Текст книги "Том 14. М-р Моллой и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

– Меня уговаривать не надо, только давай не здесь, а где-нибудь в другом месте.

– А чем тебе «Баррибо» плох? Лучшая дыра в Лондоне.

– Да знаю я, но компания не та. Проссер, например.

– Что-то я не пойму с этим Проссером. Что ему от тебя надо?

– Да так, сразу не расскажешь.

Мыльный решил, что правильнее всего не задавать новых вопросов. Его вдруг осенила догадка. За его супругой, как было ему известно, помимо пристрастия ко всяким безделушкам, коими полны универмаги, числилась привычка время от времени падать в обморок на оживленных городских улицах, целясь при этом в объятия состоятельных с виду прохожих, и выворачивать их карманы, когда они предлагали свою помощь. Без сомнения, Пуфику Проссеру пришлось подыграть его супруге согласно отведенному амплуа. Разве этого недостаточно, чтобы объяснить антипатию чувствительной женской натуры?

– Пойдем тогда в «Плющ». Народу там тьма, а мне тебе, солнышко, много надо рассказать.

6

До тех пор, пока они не уселись за угловой столик, Мыльный говорил исключительно о том, как одиноко ему жилось, пока рядом не было жены, и что теперь, когда они вместе, он просто на седьмом небе. Стеклянная перегородка, отделявшая их от водителя, была поднята, но никогда нельзя поручиться, что такой густой, раскатистый голос не сумел бы проникнуть через стекло, тогда как темы, которые он намеревался поднять, никак не предназначались для ушей таксиста.

– Ну так вот, – промолвил он, когда креветки исчезли с тарелок так же быстро, как нейлоновые чулки – с прилавка универсального магазина, – послушай-ка, чем я тут занимался, когда тебя не было.

– Не терял зря времени?

– Отдувался, как папа Карло.

– Креветочка моя! – проговорила Долли, уминая последнюю и с жадностью разглядывая пустую тарелку. – Затравка что надо, но им не хватает… как это говорят? – основательности.

– Да это же просто разминка!

– Вот-вот!.. Ведущий, объявите номер!

– Камбала, а потом закажем что-нибудь вроде курицы.

– Вот это приятно слышать. Ты меня просто балуешь, лапуся.

– У нас же сегодня торжественный повод, так что можно себе позволить. Как ты отнесешься к тому, чтобы месяцок-другой побыть во Франции?

– Не больше и не меньше?

– Да, не больше и не меньше. Я здорово приподнялся.

– Ну-ну, расскажи.

Авантажная фигура Мыльного Моллоя просто разрасталась в разные стороны. Он знал, что ему не занимать внушительности.

– Итак, начнем с того, что я сбыл на тысячу фунтов «Серебряную реку» Виджену, ну, этому, из «Мирной гавани».

– Да брось ты!

– Говорю тебе.

– В жизни бы не подумала, что у него есть тыща фунтов.

– Теперь – нету.

– Ну, тогда – класс. Понимаю, почему ты собой доволен. Тыща – навар неплохой.

– Э, да подожди! Ты же ничего еще не знаешь. Потом я снял тысячу и с его дяди по имени лорд Блистер.

– Шутишь!

– Ну а потом, – пророкотал заключительным аккордом Мыльный, – еще пару тысяч с твоего друга Проссера.

Долли подавилась камбалой, что при подобных обстоятельствах должно случиться с каждой любящей женщиной. Ее восхищенный взгляд обогрел ему сердце.

– Мыльный, ты – чудо!

– Да, я – ничего.

– Так мы богаты!

– Достаточно богаты, чтобы зарулить на юг Франции. Или ты предпочитаешь Ле Тукэ? Теперь самое подходящее время, а я три года там не был. В тот раз у меня все сложилось как надо. Это было перед тем, как мы поженились. Познакомился в казино с одной женщиной и продал ей целый пакет «Серебряной реки».

– Я так и думала. Ты ведь у меня молодец! Ну просто великий человек!

– Это все для того, чтобы меня замечала ты, мамочка, – отвечал мистер Моллой. – Больше мне ничего не надо.

Трапеза набирала обороты, один восхитительнее другого. Подали кофе. Мыльный закурил толстую сигару и, посидев и подымив некоторое время, вдруг поразился тому, что его жена, бойкий участник любой беседы, пребывала в молчаливой задумчивости. Он устремил на нее чуть встревоженный взор.

