355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Пьер Адо » Духовные упражнения и античная философия » Текст книги (страница 1)
Духовные упражнения и античная философия
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 23:34

Текст книги "Духовные упражнения и античная философия"


Автор книги: Пьер Адо


Жанры:

   

Самопознание

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Предисловие Арнольда И. Дэвидсона [1]

Я очень хорошо помню момент, когда Мишель Фуко впервые рассказал мне о Пьере Адо. Несмотря на его очевидный неподдельный энтузиазм, я ответил ему, что совершенно не специалист в античной философии и не хотел бы начинать знакомство с этой областью. И только гораздо позднее я начал читать Пьера Адо, после смерти Мишеля Фуко. Я сразу же был поражен не только точностью и ясностью его толкований текстов, что явилось результатом безупречных филологических и исторических знаний, но особенно видением философии, которое я обнаруживал на более тонком плане в его очерках и книгах. Что Пьер Адо является одним из самых крупных историков античной мысли нашей эпохи, это очевидно; не так очевидно то, что он также крупный философ. Достаточно изучить его творчество в целом, чтобы в этом убедиться. Данная книга, «Духовные упражнения и античная философия», уже является классическим произведением, и как настоящая классика она сохраняет всю свою актуальность.

Я хотел бы уточнить некоторые аспекты понятия духовных упражнений, чтобы лучше объяснить, почему Адо сделал их направляющей нитью своей концепции античной философии. Пьер Адо всегда говорил, что открытие

им понятия духовных упражнений связано с проблемой строго литературной: как объяснить внешнюю несвязность некоторых философов? Вовсе не предполагая искать новый тип назидательной духовности, Пьер Адо хотел бы исследовать именно исторически постоянную тему пресловутой «несвязности» античных философов. Это исследование и привело его «к идее, что философские произведения античности создавались не для изложения системы, но с целью формирования: философ хотел заставить работать умы своих учеников или слушателей, чтобы они пришли в определенным образом упорядочились»]). Скорее формирование умов, чем информирование является также пьедесталом, на который опирается идея духовных упражнений. Следовательно, мы не должны удивляться тому значению, которое придается чтению текстов у Пьера Адо, и что он беспрестанно подтверждает: чтение – это духовное упражнение, и мы должны научиться читать, то есть «то есть останавливаться, освобождаться от наших забот, возвращаться к самим себе, оставлять в стороне поиски изысканности, утонченности, оригинальности, спокойно размышлять, вглядываться в глубины, чтобы позволить текстам говорить с нами» («Духовные упражнения», с. 64). В этом отношении необычайно интересна цитата из Гёте, приведенная в заключение главы «Духовные упражнения»: «Люди не знают, сколько стоит времени и усилий, чтобы научиться читать. Мне для этого понадобилось 8о лет, но и теперь я не могу сказать, насколько преуспел в этом» («Духовные упражнения», с. 65). Чтение – это деятельность по формированию и преобразованию самого себя, или, если следовать мысли Пьера Адо, мы не должны забывать, что духовные упражнения не ограничиваются какой-то конкретной областью нашего существования; они имеют очень широкое значение и пронизывают все сферы нашей повседневной жизни.

