Текст книги "Том 14. М-р Моллой и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

3

– Луз Чиппингс, – прогудел кондуктор, когда поезд подобрался к маленькой деревенской станции, и Салли, перейдя в брод через море ног и колен, ступила на платформу.

Она была вне себя от ярости – как ей казалось, небеспричинной. Ценою колоссальных психических затрат она сумела выбросить из головы этого человека, ибо, по благому разумению, он был ненадежным и неустойчивым, и как же чудовищно обнаружить, что он утайкой выследил ее, что он снова рядом и что она все еще его любит! Душа ее опять находилась под властью тех переживаний, которым положено было давным-давно отмереть.

Готовя себя к неминуемой встрече, она припомнила ту роковую вечеринку, когда с глаз ее упали шоры и она увидела его в подлинном свете.

И ведь у самого порога ее ждало предостережение. У дверей стояла группа молодых людей, и когда она проходила мимо, ей послышались такие леденящие душу слова:

– Ей-богу, если бы взять всех девиц, которых любил Фредди Виджен, и приставить их одну к другой, они бы протянулись от Пиккадилли до Гайд-парка, а может и дальше, иные из них довольно крупные.

И вот когда она, не желая пачкать свой слух, решительно зашла внутрь, перед ней выросла парная композиция Виджен-Бантинг, запечатленная на лестничной площадке в тесном сплетении объятий. Образы эти придали ей силу. Она взглянула в его сторону: он сиял перед ней, как свеженачищенный торговый автомат, и она едва не задохнулась от пронзительного желания хорошенько смазать по этой глупой роже.

– Фредди, – проговорила она, выцеживая слова сквозь стиснутые зубы, – отправляйся, откуда приехал!

– Как-как?

– Я же говорила тебе, что не хочу тебя больше видеть.

Разве ты не понял?

– Ну, более или менее, это ясно.

– А тогда зачем ты меня преследуешь?

Фредди насупился. Он угас. Ему было горько сознавать, что он переоценил способности времени, величайшего из целителей, и что платформе Луз Чиппингс не быть декорацией к сцене нежного примирения, но праведный гнев взял верх над горечью. Только что, впервые в жизни, на него возвели ложное обвинение, и это крайне уязвило его. Влюбленный, ищущий примирения, уступил место мужчине с ледяным взором, который сам может цедить слова через стиснутые зубы.

– Преследую? – удивился он. – Я здесь по делу.

– Кто, ты?

– Да, я. Мне нужно встретиться с мисс Лейлой Йорк. Насколько мне известно, она свила себе гнездышко в некоем Клэйнз Холле. Полагаю, ты не откажешься указать мне дорогу.

– Я отведу тебя туда.

– Ты готова появиться на людях с человеком, пользующимся столь темной репутацией?

– Не стоит прибегать к таким напыщенными оборотам.

– Нет, стоит. Даже необходимо. Почему бы мне не быть напыщенным? Преследую тебя, удачней не скажешь! Да когда я увидел тебя там, в поезде, ты могла бы ткнуть меня мизинцем, и я бы рассыпался. Что ты делала в Лондоне?

– Мне нужно было поговорить кое о чем с агентом мисс Йорк.

– Ах, вот оно как! И часто ты выбираешься в Лондон?

– Очень редко.

– Тебе везет. Паршивое место. Зловонные казематы. Человек там жить не должен, скотина тоже. В нем нет ни одной живой души, за исключением удодов с портфелями и дятлов в котелках.

– А куда же подевались все девицы? Эмигрировали, наверное?

– Девицы! Я к ним равнодушен.

– И решил мне об этом сказать?

– Да, решил тебе об этом сказать. Ты мне не веришь?

– Нет, не верю. Ты, знаешь, чем-то похож на леопарда.

– На леопарда как такового я совершенно не похож. Возможно, ты имела в виду какую-то конкретную особь?

– Ту самую, которая не умеет менять окраску.[8]8
  Леопард, который не умеет менять окраску – см. Иер. 13: 23 (в синод, переводе – «барс»).


[Закрыть]

– Совсем не остроумно. Даже грубо.

– Прости, я нечаянно. Ну так, мы идем?

– Пожалуйста, как хочешь.