– Что случилось, солнышко?

– Случилось?

– Ты что-то затихла.

– Так, думала.

– О чем?

Некоторое время казалось, будто она что-то решает, будто обсуждает сама с собой, не лучше ли ей сохранять молчание.

– Мыльный, я хочу тебе кое-что сообщить.

– Слушаю.

– Я не собиралась рассказывать до твоего дня рождения…

– А в чем дело?

– Приятные новости. Будешь плясать и кувыркаться. Мыльный не спускал с нее глаз. Нельзя сказать, что он был испуган, но неловкость испытывал заметную. Не относясь к страстным книгочеям, он порой с удовольствием погружался в какой-нибудь недорогой роман, и во всех без исключения бульварных романах, какие попадались ему под руку, подобные речи из уст жены могли означать лишь одно-единственное. Тонким, вздрагивающим голоском, ничуть не напоминавшим обычную сладкозвучную манеру, он вымолвил:

– Подгузники?

– Что-что?

Он затушил сигару.

– Ты вяжешь подгузники?

– Так ты подумал?..

– Ну конечно.

Долли взорвалась ликующими раскатами хохота.

– Мама родная! Да ты что!

– У тебя будет?.. У нас?..

– Милое дитя, которое целый день топает по дому? Нет уж. Никто не топнет, никто не стукнет!

Мыльный издал глубокий вздох. Чадолюбивым мужем он не был, и сейчас с души его свалилось непомерное бремя.

– Вот ведь нечистая сила, а то я уже перепугался! – сказал он, обтирая свой прекрасный лоб носовым платком.

Долли умирала со смеху.

– Нет-нет, расслабься! Разве что немного погодя…

– Да, немного погодя, – согласился Мыльный, – погодя определенное время. А тогда о чем ты задумалась?

– Не знаю, все-таки мне следовало приберечь это до твоего дня рождения… Ну да ладно. Слушай меня, Мыльный. Ты помнишь, как я пару месяцев назад сказала, что собираюсь погостить недельку-другую в деревне?

– Конечно.

– Ну так вот, никакую недельку я в деревне не гостила. Знаешь, чем я на самом деле занималась?

– Чем?

– Устроилась горничной к одной даме. По фамилии Проссер.

Мыльный подпрыгнул на стуле и уставился на нее, не моргая. То было молниеносное озарение. Помимо углубленного чтения бульварных романов, он регулярно проглядывал ежедневные газеты, и помещенная на первых полосах история о тяжелой утрате миссис Проссер не ускользнула от его внимания. На Шекспирово чело высыпали влажные бисерины. От волнения он опрокинул кофейную чашку.

– Солнышко мое! Но ведь ты, наверное, не… Ты ведь не… То есть, ты не… это…

– Во-от-вот-вот. Именно это. Увела у нее погремушки. Мыльный Моллой оказался на высоте. При мысли о том, что его собственные свершения, о коих совсем недавно он с такой гордостью распелся, триумфом супруги сведены до бури в стакане воды, сердце его не испытало ни зависти, ни досады. Всепроникающее благоговение, вот во что обратились все его чувства. Он взирал на нее с набожным умилением, не в силах уразуметь, за какие заслуги его одарили такой женой.

– Что, все-все до единой?

– Именно.

– Да ведь на них можно шар земной купить!

– Не пара тугриков. Вот так. Теперь усекаешь, почему я не хотела встречаться с Проссером?

– Почему ты раньше не сказала?

– Я же объяснила. Приберегала к твоему юбилею. Мистер Моллой задохнулся от обожания.

– Солнышко, таких, как ты, нет на всем белом свете.

– Я знала, что ты обрадуешься.

– Готов плясать на ушах. А где эти погремушки?

– Ну, они спокойно лежат в одном укромном месте, – Долли осмотрелась вокруг. – Кажется, уже все ушли. Давай начнем двигаться, пока нас отсюда не вытурили.

– Чем ты сейчас хочешь заняться?

– Может быть, не мешало бы заглянуть в «Селфридж»?

– Давай не будем, цыпочка.

– Мне позарез нужны новые чулки.

– Только не сегодня. Послушай, что я предлагаю, – давай мы с тобой отправимся в «Баррибо» и… чуть-чуть передохнем. Придумаем, чем заняться.

– Где? В холле?