В выражении «духовные упражнения» нужно учитывать одновременно понятие «упражнения» и значение слова «духовный». Духовные упражнения функционируют не просто на уровне предложения и концепции. Нам не предлагается новая метафизическая теория, ибо духовные упражнения являются именно упражнениями, то есть практикой, деятельностью, работой над собой, тем, что можно назвать са– моаскезой. Духовные упражнения составляют часть нашего опыта; они суть «эксперимент». Кроме того, Пьер Адо употребляет слово «духовный» не в смысле «религиозный», или «теологический», поскольку религиозные упражнения являются лишь видом – весьма особенным – духовного упражнения. Тогда откуда же это слово – «духовный»? Пьер Адо отклонил несколько других прилагательных и в конце концов остановил свой выбор на характеристике этих упражнений, как «духовных»; и в самом деле, «интеллектуальные упражнения» или «нравственные упражнения» лишь отчасти передают глубину смысла: «интеллектуальный» выражает не все аспекты этих упражнений, а «нравственный» может произвести неточное впечатление, что речь идет о кодексе хорошего поведения. Как четко определил сам Пьер Адо: «Слово „духовный“ действительно позволяет понять, что эти упражнения являются творчеством не только мысли, но всей психики индивида» («Духовные упражнения», с. 22). Таким образом, данное выражение охватывает мысль, воображение, чувствительность, а также волю. «Название „духовные упражнения“ в общем-то оказалось наилучшим, потому что оно означает, что речь как раз идет об упражнениях, вовлекающих в себя весь ум» («Античные духовные упражнения и „христианская философия“», с. 67). Античная философия «есть духовное упражнение, потому что она представляет собой образ жизни, форму жизни, жизненный выбор» 2). Можно также сказать, что эти упражнения являются «экзистенциальными», потому что они обладают экзистенциальной ценностью, охватывающей наш образ жизни, наш образ бытия в мире; они суть составная часть совершенно новой ориентации в мире, требующей самопреобразования, метаморфозы самого себя. П. Адо резюмировал свою концепцию так: духовное упражнение – это «практика, нацеленная на то, чтобы совершенно измененить бытие» 3).

Чтобы понять радикальность и глубину идеи духовных упражнений в концепции П. Адо, нужно осознать принципиально важное отличие, существующее для него между философской речью и самой философией. Оно, по сути, выдвигает на первый план практическое и экзистенциальное измерение духовных упражнений. Исходя из стоического отличия между речью сообразно философии и самой философией, П. Адо показывает, что их понимание того и другого можно использовать «в более общем плане для описания феномена „философии“ в античности» 4).

Согласно стоикам, философская речь подразделяется на три части – логику, физику и этику; когда речь идет о преподавании философии, излагается теория логики, теория физики и теория этики. Но для стоиков – ив определенном смысле для других философов античности – эта философская речь не является самой философией 5). Философия вовсе не теория, разделенная на три части, но «но единый акт, заключающий в себе переживание логики, физики и этики. То есть мы больше не занимаемся теорией логики, иными словами – хорошим говорением и хорошим думанием, но мы думаем и говорим хорошо, мы больше не занимаемся теорией физического мира, но созерцаем космос, мы больше не занимаемся теорией нравственного действия, но действуем прямо и праведно» («Философия как способ жить». С. 270). Иначе говоря, «философией было действительное, конкретное и пережитое упражнение, практика логики, этики и физики»6). И П. Адо дает следующее краткое изложение этой идеи:

Речь о философии не является философией. <…> Философские теории находятся на службе философской жизни. <…> философия в эллинистическую и римскую эпоху предстает как образ жизни, как искусство жить, как способ бытия. Действительно, начиная по меньшей мере с Сократа, античная философия имела этот признак. <…> Античная философия предлагает человеку искусство жить, а современная философия предстает прежде всего, как конструкция технического языка, предназначенного для специалистов («Философия как способ жить». С. 270–273,279).

В античности сущностная задача философа не заключалась в построении или изложении понятийной системы; вот почему П. Адо критикует историков античной философии, представляющих философию прежде всего как философскую речь или философскую теорию, как систему пропозиций. Свою точку зрения он излагает так:

На самом деле все школы разоблачали опасность, которой подвергается философ, если вообразит, что философская речь может быть самодовлеющей, не согласованной с философской жизнью <…>. Традиционно людей, развивающих внешне философскую речь, но не стремящихся сообразовать свою жизнь со своей речью, которая к тому же не проистекает из их собственного опыта и собственной жизни, философы называют «софистами» <…>7).

В этом достаточно определенном смысле можно было бы сказать, что софисты по-прежнему представляют собой опасность для философии, связанную с тенденцией, когда философская речь считается самодостаточной и полностью независимой от нашего жизненного выбора.