Они вышли на Главную улицу Луз Чиппингс, «числен, насел.» которого, как уведомляет нас путеводитель, четыре тысячи девятьсот шестнадцать человек, из коих Фредди за время пути обвел безрадостным взором самое меньшее двести четыре. Тем же глубоким и безрадостным взором он обвел бы и оставшиеся четыре тысячи семьсот двенадцать, попадись они ему на глаза, ибо состояние у него было прескверное. Вот он идет по этому городку, бок о бок с ним движется Салли, но идут они так, словно их разделяют десятки миль. Отчуждение, вот как это называется. Она стала далекой и чужой. Ни малейшего следа прежней Салли, Салли тех времен, когда они льнули друг к другу, как обои к стенке! А сейчас, хорошенькое дело, она вообще не обнаруживает интереса к его персоне, как будто ее провожает докучливый родственник. После того как они ступили на Главную улицу, она не проронила ни слова, если не считать краткого упоминания о статуе, воздвигнутой на Рыночной площади покойному мировому судье Энтони Бриггсу, многие годы представлявшему в парламенте интересы местного избирательного округа, и желчный рассудок подсказал Фредди, что среди всех монументов толстобрюхим слугам народа в мешковатых брюках ничего более омерзительного еще не ставили.

Разговор так и не начал клеиться, когда, выйдя за пределы Луз Чиппингс и его «насел.», они прошествовали по усыпанной листьями аллее к массивным железным воротам, за которыми открывался вид на тенистую тропинку, бегущую к размазанным в солнечных лучах очертаниям тюдоровского особняка.

– Вот мы и пришли, – сказала Салли. – Красивое место, да?

– Ничего, на тройку потянет, – ответил Фредди, не утратив печали.

– А вокруг него – ров с водой.

– Что, правда?

– И чудесный сад.

– Вот как? Да, эта Лейла ни в чем себе не отказывает. Ну, она может себе позволить. Пуфик говорит, она своим перышком деньжат на старость сколотила. У него крупная доля в фирме, которая издает ее дребедень.

– Знаю. Он на днях приезжал. Ты с ним видишься?

– В общем, да. Обедать он, как правило, ходит в «Трутни». У его жены не так давно свистнули драгоценности.

– Да, я читала в газете. Они очень дорогие?

– Думаю, стоят не одну тысячу. Так, по крайней мере, мне показалось.

– Ты их видел?

– Я раза два обедал у Пуфиков, и она каждый раз их нацепляла. Сверкала, как люстра.

– Им не удалось их вернуть?

– Нет.

– Жалко.

– Да.

– Наверное, она очень расстроилась.

– Очень может быть.

У Салли ныло сердце. Как-то все мелко, натянуто, словно они впервые повстречались друг с другом и пытаются завязать беседу! Да, в этом повинна она сама, но девушка не должна терять здравый смысл. Если бы она махнула на все рукой, чем бы закончилась эта история? Занимать бы ей свое место где-то в конце той линии от Пиккадилли до Гайд-парка. В постановках, где блистает Фредерик Виджен, твердила она себе, нет главных женских ролей, одна лишь безликая массовка.

Когда они пошли по тропе, ведущей к дому, она заставила себя возобновить общение.

– Где ты сейчас живешь? На старой квартире?

Его лицо, и без того суровое, сделалось мрачнее тучи.

– Нет, я не могу себе этого позволить. Мой дядя перестал выплачивать мне содержание, и я переехал в пригород. Снимаем дом на двоих с Джорджем, моим кузеном. Ты его помнишь?

– Смутно.

– Здоровущий кабан с рыжей щетиной. Выступал за Оксфорд в супертяжелом весе. Теперь – один из местных фараонов.

– Он пошел работать в полицию?

– Да. Говорит, что это благодать Божья по сравнению с тем, как устроился я. Все лучше, чем целый день ковыряться в офисе.

– Как?! Ты устроился на работу?!

– Да уж… в адвокатскую контору. Через несколько дней после нашей… после того, как я последний раз тебя видел, дядя Родни сдуру ткнул меня в фирму «Шусмит, Шусмит, Шусмит и Шусмит», Линкольнз Инн Филдс.

Преисполненная решимости держаться здравого смысла, Салли рассчитывала, что на время этого мучительного свидания сможет подавить в себе любые всплески человеколюбия, однако при последних словах жалобный возглас вырвался из ее груди раньше, чем она спохватилась.

– Ой, Фредди! Что, серьезно?

– Да, так он решил. Сдал меня в лапы своему адвокату.

– И ты должен терпеть эту работу!

– Я испытываю к ней невыразимое отвращение.

