Текст книги "Том 13. Салли и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

ПОСЛЕ ШКОЛЫ

Заметьте, я не защищаю Джеймса Датчета и не оправдываю его. Наоборот, я решительно на стороне тех, кто считает, что ему не следовало это делать. Я просто указываю на то, что в этом деле есть смягчающие обстоятельства. Только на это, и ничего больше.

Позвольте нам начать рассмотрение дела спокойно и беспристрастно; не будем делать скоропалительных выводов, изучим само существо вопроса и посмотрим, не найдут ли мои взгляды фактического подтверждения.

Мы начнем с того времени, когда тема колоний впервые начала потихоньку, но угрожающе закрадываться в ежедневные беседы его дяди Фредерика.

Дядя Джеймса и ранее имел тенденцию к обсуждению колоний и своих невероятных финансовых удач в Западной Австралии, но лишь когда Джеймс приехал из Оксфорда, они стали принимать по-настоящему опасный оборот. Вплоть до этого времени дядя Фредерик говорил о колониях как о колониях. Сейчас он стал упоминать о них в непосредственной связи со своим племянником, и вскорости в этих разговорах Джеймс вышел на главные роли. Можно было готовить афиши: «Фредерик Нот представляет Джеймса Датчета в „КОЛОНИЯХ"», и дата премьеры, казалось, была не за горами. Дело в том, что Фредерик Нот недолюбливал ту часть публики, к которой применял стандартное определение: «Им бы лучше зарабатывать себе на жизнь, а не бездельничать дома», и, когда бывал в гостях у своей сестры не упускал возможности распространиться по этому поводу Миссис Датчет была вдовой, и после смерти своего мужа принимала все, что он говорил, за мудрость высшей пробы, хотя на самом деле всей мудрости Фредерика Нота едва хватило бы для среднестатистического дятла. Он сделал капитал на овцеводстве, а пасти овец может и дурак. Однако он обрел репутацию, не бросал слов на ветер. Это произошло еще задолго до того, как ряды М.Л.К.Д.З.С.Н.Ж.А.Н.Б.Д. встали перед реальной угрозой потерять одного из своих членов.

Джеймс, со своей стороны, был всем сердцем против колоний (не вообще, для себя). Он не имел ничего против того, чтобы у Великобритании были свои колонии, но судьба первых поселенцев его не прельщала. Они могли рассчитывать на его моральную поддержку, но когда речь шла о том, чтобы отправиться в Западную Австралию и стать там, в некотором роде, прислугой для дядиных овец, – нет уж, увольте! Для него вполне подошла бы жизнь писателя. Да, он мечтал попытать себя на литературном поприще. В Оксфорде он регулярно писал для университетской газеты, и даже подумывал послать что-нибудь в столицу. Пока у него еще не было больших успехов, но внутренний голос… (Однако мы отвлеклись. Это – не история о трудностях начинающего писателя, и так мы далеко не уйдем.)

Наконец, нашли временный компромисс. Джеймс остается в Англии, где служит в частной школе Блатервика, а на досуге пишет все, что ему вздумается; но если в своем многотрудном общении с младшими классами он хоть где-нибудь оступится, то тут же отправится в животное царство Западной Австралии. Права на ошибку у него не было. Дядя Фредерик, гонимый теми же соображениями, по которым миссионер обращает неверных, попытался привить Джеймсу любовь к овцам, и потому тот отправился в свою школу примерно в том настроении, какое было у наполеоновского генерала, когда он взбирался на холм близ Ватерлоо.

Школа, именовавшаяся Хароу Хаус, оказалась мрачным особняком на самой окраине Дувра. Лучше быть на его окраине, чем непосредственно в нем, и этим все сказано. Об этом периоде жизни у Джеймса остались воспоминания как о меловом. Мел был повсюду – в классе, в пейзаже, в молоке. Тут, в меловой вселенной, обучал он тоскующих учеников начаткам латыни, географии и арифметики, а по вечерам, после ободряющей чашечки кофе в кабинете мистера Блатервика, отправлялся к себе, писать рассказы.