Недавно Пьер Адо уточнил свою концепцию относительно роли философской речи в самой философии. Согласно ему, когда речь не отделена от философской жизни, когда она является неотъемлемой частью этой жизни, когда речь есть упражнение в философской жизни, тогда лишь она полностью легитимна и даже необходима. Если же философы античности отказываются отождествлять философию с философской речью, то «при этом вполне очевидно, что не может быть философии без внутренней и внешней речи философа. Но все эти философы <…> считают себя философами не потому, что они развивают философскую речь, но потому, что они живут по-философски. Речь интегрируется в их философскую жизнь <…). Для них сама философия есть прежде всего форма жизни»8).

Пьер Адо стремится побороть представление о философии, «сведенной к своему концептуальному содержанию» и «в любом случае без прямого отношения к образу жизни философа» 9). Когда философия становится просто философской речью, не соединенной с жизнью и не встроенной в философский образ жизни, она подвергается радикальному изменению. Тогда философия превращается в узко-школярскую и университетскую дисциплину, а философ, согласно Канта, становится «художником разума», интересующимся только чистым умозрением. И П. Адо дальше цитирует Канта:

Так и Платон спросил у старого человека, который выслушал его лекции о добродетели – когда начнешь добродетельную жизнь? – то есть не всегда должно спекулировать, но однажды подумать и о выполнении. Однако в наши дни считают мечтателем того, кто живет, так как учит 10).

Отзвук этой цитаты можно найти в следующих вопросах П. Адо:

Что же все-таки наиболее полезно для человека как человека? Бесконечно рассуждать о языке или о бытии и небытии? А не лучше ли научиться жить по-человечески? (см. ниже: «Является ли философия предметом роскоши?». С. 339).

Несмотря на критику философской речи, когда она самостоятельна и отделена от философской жизни, эта речь не подвергается низложению. Однако, в противовес большинству современных философов, именно психагогическая, а не пропозиционная и абстрактная модальность речи удерживает его внимание. В конечном счете, жизненный выбор и образ жизни, духовные упражнения и психагогическая и преобразующая речь представляют собой три принципиально важных элемента видения философии в сочинениях Пьера Адо.

Настоящее новое издание Духовных упражнений П. Адо включает в себя тексты, которые до сих пор были труднодоступны или не изданы. «Размышления о понятии „культуры себя“» (текст, который уже много обсуждался) продолжают «прерванный диалог» с Мишелем Фуко. В этой дискуссии П. Адо особенно подчеркивает контраст между «эстетикой существования» у Фуко и «космическим сознанием», другой ключевой идеей его анализа. Понятие космического сознания, увязанное с практикой физики в качестве духовного упражнения и с идеалом мудрости, остается одним из самых удивительных и своеобычных аспектов его мысли. Это упражнение космического сознания является не только главным элементом его толкования античности, но остается для него актуальной практикой, изменяющей наше отношение к себе самим и к миру.

Текст о Торо напоминает нам, как идея духовных упражнений может выступить своеобразным «дешифровальщиком», помочь разобраться в истории мысли таким образом, чтобы увидеть философский масштаб мыслителей, остающихся обычно в тени ввиду традиционного представления об истории философии. Не только Торо, но также, например, Гёте, Мишле, Эмерсон и Рильке обретают, таким образом, свой истинный философский масштаб; и даже Витгенштейн начинает представлять у П. Адо иной тип мыслителя – не столько профессором философии, сколько философом, требующим от нас работы над самими собой, требующим преображения нашего видения мира в глубочайшем смысле этого слова.

В статье «Мудрец и мир» разговор опять идет о космическом сознании, но также и о сосредоточении на настоящем мгновении: тут П. Адо подчеркивает важность фигуры мудреца и роль упражнения в мудрости в концептуальном аспекте философии 11J. Эта норма мудрости может и должна осуществить преобразование отношения между Я и миром «благодаря внутренней мутации, благодаря полному изменению образа видения и жизни» («Мудрец и мир», с. 358). Эстетическое восприятие, как подчеркивает П. Адо, является «некоторой моделью философского восприятия» («Мудрец и мир», с. 347), моделью конверсии внимания и преобразования обычного восприятия, которых требует упражнение в мудрости. П. Адо предоставляет нам инструменты, чтобы ухватить экзистенциальные и космологические возможности эстетического восприятия и, совсем как Мерло– Понти, он находит в некотором эстетическом видении средство для переобучения видению мира.

