Текст книги "Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***"
Автор книги: Пьер де Шамбле́н де Мариво́
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
Таким правителем был и министр, о котором идет речь. Нужно ли было преодолеть почти непреодолимые препятствия, исправить почти непоправимую беду, добиться славы, выгоды, земельных владений, необходимых государству, сделать сговорчивым врага, который напал на страну, введенный в заблуждение ее миролюбием, временными ее затруднениями или скромным характером правителя,– он всего добивался, но без всякого фанфаронства, столь же просто и без всякой суматохи, как делал и все остальное. Он принимал такие мирные, такие незаметные меры, так мало стремился стяжать почет, что вполне можно было обойти его похвалами, несмотря на всю его достойную уважения деятельность.
Он был как бы отцом семейства, который печется о благополучии, о покое и разумном поведении своих детей, делает их счастливыми, не хвастаясь своими заботами о них, – зачем ему их похвалы? Дети, со своей стороны, не очень-то дивятся отцовским заботам, но любят отца.
И такого рода правление, которое впервые показал этот министр,– явление совершенно новое и почтенное; оно дает весьма мало пищи праздному любопытству, но внушает доверие и спокойствие подданным.
Что касается чужестранцев, они считали этого министра человеком справедливым, с которым им и самим волей-неволей приходится соблюдать справедливость; он научил их умерять свои притязания и не опасаться никаких злых посягательств с его стороны – вот что говорили о нем.
Вернемся к делу. Мы находимся в его кабинете.
Из всех особ, окружавших нас, а было их человек семь или восемь, мужчин и женщин, одни, казалось, смотрели на меня с любопытством, а другие насмешливо и презрительно. К числу последних относились родственники Вальвиля; я это заметила позднее.
Я уже сказала вам, что молочный брат хозяйки дома – тот молодой человек, которого предназначили мне в мужья,– тоже находился здесь; добавьте еще двоих мужчин, коих я видела в зале и которые вошли в кабинет вслед за нами.
Сначала меня ошеломило такое судилище, но смущение мое прошло очень быстро. Дойдя до крайнего отчаяния, человек уже ничего не боится. К тому же меня обидели, а я никого не обижала; меня преследовали; я любила Вальвиля, у меня его отнимали; я полагала, что мне теперь страшиться нечего, даже самая грозная власть в конце концов теряет возможность пугать угнетаемую ею невинность.
– Она и в самом деле хорошенькая. Вальвиля, пожалуй, можно извинить,– с улыбкой сказал министр, обращаясь к одной из дам (то была его жена).– Да, очень хорошенькая.
– Ну, для любовницы сойдет,– сердитым тоном отозвалась другая дама.
В ответ на эти слова я только бросила на нее холодный и равнодушный взгляд.
– Тише, тише! – сказал министр этой особе.– Подойдите ближе, мадемуазель,– добавил он, повернувшись ко мне.– Говорят, господин де Вальвиль вас любит. Верно ли, что он думает жениться на вас?
– По крайней мере, так он мне сказал, монсеньор,– ответила я.
И тут две или три дамы разразились громким и презрительным смехом. Я опять только посмотрела на них, а министр мановением руки заставил их замолчать.
– У вас нет ни отца, ни матери и вы не знаете, кто вы такая? – сказал он мне затем.
– Это правда, монсеньор,– ответила я.
– Так вот,– добавил он,– посмотрите на себя трезво и больше не думайте об этом браке. Я его не допущу, но постараюсь вознаградить вас; я позабочусь о вас. Вот этот молодой человек – подходящий для вас жених, он очень славный малый, и я продвину его; вам следует выйти за него. Вы согласны?
– Я не хочу выходить замуж, монсеньор,– ответила я,– и умоляю вас не настаивать. Решение мое бесповоротно.
– Даю вам еще двадцать четыре часа на размышление,– сказал министр.– Сейчас вас отвезут обратно в монастырь, а завтра я за вами опять пришлю. Прошу не бунтовать, все равно вы больше не увидите Вальвиля. Я тут наведу порядок.