– В моем номере.

– В твоем – как ты сказал?

– Я там снял номер. Тебе понравится. Так уж получилось… Что с тобой, цыпочка? Почему у тебя такое лицо?

В голосе его звучала тревога, ибо взгляд жены, полный ужаса и бессилия, подсказал было ему, что креветки, камбала, курица и шедшее за ними следом французское пирожное поставили неразрешимые вопросы перед пищеварением, ослабленным тюремным пайком. Диагноз, однако, не подтвердился. Беспокойство Долли не было вызвано внутренними причинами.

– Мыльный! Неужто ты хочешь сообщить мне, что съехал из «Приусадебного мирка»?

– Ну да, конечно. Я не говорю, что сумел подняться так, как ты, но все равно я поднялся вполне прилично, а если ты вполне прилично поднимаешься, то тебе уже не пристало мотаться по пригородам. Хочется чуть-чуть шику.

– О-оо, Господи!

– Что такое? В чем дело, ластонька?

Лицо у Долли скрутилось на сторону, словно она только что проглотила какой-то кислый продукт.

– Я скажу тебе, в чем дело, – проговорила она, испытывая, судя по всему, некоторые затруднения при артикуляции. – Эти погремушки – в «Приусадебном мирке».

– Что-о?!

– Лежат на шифоньере в нашей спальной комнате, вот что.

Мыльному стало понятно, почему у его цыпочки, как он выразился бы, такое лицо. Такое лицо было теперь и у него самого.

– Лежат на шифоньере? – слабо прокурлыкал он.

– Я считала, что это самое надежное место. Так-то вот, начальничек, и никак к ним не подобраться, потому что к этому времени туда уже кто-то вселился.

– Быть того не может!

– А я бы не удивилась. Этот дед с белоусиками, ну, Корнелиус, рассказывал мне, что такие дома больше одного-двух дней без жильцов не простаивают. Слушай, иди-ка, позвони ему.

– Корнелиусу?

– Н-нну! Спроси, какая погода.

Мистер Моллой вскочил с места так, словно кто-то вонзил шило в сиденье его стула, и быстрыми шагами удалился из помещения.

– Ты была права, – произнес он замогильным голосом, вернувшись к столу. – Хату уже сдали.

– Я так и знала.

– Писательнице Лейле Йорк. Она ее снимает с этого утра, – сказал Мыльный и, поманив официанта, заказал два двойных бренди. Супруги понимали, что это сейчас необходимо.

Некоторое время никто не решался нарушить молчание. Наконец Долли выбралась из-под окутавшей ее пелены угрюмого затишья. Женская жизнестойкость прочнее мужской.

– Поезжай-ка туда. Встретишься с этой тетей, поговоришь о том, о сем.

– Что ты имеешь в виду, солнышко?

– Ну, расскажешь ей какую-нибудь байку, чтобы она согласилась вернуть нам домик.

– Думаешь, она клюнет?

– Может, и клюнет, если будешь молодцом. Все же говорят, что ни у кого не получается так вести разговоры, как у тебя.

Мистер Моллой, которому было пока далеко до обычной благостности, все же немного приосанился. На опушке его сознания вспыхнули проблески надежды, как будто в конце прохода чиркнула спичка.

– Я бы попробовал, – согласился он.

– Вот и пробуй. Ничего еще не накрылось. И помни, эта тетя пишет книжки. Не было на свете писателя, которому хватило ума по-человечески перейти улицу. Все они на одно ухо обутые.

Мистер Моллой кивнул в ответ. Он знал, что в этих словах есть зерно истины.

7

Лейла Йорк завтракала в постели. Салли сварила ей яйца и поджарила булочки, все еще дивясь про себя той скорости, с которой ее подняли с насиженного места и переправили в незнакомую обстановку. В пятницу хозяйка велела ей собирать вещи, в субботу они выехали на машине из Клэйнз Холл, сопровождаемые очень долгим взглядом дворецкого, каким всегда смотрит дворецкий, если отказывается вас понимать, и вот наступило воскресное утро, а они уже провели в «Приусадебном мирке» почти двадцать четыре часа. Лейла Йорк ничего не любила откладывать на завтра, и хотя Салли была от нее без ума, в глубине души ей уже не раз приходилось сетовать на то, что та чересчур часто моделирует свое поведение по образцам тех американских ураганов, которые, стоит им появиться у мыса Гаттерас,[14]14
  Мыс Гаттерас – песчаная коса на острове Гаттерас в Тихом океане, штат Южная Каролина.