Это случилось на пятой учебной неделе, когда обычно тихое течение жизни в Хароу Хаусе стало приобретать для нового учителя весьма бурный характер.

Прошу здесь особого внимания. Если мы хотим хоть как-то оправдать Джеймса, то – сейчас или никогда. Не сумею вас убедить – что ж, я умываю руки. Но позвольте изложить факты. В первую очередь утро было просто замечательным. Более того, за завтраком он получил от редактора письмо с уведомлением о том, что его рассказ, наконец, принят.

Ему было всего лишь двадцать два, и подобных вещей с ним еще не случалось.

И не успел он завернуть за угол по дороге в класс, как столкнулся с Виолеттой, горничной, которая, как и он, решила прогуляться в это замечательное утро.

Виолетта была стройная молодая особа с большими голубыми глазами и очаровательной улыбкой. Этой улыбкой она и одарила Джеймса. Он остановился.

– Доброе утро, сэр, – приветствовала его Виолетта. Из списка существенно важных подробностей я опустил очень важную деталь, а именно – так уж вышло, что вокруг никого не было.

Джеймс посмотрел на Виолетту; Виолетта улыбнулась и посмотрела на него. Утро было все таким же прекрасным, Джеймсу было все те же двадцать два, а в кармане у него все так же лежало еще теплое письмо от редактора.

Вследствие описанных выше обстоятельств, Джеймс наклонился и, по-братски, не более того, поцеловал горничную.

Конечно, это было неправильно. В списке должностных обязанностей Джеймса о целовании горничных не упоминалось. С другой стороны, большого вреда здесь тоже не было. В кругах, в которых Виолетта привыкла вращаться, поцелуй был эквивалентен рукопожатию в каком-нибудь более Щепетильном обществе. Все целовали её – носильщик, зеленщик, мясник, садовник, разносчик, кондитер, почтальон и полисмен. Они были людьми совершенно разных вкусов, взглядов и привязанностей. В религии, политике и скачках их взгляды расходились; в одном они были единодушны, – когда бы они ни проходили мимо Хароу Хауса, они непременно целовали Виолетту.

– Мой рассказ приняли! – поспешил поделиться Джеймс.

– В самом деле, сэр? – порадовалась за него Виолетта.

– Это очень хороший журнал! – добавил учитель. – Редактор – приличный человек.

– В самом деле?

– Конечно, я не буду заключать контракта, пока они не предложат хорошие условия, но мне надо обязательно им еще что-нибудь послать. А утро просто замечательное!

Он последовал дальше. Пытаясь проверить истинность его слов, Виолетта еще постояла, принюхиваясь вздернутым носиком к утренней прохладе, а затем проследовала в дом к своим непосредственным обязанностям.

Пять минут спустя Джеймс, уже в царстве мела, диктовал классу латинский текст. Схожесть сюжета, надо признать, неприятно поразила его: «Дядя Бальба хотел отправить его пасти овец в колонии (провинцию). Бальб сказал, что Британия ему бы подошла, Бальб послал свиток в Микены и получил благосклонный ответ».

Мысленно он уже покинул класс, когда детский выкрик вернул его к реальности:

– Сэр, а что значит «благосклонный»?

– Ну, хороший, – сказал он после секундного раздумья и написал на доске:

«Бальб – великий человек».

Две минуты спустя он уже вел переговоры с редактором одного из самых престижных журналов, который уговаривал его написать серию коротких рассказов (желательно – не меньше двенадцати).

Научно установлено, что, получив отказ в одном месте, автор направит свой рассказ в другое, но если хоть один из его рассказов принят, он считает своим долгом послать редактору следующий. Действуя по этой железной схеме, Джеймс, разобравшись с делами и выкурив трубку, уселся за работу, чтобы в очередной раз порадовать «Юниверсал».

Прогресс был налицо, когда его творческий процесс был прерван стуком в дверь.

– Входите, – крикнул Джеймс. (Все авторы ужасно раздражительны за работой.)