– Мои чувства не изменятся, монсеньор,– возразила я.– Я ни за что не выйду замуж, тем более за человека, попрекнувшего меня моими несчастьями. Поэтому вы уже и сейчас можете решить, что делать со мною,– бесполезно второй раз привозить меня сюда.
Едва я промолвила эти слова, как доложили о Вальвиле и его матери, и оба они тотчас вошли.
Судите сами, как мы изумились все трое. Они проведали, что министр принимал участие в моем похищении, и примчались, чтобы вызволить меня.
– Как! Дочь моя, ты здесь? – воскликнула госпожа де Миран.
– Ах, матушка, это она! – воскликнул Вальвиль.
Все остальное я расскажу вам в седьмой части, которая со второй, вероятно, страницы начнется с обещанной мною истории монахини; приступая к шестой части, я не думала, что эта история отодвинется так далеко.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Вспомните, дорогая, вторая часть моего повествования весьма долго не приходила к вам, вы даже были убеждены, что она никогда не придет. Третью тоже долго привелось ждать,– вы даже сомневались, послала ли я ее вам. Четвертая пришла с немалым запозданием, но вы все-таки ее ждали, хотя и называли меня лентяйкой. Что касается пятой, вы не рассчитывали, что она придет так скоро. Шестая, к вашему удивлению, пришла еще скорее, когда вы, вероятно, не прочли и половину рукописи, а вот вам седьмая часть. Ну, скажите, пожалуйста, как вы, исходя из всего этого, определите мой характер? Назовете меня ленивицей? Нынешнее мое проворство докажет обратное. Назовете торопыгой? Прошлая моя леность не сулила проворства.
Ну, какова же я в этом отношении? О, я такова, какой вы всякий раз меня видите,– быть может, такая же, как и вы, да и вообще как все люди, и поведение мое зависит от моего нрава и моей фантазии: иной раз я достойна похвал, а иной раз вполне заслуживаю порицания. А разве не со всеми так бывает? У бесчисленного множества людей я наблюдала недостатки и хорошие качества, в устойчивость которых верила и ошибалась при этом; я имела право считать человека великодушным, а он оказывался мелочным; я считала другого мелочным, а он вдруг оказывался великодушным. Раньше вы терпеть не могли книг, а теперь читаете запоем; может быть, скоро вам надоест чтение; быть может, я опять стану лентяйкой.
На всякий случай продолжим нашу историю. Мы остановились на нежданном-негаданном появлении госпожи де Миран и Вальвиля.
Никому и на ум не приходило, что они могут явиться, а потому не было дано никаких распоряжений на этот случай.
Все внимание обращено было на то, чтобы покончить дело в один день и выбрать для разбора его такое время, когда меньше всего можно ожидать гостей.
К тому же все воображали, что госпожа де Миран не догадается, к кому надо обратиться, чтобы разузнать о моей участи, и ей останется неизвестным, что сам министр принимал участие в моем похищении; но вспомните ту посетительницу, которая навестила меня в монастыре за два-три дня до того,– некую долговязую, худую, иссохшую даму; как вам уже известно, я тотчас сообщила госпоже де Миран об этом посещении и описала наружность зловещей посетительницы, а госпожа де Миран ответила в записке, что по этому портрету она узнает привидение, о коем идет речь.
Именно ее посещение и навело матушку на мысль о том, кто был виновником моего похищения, этой догадкой она и руководствовалась в своих поисках исчезнувшей дочери.
Моя история должна была выплыть наружу: госпожа де Фар, несомненно, все разболтала; долговязая худая дама оказалась достаточно осведомленной, она была злая и чванливая женщина; в ее речах при нашем свидании в монастыре сквозили дурные намерения,– очевидно, она-то и всполошила всех родственников, заставила их выступить в поход, чтобы не допустить оскорбления, которое собиралась нанести им госпожа де Миран, введя меня в свою семью; мое исчезновение могло быть лишь следствием их заговора.
Но как они похитили меня? Самочинно? Пустили в ход только свою ловкость? А может быть, получили разрешение на свой заговор? Может быть, даже они действуют при поддержке властей?