[Закрыть] становятся совершенно неуправляемыми.

Она села немного передохнуть, но в этот момент с крыльца позвонили. Открыв дверь, она обнаружила перед собой почтенного посетителя, большая часть которого растворилась в длинной седой бороде. В руке он держал пухлый чемоданище и пачку газет. Она даже спросила себя, не собирается ли он здесь остаться.

– Доброе утро, – промолвил бородатый контур.

– Доброе утро, – ответила Салли.

– Моя фамилия – Корнелиус. Могу ли я видеть мисс Йорк?

– Она лежит в постели.

– Уж не больна ли? – спросил мистер Корнелиус, отступая на шаг.

– О нет, она просто завтракает.

– И чудесные образы один за другим навещают ее, – сказал, придя в себя, мистер Корнелиус– Кладет ли она рядом с подушкой блокнот и карандаш?

– Мне не приходилось этого видеть.

– А это очень важно. Следует сберегать даже крупицы ее вдохновения. Здесь тридцать две книги, – объяснил мистер Корнелиус, показывая на чемодан. – Я надеялся, что она сможет начертать на них свои автографы.

– Она обязательно это сделает. Если вы их оставите…

– Благодарю вас, мисс…

– Фостер. Я – секретарша мисс Йорк.

– Прекрасный жребий!

– О, да.

– Она, должно быть, восхитительная женщина.

– Конечно…

– В ее книгах, как в источнике, я всегда черпал жизненные силы, и не только я сам, но и небольшой литературный кружок, который проводит заседания каждый второй четверг. Как вы полагаете, удалось бы нам убедить мисс Йорк прийти и выступить на этой неделе?

– Простите, пожалуйста, но боюсь, она не сможет. Она обдумывает план нового романа, и, разумеется, отдает этому всю себя без остатка.

– Понимаю, понимаю. В таком случае я оставлю для нее воскресные газеты. Возможно, ей захочется полистать их.

– Ужасно любезно с вашей стороны, мистер Корнелиус. Не сомневаюсь, ей будет интересно открыть воскресную газету.

– В Вэлли Филдс их не так-то легко получить. Сюда их не доставляют, и кому-то приходится прогуливаться за ними в табачную лавку к станции. Я, например, всегда захватываю газеты для мистера Виджена, – он живет в соседнем доме, в «Мирной гавани», а добрые соседи всегда готовы помочь друг другу. До свидания, мисс Фостер, – сказал мистер Корнелиус и, торжественно взмахнув на прощание бородой, растаял в воздухе.

Сказанные им перед исчезновением слова едва не заставили Салли подпрыгнуть на месте. На мгновение ей почудилось, будто она услышала «мистер Виджен». Правда, потом она поняла, что произошла ошибка. Да, совпадения неизбежны, и в своих романах Лейла Йорк приучает к ним читателя, однако всему есть предел. Нелепо предполагать, что по воле случая ей придется теперь проживать в самом тесном соседстве с человеком, которого она решила навсегда вычеркнуть из жизни. Простое объяснение не заставило себя ждать. Вынужденный общаться с миром через живую изгородь, мистер Корнелиус не всегда мог рассчитывать на верное понимание. Несомненно, упомянутый им человек на самом деле носил фамилию Вильяме, может быть, Вилсон, или – в самом крайнем случае, – Вигхэм. Вернув себе душевный покой, она отправилась взглянуть, как у мисс Йорк продвигаются дела с завтраком. Та спускалась ей навстречу в розовом пеньюаре.

На лице ее лежала печать озабоченности. Нельзя было не подумать, что она прервала общение с сонмом чудесных образов и погрузилась в пучину мирской обыденности.

– У вас недовольный вид, – обратив на это внимание, заметила Салли.

– У меня плохое настроение, – ответила Лейла Йорк. – Я слышала, кто-то звонил в дверь.

– Начали подтягиваться отцы города. Некий мистер Кор-нелиус. Кто он такой, я не знаю.

– Он – агент по недвижимости. Разводит кроликов.

– В самом деле? Так вот, желая проявить добрососедство, он принес вам воскресные газеты.

– Благослови его Господь! Я как раз о них подумала.

– А также тридцать два ваших произведения. Вам предстоит оставить на них автографы.

– Тьфу! Чтоб у его кроликов уши пооблезли!

– Кроме того, он просит вас выступить с небольшим докладом на заседании литературного кружка, который собирается здесь каждый второй четверг.

– Да пошел он ко всем чертям!

– Спокойно. Благодаря мне вы избежали своей участи. Я сказала, что вы размышляете над новым романом.

Лейла Йорк досадливо хмыкнула.

– Что, так и сказали? Тогда бедняга стал жертвой беспочвенной фальсификации. Неужели в подобной обстановке можно задумываться о романе в стиле Джорджа Гиссинга? Я-то всю жизнь считала, что пригороды – это долгие мили двухсемейных халуп, населенных иссохшими женщинами, которые утюжат рубашки своим надрывающимся от кашля мужьям, а те только и делают, что недоумевают по поводу выросшей платы за жилье. Полюбуйтесь-ка, в какие нас хоромы засунули. Райские кущи, и все тут.

– Вы действительно так думаете?

– Ну, скажем, такой летний домик, с двумя птичьими бассейнами, азиатскими ландышами, не говоря уж о репродукции «Гугенота» и фарфоровой вазе с клеймом «Дары Боньор Реджис» и узорочьем из нежно-розовых раковин, по которой, клянусь, вздыхал бы Виндзорский замок. Надо было думать раньше. Все этот жеребенок, это он меня укусил.

– Какой еще жеребенок?

– Вы с ним знакомы. Виджен. Вы его и привели в тот раз ко мне. Мыс ним прилепились друг к другу, как два матроса, получивших увольнительную на берег. Раздавили бутылочку, перемыли косточки его дяде Родни и Джонни Шусмиту, и в минуту наступившей слабости я поведала ему о том, что собираюсь написать трущобный роман. Тут он и сказал мне, что если я желаю оказаться в месте, в котором трущоб хватит на сотню великих писателей, то я должна немедленно отправиться в Вэлли Филдс. Если я, дескать, хочу сделать правильный ход, то еще успею заполучить этот «Приусадебный мирок». А я, старая ворона, попросила его позвонить Корнелиусу! И вот торчу теперь на этой фешенебельной дачке, которая одухотворяет меня не больше, чем Лас-Вегас. В таких объемах тоской и безысходностью с успехом можно было заряжаться, не двигаясь со старого места. Лишний раз доказывает, как опасно доверяться этим судейским.

Пока гремели разоблачения, и у Салли открывались глаза на вероломные действия Фредерика Виджена, она успела поперхнуться дважды: в первый раз – как некий пекинес, что подавился косточкой, предназначавшейся гончей собаке, а во второй – как другой уроженец Китая, подавившийся другой, но одинаковой по размеру косточкой. Заглянув в ту бездну зла, дна которой способен достичь рвущийся к добыче мужчина, она оцепенела от ужаса. Не в силах уразуметь, чем вызваны перемены ее лица, Лейла Йорк взглянула на нее недоверчиво.

– А что это вы вдруг зарумянились?

– Я не зарумянилась.

– Ну, что вы! Рдеете, как маков цвет. И к чему бы это? Боже милостивый! – восклик1гула Лейла Йорк. – Теперь мне все ясно. Виджен в вас влюблен, вот он и уговорил меня забраться сюда, чтобы стать вашим соседом и всегда иметь возможность ущипнуть вас через забор. Что ж, отметим характер и природную смекалку! Вообще я бы посулила этому юноше блестящее будущее, если бы не боялась пристукнуть его за то, что он устроил мне эту потеху. Итак, мы совершили важное открытие. Любовь обвила бедного Вид-жена своими божественными путами.

Будь Салли героиней одного из романов Лейлы Йорк, ей бы самое время поскрежетать зубами. Невежество, однако, побудило ее фыркнуть.

– Еще бы не обвила, – с горечью провозгласила она. – Он же не в силах пропустить ни одной девицы.

– Что, правда? – живо переспросила Лейла Йорк. – Мне был знаком один мужчина, в котором я отмечала те же тенденции. Служил счетоводом, а у них, у всех до одного, сердце – как отель «Хилтон». Вы-то воображаете, что они с головой ушли в проверку полугодовых балансовых ведомостей Миггса, Монтэгью и Мэргатройда, оптовых импортеров, а они знай себе кропают блондинкам записочки: «Завтра, в полвторого, на том же месте». Мне бы очень не хотелось, чтобы вы из-за этого расстраивались. Какие пустяки! Если все мужчины – такие, что тут поделаешь?