Вошел Адольф, один из тех иностранцев, которые приезжают, чтобы выучить английский, и готовы ради этого на все. Для них не бывает слишком грязной работы. Мистер Блатервик полагал, что иметь человека в ливрее, – признак хорошего тона, особенно когда принимаешь состоятельных родителей. Конечно, ему хотелось что-нибудь более импозантное, но взгляды Адольфа на жалованье ему нравились. В конце концов, какой-нибудь близорукий родитель при плохом освещении мог подпасть под очарование иностранного лакея! Лучше не зарекаться.

– Да? – сказал Джеймс, уставившись на него.

– Што-нипуть отпрафлять, сэр? – осведомился Адольф. Львиная доля его левых доходов состояла в чаевых за хождение в деревню – на почту и к табачнику.

– Нет, – проворчал Джеймс, повернулся к столу, и был нимало удивлен, увидев, что Адольф не только не ушел, но и закрывает дверь с этой стороны.

– Тс! – прошипел Адольф, прикладывая палец к губам. Джеймс очень удивился.

– В саду, – продолжал посетитель, напоминая усмешкой злую химеру, – я видел фас целофать Фиолетту!

Сердце у Джеймса екнуло. Положение само по себе было не из завидных. Он вкалывал за гроши, спасаясь от бушующих волн Западной Австралии на этом тихом островке. Что будет, если он хоть на секунду ослабит хватку? Его моментально сметет и унесет к овцам, без надежды на спасение.

– Что вы имеете в виду? – просипел он.

– В саду. Я быть у окна и фее фитеть. Фы и Фиолет. – И Адольф, в худших традициях жанра, изобразил, что именно делал Джеймс. Тот не ответил. В голове у него все кружилось и мелькало.

– Я могу скасать герр Платерфик, я могу не скасать. Джеймс, наконец, собрался с силами. Любой ценой, но этот червь должен быть умиротворен. Мистер Блатервик был суровым человеком. Нет, на такое преступление он глаза не закроет.

– А как насчет Виолетты? – попытался он воззвать к рыцарству лакея. – Ведь она потеряет работу.

– Хо! Я тоше ее целофать. Она толкнуть меня ф лицо.

Джеймс внимательно выслушал эту трагедию, достойную бульварной газетки. Комментариев у него не было.

– Што-нипуть отпрафлять?

Интонация не позволяла ошибиться. Джеймс вытащил полкроны.

– Прошу. Принесите полдюжины марок, сдачу оставьте себе.

– Марки? Хорошо.

Последнее впечатление от посетителя сводилось к сальной усмешке.

Адольф отличался от привычных шантажистов приключенческого романа. То ли он сомневался в платежеспособности Джеймса, то ли его просто не интересовали деньги, но он довольствовался малым. Со стороны казалось, что он стал чаще захаживать в деревню, только и всего. Полкроны за неделю покрыли бы все финансовые расходы.

Но была и другая статья. Помимо денег Адольф ни на минуту не забывал, ради чего, собственно, он послан. Он прибыл учить язык, и это не было для него пустым звуком. Словарный запас обслуживающего персонала был для него слишком скуден, и он назначил Джеймса своим личным учителем, зорко следя, чтобы тот не пренебрегал своими обязанностями.

Первый раз, когда он обратился к Джеймсу с просьбой объяснить непонятные слова из передовицы, Джеймс даже обрадовался, рассчитывая на то, что Адольф решил забыть былое, и, удовлетворившись половиной кроны, решил выказать свое дружеское расположение таким оригинальным образом.

Это было разумно и даже похвально. Его сердце оттаяло. Он прочитал всю статью, разъяснил ее, даже указал неправильные глаголы, и так мастеровито, что Адольф отмел сомнения по поводу его квалификации. Учитель – хороший; значит, нельзя его упускать.

Повторное появление Адольфа на следующее утро несколько охладило Джеймса, но он решил не отказывать страждущему знаний иностранцу. На этот раз лекция была менее исчерпывающей, но вполне удовлетворительной, если судить по тому, что и на следующее утро Адольф нашел нужным ее повторить. Как видно, его вера в талант учителя была непоколебима.

На этот раз он застал Джеймса за письменным столом.

– Ой, хватит! – простонал Джеймс. – Заберите свою газетенку. Не видите? Я занят и не собираюсь тратить на вас все мое время. Пошел, пошел!