За мной приехали в карете. Какая ливрея была на кучере? Какова была наружность той женщины, которую якобы прислала моя матушка, чтобы привезти меня к ней из монастыря? Госпожа де Миран и ее сын провели настоящее расследование и все разузнали.
Сестра привратница видела кучера, она вспомнила, какая на нем была ливрея; она видела ту женщину, о которой шла речь, и запомнила ее черты, довольно приметные: лицо у нее было широкое и очень смуглое, рот большой, нос длинный; узнать такую нетрудно. Моя матушка и Вальвиль по описанию узнали в ней одну из горничных в доме госпожи де... жены министра, их родственницы.
На кучере была ливрея коричневого сукна с желтым галуном – такую ливрею носили слуги высокого должностного лица, двоюродного брата моей матушки, с которым они виделись чуть ли не ежедневно.
Какой вывод из всего этого можно было сделать? Не только тот, что тут орудовала родня госпожи де Миран и Вальвиля, но и тот, что сам министр ее поддерживал, поскольку его супруга поручила одной из своих горничных увезти меня; прийти к такому заключению было вполне естественно.
Все эти сведения они, впрочем, получили лишь на следующий день после моего похищения. В самый день похищения госпожа де Миран приехала после обеда, как и обещала мне в записке, о которой я говорила; но когда она явилась, сестра привратница, от которой только и можно было разузнать хоть что-нибудь, отсутствовала – ее послали с какими-то поручениями, так что пришлось приехать на следующее утро, чтобы поговорить с ней, и они прибыли уже довольно поздно, около полудня. Матушка чувствовала себя плохо и не могла выехать из дому в ранний час.
Мое похищение терзало ее сердце скорбью и тревогой. Право, она была словно мать, потерявшая дочь,– так мне рассказывали монахини моего монастыря и сестра привратница.
Ей стало дурно, когда она узнала, что со мной случилось, пришлось приводить ее в чувство; она не переставая плакала.
– Должна признаться, что я люблю ее,– говорила она настоятельнице, которая и передала мне ее слова.– Я так привязалась к ней, сударыня, да ее и нельзя не полюбить. Какое это сердце, какая душа, какой удивительный ум! Вы знаете, что у нее ничего нет, но вы и представить себе не можете, до чего ж я считаю ее благородной, великодушной, бескорыстной. Бедная моя девочка! Я не только люблю, я очень уважаю ее. Она обнаружила такие черты характера, которые умиляют меня до глубины души. Она любит меня самое, мое чувство к ней дороже для нее, чем помощь, которую я ей оказываю. Разве это не восхитительно при ее положении? Мне думается, она скорее умрет, чем решится чем-нибудь огорчить меня. И она так щепетильна, что если бы я разлюбила ее, она не стала бы ничего брать от меня. Я говорю вам сущую правду. И вот я потеряла свою дочку. Как же мне теперь ее найти? Что сделали с ней эти негодяи, мои родственники? Куда они девали ее?
– Но, сударыня, зачем им понадобилось похищать ее? – отвечала ей настоятельница.– Почему им было сердиться на то, что вы из милосердия делаете ей добро? Что им за интерес препятствовать этому?
– Увы, сударыня! – сетовала госпожа де Миран.– Все дело в том, что мой сын не чванлив и не тщеславен: у него достаточно здравого смысла, чтобы отдать ей справедливость, и достаточно сердечности, чтобы почувствовать, чего она стоит; они боятся, как бы он не слишком горячо полюбил ее и как бы я тоже не слишком нежно ее полюбила и не позволила бы сыну жениться на этой девушке. Рассказывать, как и где он ее видел, сейчас некогда, но вот в чем источник преследований, коим они ее подвергли. Из-за несчастной случайности они все узнали, по вине одной моей родственницы, глупейшей женщины и ярой сплетницы, которая не смогла придержать свой болтливый язык. Кстати сказать, они не ошибаются, опасаясь моей нежной любви к Марианне. Я считаю эту девочку сокровищем и полагаю, что осчастливила бы любого разумного мужчину, если бы женила его на ней.
Видите, как госпожа де Миран любила меня! Об этом свидетельствует откровенность ее признаний: она говорила все, она уже ничего не скрывала; она, которая требовала от нас с Вальвилем осмотрительности, сдержанности и благоразумия, вдруг под наплывом нежности ко мне, переполнявшей ее чувствительную душу, позабыла, что ей самой нужно молчать, и первая выдала нашу тайну; все вырвалось у нее в минуту смятения сердца. О, чудесное смятение, за которое я перед матушкой в неоплатном долгу, как ни была велика моя любовь к ней! Воспоминание об этом мгновении до сих пор исторгает у меня слезы. Да, дорогая моя, я все еще оплакиваю ее. Ах, боже мой, сколь моя душа обязана ей!
Увы! Больше нет у меня дорогой моей матушки, светлой, чистой души, и наша нежная любовь теперь живет лишь в моем сердце.
Пойдемте дальше, я слишком пространно об этом говорила, даже забыла о пришедшем в отчаяние Вальвиле, коего госпоже де Миран еще предстояло утешать; мать запретила ему показываться, и, когда она расспрашивала привратницу, он сидел в карете; и вот, собрав все сведения, она с тоской в душе, совсем больная, помчалась к министру в уверенности, что именно к нему надо ехать, чтобы услышать вести обо мне и найти меня.
Из всех своих родственников она больше всех была близка с госпожой де... супругой министра, и та тоже была очень к ней расположена; и хотя стало ясно, что эта дама потворствовала семейному заговору, матушка не сомневалась, что она с трудом на это решилась и теперь примет ее сторону, если им удастся поговорить.
И она правильно думала о госпоже де... Та и в самом деле сразу же отказалась поддерживать замысел родственников и, как вы увидите, выразила желание, чтобы меня оставили в покое.
Итак, госпожа де Миран и Вальвиль вдруг появились в той комнате, где мы находились. Матушка сперва спросила не министра, а его супругу, и слуги, которых ни о чем не предупредили, не зная, что делается в этой комнате, пропустили туда матушку с Вальвилем, немедленно отворив перед ними дверь.
Лишь только оба они увидели меня (я, кажется, об этом уже говорила), они вскрикнули. «Как! Дочь моя, ты здесь?» – закричала госпожа де Миран. «Ах, матушка, это она!» – воскликнул Вальвиль.
Увидев госпожу де Миран, министр встретил ее любезной улыбкой, но, как мне кажется, не мог побороть в душе некоторого смущения (ведь он был добрый человек, и ему говорили, что моя покровительница очень любит «эту девчонку»). Что касается родственников, они поклонились ей с крайне строгим видом, бросив на нее холодный, осуждающий взгляд, и отвели от нее глаза.
Вальвиль смотрел на них в упор, но ему велено было молчать: только с этим условием матушка и взяла его с собой. Все остальные, по-видимому, были исполнены внимания и любопытства: положение обещало нечто занимательное.
Супруга министра первой нарушила молчание.
– Здравствуйте, сударыня,– сказала она матушке.– Признаться, мы не ждали вас, и очень боюсь, что вы будете досадовать на меня.
– Ну вот еще, сударыня, с чего бы ей досадовать? – тотчас вмешалась долговязая и худая родственница (я позабыла ее имя и помню только ее странную наружность).– С чего бы ей досадовать, скажите на милость? – добавила она злобным и желчным тоном, вполне соответствующим ее физиономии.– Разве госпожа де Миран может огорчаться, что ей оказывают услугу и избавляют ее от укоров всей родни?
– Вы вольны думать о моих поступках все, что вам угодно, сударыня,– равнодушным тоном ответила госпожа де Миран,– но уж я не стану сообразовываться с вашим суждением. Мы с вами слишком непохожи друг на друга по характеру и потому никогда не будем сходиться во мнениях; я не одобряю ваши чувства, а вы не одобряете моих, но я ничего не говорю вам об этом. Последуйте моему примеру.