– Если мужчина – такой, он мне не нужен.

– Вам нужен Виджен, что бы он собой не представлял. Я за вами тут какое-то время по-матерински подглядывала и опознала все до единого симптомы, – застывший, как у лягушачьего чучела, взгляд; движения обмякшие; подпрыгиваете, как летучая форель, когда с вами внезапно заговаривают. Милая деточка, вы с ума по нему сходите, и если в вас есть хоть крупица здравого смысла, расскажите ему все и милуйтесь с ним по гроб жизни. Я в тыщу раз вас старше, дайте я вам кое-что посоветую. Если уж полюбили мужчину, не будьте белорыбицей, не позволяйте ему улизнуть. Я говорю со знанием дела, потому что в свое время совершила именно такой промах, и с той поры только и делаю, что жалею и жалею. Вы были помолвлены?

– Да.

– И расторгли помолвку?

– Да.

– А я была замужем. Это гораздо хуже, дольше потом мучаешься. На больший срок хватает воспоминаний. Ну, а расторгнутая помолвка – это чепуха. Вы за пару минут ее слепите заново, и последуйте моему совету, займитесь этим прямо сейчас. Он где-нибудь у себя в саду, стрижет, скорее всего, лужайки, – чему у них еще здесь принято посвящать воскресное утро? Давайте-ка, дитя мое, не теряйте ни минуты! Пойдите и скажите ему все, что у вас накипело.

– Сейчас-сейчас, – сказала Салли и, сосредоточившись на принятом решении, твердыми шагами вышла из дома. Из ноздрей ее несколько раз полыхнуло нежное пламя.

8

Стоило ей появиться в саду, как сразу же выяснилось, что стрижкой газона Фредди себя не утруждает. Он посиживал в тени единственного выросшего при усадьбе дерева и читал воскресную газету, любезно доставленную ему мистером Корнелиусом. Оказавшись вблизи ограды, Салли замешкалась. Предстояло решить, каким именно образом привлечь к себе внимание. В «приветике» маловато самоуважения. Те же минусы сказывались и в «динь-динь». Что касается «Фредди!», то это уж чересчур по-дружески. Стоит ли говорить, что с наибольшим удовольствием она бы метнула в него какой-нибудь кирпичик, но и с кирпичиками на территории «Приусадебного мирка» было совсем не густо. Она уговорила себя произнести «Доброе утро!», причем таким голосом, что целительный уровень температуры погожего летнего денька сразу же сполз вниз на несколько градусов. Фредди заерзал на месте и поднял на нее глаза, а подняв глаза, на мгновение застыл, являя собой прекрасного, чуть завороженного юношу, одетого во фланелевую рубашку и курточку крикетной сборной Итона, которого перенесенное потрясение на миг лишило дара речи. Затем, взмыв вверх в акробатическом прыжке, он приземлился у самой ограды.

– Салли! – чуть не задохнулся он. – Это – правда ты?

– Да, – отвечала Салли, и температура вновь отчетливо понизилась. Улитка, которой случилось оказаться вблизи описываемых событий, попятилась обратно в раковину, придя к заключению, что морозец, пусть и легкий, – не лучшее время для прогулок. Будь у нее на спине лопатки, их бы надолго свело холодом.

– Да ведь это самое сверхъестественное событие за всю историю, – сказал Фредди. – В зобу спирает. Как зовутся эти хреновины, которые бродят по пустыням? Нет, не Иностранные легионы. Миражи, вот как. Когда я поднял глаза и увидел, что это – ты, я решил, что передо мной мираж.

– Да?

– Ну конечно! Не каждый день бывает, что вот так поднимешь глаза, – глядь, а это ты стоишь. И… как бы лучше выразиться… спирает в зобу.

– Да?

Реплика эта, если ваша возлюбленная подает ее рассеянно и бесстрастно, может доставить известное беспокойство, даже если вы неустрашимы, как лев. Фредди, от природы одаренный наглостью армейского мула, был немного обескуражен. Впрочем, отступать ему не хотелось.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что решила поселиться в «Приусадебном мирке»?