Три других новых текста развивают и углубляют рамки понятий, которые я уже попытался очертить; они также показывают сокровенную связь между П. Адо, историком философии, и П. Адо, философом. Никто лучше него не конкретизировал необходимость этого соотношения. Исследуя обширную задачу историка философии, он заключает:

[Историк философии] не может не уступить философу как таковому, поскольку тот всегда должен сохраняться в историке-философе. И для решения этой задачи необходимо, чтобы с возрастанием ясности ума время от времени ты задавал себе следующий – решающий – вопрос: «Что это такое – быть философом?» 12)

А теперь с нами будут говорить тексты.

Предисловие к изданию 1993 года

В книге собраны уже опубликованные и неизданные исследования, которые я писал в течение последних нескольких лет. Но объединяющая их главная тема находится в центре моего внимания, начиная с моей юности. В одной из своих первых статей, опубликованной в «Актах конгресса философии» в Брюсселе в 1953 году, я уже пытался описать философский акт как конверсию, и я до сих пор помню тот энтузиазм, с которым в грозное лето 1939 года на экзамене на диплом бакалавра по философии, я комментировал тему сочинения, взятую из Анри Бергсона: «Философия есть не построение системы, а решение, принятое раз и навсегда, наивно всматриваться в самого себя и вокруг себя». Под влиянием Бергсона, а потом экзистенциализма, я всегда воспринимал философию как полную метаморфозу способа видения мира и бытия в нем.

Я не предвидел в 1939 году, что моя жизнь пройдет в изучении античной мысли, особенно того влияния, которое греческая философия оказала на латинскую литературу. Однако именно на это поприще меня направило то самое таинственное соединение случая и внутренней необходимости, которое придает форму нашим судьбам. В этих исследованиях я констатировал, что значительные трудности в понимании философских трудов древних зачастую объясняются тем, что мы допускаем двойной анахронизм при их истолковании: мы считаем, что, подобно многим современным произведениям, они предназначены для передачи информации определенного понятийного ряда и потому мы также можем извлечь из нее напрямую

четкие сведения о мысли и психологии их автора. Однако на самом деле они очень часто представляют собой духовные упражнения, которые автор практикует сам и помогает практиковать своему читателю. Они нацелены на формирование души. Они имеют психологическую природу. И всякое утверждение следует понимать в аспекте того эффекта, который оно намерено произвести, а не как предложение, адекватно выражающее мысль и чувство индивидума. Как следствие – мои методологические требования и философские убеждения совпадали.

В настоящем сборнике представлены эти философские и методологические темы. В самом названии ряда исследований, собранных здесь, указывается на отношение к понятию духовного упражнения. Но легко можно понять, почему и другие работы нашли свое место в этом томе. Мифическая фигура Сократа – это именно фигура философа, того, кто «упражняется» в мудрости. Марк Аврелий – это человек античности, практикующий свои духовные упражнения согласно строгому методу. Мишле – современный человек, но тоже всю свою жизнь, вслед за Марком Аврелием, проводящий в упражнениях «гармонизации» в самом себе. Очерк, посвященный такому общему феномену, как конверсия, позволяет лучше понять, каким образом философия сущ– ностно является конверсией (обращением), то есть опять– таки переживаемым упражнением. Другой очерк, посвященный апофатизму и мистическому опыту, приоткрывает проблемы философской речи в столкновении с пределами языка, именно потому, что философия есть опыт, трансцендирующий всякое выражение (и в этой связи становится ясным, что «Логико-философский трактат» Витгенштейна также представляет собой духовное упражнение).

Я от всего сердца благодарю своего давнего друга Жоржа Фолье, благодаря которому данный сборник смог выйти в свет. Я посвящаю эту книгу памяти Пьера Курселя, богатству произведений и примеру метода которого я столь многим обязан.