– Там есть много слоф, которые мне не знать, – терпеливо начал Адольф.

Джеймс в сердцах произнес одно из таких слов.

– Но есть слофо, – продолжил Адольф, – которое я знать очень хорошо: «Целофать!»

Джеймс взглянул на него. В диалоге непроизвольно образовалась пауза.

Двумя минутами позже урок английского был в разгаре.

В течение следующих двух недель Джеймсу пришлось убедиться в правдивости всего того, что ему довелось слышать о любви германцев к знанию. Английская молодежь тратит свое драгоценное время в лености и праздности, а вот немецкая – зря его не теряет. Особенно не терял времени Адольф, который все больше походил на репейник или рыбу-прилипалу. Каждый день, сразу после завтрака, как раз в то время, когда могла решиться литературная судьба Джеймса, если бы он имел хоть капельку покоя и уединения, дверь в его кабинет бесцеремонно распахивалась, и начинался урок.

Так больше продолжаться не могло. Последней каплей стала идея Адольфа включить в его учебное расписание вечерние лекции.

Джеймс, как вы уже знаете, имел привычку пропустить вместе с мистером Блатервиком чашечку-другую кофе. Ровно через две недели после злополучной беседы о поцелуях, уже у дверей мистера Блатервика, его поймал Адольф со своей вечерней газетой.

Что-нибудь должно было подсказать Адольфу, что момент выбран неверно. Начнем с того, что у Джеймса болела голова (нельзя безнаказанно общаться с подрастающим поколением); кроме того, утренний урок полностью выбил из его головы просто гениальнейший замысел; и наконец, только что Виолетта передала ему его же собственные послания, не нашедшие должного понимания у редактора. Об этом Джеймс и думал, когда Адольф обратился к своему учителю.

– Прошу простить, – сказал Адольф, разворачивая газету. В глазах Джеймса появился недобрый огонек.

– Вот, – продолжил Адольф, – неперефотимая икра слоф Я ее не понимать.

Как раз в этот момент Джеймс и дал ему под зад. Адольф подпрыгнул, как испуганная серна.

– Са што…? – вскрикнул он.

Джеймсу уже было нечего терять, и он заехал Адольфу в ухо.

– Хо! – заметил студент, отпрыгивая назад. Затем он добавил пару слов на своем родном наречии и продолжил: – Ну, подошти! Герр Платерфик ошень опрадуется моя маленький история.

И убежал. Джеймс повернулся и отправился восстанавливать свою нервную систему неизменной чашечкой кофе.

Тем временем, склонившись у камина и пребывая в глубокой задумчивости, мистер Блатервик размышлял о нелегкой судьбе хозяина школы. Владелец Хароу Хауса был суровым человеком, таким, которые никогда не покидают рядов, даже если речь идет о борьбе с бакенбардами. У него был блуждающий взгляд, подразумевающее присутствие тела, но явное отсутствие духа. Мамаши, приводящие в первый раз своих сыновей в школу, замечали в этом отсутствующем взоре большую работу ума. «Голова! – говорили они. – Совершенно не знает отдыха. Говорит с тобой, а сам решает большие проблемы. Совсем как Гораций».

В настоящий момент его голова решала большую проблему, связанную с его шурином, Берти Бакстером. Чем больше он размышлял над эпохальными событиями его жизни, тем глубже входила в душу горечь. Берти был вымогателем по призванию. Наш век – век профессионалов, а Берти был специалистом по займам, и на этом поприще проявлял просто сверхъестественную изобретательность. Время было не властно над его талантом. Иногда он выбирал развязность, иногда – деликатность, которой мог убаюкать любого. Мистер Блатервик уже многие годы был для него дойной коровой. Как правило, хозяин Хароу Хауса расставался с деньгами сравнительно легко. Берти умел придать передаче денег нечто такое, что позволяло жертве думать о ней, как о не таком уж плохом вложении капитала. Но как только личный магнетизм исчезал вслед за своим хозяином, его сменяли размышления. Им и предавался сейчас мистер Блатервик. Почему, спрашивал он себя со всей суровостью, он должен терпеть всяких Берти? Разве нет у Берти своего источника дохода? И вообще, кто такой…

В этот момент вошла Виолетта с послеобеденной чашкой кофе и почтой.

Писем было всего два. На одном из них он с негодованием заметил почерк своего шурина. Кровь застучала в его висках. Неужели этот тип решил, что теперь он сможет занимать по почте? Он разорвал конверт, оттуда выпорхнул чек на пять фунтов.

Это произвело на мистера Блатервика ошеломляющий эффект. То, что это письмо не содержало просьбы о деньгах, было само по себе удивительным, но то, что в нем к тому же был еще и чек на пять фунтов, было просто нереальным и фантастическим.

Он открыл второе письмо. Оно было коротким, но содержательным. Его автор, почтенный Чарльз Джей Пикервиль, в самых любезных словах и выражениях отзывался о его школе и выражал надежду, что мистер Блатервик сочтет возможным принять трех его сыновей, семи, девяти и одиннадцати лет соответственно. А порекомендовал ему эту замечательную школу не кто иной, как его друг, мистер Герберт Бакстер.

Первые чувства мистера Блатервика были смешанными. Сначала он испытал жгучие угрызения совести за то, что мог и в мыслях допустить несправедливость к этому святому человеку. Потом наступило что-то вроде восторга.

Виолетта стояла рядом, держа в руках поднос. Вначале взгляд мистера Блатервика упал на него, затем – на нее.

Надо сказать, что она была совершенно очаровательным созданием. От ее внимания не ускользнуло, что принесенные ею вести оказались добрыми, и, чувствуя почти личную ответственность, она улыбнулась мистеру Блатервику.

Блуждающий взгляд Блатервика остановился на Виолетте. Большая часть его сознания была уже в светлом будущем, тешась заботами о разросшейся до невероятных размеров школе, истинной Мекке для богатых родителей и эксцентричных миллионеров. Оставшейся части вполне хватало для того, чтобы понять, что он в великолепном расположении Духа и почему-то благодарен Виолетте. К сожалению, эта часть его сознания была все же слишком мала, чтобы вовремя предупредить его о неуместности, пусть даже и отеческого поцелуя, которым он незамедлительно одарил Виолетту, ц тут в комнату вошел Джеймс Датчет.

Джеймс замялся в дверях. Виолетта, ничтоже сумняшеся передала ему чашку кофе и выпорхнула из кабинета, оставив немного напряженную атмосферу.

Мистер Блатервик осторожно кашлянул.

– Тучи. К дождю, наверное, – безмятежно начал Джеймс

– А?

– К дождю, говорю.

– А, да-да, – нашелся Блатервик. Они помолчали.

– Жаль, если дождь начнется, – продолжил тему Джеймс.

– Да, жаль будет. Они помолчали еще.

– Да… Датчет, – начал Блатервик.

– Я вас слушаю.

– Я… эээ… может быть… Джеймс был весь внимание.

– Еще сахарку?

– Спасибо, достаточно, – ответил Джеймс.

– Очень бы не хотелось, чтобы дождь пошел. На этом беседа замерла.

Джеймс отставил свою чашку.

– Мне надо кое-что написать. Я, пожалуй, пойду, – сообщил он.

– А? Прямо сейчас? – заметил Блатервик с облегчением. – Великолепная идея, великолепная.

– М-м-м, Датчет, – сказал мистер Блатервик на следующее утро.

– Да?

С самого утра он испытывал только теплые и приятные чувства. Солнце выглянуло из-за туч, а в одном из пришедших конвертов оказалось письмо редактора, в котором говорилось, что он с радостью возьмет рассказ, если будет подправлен абзац, помеченный галочкой.

– К сожалению, мне пришлось расстаться с Адольфом, – сказал мистер Блатервик. – Представляете, он пришел ко мне в кабинет с чудовищной, нелепой клеветой, о которой нет смысла распространяться.

Джеймс немного обиделся. Нехорошо все-таки выкармливать кровососов!

– Ай-я-яй! – сказал он. – И это после моих уроков, которые я давал ему каждый день! Никакой благодарности у этих иностранцев, – заметил он философски.

– Поэтому я и был вынужден… – продолжил мистер Блатервик.

Джеймс понимающе кивнул.

– А вы слышали что-нибудь о Западной Австралии? – спросил он, меняя тему. – Замечательная страна, мне говорили. Я даже думал туда поехать.

– В самом деле?

– Но изменил свои планы.

СЭР АГРАВЕЙН, РЫЦАРЬ КРУГЛОГО СТОЛА

Однажды, гостя в старинном замке у своего друга, герцога, фамилия которого уходит слишком далеко в древность, чтобы дать хоть какой-то шанс произнести ее правильно, я случайно нашел старинный манускрипт, написанный готическим шрифтом. Он и послужил основой той истории, которую я собираюсь вам предложить.

Мне, правда, пришлось ее немного подправить, так как авторы в те стародавние времена были слабо знакомы с законами композиции. Они старались набрать побольше воздуху и пробубнить все до конца, не размениваясь на остановки и диалоги.

Кроме того, я немного сократил название. В оригинале оно звучало так: «История, рассказанная монахом Амвросием о том, как случилось, что добрый рыцарь Круглого стола сэр Агравейн Печальный отправился на спасение прекрасной дамы и после многотрудного путешествия и преодоления многих напастей получил ее сердце и руку и жил с ней долго и счастливо».

Сказано, конечно, коротко и ясно, для того времени – в самый раз, но сейчас, в наши дни, у нас уж больно строги стандарты. Словом, ярд-другой мне пришлось отрезать.

Итак, мы можем начать.

Большой турнир был в полном разгаре. Весь день рыцари, разгоряченные взаимными обещаниями, бросались друг другу на пики к пущему удовольствию публики. Глаза сверкали, платки взмывали в воздух, зычные голоса глашатаев призывали фаворитов расправиться со своими мускулистыми противниками. Галерка неистовствовала, ближе к арене слышались выкрики торговцев, предлагавших программки турнира и прохладительное. Шум и веселье царили в округе.

По толпе пробежал шепот, и она замерла. На противоположных концах арены появились всадники в полном вооружении.

Герольд поднял руку.

– Леди и джентльмены! Галахад Воинственный и Агравейн Печальный. Галахад – в правом от меня углу, Агравейн – в левом. Оруженосцев просим покинуть арену.

Кто-то попытался предложить один к шести на Галахада, но не нашел желающих. И осторожность эта была не без причины.

Мгновением позже двое всадников встретились посередине ринга. Из клубов пыли с металлическим лязгом на землю упал сэр Агравейн.

Он собрал себя, поднял и заковылял со сцены. Для него это не было необычным. По правде говоря, всю свою турнирную карьеру он только этим и занимался.

Правда была в том, что сэр Агравейн Печальный был не приспособлен для рыцарской жизни, и это знал. Такое знание и придавало ему тот оттенок меланхоличности, из-за которого он получил свой титул.

До той поры, пока ко мне в руки не попал этот манускрипт, я думал (полагаю, как и все остальные), что любой рыцарь Круглого стола был образцом красоты и силы. У Мэлори вы не найдете ничего, что бы опровергало эту теорию (у Теннисона – тоже). Но, по всей видимости, за Круглым столом бывали исключения, и сэр Агравейн Печальный был из них главным.

Казалось, положение его безнадежно. В этом мире есть место некрасивым и сильным; найдется место и слабым, но красивым. А если уж вам не повезло ни с первым, ни со вторым, приходится полагаться на собственные мозги. Во времена короля Артура они не применялись в домашнем хозяйстве, и спрос на них был совсем вялым. Агравейн был умнее, чем большинство его современников, но роста он был невысокого, три ускоренных курса по бодибилдингу заметных результатов не дали, в общем – с мускулами у него было плохо. Глаза у него были мягкие и кроткие, нос – вздернут подбородок остро выступал из-под нижней губы, как будто Природу во время работы над его лицом кто-то срочно отвлек, и ей пришлось долепливать в спешке. Выступающие верхние зубы довершали картину, придавая ему сходство с испуганным кроликом.

