше, где-то на .полпути от дроматерия к монгольским насекомоядным зверькам. Наверное, это первое разделение млекопитающих на два великих рода произошло очень давно – в конце триасового периода или в юрском.
Мы входим в кайнозойскую эру и застаем оба рода млекопитающих живущими рядом и как будто спорящими за первенство. В начале палеогена преобладают, несомненно, сумчатые, их гораздо больше. Но скоро сумчатые оказываются побежденными и исчезают отовсюду, кроме Австралии.
Высшие млекопитающие победили, но они в свою очередь успели уже разделиться на несколько родов.
Мы говорили об этом втором разделении млекопитающих: одни стали морскими животными, другие наземными хищниками, третьи травоядными копытными животными. Оказались и такие, которые мало изменились по сравнению со своими предками, жившими в меловом периоде в Монголии: эти зверьки остались и поныне ловцами насекомых или грызунами, они только измельчали, выродились, приспособились к жизни в земле, где только изредка видишь солнечный свет.
Четыре разных пути – морские, хищные, копытные, грызуны, – и ни один из этих путей не ведет и не может вести к человеку. Но есть еще пятый путь.
Вы помните, в древнейшие времена жизни некоторым мелким рыбам, чтобы избавиться от преследования своих крупных родственников и хоть как-нибудь прожить, пришлось покинуть глубины моря и отступить в мелкие, прибрежные части морей? И как раз эти, можно сказать, обиженные рыбы потом дали начало животным суши. Нечто подобное случилось и сейчас, при разделении млекопитающих.
Среди млекопитающих оказались такие, которые не приобрели ни острых зубов и когтей хищников, ни копыт травоядных бегунов и не стали такими большими, как те, что ушли в море. Этим небольшим и беззащитным млекопитающим, чтобы спасти свою жизнь, приходилось все время отступать и отступать. Их последним прибежищем стал лес, его деревья, они научились взбираться на деревья и отсиживаться там во время опасности. А так как опасность была почти всегда, то они и стали проводить на деревьях почти все время, жить на деревьях, так сказать, в верхнем этаже леса.
Этих животных мы зовем теперь обезьянами. Но так как теперешние обезьяны только последний остаток этих животных, живших на деревьях, и так как от этих животных произошли не только обезьяны, но и люди, то, чтобы обозначить и нынешних обезьян, и людей, и их общих предков, изобрели для них всех одно общее название – приматы, то есть первенствующие, главнейшие.
Жизнь на деревьях не давала такого богатого выбора пищи, каким пользовались другие животные. Обезьянам пришлось стать вегетарианцами. Главной, их едой были разные плоды и фрукты, древесные почки, орехи. Но чтобы раскусить орех, надо иметь острые зубы. С зубами обезьян не произошло такого превращения, как с зубами травоядных животных, например, лошадей: зубы их мало притупились. К тому же жители деревьев не были слишком строгими вегетарианцами: при случае они лакомились птичьими яйцами, а то и маленькими птичками.
Таким образом, наши предки, благодаря своему образу жизни, избежали той специализации зубов, которая произошла у других млекопитающих. И этому мы обязаны тем, что мы сейчас с одинаковой легкостью усваиваем и мясную и вегетарианскую пищу.
Но еще гораздо важнее были те изменения, которые произошли с конечностями обезьян. Чтобы жить на деревьях, перепрыгивать с ветки на ветку, нужно научиться ловко цепляться за сучья, нужно стать акробатом.
Беспощадный отбор на ловкость и цепкость длился миллионы лет. И результатом этого отбора было то. что в первый раз за всю историю жизни на Земле появились наконец животные, у которых пальцы встали такими цепкими, что могли ухватываться за ветки деревьев. Короче говоря, появился хватательный орган – рука.
У хищников конечности остались лапами, у морских животных они стали ластами, у птиц – крыльями, у травоядных – ногами с копытами, у обезьян – руками.