– Что же ты делаешь?

– Я там на побегушках, вроде этого типа, из песни «Старик-река».

– Тяни-толкай?

– Хватай-беги. Именно. Сегодня, например, старик Шусмит дал мне несколько документов, которые я должен отвезти Лейле Йорк. Почему он не мог их всунуть в почтовый конверт, навечно останется между ним и его богом, если у него таковой имеется. Завтра он заставит меня скакать по лестнице с кофейным подносом, а послезавтра выставит из конторы. Я тебе честно скажу, когда я вижу, каким приходит Джордж домой после своего дежурства – пачка сияет, весь розовый, после здоровой прогулки на свежем воздухе, а сам я – бледный и зеленый, потому что восемь часов провел в душном офисе, я ему завидую и жалею, что мне не хватило ума пойти в легавые.

– Как вы умудряетесь жить вдвоем? Кто за вами смотрит? Может, хоть кухарка у вас есть?

Фредди отрывисто засмеялся.

– Кухарка?! Да наше жалованье – ниже уровня жизни! Нет, поварихи у нас пока нет. Нет и дворецкого, и первого лакея, и второго, и главной горничной, равно как и второстепенной, нету и конюха. Стряпней занимается Джордж, и результаты более или менее несъедобны. Но я тебе, наверное, уже надоел со своими бедами.

– Ой, Фредди, что ты!

– Значит, скоро надоем, если буду продолжать в том же духе. Ну что ж, меняем тему! Как вы ладите с Лейлой Йорк?

– Ой, замечательно! Она просто класс.

– В каком отношении?

– Во всех.

– Но только не в литературном. Ты должна признать, что гонит она чистый порожняк.

– Уже нет.

– Что значит – «уже нет»?

– Она решила больше не писать эти свои сентиментальные штуки.

– Ты что, смеешься? Значит, с лажей покончено?

– Вроде бы – да.

– Но ведь она идет нарасхват, как горячие пирожки.

– Я знаю.

– Тогда в чем дело? Что она задумала? Уйти на покой?

– Нет, она собирается написать такой могучий, крутой роман… ну, знаешь, о самом дне общества.

– Не было печали, черти накачали! Корнелиуса удар хватит.

– А кто это?

– Один знакомый дяденька. Читает все, что она пишет.

– Интересно, прочитает ли он следующую книгу.

– И как, продвигается?

– Пока она не может ее начать. На ее взгляд, тут обстановка не очень подходящая. Никак не войти в нужное настроение. Хочет переехать в какое-нибудь место, где можно впитать тоскливую атмосферу. Что с тобой?

– Ничего.

– Ты как будто подпрыгнул.

– А, ты об этом? Так, мелкая судорога. Она уже решила, куда переедет?

– Нет, еще думает.

– Ага!

– Что «ага»?

– Просто «ага». Итак, мы находимся у центрального входа в усадьбу. Что дальше делать? Я смело иду вперед?

– Лучше подожди. Я скажу ей, что ты здесь.

Салли прошла через залу, постучала в дверь, скрылась внутри и снова показалась снаружи.

– Она просит тебя зайти. Наступила пауза.

– Ну что ж, Фредди, – сказала Салли.

– Ну что ж, Салли, – сказал Фредди.

– Наверное, мы видим друг друга в последний раз.

– Не надо загадывать.

– Думаю, что это так.

– Может быть, сходим куда-нибудь на днях? Прошвырнемся там, пообедаем…

– Ой, Фредди! Ну зачем это нужно?

– Кажется, я тебя понял. Пока-пока?

– Да. Прощай, Фредди.

– Прощай.

– Не заставляй мисс Йорк долго ждать. Она стала немного нервничать, после того как решилась на свой отважный поступок, – промолвила Салли и поспешила в летнюю кухню, чтобы вдоволь и без оглядки наплакаться. Она понимала, что поступает разумно, но ее никак не покидало чувство, будто сердце разрывает на кусочки стая голодных и бездомных кошек, – испытание, рядом с которым подавляющее большинство жизненных невзгод заметно бледнеет.