Немудрено, что с такими достоинствами он чувствовал себя за Круглым столом печально и одиноко. В сердце своем он тосковал по романтике, но романтика его сторонилась. Леди при дворе просто его не замечали. Девы в беде, которые периодически забредали в Камелот, жалуясь на драконов или великанов, испрашивали у короля, не отправит ли он с ними доблестного рыцаря (примерно так сейчас вызывают полисмена). Но даже с ними у него не было ни одного шанса. Выбор обычно падал на Ланселота или другого любимца публики.

За турниром следовал пир, куда все и пошли. Пир был веселый и оживленный. Прекрасные дамы, доблестные рыцари, слуги, оруженосцы, охрана и местные жулики – все от души развлекались; все, кроме Агравейна. Он сидел в молчаливой задумчивости, не обращая внимания на насмешки. И когда его сосед, сэр Кэй, обратился к нему за поддержкой в споре о том, что сэр Гейн, может быть, и хорош в среднем весе, но слабоват на прямой удар, он не ответил, хотя по этому поводу у Агравейна была своя точка зрения.

Тут в залу вошел воин.

– Ваше величество, – вскричал он, – дама в беде!

По залу прошло бормотание, и все заметно оживились.

– Пусть войдет, – просияв, молвил король.

Воин удалился. Рыцари за столом стали охорашиваться и подкручивать усы, лишь один Агравейн оставался безучастным. Ему случалось видеть это и раньше. Вся его манера красноречиво говорила: «А что толку?»

Толпа у дверей расступилась, и в зал вошла дама, при виде которой благородные рыцари побледнели от досады, ибо незнакомка была исключительно неприметной. Возможно, это вообще была единственная обычная девушка, которую они повстречали за всю свою жизнь, потому что никаких упоминаний о других обычных девушках в летописях не найдено.

Рыцари смотрели на нее несколько рассеянно, ибо то были времена, когда тысяча клинков была готова в одно мгновение встать на зашиту беззащитной девы, с одним условием, – если эта дева прекрасна. Настоящий образец немного отличался от идеала, и поэтому никто из них толком не знал, что же именно предусмотрено для подобных случаев.

Наконец король прервал неловкое молчание.

– Э-э? – сказал он. Дама заколебалась.

– Ваше величество, – вскричала она, – я в беде! Помогите!

– Мы так и поняли, – ответил король, беспокойно оглядывая ряды смущенных рыцарей, – А в чем собственно… эээ… проблема? Каждый из моих доблестных рыцарей готов… эээ… встать на защиту дамы, – закончил он, умоляюще взирая на соратников.

Как правило, такая речь служила естественным сигналом для оваций, но в этот раз стояла гробовая тишина.

– Готов и рад, – добавил король, чтобы заполнить паузу. – Это уж смею вас уверить. Так вы говорили?..

– Я – Ивонна, дочь графа Дорма с Холмов, – сказала девица, – и мой отец послал меня просить защиты рыцаря от свирепого дракона, который опустошает наши окрестности.

– Дракон, джентльмены, – объявил король. Обычно это срабатывало. В те времена разобраться с драконом умел любой рыцарь, но на этот раз никто не шелохнулся.

– Свирепый, – добавил он. Ответом было молчание.

Король решил перейти к личным обращениям:

– Сэр Гейн, наше собрание будет благодарно, если вы… Сэр Гейн сказал, что он как раз сегодня растянул связки.

– Сэр Пеллис…

Голос короля упал от неожиданной досады. Такого с ним еще не бывало.

Сэр Пеллис сказал, что ему мешает вросший ноготь.

Король с огорчением продолжил осмотр стола. Внезапно взор его просветлел.

Из-за стола поднимался рыцарь. Это был Агравейн.

– О! – только и произнес король.

Сэр Агравейн невольно сглотнул слюну. Он нервничал, и нервничал так, как никогда еще в этой жизни. Ни разу не ходил он на такие задания, и он волновался как маленький мальчик, собравшийся первый раз в жизни прочитать вслух стихи.