Но это случилось не сразу, только в неогене лесные жители стали настоящими обезьянами. В начале палеогена жители деревьев – полуобезьяны – еще не приобрели особой ловкости. По строению тела они походили и на грызунов, и на хищных, а больше всего на насекомоядных. Таким зверьком, жившим на деревьях, был в те времена нотарктус, скелет которого найден в Северной Америке. Вначале он, как и все другие животные, полагался больше на обоняние, на то, что чувствовал носом. И, как у всех других млекопитающих, у него был хороший нюх. Но это приносило ему мало пользы: ведь он сидел на дереве, и ему мало приходилось. Иметь дело со следами, оставляемыми животными на земле. Гораздо важнее, чем обоняние, было для него зрение. Нельзя перепрыгивать с ветки на ветку, если не имеешь острых глаз, а тонкое обоняние для этого совсем не нужно. Поэтому среди жителей деревьев отбор происходил уже не на обоняние, а на зрение. Это – не такое уж важное обстоятельство, однако оно имело большие последствия.
Сравните портрет нотарктуса с портретом его потомка анаптоморфуса, и вы сразу заметите, что произошло.
Изменились величина и форма глаз, и сразу вместе с тем: изменилось и все выражение мордочки, появилось в ней что-то, отдаленно напоминающее человеческое лицо, как бы предвещающее его.
Можно сказать, впервые вместо звериной морды появилось – хотя и мало похожее на человеческое – лицо.
В наше время в Индии живет на деревьях потомок анаптоморфуса, очень мало изменившийся за протекшие миллионы лет. Он сохранил фамильное сходство со своим предком. Зовут этого зверька тарсиусом.
Если вы будете в зоопарке и увидите там в клетке тарсиуса (к сожалению, зверек этот редок и не во всяком зоосаде имеется), остановитесь на минутку перед клеткой: ведь таким же или почти таким же был и наш предок в палеогене!
Не все жители деревьев остались такими, как анаптоморфус. Многие, конечно, вымерли, не оставив наследников, но некоторые из выживших не застыли в своем развитии, а продолжали меняться дальше. Они стали более ловкими, мозг их увеличился, передние конечности стали походить на обезьяньи, так что они теперь могли зажать ветку пальцами, как клещами.
Для человеческой руки чрезвычайно характерным является то, что большой палец руки отстоит от других пальцев и может сильно отставляться в сторону. Именно благодари этому наши руки так ловко справляются с любой, работой, могут схватить и крепко зажать любой инструмент.
Если бы наши предки, жившие в четвертичный период, имел кисти, устроенные иначе, они никогда бы не начали мастерить себе орудий, иными словами, они бы никогда не стали людьми, человеческий род не возник бы...
Кому же наши обезьяньи предки и мы обязаны строением рук? Оказывается, это очень древний признак, его можно найти даже у некоторых давным-давно вымерших животных. Если помните, у двуногого ящера игуанодона, жившего полтораста миллионов лет назад, большой палец отличался от всех остальных. Однако впоследствии большинство таких животных потеряло этот драгоценный для нас, но совсем ненужный для них признак: ведь им конечности стали служить для хождения по земле, а для этого подобное строение кисти не нужно, здесь оно скорее мешает, чем помогает.
Древние же полуобезьяны и обезьяны жили на деревьях. Строение конечностей с отставленным большим пальцем было им очень полезно: можно было хвататься за ветви. У них этот признак сохранился. И именно от обезьяны получили, как бы в наследство, этот признак наши обезьяноподобные предки и мы сами.
От обезьян же мы унаследовали и другую весьма ценную способность – способность сосредоточивать взгляд обоих глаз в одной точке. В конце палеогена глаза у обезьян сблизились друг с другом так, что обезьяна могла направлять взгляд обоих глаз на один и тот же предмет, глядеть так, как смотрим мы теперь.
Одной из таких обезьян был проплиопитекус. Его ближайший родственник, живущий сейчас, – гиббон.
В дальнейшем развитие обезьян пошло на разных материках различными путями.
Большинство обезьян, живущих в Америке, сохранило вплоть до нашего времени длинный хвост. Ноздри их смотрят не вперед и вниз, как у остальных обезьян и у людей, а в стороны.
Эти обезьяны давно остановились в развитии, их образ жизни и, наверное, даже выражение лица мало чем отличаются от тех, какими были у них миллионы лет назад.
Понятно, что люди произошли не от этих обезьян.
Среди азиатских обезьян оказались некоторые, способные к дальнейшим изменениях. У них так развились руки, что им уже не нужен был больше хвост, они перестали хвататься им за ветки. Среди них со временем появились породы обезьян, которые были бесхвосты.
И опять-таки избавление от хвоста оказалось почти для всех этих обезьян пределом их достижений, высшей границей развития.
Потомки этих обезьян – гиббоны – живут сейчас в Индии, Индокитае и на островах Малайского архипелага. Они узконосы, о очень длинными руками, спускаются на землю неохотно, зато по деревьям лазают необычайно быстро и ловко. Они навсегда остались, жителями деревьев.
Понятно, люди произошли не от этих обезьян.
Большинство африканских обезьян мало продвинулось в своем развитии. «Руки» и ноги у них очень схожи. Хвоста они не утратили и в большинстве остались жителями деревьев. Потомки их живут в Африке и посейчас, это мартышки и другие низшие обезьяны. Одна из таких обезьян – колобус. И об этих обезьянах следует сказать то же, что о прежних: люди произошли не от них.
Только небольшая сравнительно часть обезьян оказалась способной к еще новым изменениям. Кости их мы находим в неогеновых пластах и в Европе, и в Азии, и в Африке. Жизнь приготовила им новое неожиданное испытание: леса стали вдруг редеть и перемежаться лугами.
После миллионов лет жизни на деревьях приспосабливаться вновь к жизни на земле! Этого испытания не выдержали многие обезьяны и вымерли. Другие стали уходить на юг. И только те, которые не окончательно специализировались на лазании и могли вернуться к наземному образу жизни, стали нашими предками.
Этот, можно сказать, роковой момент в истории обезьян запечатлен для нас скелетом вымершей обезьяны – дриопитека!. Дриопитек или какой-то близкий его сородич дал, как думают ученые, начало и тем обезьянам, которые живут сейчас в Африке – горилле и шимпанзе, – и тем, которые, продолжая дальше меняться, превратились в конце концов в людей. Таким образом, дриопитек был обезьяной, которая жила перед великим разделением обезьян на два рода: на таких, которые остались навсегда обезьянами и живут до сих пор в тропических лесах, и на таких, которые сошли на землю и, пройдя через многие мытарства, превратились в людей.
Когда же произошло это разделение? Когда появился дриопитек? До сих пор на этот вопрос нет точного ответа. Одни ученые считают, что это разделение произошло еще в палеогене, то есть пятьдесят миллионов лет назад, другие полагают, что это произошло только в неогене – десять миллионов лет назад. Во всяком случае, дриопитек давным-давно вымер. И сейчас нет ни одного вида обезьян, который мы могли бы считать предшественником человека. И гориллы, и шимпанзе, и орангутанги– все это не наши предки, а только наши родственники через дриопитека, так сказать, двоюродные и троюродные братья.
И шимпанзе, и гориллы, и оранги уже не способны, больше меняться. Их становится все меньше и меньше. Они не смогли бы приспособиться ни и каким новым условиям жизни, ни к каким неожиданностям. Если климат изменится так, что тропические леса исчезнут, эти обезьяны погибнут...
Но что же стало с другими потомками дриопитека, с теми, которые покинули леса?
Какие еще испытания пережили они, сколько их погибло, не оставив никакого следа, прежде чем некоторые из них стали, наконец, людьми?
ТЯЖЕЛЫЕ ВРЕМЕНА ПЕРВЫХ ЛЮДЕЙ
Мы совершили огромное путешествие, мы прошли через миллионы и миллионы лет, мы встречали на пути медуз и моллюсков, трилобитов и рыб, ящеров и птиц, самых разнообразных животных, но человека мы еще не встречали, – все это были дочеловеческие времена. И вот, наконец, мы входим в последний период геологического календаря, в период, где нас ждет встреча с нашими предками.
Этот период – четвертичный – короче всех других: он длится около миллиона лет. Миллион лет – срок по сравнению с человеческой жизнью невообразимо большой, но по сравнению с теми временами, о которых мы уже говорили, это крохотный промежуток времени, и в этот промежуток укладывается существование человеческого рода.
А все великие события, о которых мы читаем в учебниках истории, все битвы и переселения народов, возникновения и крушения государств, открытия и изобретения, все это укладывается даже не во весь этот промежуток времени, а всего в одну сотую часть его.