4

Первое впечатление Фредди от любимого автора мистера Корнелиуса, создавшего «Только во имя любви», «Вереск на холмах», «Милую мою Дженни Дин» и множество других творений, было подобно хлесткому удару промеж глаз мокрой рыбиной. Он попятился и заморгал. Логика и знание жизни подсказывали, что его ждет хилое, хлипкое, очкастое создание, которое будет застенчиво улыбаться, утомляя воображение запахом лаванды и видом покрывал с подзорами. Лейла Йорк во плоти разительно отличалась от навязанного ей образа. Это была крупная женщина, на вид – сорока с небольшим, с лицом пригожим и добродушным. Многое роднило ее облик с чертами русской императрицы Екатерины. Что же касается голубых, ясных, пронзительных глаз, то они явно могли обойтись без очков.

– Приветствую! – сказала она голосом, который живо напомнил ему старшину, проводившего с ними строевые учения в школе: тому стоило гаркнуть «смирно!», и по всей школе начинали дребезжать стекла. – Это вы Виджен?

– Совершенно верно.

– Шусмит звонил мне и сказал, что вы везете бумаги. Только, клянусь головой, вы забыли их в поезде.

– Нет, они у меня с собой.

– Ну, тогда давайте все подмахнем, и дело с концом.

Она подписалась ловким, небрежным росчерком человека, привыкшего давать автограф, и приготовилась начать беседу.

– Виджен? – сказала она. – Любопытно. Я когда-то знавала Родни Виджена. В сущности, я и сейчас его знаю, только он предпочитает фигурировать под псевдонимом. Называет себя лордом Блистером. Он вам не родственник?

– Это мой дядя.

– Что вы говорите? Вы на него не очень похожи.

– Не очень, – ответил Фредди, которого обратное утверждение повергло бы в ужас. Во внешности дяди Родни он не находил ни единой черточки, отвечавшей его эстетическим установкам.

– Знакома ли вам племянничья любовь?

– Я бы не сказал, что «любовь» – самое подходящее слово.

– Значит, если в дальнейшем я буду называть его старым остолопом, возражать не будете?

– Ни в малейшей степени, – пролепетал Фредди, обуреваемый такими теплыми чувствами к этой женщине, какие нечасто испытывал к особам противоположного пола старше двадцати пяти лет. Ему было ясно как день, что он и Лейла Йорк – родственные души. – Ваши слова ласкают мой слух. Выражение «старый остолоп» выставляет его в слишком выгодном свете.

Она запустила вверх философскую струйку дыма, по-видимому, обратясь мыслями к прошлому.

– Когда-то я была с ним обручена.

– Серьезно?

– Правда, я бросила все это дело, когда он начал раздуваться по периметру. Так и не смогла отвадить его от углеводов. Я не против того, чтобы остолоп оставался остолопом, но два остолопа, слепленных в единую массу, – это уж слишком.

– Золотые слова! Вам не приходилось встречаться с ним в последнее время?

– Год не виделись. Так и не похудел?

– Обошел всех до одного на конкурсе «Толстый дядя» в «Трутнях».

– Удивляться не приходится. Но только, заметьте, я бы все равно расторгла помолвку, потому что вскоре после того, как мы дали друг другу слово, я повстречала Джо Бишопа.

– Джо Бишопа?

– Один персонаж, за которого я впоследствии вышла замуж. Потом мы расстались, и я до сих пор себе за это пеняю. Страшная глупость с моей стороны, что я его упустила. Вы женаты?

– Нет.

– Что это у вас лицо перекосилось?

– У меня?

– А у кого же?

– Прошу прощения.

– Ничего. Значит, такое у вас лицо. Да, что ни говори, забавно думать, что если бы в моей жизни не появился Джо, а ваш дядя начал бы приседать и подтягиваться, а также отказался от конфет, масла и картофеля, вы бы сейчас называли меня тетей Бесси.

– Вы хотели сказать – Лейлой.

– Нет, не хотела. Лейла Йорк – это мой псевдоним. Я – урожденная Элизабет Биннс. Если ваша фамилия Биннс, писать и не начинайте. Но мы еще не все косточки перемыли вашему дяде. Вы что-то от него не в восторге.

– Так уж вышло. Он сам навлек на себя мою немилость.

– Как же это?

Фредди слегка передернуло. Его передергивало всякий раз, когда он вспоминал о злодеянии дяди Родни.

– Он продал меня на галеры Шусмиту.

– Вам не нравится у него работать?

– Нет.

– Мне бы и самой не понравилось. Как же нынче дела у Джонни Шусмита?

Столь легкомысленное упоминание всуе об истинном Франкенштейне совершенно оглушило Фредди. Ему привиделась сцена, в которой он называет выдающегося адвоката по имени, и от этого жуткого видения его хватила судорога. Не сразу вернулся к нему дар речи.