Духовные упражнения

Вершить свой полет каждый день! Пусть это будет лишь одно мгновение, пусть оно будет скоротечным, лишь бы оно было интенсивным. Каждый день – «духовное упражнение», одному или в обществе человека, который тоже хочет улучшаться… Выйти из длительности. Стараться обнажить свои собственные страсти. <…> Увековечиваться, превосходя себя.

Это усилие над собой необходимо, это устремление справедливо. Многочисленны те, кто полностью поглощен активной политикой, подготовкой социальной революции. Редки, очень редки люди, которые, чтобы подготовить революцию, хотят стать достойными нее.

Не считая последних строк, не кажется ли этот текст переложением Марка Аврелия? Он написан Ж. Фридманом и вполне возможно, что автор не осознавал такого сходства. Кстати, дальше в книге он ищет «свои корни»2) – и приходит к заключению, что не существует никакой традиции (еврейской, христианской, восточной), которая была бы совместима с требованиями современной духовной ситуации. Но любопытно то, что он не задает себе вопросы о ценности философской традиции греко-римской античности, тогда как несколько процитированных нами строк показывают, в какой степени античная традиция продолжает бессознательно жить в нем, как и в каждом из нас.

«Духовные упражнения». Выражение немного сбивает с толку современного читателя. Прежде всего, употребление слова «духовный» сегодня больше не считается очень хорошим тоном. Но все-таки нужно смириться с использованием именно этого термина, потому что другие возможные прилагательные или определения – «психический», «нравственный», «этический», «интеллектуальный», «мысли», «души» – не выражают все аспекты реальности, которую мы хотим описать. Можно было бы, разумеется, говорить об упражнениях мысли, поскольку в этих упражнениях мысль в некотором роде принимает себя за материю 3) и стремится изменить себя сама. Но слово «мысль» недостаточно четко указывает на важность участия в этих упражнениях воображения и чувств. По тем же самым причинам мы не можем удовлетвориться «интеллектуальными упражнениями», несмотря на то, что интеллектуальные аспекты (определение, разделение, рассуждение, чтение, исследование, риторическое усиление) играют здесь большую роль. «Этические упражнения» были бы достаточно привлекательным выражением, потому что, как мы увидим, упражнения, о которых идет речь, очень способствуют врачеванию страстей и относятся к видению жизни. Однако все равно это было бы слишком ограниченное видение. На самом деле, эти упражнения – как нам это приоткрылось из текста Ж. Фридмана – соответствуют преобразованию видения мира и метаморфозе личности. Слово «духовный» действительно позволяет понять, что эти упражнения являются творчеством не только мысли, но всей психики индивида; оно особенно раскрывает настоящий масштаб этих упражнений: благодаря им, индивид возвышается к жизни объективного Духа, то есть снова помещает себя в перспективу Всего («увековечить себя, себя превосходя»).

Ну что ж, если нужно, давайте примем выражение «духовные упражнения», скажет наш читатель. Но идет ли тут речь об Exercitia spirïtualia Игнатия Лойолы? Каково соотношение между лойоловскими медитациями и программой Ж. Фридмана: «Выйти из длительности… увековечиваться, себя превосходя»? Мы ответим очень просто, что Exercitia spiritualia являются лишь христианским вариантом греко-римской традиции, размах которой мы как раз должны будем показать. Прежде всего, понятие и термин exercitium spirituale засвидетельствованы, задолго до Игнатия Лойолы, в раннем латинском христианстве, и они соответствуют аскезе греческого христианства 4). Но в свою очередь этот askesis, который нужно понимать не как аскетизм, а именно как практику духовных упражнений, существует еще в философской традиции античности 5). То есть, в конечном счете, нужно вернуться именно к античности для разъяснения происхождения и значение понятия духовного упражнения, до сих пор живущего, как об этом свидетельствует Ж. Фридман, в современном сознании. В настоящем исследовании мы хотели бы не только напомнить о существовании духовных упражнений в греко-латинской античности, но прежде всего конкретизировать значение и важность этого феномена, а также показать его воздействие на понимание античной мысли и самой философии 6).


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю