Текст книги "Том 13. Салли и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

Чего уж тут удивительного? Будь я на ее месте, я бы тоже покачнулся, да еще как. И менее прозорливый человек, чем Бертрам Вустер, сообразил бы, что моя тетка, которая сейчас сидит передо мной, судорожно вцепившись в свой перманент, попала в беду. Ей угрожает крупная неприятность, и от ее друзей и доброжелателей сейчас требуется серьезно пошевелить мозгами, иначе дом ее с грохотом рухнет.

Я в свое время довольно тщательно изучил семейные отношения и знаю, какие бывают последствия, когда голубок или горлица имеют друг против дружки зуб. Мне объяснял Бинго Литтл, что если миссис Бинго узнает про него некоторые вещи, которые от нее все равно не скроешь, луна в небе станет кроваво-красной, и содрогнутся основания цивилизации. Нечто подобное я слышал и от других мужей, и, само собой, та же картина наблюдается, если проштрафится милая женушка.

До сих пор хозяйкой в Бринкли-Корте была тетя Далия, она осуществляла в доме сильную единоличную власть. Но стоит дяде Тому узнать, что она заложила жемчуга, чтобы купить роман с продолжениями для журнала, который он, дядя Том, с самого начала невзлюбил и прозвал «Пеньюаром светской дамы», и она разделит судьбу тех монархов и диктаторов, которые, проснувшись в одно прекрасное утро, узнают, что подданные с бомбами в руках их свергли. Дядя Том – добродушный старикан, но и добродушные стариканы могут быть трудно переносимы, если создать для этого подходящие условия.

– М-да, – сказал я. – Плохо дело.

– Хуже некуда.

– Этот тип Сидкап, вы говорите, приезжает завтра? Нет времени ничего исправить. Неудивительно, что вы шлете сигналы SOS Дживсу.

– Один он может избавить меня от судьбы, которая страшнее смерти.

– Но сможет ли даже и Дживс спасти положение?

– Я на него рассчитываю. В конце концов, он же знаменитый спасатель.

– Это верно.

– Тебя он в свое время из каких только переделок не вызволял.

– Да-да. Я часто говорю, что второго такого, как он, не найдешь на всем свете. Сейчас придет. Он вышел на минуту принести мне кружку живительного напитка.

Теткины глаза странно блеснули.

– Чур, я первая!

Я похлопал ее по руке.

– Ну, конечно! Считайте вопрос решенным. Неужели вы думаете, что Бертрам Вустер способен присвоить все наличное питье, когда рядом, высунув язык, умирает от жажды любимая тетя? Твоя нужда больше моей, как кто-то там такое сказал раненому на носилках.[31]31
  …кто-то там такое сказал раненому на носилках. – Имеется в виду английский знатный рыцарь и поэт сэр Филип Сидней (1554–1586), который, как рассказывают, будучи смертельно ранен, с этими словами отдал свою фляжку раненому солдату.


[Закрыть] А вот и Дживс!

Верный слуга более чем своевременно внес поднос с эликсиром. Я принял от него долгожданный кубок и широким жестом передал престарелой родственнице. Она произнесла: «Тьфу тебе в глаза!» – и одним духом осушила добрую половину. Остальное допил я.

– Ах, да, Дживс, – переведя дух, сказал я.

– Сэр?

– «Ко мне склоните слух».[32]32
  Ко мне склоните слух. – Фраза из монолога Брута над телом убитого Цезаря. У. Шекспир. «Юлий Цезарь». Акт 3, сц. 2.


[Закрыть]

– Слушаю, сэр.

Мне довольно было одного взгляда на сестру моего покойного отца, чтобы понять, что растолковывать Дживсу ситуацию должен я, больше некому. Родимая старушка, увлажнив свой организм, погрузилась в оцепенение, уставясь перед собой невидящими глазами и тяжело дыша, как олень, загнанный песьей сворой. И ничего удивительного. На свете отыщется мало женщин, способных сохранить бойкость, когда у них под ногами Фатум подорвал такую шашку тринитротолуола. Выслушав от дяди Тома сообщение о Сидкапе, она, я думаю, испытала примерно те же ощущения, что, бывало, и во времена своей охотничьей молодости, когда лошадь выбрасывала ее из седла, да еще сама наваливалась сверху. Хотя бурный поток румяной Ипокрены,[33]33
  Ипокрена – согласно древнегреческому мифу, источник на горе Геликон, пробитый копытом Пегаса; он посвящен музам и питает вдохновение поэтов.


[Закрыть] из которого она только что испила, дарит вдохновение, на этот раз он оказал лишь самое поверхностное действие.

– Дживс, тут у нас встретилось некоторое затруднение, и мы были бы рады услышать ваше мнение и получить от вас совет. Дело вот какого рода. У тети Далии имеется жемчужное ожерелье, рождественский подарок дяди Тома (второе имя которого – Портарлингтон, чего вы, держу пари, не знали). То самое ожерелье, которое вы сегодня утром забрали в «Эспинале». Помните?

– Да, сэр.

– Ну, так вот. Дальше интрига усложняется. Это ожерелье – не жемчужное, если вы меня понимаете. По соображениям, входить в которые нам сейчас незачем, то, рождественское, подаренное дядей Томом, она снесла в заклад. А это, что у нее имеется теперь, – подделка и никакой – или почти никакой – ценности не представляет.

– Да, сэр.

– Вы как будто бы не удивлены?

– Нет, сэр. Я это понял, когда получил его сегодня утром. Я сразу увидел, что у меня в руках культивированный жемчуг.

– Бог ты мой! Неужели это видно с первого взгляда?

– О нет, сэр. Я не сомневаюсь, что неопытный глаз легко обманется. Но я в свое время несколько месяцев изучал ювелирное дело под руководством моего родственника, профессионального ювелира. У натуральной жемчужины нет зерна.

– Нет – чего?

– Зерна, сэр. У нее внутри. А у культивированного жемчуга есть. Культивированная жемчужина отличается от натуральной тем, что является результатом внесения в раковину инородного тела, каковое тело раздражает и побуждает моллюска одевать зерно слоями перламутра. Натуральный раздражитель бывает так мал, что его не видно, тогда как зерно культивированной имитации можно различить на глаз просто на ярком свету. Именно так я и поступил с жемчугами миссис Трэверс. Эндоскоп мне не понадобился.

– Что не понадобилось?

– Эндоскоп, сэр. Особый инструмент, позволяющий заглянуть внутрь культивированной жемчужины и разглядеть зерно.

Сердце мое на минуту сжалось от сострадания к моллюскам – ну и жизнь у них, у этих бедных двустворчатых, сплошь одни неприятности за другими – но главным моим чувством было изумление.

– С ума сойти, Дживс! Вы что же, знаете все на свете?

– О, нет, сэр. Просто ювелирное дело у меня нечто вроде хобби. С алмазами, разумеется, используют другой способ. Чтобы удостовериться в подлинности алмаза, нужна грамофонная игла с сапфировым концом, или, иначе говоря, корундовая 9-й степени твердости. Ею надо попытаться нанести маленькую царапину на скрытой поверхности испытываемого камня. Настоящий алмаз, как вы, несомненно, знаете, – это уникальное вещество, имеющее показатель твердости 10 по шкале Моса. Большинство твердых предметов вокруг нас имеют твердость около 7 единиц. Вы что-то хотели сказать, сэр?

Я только хлопал глазами. Дживс, если уж заведется, часто приводит меня своими объяснениями в такое состояние. Но я поднапрягся и продолжил рассказ:

– Коротко говоря, дело в следующем. Ожерелье тети Далии, то, что у нее теперь, представляет собой, как открыли вам ваши натренированные чувства, сплошные зерна и не стоит даже бумаги, на которой это можно записать. Так. Но тут вот какая загвоздка. Если бы не появились дополнительные обстоятельства, все сошло бы ей с рук, сам дядя Том, сколько бы ни старался, нипочем не смог бы отличить поддельного ожерелья от настоящего. Однако возникло колоссальное осложнение. Завтра приезжает его приятель, и ему покажут эту вещь, а он, подобно вам, является экспертом по ювелирным вопросам. Вы понимаете, что будет, стоит ему только бросить взгляд на дешевую подделку? Разоблачение, крах, погибель, безнадежность. Дядя Том, узнав правду, взбесится, и репутация тети Далии резко пойдет на понижение. Вы понимаете, Дживс?

– Да, сэр.

– Тогда скажите, что вы по этому поводу думаете.

– Положение внушает беспокойство, сэр.

Я и не думал, что какие-то слова могут так взбудоражить мою опечаленную тетушку, но от этих слов Дживса она, сидевшая с поникшей головой, взвилась из кресла, как вспугнутый фазан.

– Внушает беспокойство?! И только-то?

Я понимал ее чувства, но поднял руку, призывая к сдержанности.

– Прошу вас, родственная старушка. Да, Дживс, положение, как вы заметили, внушает некоторое беспокойство, но есть надежда, что вы предложите собравшимся приемлемый выход. Мы будем рады услышать ваше предложение.

Уголок его рта удрученно дернулся.

– Боюсь, сэр, что не смогу предложить решение такой сложной задачи прямо, как говорится, не сходя с места. Мне понадобится некоторое время на размышление. Не позволите ли мне немного походить по коридору?

– Ну конечно, Дживс! Ходите сколько вашей душе угодно.

– Благодарю вас, сэр. Я полагаю вскоре возвратиться с удовлетворительным ответом.

Я закрыл за ним дверь и обернулся к пострадавшей старушенции, которая, вся побагровев, все еще бормотала: «Внушает беспокойство! Подумать только!»

– Мне понятно ваше возмущение, родная плоть и кровь, – сказал я ей. – Мне следовало заранее предупредить вас, что Дживс никогда не подскакивает к потолку и не вращает глазами, какую бы сногсшибательную сенсацию вы на него ни обрушили. Он всегда остается невозмутим, как чучело лягушки.

– «Внушает! Внушает беспокойство»!

– Сам-то я привык не придавать этому значения, хотя порой, как, например, сегодня, могу и взорваться, но опыт научил меня, что…

– «Внушает беспокойство», представьте себе! «Беспокойство»!

– Я знаю, знаю. Эта его манера болезненно действует на нервные центры, кто же спорит. Но, повторяю, опыт научил меня, что за этим выпадом с его стороны всегда следует здравое решение поставленной задачи. Как это говорится? Если появляется чучело лягушки, значит, недалеко и решение.

Тетя Далия встрепенулась. В глазах ее затеплился огонек надежды.

– По-твоему, он в самом деле что-нибудь придумает?

– Я в этом совершенно убежден. Он всегда что-нибудь да придумывает. Хотелось бы мне получить столько фунтов стерлингов, сколько он придумал выходов из разных затруднительных положений с тех пор, как служит под вустеровскими знаменами. Вспомните, например, как он помог мне обставить Родерика Спода в Тотли-Тауэрс.

– И в самом деле, правда?

– Еще бы не правда. Только что передо мной был страшный, грозный Спод, и вот он уже не он, а трясущийся кусок студня у моих ног, лишенный всех своих клыков. На Дживса можно без колебаний положиться. А вот и он, – сказал я, увидев, что дверь приоткрывается, – на плечах у него голова с выпирающим назад затылком, в глазах – сияние ума, ну, и так далее. Придумали, Дживс?

– Да, сэр.

– Я так и знал. Я только что сказал тете, что вы всегда находите выход. Валяйте, выкладывайте.

– Имеется способ, как может миссис Трэверс выбраться из моря смут.[34]34
  «Море смут» – слова из монолога Гамлета «Быть или не быть». Акт 3, сц. 1 (перев. М. Лозинского).


[Закрыть] Шекспир.

Я не понял, почему он называет меня Шекспиром, но попросил его продолжать. И он обратился к тете, которая пожирала его глазами, как дрессированный медведь в ожидании сладкой булочки.

– Если, как сообщает мистер Вустер, мэм, этот эксперт по ювелирному делу ожидается здесь в ближайшее время, по-видимому, лучше всего, чтобы ваши жемчуга до его приезда пропали. Говоря яснее, мэм, – разъяснил он в ответ на вопрос вскипевшей владелицы, не считает ли он ее, черт побери, индийским факиром, – надо инсценировать вторжение грабителей, в результате какового драгоценность исчезнет. Как вы понимаете, мэм, если джентльмен прибудет сюда с целью освидетельствовать жемчуга, но обнаружит, что их нет на месте, то и…

– …то он их и не сможет освидетельствовать?

– Именно так, мэм. Rem acu tetigisti.[35]35
  «Попала в самую точку» (лат.).


[Закрыть]

Я покачал головой. Я ожидал чего-то получше. Похоже, великий ум дал в конце концов слабину, и это меня огорчило.

– Но, Дживс, – заметил я тактично, – где вы возьмете грабителя? Купите в магазине армейских излишков?

– Я думал, может быть, вы бы взяли эту роль на себя, сэр.

– Я?

– Ну да! – воскликнула моя тетушка, и лицо ее осветилось, как луна на театральном заднике. – Вы правы, Дживс. Ты ведь не откажешься сделать для меня такую малость, Берти? Конечно же, не откажешься. Ты понял мысль Дживса? Берешь лестницу, приставляешь к моему окну, влезаешь, хватаешь ожерелье и задаешь стрекача. А я утром прихожу к Тому вся в слезах и говорю: «Том! Мои жемчуга! Они пропали! Какой-то подлый злодей влез ночью и украл их, пока я спала». Так ведь, Дживс?

– Именно, мэм. Мистеру Вустеру осуществить это будет очень легко. Я заметил, что со времени нашего предыдущего приезда в Бринкли-Корт с окон сняли защитные решетки.

– Да, я распорядилась после того случая, когда мы все оказались ночью в саду, а двери заперты. Помните?

– Вполне отчетливо, мэм.

– Так что у тебя не будет никаких препятствий.

– Кроме только…

Я не договорил. Я собирался сказать: «Кроме моего решительного и бесповоротного отказа браться за это дело в какой бы то ни было форме». Но осекся, прежде чем эти слова слетели у меня с губ. Я сообразил, что преувеличиваю воображаемые опасности и препятствия, связанные с осуществлением задуманного предприятия.

В сущности, подумалось мне, что тут страшного? С ловкостью и проворством Вустеров – это просто игрушки. Некстати, конечно, что придется встать ни свет ни заря, но я готов на такую жертву ради того, чтобы вновь зацвели розы на щеках женщины, которая в мои младенческие лета часто качала меня на коленях, не говоря о том, что однажды она спасла мне жизнь, когда я подавился резиновой

соской.

– Да нет, ничего, – сердечно заверил я ее. – Все так. Вы обеспечиваете ожерелье, остальное предоставьте мне. Которое окно ваше?

– Последнее с левой стороны.

– Право, я…

– Не правая, а левая, дурень. Я иду туда и все приготовлю. Господи, вы сняли такой груз с моей души, Дживс. Я словно заново родилась. Вас не покоробит, если вы услышите, что я пою?

– Нисколько, мэм.

– Наверное, я завтра с утра, как проснусь, так и запою.

– В любое время, в какое вам будет угодно, мэм.

Когда он закрывал за нею дверь, на губах у него мелькнуло нечто близко напоминающее улыбку.

– Приятно видеть миссис Трэверс в такой радости, сэр.

– Да. Вы подняли ее настроение, как хороший тоник. Лестницу, надеюсь, не трудно будет добыть?

– Нисколько не трудно, сэр. Я видел лестницу у стены огородного сарая.

– Я, кстати, тоже ее видел, как я теперь вспомнил. Она, надо думать, и теперь там, так что пошли… Что делаешь вовремя… Как это говорится?

– Что надо сделать вовремя, лучше делать, не откладывая, сэр.

– Верно. Нет смысла стоять и топтаться на месте.

– Никакого, сэр. В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха.[36]36
  …с приливом достигаем мы успеха. – Цитата из «Юлия Цезаря» Шекспира. Акт 4, сц. 3 (перев. М. Зенкевича).


[Закрыть]

– Вот именно, – подтвердил я. Лучше мне бы и самому этого не выразить.

Все пошло как по маслу. Я нашел лестницу, она и правда стояла у стены огородного сарая. Приволок ее по пересеченной местности в нужную точку. Приставил. Вскарабкался. В два счета влез в окно и бесшумно двинулся по комнате.

Собственно, не совсем бесшумно, так как наткнулся на столик, который возник у меня на пути, и он опрокинулся с некоторым грохотом.

– Кто там? – спросил из темноты испуганный женский голос.

Ну, надо же, сказал я себе, тетя Далия до того вошла в роль, даже от себя добавила немного краски, чтобы обеспечить полный аншлаг. Какая актриса!

Но голос повторил: «Кто там?» – И ледяная рука страха сдавила мне сердце.

Потому что он принадлежал никакой не тете. Это был голос Флоренс Крэй.

В следующее мгновение комнату залил свет, и я увидел ее воочию – она сидела в постели, и на голове у нее был розовый ночной чепец.

13

Вы знаете стихотворение «Атака легкой кавалерии», которое сочинил некто Теннисон? Его раньше упоминал Дживс, когда рассказывал про человека, у которого была сила десятерых. Оно вообще широко известно, я сам когда-то его декламировал лет семи или около того от роду, если меня призывали в гостиную, чтобы гости могли взглянуть на юного Вустера. «Берти чудесно читает стихи», – говаривала моя матушка (при этом, между прочим, искажая факты: я каждый раз сбивался), – и я сначала пытался спрятаться, но меня находили, вытаскивали, и мне приходилось браться за дело. Малоприятное испытание для всех присутствующих, как мне рассказывали.

Но что я хотел сказать, когда немного отвлекся на воспоминания о милых прошлых днях, это – что хотя почти все стихотворение улетучилось у меня из памяти, но самое сильное место я до сих пор не забыл. Там сперва, если помните, говорится:

 
Тум тидл ампти-пам
Тум тидл ампти-пам
Тум тидл ампти-пам
 

и отсюда прямо попадаешь на отыгрыш:

 
Но кто-то ошибся.
 

Эти строчки я всегда помню, и сейчас я их процитировал потому, что, стоя в недоумении перед девицей в розовом чепце, я чувствовал себя в точности, как те ребята из кавалерийской бригады. Совершенно ясно, что кто-то ошибся, а именно – тетя Далия. Почему она сказала мне, что ее окно последнее с левой стороны, когда последнее окно с левой стороны было совсем не ее, этого я понять никак не мог. Напрасно я ломал голову, ища, как выражается Сыр Чеддер, скрытые мотивы.

Впрочем, разве угадаешь тайные мысли теток? Да и не время сейчас было для пустого умствования. Первая забота джентльмена, на исходе ночи заброшенного, точно мешок с углем, в девичью спальню, – завязать светскую беседу. Именно этим я и занялся. В подобной ситуации нет ничего хуже неловкой паузы и смущенного молчания.

– Привет, привет, – произнес я как можно бодрее и жизнерадостнее. – Очень извиняюсь, что заявился в такой момент, когда вы в невинном сне распутывали клубок дневных забот,[37]37
  …распутывали клубок дневных забот. – Образ из шекспировского «Макбета», акт 2, сц. 2 (перев. Ю. Корнеева).


[Закрыть] но я, видите ли, вышел подышать свежим воздухом, а все двери заперли, и я решил, чем поднимать на ноги весь дом, просто влезть в первое попавшееся открытое окно. Ведь знаете, это не дело – поднимать на ноги дома. Нехорошо.

Я готов был и дальше развивать эту тему, мне казалось, я на верном пути, получалось гораздо удачнее, чем прикидываться лунатиком, изображать внезапное пробуждение: «Ах, где я?», и так далее. Очень уж глупо… Но тут Флоренс рассмеялась своим журчащим смехом.

– Ох, Берти, – проговорила она, и представьте, совсем не таким досадливым тоном, каким барышни обычно говорят мне: «Ох, Берти». – Какой же вы романтик!

– То есть как?

Она еще посмеялась. Слава Богу, конечно, что она решила не поднимать шума, звать на помощь, и прочее. Но должен признаться, что этот ее журчащий смех меня немного озадачил. Я думаю, с вами тоже такое бывало: вокруг люди хохочут, как гиены, а вы не возьмете в толк, над чем. Оказываешься в невыгодном положении.

Флоренс странно так смотрела на меня, словно на ребенка, у которого хотя и водянка головного мозга, но все-таки он душка.

– Как это на вас похоже! – сказала она. – Я вам сообщила, что моя помолвка с д'Арси Чеддером расторгнута, и вы сразу же устремились ко мне. Не могли дождаться утра. Возможно, вы даже думали поцеловать меня спящую?

Я подскочил дюймов не меньше чем на шесть. Меня охватил ужас, и по-моему, не зря. Черт возьми, ты гордишься своей особой осмотрительностью в обхождении со слабым полом, и вдруг тебе говорят, что ты сознательно лезешь заполночь в окна к спящим девицам с намерением их поцеловать!

– Господи, да ничего подобного! – возразил я и поставил на ножки опрокинутый столик. – У меня и в мыслях ничего такого не было. Вы, вероятно, задумались и пропустили мимо ушей мое объяснение. Я же сказал вам, только вы не слушали, что вышел подышать ночным воздухом, а все двери заперли, и…

Флоренс опять зажурчала. Она по-прежнему умильно смотрела на меня как на славное придурковатое дитя, и даже еще умильнее, чем раньше.

– Неужели вы думаете, что я на вас сержусь? – попыталась она меня успокоить. – Нет, конечно. Я очень растрогана. Поцелуйте меня, Берти.