– Ну, Шусмит вовсю шипит и тужится.

– Я ведь помню его. Нам как-то раз было очень хорошо вдвоем.

– Вы это серьезно?!

– Конечно. Мы с ним целовались под кустиком рододендрона.

Фредди вздрогнул.

– Это с кем, с Шусмитом?

– Да.

– Вы сейчас говорите о Шусмите из «Шусмита, Шусмита, Шусмита и Шусмита», что в Линкольнз Инн Филдс?

– Именно так.

– Ну, знаете! Это нечто уникальное!

– Да что вы, он в свое время был сущим дьяволом! А сейчас – взгляните на него. Весь усох, как копченая селедка, и Елену-то Троянскую не поцелует, даже если преподнести ее спящей в кресле и повесить сверху веточку омелы.[9]9
  …не поцелует, даже если… повесить сверху веточку омелы – по устоявшейся традиции, оказавшись на Рождество под побегами омелы – кустарника-паразита, растущего на дубе, – англичанин и англичанка могут требовать друг у друга права на поцелуй.


[Закрыть] Вот что значит быть адвокатом! Высасывает все жизненные соки. А ведь Джонни не обкрадывает своих клиентов, что, как мне всегда казалось, единственная радость, доступная в этой жизни судейским. Давно вы на него работаете?

– Около шести месяцев.

– И пока еще не усохли.

– Нет.

– Ну что ж, постарайтесь так держать. Проявляйте неусыпную бдительность. Кстати об осушении, может быть, с дорожки не помешает? Не желаете ли чего-нибудь влажненького?

– Я бы с удовольствием.

– У меня, правда, и нет ничего, вот разве что виски, бренди, джин, херес, портвейн, «Кюрасао» и шампанское. Только налейте себе сами. Там, в углу, в холодильнике.

– О, благодарю. А вы – как?

– Ну, вероятно, да. Какой-то я в последнее время стала хрупкой и слабонервной. Откройте-ка бутылочку шампанского.

– Замечательно, – сказал Фредди, откупоривая бутылку. – Хрупкой и слабонервной?

– Мне есть над чем поломать голову, Виджен, – сказала мисс Йорк. – Я – женщина на перепутье. Вам приходилось читать мою писанину?

– Ну… э-ээ… так, две-три вещи…

– Не нужно оправдываться. Нельзя же читать все на свете. Вам хватает под завязку этих кафок с прустами. Так вот, к вашему сведению, писанина моя – приторная лабуда. Мечта сладкоежки.

– Вы серьезно?

– Чистейшая патока. Вы можете меня назвать сентиментальной?

– С первой подачи – нет.

– И правильно. Вас привел сюда дворецкий?

– Меня проводила ваша секретарша, мисс Фостер. Мы встретились с ней в поезде. Мы… э-э-э… немного знакомы.

– Ах, ну да, припоминаю, это Салли мне о вас доложила! Все равно, вам стоит познакомиться с моим дворецким. Это самый спесивый субъект на свете. Под его взорами чахли самые матерые редакторы. И однако этот человек, этот надменнейший из смертных, обмякает, как копирка, если я на него ощетинюсь. Вот какая я женщина, когда не держу в руках перо, но дайте, дайте мне шариковую ручку, и куда все это девается? Не думайте, что шампанское достанется вам одному.

– Виноват!

– И не разбрызгивайте его. По капле, знаете, и море собирается.

– Прекрасное вино.

– Да, бражка превосходная. Так вот, Джонни Шусмиту нужно понять, что он не какое-нибудь там ископаемое из гробницы Тутанхамона. На чем я остановилась?

– Вы спрашивали, куда все девается.

– Когда именно?

– Когда вам дают шариковую ручку.

– О, да! Как только мои пальцы сжимают ее, Виджен, я сию же минуту перевоплощаюсь. Я погружаюсь в такую густую, липкую, вязкую кашицу, что вы, с вашим невинным воображеньицем, просто не сможете мне поверить. Я пишу о стойких, закаленных духом мужчинах, которые, однако, умеют быть, ах-ах, такими нежными-нежными, и о девицах с большими серыми глазами и волосами цвета зрелой пшеницы, которые из-за вечных недоразумений постоянно оказываются в Африке. Это мужчины. Девицы остаются дома и выскакивают замуж за каких-то шутов гороховых. Но наступает счастливый конец. Шуты ломают себе шею на охоте, мужчины возвращаются домой в последней главе, встречают женщин в неясном полумраке, а вокруг благоухают цветы Англии, и птички в аллеях, обсаженных кустарником, неумолчно заливаются своей бесконечной песней. Как вспомню, меня аж всю колотит.