Вальвиль весь побагровел, у него засверкали глаза, я видела по его частому дыханию, что он с трудом сдерживает гнев, что у него колотится сердце.
– Сударь,– продолжала госпожа де Миран, обращаясь к министру,– я приехала повидать вашу супругу, и вот причина моего раннего визита,– добавила она, указывая на меня.– Я узнала, что одна из служанок госпожи де... якобы от моего имени явилась в монастырь, куда я поместила эту девушку, и увезла ее оттуда; надеюсь, что ваша супруга скажет мне, зачем это было сделано, так как я ничего тут не могу понять. Неужели хотели для забавы встревожить меня? Что за намерения были у тех, кому вздумалось похитить юную девушку, в которой я принимаю участие? Замысел исходит не от вашей супруги, я в этом уверена, я отнюдь не смешиваю ее с истинными виновниками похищения, которые, самое большее, добились, чтобы она согласилась на него. Я не корю и вас, сударь, вас тоже уговорили, вот и все. Но каким предлогом воспользовались? На чем мог основываться столь странный поступок? Какое преступление совершила мадемуазель Марианна?
– «Мадемуазель»? – с насмешливым видом воскликнула безыменная родственница.– «Мадемуазель»? Кажется, я слышала, что ее зовут просто Марианна, а впрочем, пусть она зовется любым именем, так как неизвестно, откуда она взялась, с ней ни в чем нельзя быть уверенным, можно только строить догадки; но зачем еще именовать ее «мадемуазель»? Эту маленькую любезность вы, вероятно, оказываете ей по причине некоторой ее миловидности.
При этих словах Вальвиль больше не мог сдерживать свои чувства и посмотрел на нее с горькой и презрительной усмешкой, которую она заметила.
– Юный мой кузен,– сказала она ему,– вам мои речи не нравятся, мы это знаем, но вы могли бы и не смеяться над ними.
– А если я нахожу ваши речи забавными, почтенная кузина, почему же мне и не посмеяться? – ответил он.
– Замолчите, сын мой,– тотчас остановила его госпожа де Миран.– А вас, сударыня, прошу предоставить мне говорить так, как я хочу и как считаю приличным. Если бы мадемуазель Марианна имела дело с вами, вы были бы вольны называть ее, как вам угодно, а мне приятно называть ее мадемуазель; однако ж, когда мне захочется, я называю ее и просто Марианной, это не имеет значения, ибо не умаляет уважения, которое я считаю своим долгом выказывать ей; я взяла на себя заботы о ней, и это дает мне особые права, каких у вас нет; но никогда я не позволю себе обращаться с ней бесцеремонно, как вы это делаете, воображая, что вам позволительно третировать ее. У каждого свой образ мышления, и я думаю не по-вашему; я никогда не стану оскорблять человека, пользуясь его бедой. Господь скрыл от нас, кто родители Марианны, и я не могу этого узнать; я хорошо вижу, что она достойна жалости, но не понимаю, почему ее надо унижать из-за этого, одно не влечет за собой другое; наоборот, разум и человечность, не считая религии, побуждают нас щадить людей, оказавшихся в таких обстоятельствах, как у нее. Стыдно обращать против несчастных низкое положение, в которое их низвергла судьба; совсем не пристало выказывать им презрение, их несчастья заменяют во мнении благородных сердец высокое звание, особенно когда дело идет о такой девушке, как мадемуазель Марианна, и о горькой доле, подобной ее участи. И поскольку вы, сударыня, знаете, что с ней случилось, вам, значит, известно, что есть почти верные признаки, что ее отец и мать, убитые во время их путешествия, когда ей было лишь два или три года, являлись весьма знатными чужестранцами; такого мнения люди держались о них в свое время. Вы знаете, что они взяли с собой в дорогу двух лакеев и горничную, которые тоже были убиты, как и все остальные пассажиры почтовой кареты; что малютка, одетая изящно, как и подобает ребенку высокопоставленных родителей, личиком походила на убитую даму; никто не сомневался, что это ее дочь; все эти сведения удостоверены были добродетельной особой, взявшей девочку на воспитание; все эти обстоятельства она перед смертью доверила святому человеку – доброму монаху, отцу Сен-Венсану, которого я знаю, и он, со своей стороны, подтвердит это перед всеми.
И тут посторонние слушатели, то есть не принадлежавшие к числу родственников госпожи де Миран, почувствовали жалость ко мне; даже кое-кто из родственников, наименее упорных моих гонителей, особенно госпожа де..., были растроганы; послышался легкий гул благоприятных для меня восклицаний.
– Итак, сударыня,– добавила госпожа де Миран, не прерывая своей речи,– вы хорошо видите, что все предположения говорят в ее пользу, и этого, кстати сказать, достаточно, чтобы оправдать наименование – мадемуазель, которое я прилагаю к ней; ведь я не могла бы отказать ей в этом из опасения обидеть ее. Тут и речи нет о галантности, это просто справедливость, ибо все требует, чтоб я воздала ей должное, если не хочу прибавить новых обид к тем, которые она уже изведала по воле случая; и вы сами, конечно, не посоветовали бы мне поступить так, ибо это, согласитесь, действительно было бы непростительным варварством, плачевным тщеславием, в особенности, повторяю, в отношении юной девушки с таким характером, как у мадемуазель Марианны. Я не очень довольна, что она все это слышит, но вы сами вынуждаете меня сказать, что ее наружность, которую вы находите привлекательной, в сущности, наименьшее ее достоинство; могу вас заверить, что по своей разумности, по высоким душевным качествам и по своим поступкам она больше может считаться девицей благородной, чем любая другая барышня, из какой бы знатной фамилии она ни была. А это, признайтесь, внушает уважение,– по крайней мере, я так полагаю. И всеми своими достоинствами, о которых я говорила, она обязана не своему знакомству с обычаями света, не полученному ею воспитанию, которое было очень простым, а, должно быть, все они были у нее в крови, а это, по-моему, самое важное.
– О, разумеется! – добавил Вальвиль, решившись вставить и свое слово.– Разумеется, так оно и есть. И если бы в свете именовали женщин – мадам или мадемуазель только в зависимости от их ума и сердца,– ах, сколько высокородных дам и девиц стали бы просто называться Манон или Като! Но, по счастью, у них не убили ни отца, ни матери и всем известно их происхождение.
Слушатели невольно засмеялись.
– Сын мой, я же вам запретила говорить,– довольно резко сказала госпожа де Миран.– Как бы то ни было,– продолжала она вслед за тем,– я покровительствую этой девушке, я делала ей добро и впредь намерена так поступать; она нуждается в моей помощи, и, право, любой порядочный человек может только позавидовать удовольствию, которое мне доставляют заботы о ней, каждый захотел бы быть на моем месте. Из всех моих добрых дел это самое похвальное; как не стыдно корить меня за него? Может быть, существуют законы, запрещающие иметь человечное, щедрое сердце? Может быть, богатый человек наносит оскорбление государству, если он принимает участие в судьбе особы, достойной помощи, и старается вознаградить ее за пережитые несчастья? Вот и все мое преступление, и пока мне не доказали, что это действительно преступление, я приехала, сударь, спросить: по какой причине так дерзко поступили со мной, почему подготовили вам и вашей супруге такой сюрприз? Я приехала за девушкой, которую я люблю и которую вы и сами полюбили бы так же, как я, если бы знали ее, сударь.
Она остановилась. Все молчали; я плакала, бросая на нее взгляды, свидетельствовавшие о моей привязанности к ней и умилявшие всех присутствующих; одна лишь неумолимая родственница, имя которой я запамятовала, нисколько не смягчилась и сидела с таким же сухим и негодующим видом, как и вначале.
– Любите ее, сударыня, любите на здоровье! Кто вам мешает? – сказала она, покачивая головой.– Но не забывайте, что у вас есть родственники и свойственники, которые не должны от этого страдать, и что с ними следует считаться. Только этого и требуют от вас.
– Ну, уж это оставьте, сударыня, оставьте! – ответила матушка.– Ни вам и ни кому другому я не позволю управлять моими чувствами; я не состою под вашей опекой. Всем вам я предоставляю право давать мне советы, но не делать мне выговоров; кстати сказать, именно вы, сударыня, подбивали остальных действовать и говорить определенным образом, я убеждена, что никто из них в глубине души не согласен с теми обвинениями, которые вы всем вложили в уста.
– Извините, сударыня, извините! – воскликнула гарпия.– Нам известны ваши намерения, и они всех нас оскорбляют. Короче говоря, ваш сын чересчур горячо любит эту ничтожную девчонку, и – что еще хуже – вы ему это позволяете.
– А если я действительно ему это позволяю, то кто же может ему это запретить? Кому из вас он обязан давать отчет в своих чувствах? – холодно сказала госпожа де Миран.– Более того, скажу вам, что я была бы весьма дурного мнения о моем сыне, не уважала бы его характера, если бы он сам не питал высокого уважения к этой «ничтожной девчонке», как вы выражаетесь, которую я не считаю такой уж «девчонкой» и такой уж «ничтожной», ибо одни лишь спесивые гордецы ставят себя выше ее.
При последних словах министр, слушавший этот диалог, опустив глаза и по-прежнему улыбаясь, вдруг взял себе слово, чтобы предотвратить ядовитые реплики.
– Да, сударыня, вы правы,– сказал он госпоже де Миран.– Можно лишь порадоваться вашему доброму отношению к этой прелестной девочке. Вы великодушны – черта почтенная, и несчастья, выпавшие на долю мадемуазель Марианны, заслуживают вашего сочувствия; ее наружность нисколько не противоречит тем добродетелям и достоинствам, какие вы находите в ней, вполне возможно, что они и есть у нее; и нас тревожат отнюдь не ваши заботы об этой девушке, не ваше благоволение к ней. Я сам готов принять участие в столь добром деле. Нас беспокоит лишь то, что, по слухам, господин де Вальвиль не только глубоко ее уважает, что вполне справедливо, но и питает к ней нежные чувства, и такие слухи весьма правдоподобны, ибо ваша питомица очаровательна. Словом, идут разговоры о том, что вы дали согласие на их брак в силу своей привязанности к мадемуазель Марианне,– вот что волнует всех ваших родственников.
– И я полагаю, что они имеют основание волноваться,– подхватила все та же злобная особа.
– Сударыня, я еще не все сказал, позвольте мне докончить, прошу вас,– сказал министр, не повышая голоса, но весьма решительно.– Госпожа де Миран заслуживает того, чтобы с ней говорили рассудительно. Весьма возможно,– добавил он,– что ваша юная питомица благородного происхождения, судя по всему тому, что вы нам рассказали, но по причине бедствия, которое постигло ее, вопрос этот, к сожалению, остается темным, и это может навлечь на вас упреки, ибо наши обычаи не допускают, чтобы в брачных союзах так мало считались с родословной. Я, однако, вполне разделяю ваше уважение к этой милой девушке и, конечно, не откажу ей в праве именоваться мадемуазель; так же, как и вы, я полагаю, что это должно делать даже в теперешнем ее положении; впрочем, заметьте, что мы с вами верим в ее благородное происхождение, но наше великодушное чувство, быть может, никто не будет разделять; по крайней мере, мы не можем ожидать его от любого и каждого, немногие способны на такое доверие. Наше с вами доверие – это как бы подарок, который мы ей делаем, а другие, пожалуй, и не захотят тратиться. Я охотно скажу вместе с вами, что они не правы, но они-то не почувствуют себя неправыми; они вам ответят, что в данном случае истина не установлена, и вам нечего будет возразить им, вы не сможете оправдаться в их глазах, если проявите чрезмерное великодушие и разрешите брачный союз, о котором ходят слухи. Я этим слухам нисколько не верю и не сомневаюсь, что вы рады будете снять с себя всякое подозрение в попустительстве, я даже нашел для этого легкий способ. Я придумал, как устроить судьбу мадемуазель Марианны, выдав ее за молодого человека, сына честных людей; у жениха есть кое-какие средства, а я еще увеличу их, и, выйдя за него, она займет весьма приличное положение. Я для того и послал за мадемуазель Марианной, чтобы предложить ей эту партию, но она ответила отказом, хотя это вполне приличная и даже выгодная партия; и вот, чтобы склонить ее к разумному решению, я счел своим долгом прибегнуть к некоторой строгости, тем более что делаю это ради собственного ее блага. Я даже пригрозил выслать ее из Парижа, но она продолжает упорствовать; как, по-вашему, разве это разумно? Присоединитесь ко мне, сударыня; своими заботами вы приобрели влияние на нее, постарайтесь, пожалуйста, убедить ее. А вот и жених, о котором идет речь.
И он указал на господина Вийо. Тот, хоть и обладал довольно приятной наружностью, имел в эту минуту донельзя жалкий вид бедного и ничтожного человечка, привыкшего и раболепствовать и повиноваться, даже и не помышлявшего о своем достоинстве,– человека, которому преспокойно можно сказать: «Подите вон», зная, что он не посмеет обидеться.
Вот каким он был в эту минуту, и лицо его выражало вовсе не стыд, а смирение.
– Господин Вийо человек очень мягкий и весьма благонравный,– продолжал свою речь министр.– Живя в супружестве с мадемуазель Марианной, он будет обращаться с нею хорошо, памятуя, что он обязан ей состоянием, которое я обещал ему ради нее,– я очень советую ему никогда этого не забывать.
Молочный брат его супруги ответил лишь низким поклоном, чуть не простерся ниц перед благодетелем.
– Надеюсь, вы одобряете то, что я предпринял, сударыня? – сказал министр, обращаясь к моей матушке.– Довольны вы? Мадемуазель Марианна останется в Париже. Вы ее любите и не потеряете возможности видеть ее – обещаю вам это, иначе я и не мыслю, как можно разрешить данный вопрос.
Тут госпожа де Миран посмотрела на господина Вийо, и тот поблагодарил ее еще одним нижайшим поклоном, хотя взгляд, которым она пронзила его, отнюдь не требовал признательности. А затем матушка промолвила, покачивая головой:
– Они друг другу не пара, трудно поверить, чтобы он пришелся Марианне по душе. Сударь, я действительно льщу себя уверенностью, что имею некоторое влияние на нее, как вы говорите, но в данном случае я не прибегну к нему – зачем заставлять ее так дорого заплатить за мои заботы о ней? Пусть Марианна решает, как хочет, она сама себе хозяйка. Ну как, мадемуазель? Согласны вы на то, что вам предлагают?
– Я уже все сказала, сударыня,– ответила я печально и почтительно, но с твердостью.– Я сказала, что предпочитаю остаться в девушках, и решения своего я не изменила. Несчастья мои очень велики, но страшнее всего то, что я родилась с таким сердцем, какого мне не следовало бы иметь, и, однако ж, я не могу совладать с ним. А при таком сердце я никогда не смогу полюбить того жениха, за которого меня прочат. Никогда! Я чувствую, что не привыкну к нему, я буду смотреть на него как на человека, не созданного для меня. От этой мысли я не избавлюсь. Как бы я ни осуждала себя за нее, как бы ни считала нелепым, что я так думаю, она всегда у меня будет, из-за этого я не смогла бы дать ему счастья, да и самой мне не удалось бы обрести покой душевный: разве я простила бы себе ту печальную жизнь, которую вел бы близ меня мой муж,– быть может, он любил бы меня, а мне был бы невыносим, меж тем как его могла бы одарить горячей любовью другая женщина; зачем же мне без всякой необходимости выходить за него и заставлять бедного нести бремя моей неприязни к нему? Итак, не стоит и говорить об этом браке. Благодарю вас, монсеньор, за ваше доброе намерение позаботиться обо мне; но, право же, это невозможно.