Его смущало не только то, что на него смотрели все, кроме одноглазого сэра Балина, который получил соответствующее повреждение на прошедшем турнире, но и то, что Ивонна, когда он поймал ее взгляд, явственно нахмурилась. Он тихо застонал. Эта леди, подумал он, хочет первоклассного товара или никакого вовсе. Возможно, ей не удастся заполучить Ланселота или Галахада, но она не собирается довольствоваться половиной порции.

Дело в том, что сэр Агравейн влюбился в нее с первого взгляда, с первой секунды. Для других она казалась заурядной и непривлекательной, для него – была Королевой Красоты. Его удивляла реакция остальных рыцарей. Он предполагал, что будет настоящая потасовка за эту сказочную привилегию, и был поистине озадачен, заметив, что из присутствующих встал только он.

– Это, – сказал король девице, – сэр Агравейн Печальный. Вы принимаете его защиту и покровительство?

Агравейн затаил дыхание, но все было в порядке – девица учтиво поклонилась.

– Тогда, Агравейн, – сказал король, – лучше не откладывать. Полагаю, дело срочное, время не ждет, и драконы, э… а… тоже.

Десять минут спустя Агравейн и его дама были в пути.

Первое время они ехали молча. Дама была погружена в размышления, а в голове у Агравейна проносился целый вихрь идей, который кружился вокруг основной мысли, заключавшейся в том, что он, сохнувший по романтике, эту романтику сполна получил.

Дракон! Да к тому же свирепый. Абсолютно ли он уверен, что сможет урегулировать проблему? Конечно, хорошо в таких случаях иметь предварительный опыт, но думать об этом поздно. По дороге у него даже возникла идея заехать к мудрому Мерлину и получить магическую настойку против драконьих укусов, но кто знает, кусаются ли драконы? Может быть, они только дышат огнем или оглушают рыцарей хвостом?

Таких опасений были десятки. Ему, конечно, не следовало уезжать так опрометчиво, не вооружившись подходящими знаниями. Он уже был готов объявить, что только что вспомнил о совершенно неотложном деле, но, взглянув на даму своего сердца, отмел все сомнения. В конце концов, что такое смерть по сравнению с рыцарским долгом?

Он осторожно кашлянул и вывел даму из задумчивости, осведомившись:

– Едем к дракону?

– Ужасное создание, сэр рыцарь, – отвечала она. – Дышит огнем, не дает никому покоя.

– В самом деле? – посочувствовал Агравейн. – А какого он… э-э… размера?

– Сам он толще, чем десять самых толстых деревьев, а голова достает до небес.

– Не может быть! – задумчиво сказал Агравейн, и добавил. – Хм…

– О, сэр, прошу вас, будьте осторожны!

– Буду, – ответил рыцарь, и редко когда он был так уверен в своих клятвах. Будущее казалось ему исключительно мрачным. Все призрачные надежды на то, что данный дракон окажется сравнительно небольшим и вполне безобидным, испарились. Да, это не какой-нибудь там рахитичный дракончик! Подумать только, с десять деревьев! И огнем дышит… Скорее всего, не удастся испортить ему желудок. Проглотит как соленый орех.

По ходу их разговора на горизонте появилось серое пятно.

– Взгляните! – сказала дама. – Это замок моего отца. Вскоре они въехали по подвесному мосту в массивные ворота, которые с лязгом за ними захлопнулись.

Пока они спешивались, навстречу к ним вышел незнакомец.

– Отец, – сказала Ивонна, – разреши представить тебе доброго рыцаря сэра Агравейна, который любезно согласился…

Агравейну показалось, что она немного колеблется.

– Потягаться с драконом? – подсказал отец. – Замечательно! Входите, входите!

Граф Дорм был невысокий пожилой человек, как показалось Агравейну, – с заговорщицкими наклонностями. У него были близко посаженные глаза и переслащенная улыбка. Даже Агравейн, который был настроен любить, по мере возможности, всю семью Ивонны, испытывал к нему антипатию. Конечно, под личиной мошенника типа «похититель болонок» могло скрываться золотое сердце, но сам его внешний вид приливу симпатий не способствовал.