– Звучит, по-моему, не так и плохо. Я бы не возражал встретиться с девушкой в неясном полумраке.

– Ну-ну, Виджен, с вашей стороны очень мило, что вы пытаетесь меня подбодрить, но если я чувствую у себя на языке сгусток патоки, значит, он существует. Или «она существует»? А критики, те называют мою лабуду ахинеей.

– Не может быть!

– Очень даже может. Так они и делают.

– Чудовищно!

– Это и правда ахинея. Но я не хочу, чтобы у меня до конца жизни зудела под ухом стайка щелкоперов. По горло сыта всеми субъектами, которые сочиняют на меня пародии и надеются при этом, что покрывают с головы до пят слоем, скажем так, бисквита. Чаша моя полна, Виджен. Догадайтесь, что я собираюсь делать. Я собираюсь написать такой роман, что у них у всех глазища повыкатываются. Что называется, значительный, или, если хотите – этапный. Поддерживайте циркуляцию шампанского, а то оно начнет свертываться.

– А у вас получится?

– Что именно?

– Значительный роман?

– Конечно, получится. Все, что требуется – это сварганить сюжетец и напичкать его неисчислимыми страданиями. С этим-то я запросто справлюсь, мне бы только начать. Огорчает одно: до тех пор, пока я торчу в Клэйнз Холле, начать я не в состоянии. Здесь не та атмосфера. Дворецкие, рвы какие-то, всякая мишура перед глазами. Я должна оказаться в каком-нибудь месте, где еще сохранилось первозданное убожество.

– Именно так мне и сказала Салли Фостер.

– Да что вы? Она замечательная девушка. Ей нужно за кого-нибудь выйти замуж. Может быть, это случится довольно скоро. Мне кажется, она влюблена.

– Вы так думаете?

– Да, у меня такое чувство, что есть у нее человек, по которому она вздыхает глубже, чем положено при обычной дружбе. Ну что ж, коли так, желаю ей счастья. Любовь – это здорово. Говорят, и светилами она движет. Не знаю, насколько это верно. И на сколько раз осталось в этой бутылке.

– Самая капля.

– Разливайте. О чем у нас шла речь?

– Вы собираетесь поселиться в месте, где вас будет окружать первозданное убожество.

– Да-да, верно. Я-то думала, что сумею раскачаться и здесь, если начну разгуливать по местным пабам, а крестьянство будет изливать мне душу. Благоглупости в духе Томаса Харди.[10]10
  Томас Харди (1840–1928) – английский романист и поэт.


[Закрыть] Куда там! К концу недели мне удалось обнаружить, что эти честные труженики считают дни до начала футбольного сезона, чтобы заново расписать свои пульки. Рехнуться можно. Бедные женщины! Что вы на меня уставились, как слабоумная овечка?

– Кто, я?

– Да, вы.

– Виноват. Дело в том, что когда Салли Фостер сообщила, что вы задумали, мне в голову пришла идея. Кажется, у меня имеется для вас местечко что надо. «Приусадебный мирок», Вэлли Филдс.

– Где это?

– Под самым Лондоном. Сомневаюсь, чтобы вам удалось найти себе более угрюмое окружение. Человек, который живет в соседнем от меня доме, разводит кроликов.

– А, так вы живете в Вэлли Филдс!

– Да. А «Приусадебный мирок» находится от меня по другую сторону. Он полностью меблирован и сейчас как раз никем не занят. Завтра можете туда переехать. Хотите, я договорюсь о вас с поклонником кроликов? Он – агент по недвижимости.

– М-ММ…М-ММ…

– Не мычите, пожалуйста!

– Да я вот думаю…

– А я бы этого не делал. Советую вам, загребайте, пока горячо.

Но мисс Йорк настояла на том, что подумать ей надо, и Фредди с тревогой стал вглядываться в ее лицо. Слишком многое зависело от этого решения. Он был убежден, что стоит ему только поместить Салли по другую сторону садовой ограды, отделявшей «Мирную гавань» от «Приусадебного мирка», как уже в скором будущем он сумеет переломить наметившуюся тенденцию, если только не жалеть пламенных слов и завораживающих взглядов, а они у него имелись. Он уже довольно пожил в пригороде и отлично понимал, что семьдесят процентов всех заключаемых там браков закладываются у садовых оград.