Что тут будешь делать? Вежливость прежде всего. Я подчинился, хотя и чувствовал, что это уж переходит всякие границы. Не по душе мне такие фокусы, слишком отдают французским духом. Вырвавшись, я сделал шаг назад и увидел, что выражение ее лица изменилось. Теперь она смотрела на меня, как бы примериваясь, наподобие гувернантки, приглядывающейся к новому ученику.

– Матушка глубоко ошибается, – проговорила Флоренс.

– Матушка?

– Ваша тетя Агата. Я удивился.

– Вы что, зовете ее матушкой? Ну, да ладно, дело ваше. Насчет чего же она ошибается?

– Насчет вас. По ее мнению, вы – унылое и безмозглое ничтожество, и вас давно уже надо было поместить в надежное заведение для умственно отсталых.

Я гордо вскинул голову, довольно чувствительно задетый за живое. Значит, вот как отзывается обо мне у меня за спиной эта ужасная женщина! Красиво, ничего не скажешь. И это женщина, напомню вам, чьего отвратительного сынка Тоса я многие годы практически нянчил на своей груди. То есть, когда он проезжал через Лондон в свою закрытую школу, я неизменно принимал его у себя с ночевкой и не только кормил по-королевски, но, жертвуя собой, водил в театр «Олд Вик» и в Музей мадам Тюссо. Неужели больше не осталось благодарности в мире?

– Вот, значит, что она говорит?

– Она очень забавно вас описывает.

– Ах, забавно?

– Например, что у вас мозги как у индюшки. Ее слова. Тут, конечно, открывалась возможность, при желании, легко это опровергнуть, углубившись в вопрос о том, на каком месте по смышлености стоят в ряду наших пернатых друзей индюшки, но я воздержался.

Флоренс поправила на голове чепец, немного съехавший на сторону при поцелуе. Она продолжала ко мне присматриваться.

– Еще ваша тетя называет вас – «охламон».

– Как вы сказали?

– «Охламон».

– Не понял.

– Это такое старинное слово. Означает, если не ошибаюсь, что вы растяпа и беспросветный болван. Но я ее уверила, что она заблуждается, у вас есть много достоинств, о которых люди даже не подозревают. Я это поняла еще тогда, когда встретила вас однажды в книжном магазине, где вы купили «Спинолу».

Тот случай я не забыл. Тогда все было одно сплошное недоразумение. Я посулился Дживсу, что куплю ему в подарок книгу одного типа по фамилии Спиноза – философ, что ли, такой, или что-то в этом духе, – а парень за прилавком заверил меня, что нет такого писателя, и предложил взамен «Спинолу», мол, я просто перепутал названия, я схватил эту книжку, а тут в магазин возьми да войди Флоренс Крэй. Вообразить, будто я специально купил ее книгу, и начертать в ней дарственную надпись вечным пером с зелеными чернилами было для нее делом одной минуты.

– Я тогда поняла, что вы вслепую ищете дорогу к свету и тянетесь к знаниям через чтение серьезной литературы, что в глубине вашей души заложена духовность, ее надо только вывести на поверхность. Какая благородная задача, сказала я себе, помочь проявиться способностям, таящимся в вашем пробуждающемся сознании. Все равно что наблюдать, как распускается робкий, поздний цветок.

Я прямо взвился. Нашла тоже робкий поздний цветок. Я уже готов был съязвить, сказав ей: «Ах, вот как?» – но она еще не выговорилась.

– Я могу помочь вашему формированию, Берти, я знаю. Вы стремитесь к самоусовершенствованию, это уже половина победы. Что вы сейчас читаете?

– Н-ну, последнее время было столько всяких дел, то да се, особенно много читать не удавалось, но все-таки я уже дошел до середины книги «Загадка красного рака».

Ее стройный стан был более или менее задрапирован одеялом, но мне показалось, что по нему пробежала судорога.

– О, Берти! – произнесла она, на этот раз с более привычной интонацией.

– Шикарная книга, – заспорил я. – Там одного баронета, сэра Юстаса Уиллоуби, нашли в библиотеке на полу с проломленным черепом, и…

Лицо Флоренс исказила гримаса боли.

– Бога ради! – вздохнула она. – Кажется, помочь выявлению скрытых талантов, таящихся в глубинах вашего пробуждающегося сознания, будет ох как непросто.

– Я бы на вашем месте и не пытался, – сказал я. – Не беритесь, вот вам мой совет.

– Но как же я оставлю вас прозябать во тьме, чтобы вы продолжали жить в праздности, только курили бы и пили в клубе «Трутни»?

Тут она ошибалась. И я ее поправил:

– Я еще играю в «летучие дротики».

– Ах, эти «дротики!»

– Если хотите знать, я скоро буду клубным чемпионом текушего года. Для меня это верняк, спросите кого угодно.

– Как вы можете растрачивать себя впустую на такие пустяки, когда могли бы читать Т.С. Элиота! Я бы хотела видеть вас за…

За каким занятием Флоренс хотела бы меня видеть, я так и не услышал, хотя не сомневаюсь, что она имела в виду что-то ученое и отвратительное. Однако в это мгновение раздался стук в дверь.

Такого развития событий я уж никак не ожидал. Сердце у меня в груди подскочило, как лосось в сезон нереста, и забилось где-то у верхних резцов. Я покосился на дверь с безумной догадкой во взоре,[38]38
  …с безумной догадкой во взоре. – Фраза из стихотворения Дж. Китса «Сонет на первое знакомство с Гомером в переводе Чапмена» (1816).


[Закрыть] как выражается Дживс. На лбу у меня выступили капли пота.

Флоренс, я заметил, тоже немного испугалась. Навряд ли, отправляясь гостить в Бринкли-Корт, она ожидала, что ее спальня станет сборным пунктом для общественности. Когда-то я любил распевать одну песенку, где был такой припев: «Пойдем, пойдем все вместе к Мод». Похоже было, что сейчас сходное намерение обуревало гостей в доме тети Далии, и бедной барышне это не могло нравиться. Они вообще любят, чтобы в час пополуночи никто не нарушал их одиночества, а тут у нее одиночества – как у киоскерши на ипподроме.

– Кто там? – спросила Флоренс.

– Я, – ответил зычный низкий голос, и она прижала ладонь к горлу. Я думал, что такой жест можно наблюдать только на сцене.

Дело в том, что зычный низкий голос, вне всякого сомнения, принадлежал д'Арси Чеддеру. Короче говоря, Сыр снова вышел на сцену.

Флоренс заметно дрожащей рукой потянулась за халатом и спрыгнула с кровати, совершенно как горошина с раскаленной лопаты. Казалось бы, современная, выдержанная девица, всегда такая самоуверенная и спокойная, не выказывающая никаких эмоций, разве что вздернет бровь в самом крайнем случае, но тут, похоже, дружественный визит Сыра в тот момент, когда в ее комнате полным-полно Бустеров, привел ее в смятение.

– Что вам надо?

– Я привез ваши письма.

– Оставьте их на коврике за дверью.

– Я не оставлю их за дверью. Я хочу встретиться с вами лицом к лицу.

– Среди ночи? Вы сюда не войдете!

– А вот тут вы заблуждаетесь, – твердо возразил Сыр. – Именно что войду.

Помню, Дживс как-то упоминал, что «поэта взор в возвышенном безумстве блуждает между небом и землей».[39]39
  …блуждает между небом и землей. – Цитата из шекспировского «Сна в летнюю ночь», акт 5, сц. 2 (перев. Т.Л. Щепкиной-Куперник).


[Закрыть] Вот и взор Флоренс тоже стал блуждать. Я, конечно, сразу понял, что ее так взволновало. Перед ней встала та же проблема, что нередко встает перед действующими лицами детективных романов, а именно: как избавиться от тела, в данном случае – от тела Бертрама Вустера. Если Сыр сюда проникнет, значит, надо на время куда-то, упрятать Бертрама, но вопрос в том, куда?

В спальне у дальней стены стоял гардероб. Флоренс подскочила к нему, распахнула дверцу.

– Туда! – прошипела она, и не правы те, кто утверждает, будто невозможно прошипеть слово, в котором нет шипящих. Флоренс прошипела без труда.

– Полезайте!

Я нашел, что идея недурна. Нырнул в гардероб, и Флоренс закрыла дверцы.

Правда, вероятно, от волнения, закрыла не плотно, а лишь прикрыла отчасти, и мне был слышен весь их последовавший разговор, словно его транслировали по радио.

Начал Сыр.

– Вот ваши письма, – чопорно произнес он.

– Благодарю, – чопорно же ответила Флоренс.

– Не стоит благодарности, – не менее чопорно отозвался он.

– Положите на туалетный стол, – по-прежнему чопорно распорядилась она.

– Извольте! – чопорно согласился он.

В жизни не слышал такого чопорного обмена репликами.

После недолгой паузы, во время которой Сыр, надо полагать, вываливал корреспонденцию в указанное место, он возобновил разговор:

– Вы получили мою телеграмму?

– Разумеется, получила.

– Обратите внимание, я сбрил усы.

– Я обратила.

– Это – первое, что я сделал, узнав о ваших секретных махинациях.

– Каких таких секретных махинациях?

– Если, по-вашему, это не секретные махинации – тайно отправиться по ночным клубам в обществе этой мокрицы Вустера, то крайне интересно было бы узнать, что это, на ваш взгляд, такое?

– Вам отлично известно, что мне для моей книги нужна была атмосфера.

– Хо!

– И не говорите «Хо!»

– Буду говорить «Хо!» – с сердцем сказал Сыр. – Для вашей книги, вы сказали? А по-моему, нет у вас никакой книги. Нет и не было.

– Ах, вот что? А как же «Спинола», которая вышла уже пятым изданием и переводится на скандинавский?

– Должно быть, работа мокрицы Горринджа. Представляю себе, как от такого оскорбления полыхнули огнем глаза Флоренс. По крайней мере, можно было так понять по тону, которым она проговорила:

– Мистер Чеддер, вы пьяны.

– Ничего подобного.

– Тогда, значит, вы сумасшедший. И будьте любезны, уберите с моих глаз вашу тыквообразную голову!

Мне кажется, хотя утверждать не берусь, что при этих ее словах Сыр заскрежетал зубами. Во всяком случае, раздался какой-то странный звук, словно заработала кофейная мельница. И голос, донесшийся до меня в моем укрытии, был хриплым и дрожащим:

– Моя голова не тыквообразная!

– Полное подобие тыквы!

– Никакого подобия. Могу сослаться на авторитет Берти Вустера, он утверждает, что она, скорее, напоминает купол собора Святого Павла. – Тут он вдруг смолк, и раздался шлепок. По-видимому, Сыр хлопнул себя по лбу. – Вустер! – рявкнул он, как дикий зверь. – Я пришел сюда говорить не о моей голове, а о Вустере, склизком черве, который пробирается у человека за спиной и крадет невест. Вустер, разоритель домашних очагов! Вустер, змей подколодный, погибель всех женщин! Вустер, современный Дон-Как-там-его! Вы все это время исподтишка крутили с ним роман. Думали, я не вижу, да? А я вижу насквозь ваши жалкие… жалкие… черт, забыл слово. Вертелось на языке, и – нету.

– Хорошо бы вас тоже тут больше не было.

– Увертки, вот что! Я знал, что вспомню. Думали, я не вижу насквозь ваши жалкие увертки? Эти ваши выдумки, чтобы я отрастил усы? Думаете, я не понял, что вся эта затея с усами – просто хитрость, предлог, чтобы порвать со мной и переметнуться к подколодному змею Вустеру? «Как бы мне отделаться от этого Чеддера, – спрашивали вы себя. – Ага, придумала! – сказали вы себе. – Велю ему отпустить усы! Он скажет: черта с два! А тогда я скажу: Ах, так? Ну, ладно! Тогда между нами все кончено! И дело сделано». То-то вас наверное, неприятно поразило, когда я возьми да исполни ваше требование. Нарушило все ваши планы, точно? На это вы ведь никак не рассчитывали.

Голосом, который заморозил бы эскимоса, Флоренс проговорила:

– Дверь у вас за спиной, мистер Чеддер. Чтобы она открылась, достаточно повернуть ручку.

Но Сыр не сдавался:

– Дверь тут ни при чем. Я говорю о вас и о гнусном Вустере. Как я понимаю, вы теперь обручитесь с ним, вернее, с тем, что от него останется, после того как я растопчу его физиономию. Я прав?

– Да.

– Вы намерены выйти за этого прыща в человеческом образе?

– Да.

– Хо!

Не знаю, как бы вы поступили на моем месте, услышав такой разговор и впервые осознав, как близка опасность. Наверное, вы бы так же, как и я, сильно вздрогнули. Мне бы, конечно, следовало раньше разглядеть надвигающуюся угрозу, но я почему-то – возможно, я был слишком испуган появлением Сыра, – ее проглядел. И теперь неожиданное объявление о моей помолвке с девицей, к которой я относился крайне отрицательно, потрясло меня до глубины души, и я, как я уже сказал, сильно вздрогнул.