Принять вид более бесстрастный и независимый, чем тот, который с начала собеседования взяла на вооружение Салли, было практически невозможно. Она, однако; переступила и этот порог.

– Уж не хочешь ли ты это услышать?

– Как-как?

– Мисс Йорк мне все рассказала.

Фредди с трудом перевел дыхание. Вот, нашептал ему внутренний голос, опять пошли испытания.

– Что, всю правду?

– Да.

– Всю подноготную?

– Именно.

– И ты ее теперь знаешь?

– Знаю.

– Ну что ж, в таком случае, – проговорил Фредди, внезапно озаряясь лицом, как человек, отыскавший долгожданный поворот в русле беседы, – до тебя, наконец, дойдет, как сильно я тебя люблю. Я не буду от тебя ничего скрывать.

– Можешь и не пытаться.

– Я действительно заманил сюда Йорчиху, и готов сделать это еще раз. Я готов заманить их сюда целую сотню. Передо мной стояла цель поместить тебя в пределы слышимости, чтобы разъяснить свою позицию и уберечь тебя от очередного выкрутаса.

– Я не страдаю выкрутасами.

– Не обижайся. Ведь ты, кажется, склонна полагать, что любовь моя неискренна, неполноводна и еще Бог весть что. Стало быть, твое поведение охватывается понятием «выкрутас» и выдает в тебе выкрутаску.

– А твое поведение выдает в тебе помесь похотливого мотылька и старосты мормонской церкви. Ты с этим Бригхэмом – два сапога пара.

Слова ее ненадолго охладили пыл Фредди, но он не стал снижать обороты.

– Нельзя ли пояснить?

– Ты крутишь с каждой встречной-поперечной.

– Какая чушь!

– Нет, не чушь!

– Чушь и клевета, которая, если не ошибаюсь, преследуется по закону. Обязательно выясню у Шусмита. Явиться сюда, швырять мне в лицо такие вздорные, высосанные из пальца обвинения…

– Как ты сказал, высосанные из пальца?

– Да, я воспользовался именно такой формулой.

– Надо же! А как нам быть с Друзиллой Уикс?

– Не понял?

– Как нам быть с Далией Прендерби, Мэвис Писмарч, Ванессой Воукс, Хэлен Кристофер, Дорой Пинфолд, а также с Хильдегардой Уот-Уотсон?

Этот обвал имен совершенно оглушил Фредди. Нельзя сказать, чтобы он перещеголял только что упомянутую улитку: та поспешила втянуть голову в раковину, а Фредди – в курточку «Итон Рэмблерс», и, подобно той же самой улитке, ему на мгновение почудилось, будто бы над Вэлли Филдс пронесся ледяной вихрь. Казалось, следующие свои слова он произносит лишь для того, чтобы вытолкнуть из дыхательных путей нечто кряжистое и костистое.

– А!.. Эти-то?

– Да, эти-то.

– Кто тебе о них рассказал?

– Мистер Проссер.

– Пуфик?

– Я тебе говорила, он на днях заезжал к мисс Йорк. Я показывала ему дом, мы разговорились, всплыло твое имя, и он сообщил, что ты не пропускаешь ни единой юбки, и привел необходимые подробности. Это только те имена, которые он упомянул, но не сомневаюсь, что при желании он мог бы добавить сотню-другую.

Фредди оцепенел. Открыв рот, он понял, что заикается. Очень редко на его долю выпадали подобные потрясения.

– Пуфик! Тот самый сирота, которого я вскормил собственной, можно сказать, грудью! И так он представляет себе долг верного товарища? Я представляю его совсем иначе.

– Он только сообщил мне то, что известно всем юным стервятникам твоего круга. Ни для кого не секрет, что если сложить всех твоих девиц в одну линию, она соединит Пиккадилли с Гайд-парком.

Фредди показалось, что «Приусадебный мирок» (добротно отстроенное сооружение, хотя, само собой, и не избежавшее участи большинства пригородных домов, с которыми небрежно обращаются, скажем, используя их как опору для тела) пустился в танец живота. Необыкновенным для себя усилием он выровнял положение и в обморок не упал. Наконец, способность управлять движениями полностью вернулась к нему, более того – даже сам мистер Моллой в момент продажи нефтяных акций не смог бы столь выразительно взмахивать руками.

– Да гори оно сто раз синем пламенем! Как ты не поймешь, что это все детские шалости? Ты – другое дело.