Лейла Йорк вышла из полосы задумчивости.

– О пригородах я как-то не думала. Я рассчитывала снять какую-нибудь хибарку в Боттлтон Исте, изучать страдания пролетариата и во все поры впитывать дух трущоб.

Фредди взвизгнул, как попавший под ногу щенок.

– Боттлтон Ист? У вас что, мозги отшибло?… В смысле, у вас что-то очень неверные представления. Да это самое разбитное местечко в Англии. Я там как-то раз участвовал в песенном конкурсе, так что хорошо его представляю. Публика – сборище самых отпетых дятлов, вы таких и не видели!. Беспрерывно кидаются овощами. Нет, ваше место – в Вэлли Филдс.

– Она в самом деле так тосклива, эта юдоль плача?

– Тоскливей некуда.

– А убожество?

– Пруд пруди.

– Гиссинг![11]11
  Джордж Роберт Гиссинг (1857–1903) – безрадостный бытописатель униженных и оскорблённых.


[Закрыть] – воскликнула мисс Йорк и чмокнула губами. Фредди покачал головой.

– Целуются в Вэлли Филдс крайне редко. Аборигенам не до поцелуев, они целиком отдались тоске.

– Я имею в виду не поцелуи. Я просто обрадовалась. Это же Гиссинг! Джордж Гиссинг. Он писал о жизни в предместьях, а я нацелилась на роман именно в его духе.

– Вот, пожалуйста! Если вы приверженка Джорджа Гиссинга, вам просто нечего делать в другом месте. Спросите кого угодно.

– Знаете, в нем столько уныния и безысходности, сколько в фуфайке портового грузчика.

– Истинная правда. Я всегда это говорил.

– Виджен, по-моему, вы сделали большое дело.

– По-моему, тоже.

– Телефон – в холле. Позвоните вашему кроличьему другу, квартирному маклеру, пусть оформит на меня эту избушку начиная с завтрашнего дня. И – поправьте меня, если что – мне кажется, по нам плачет еще полбутылочки.

– Мне тоже так кажется.

– Шире шаг, – скомандовала Лейла.

5

Во всем Лондоне не сыщешь более шикарного – наверное, правильнее сказать, «помпезного» – интерьера, чем в холле гостиницы «Баррибо», этом логовище техасских миллионеров и заезжих магарадж. Кресла и диваны мягки настолько, насколько этого можно добиться с помощью денег, освещение размыто и ненавязчиво, ковры же такие ворсистые, что в них запросто могли бы затеряться карлики, и их пришлось бы разыскивать с помощью собак. Среди лондонской элиты принято считать, что если вы не бывали в холле «Баррибо», то вы не бывали нигде.

Приблизительно через сорок часов после визита Фредди Виджена в Луз Чиппингс, возвышенное благородство этого чудесного мирка лишь выиграло от появления окутанной роскошными тканями фигуры, которая вполне могла бы принадлежать американскому сенатору или лицу такого же ранга. Обладатель ее назывался Томасом Дж. Моллоем, а спустился он сюда затем, чтобы встретить жену, у которой в то утро истекал срок заключения в тюрьме Холлуэй, отбываемый по обвинению в магазинной краже.

Он взглянул на свои наручные часы, – милая безделушка, которую его верная половина подцепила в ювелирной лавке на Бонд-стрит во время предрождественского тура. Судя по положению стрелок, было уже пятнадцать минут второго, и он начинал беспокоиться, поскольку, хотя, оставив последнее обиталище, она непременно захочет помыть голову, сделать массаж лица а, заодно, возможно, и перманент, ей все равно уже пора быть на месте. Через несколько тревожных минут он снова обратил взгляд к часам, и в это мгновение откуда-то из-за его спины прозвучало: «Эй, Мыльный!» Он повернулся. Перед ним была она, и, глядя на нее, можно было решить, что последние недели ей пришлось провести не в холлуэйских застенках, а на каком-нибудь курорте.