– Да-а? – произнесла Салли, и если признать, что «да?» способно звучать как «ладно уж», тогда это «да?» не подкачало.

Фредди продолжал самовыражаться, как заправский осьминог. Скорость, с которой петляли и кружили его руки, могла привести к ошибке.

– Да, тысячу раз да, ты – другое дело. Ты – то, что надо. Ты – то самое, за чем я охочусь всю жизнь, начиная с детских лет. А девицы эти, которых ты упомянула, как приходили в эту жизнь, так и выскакивали. Салли, милая моя, да вызубри ты наконец, что ты для меня – самая дорогая и одна-единствен-ная! Больше в этом суровом мире никого и нет!!!

Как бы ни противилась тому Салли, колебания все-таки начались. Она решила быть твердой и благоразумной, но может ли оставаться твердой и благоразумной девушка, когда столь медоточивые речи сочатся из уст единственного, самого любимого мужчины? И тут ядовитая, пагубная мысль ужалила ее в самое сердце, – собственное прошлое показалось ей вовсе не таким уж благолепным, хотя примерно такого прошлого она и требовала от противоположной стороны. Это обстоятельство никогда не выносилось на суд, должны же у девушек быть свои маленькие секреты, но и в ее жизни было разное. Была чехарда самых разных Биллов, Томов и Джимми, – до тех пор, пока в этой жизни не появился Фредерик Виджен. И что же? Унесенные ветром, они бесславно позабыты – открыток на Рождество, и тех от нее не дождутся. Так не могло ли случиться, что все мисс Уикс, Прендерби, Писмарч, Воукс, Кристофер, Пинфолд и сама Хильдегарда Уотт-Уотсон занимали в его шкале ценностей столь же незначительное место?

В самый разгар внутренних дебатов за ее спиной вдруг раздался голос.

– Ну, вот и я, Виджен.

– О, здравствуйте, мисс Йорк. Добро пожаловать в Вэлли Филдс.

– Добро пожаловать, скажите на милость! Хотелось бы на досуге потолковать с вами о Вэлли Филдс и его трущобном убожестве.

– Всегда к вашим услугам.

– Здорово вы меня облапошили! Ну да ладно, с этим можно обождать. Знайте, что я настроена быть снисходительной.

– Дай вам Бог.

– Потому что теперь я узнала, что вами повелевала любовь. Мы все – ее смиренные рабы.

– Готов подписаться.

– Если вы влюблены, значит, вы влюблены.

– Самая меткая мысль в вашей жизни.

– Ну так как же, – продолжила Лейла Йорк, которая не любила плевать в потолок и всегда шла вперед с открытым забралом, – чем похвастаетесь? Вы ее уже поцеловали?

– Пока нет.

– Пресвятые угодники! Вы мужчина или заяц?

– Видите ли, здесь одна неувязочка. У меня как-то нет уверенности, что она, черт подери, этого хочет. Кажется, по-шусмитовски это называется положение sub judice.[15]15
  Стадия в уголовном процессе до вынесения приговора, в течение которой обвиняемый пользуется определенными привилегиями (лат.).


[Закрыть]

– Хочет, хочет.

– Вы правда так считаете?

– Заявляю официально.

Фредди издал страдальческий вздох.

– Ну как, шансы есть, Салли?

– Наверное, да, Фредди.

– Так-то лучше. Наконец вы оба говорите дело. Рада за вас, – сказала Лейла Йорк и тронулась по направлению к дому, вступив, по слову мистера Корнелиуса, в общение с сонмом чудесных образов. Ситуация чем-то напомнила ей встречу после долгих лет испытаний между Клодом Хэллуордом и Синтией Роузли из ее романа «Купидон, лучник меткий».

– Уф! – выговорил Фредди несколько минут спустя.

– О, Фредди! – выговорила Салли. – Фредди! Знаешь, как я мучилась…

– А я! Мрак, безысходность!

– Ты меня правда любишь?

– Еще как!

– И будешь любить всегда?

– Пока не покроются инеем пески Сахары.

– Постарайся, пожалуйста. Если уж мне суждено выйти замуж, я хочу, чтобы мой муж был человеком устойчивым, а не срывал пыльцу с цветочков, как мотылек!

– О чем речь!

– И вообще, я хочу, чтобы ты не заговаривал с другими девицами.

– Обещаю.