Что и говорить, Долли Моллой легко было залюбоваться. Эта броская блондинка была точной копией тех героинь детектива, на которых в миг рокового выстрела бывают исключительно интимные принадлежности туалета. Волосы у нее были золотистые, глаза – светло-карие, а щеки и губы отливали очень насыщенными цветами. Держалась она с вызывающей удалью. Восхищенное присвистывание в холле «Баррибо», разумеется, под строжайшим запретом, поэтому никто из присутствующих не сделал попытки воздать ей почести в такой форме, но два-три алмазных принца, судя по всему, находились на грани срыва, а техасским миллионерам помогла сдержаться только их хваленая самодисциплина. Даже губы у них собрались в дудочку.

Мыльный же Моллой пожирал ее глазами обожателя. Каменоломни при Синг-Синг[12]12
  Синг-синг – тюрьма в США.


[Закрыть] не видели более любящих мужей.

– Солнышко! Я и не видел, как ты вошла.

– Я стояла сзади, пряталась за колонну. Был тут один, коктейль пил, – я не хотела, чтоб он меня видел. Проссер его фамилия.

– Не тот, кого зовут Пуфиком?

– А я не знаю его имени.

– Такой, прыщавый?

– Да. А вы что, знакомы?

– Скорее всего, это он. Меня с ним познакомил Виджен, паренек из соседнего дома. У меня есть, что рассказать тебе о Проссере.

– У меня тоже, но сперва поедим, Мыльный, а то я околею с голоду.

– Да уж, не сомневаюсь.

– В хомуте этом не закормят.

– Это я понял, когда меня самого замели прошлый раз. По эту сторону лужи, я думаю, то же самое. Ужасно жалко, что ты попалась, лапочка. Что там у тебя стряслось?

– Пальчики не послушались. А кроме того, не знала, что у меня за спиной легавый из магазина. Ладно, бочку в наперсток не выльешь. Случаются иногда проколы.

– Да, проколы случаются. Я так и сказал Макаке.[13]13
  Макака (Мак) – в других романах его зовут Шимпом, от Шимпанзе. В оригинале – тоже Chimp. Здесь переводчик выбрал другой аналог, возможно – более благозвучный.


[Закрыть] Долли встрепенулась.

– Макаке?

– Я на днях его видел.

– И рассказал ему обо мне?

– Он уже слышал. О таких вещах быстро узнают.

– И что он сказал?

– Весь обсмеялся.

– Обсмеялся?

– Да, как сумасшедший. Долли закусила губку.

– Значит, говоришь, обсмеялся? – переспросила она, обнаруживая все признаки укоренившейся неприязни к старому компаньону. Обстоятельства время от времени вынуждали их к сотрудничеству с этим сомнительным типом, но ее отношения с ним всегда оставались натянутыми, – а вот последняя встреча, когда она стукнула его по темечку прикладом пистолета, оставила после себя самые приятные воспоминания. С превеликим восторгом она проделала бы то же самое.

– Нет, какая вошь! – проговорила она, и ясные глаза ее заволокло пеленой, потому что в этот момент ей живо представилось, как может звучать недружелюбный смех. – Все химичит со своим частным сыском?

Такой вопрос вызвал недоумение мистера Моллоя.

– Да уж, конечно, химичит, ласточка. А с чего бы ему перестать? Тебя не было-то всего только месяц.

– Ну и что? Если Мак Твист месяц не был в курсах, это уже долго. Что у него слышно?

– Он не говорил, но думаю, клиенты его особенно не волнуют. «Частное Сыскное Агентство Дж. Шерингем Эдер» – это же только вывеска.

Долли кисло рассмеялась.

– Дж. Шерингем Эдер! Надо же выдумать такое имя!

– Нужно ведь как-то называться.

– Да, а почему не «Обиралово Инкорпорейтед» или «Разводилово Лимитед», или как там еще? Нет, Мыльный, я, когда сколопендру эту вспомню, так и начинаю шипеть, аж в пятках зудит.

– Да нет, Макака – ничего.

– В каком смысле?

Мистер Моллой настроился быть чутким и терпеливым, однако этот вопрос поставил его в тупик. Он решил переменить тему.

– Классное местечко.

– М-даа…

– Только наводит на грустные мысли.

– А что такое?

– Ну, смотришь на всех этих лохов, которых Природа произвела на свет специально для того, чтобы я им продавал нефтяные акции, а продать-то и нельзя, потому что никого из них я не знаю. Пока я сидел и ждал тебя, а они тут ходили туда-сюда через крутящиеся двери, мне казалось, что я – охотник, мимо меня пробегают жирафы, антилопы и бегемоты, а я ничего не могу сделать, потому что не захватил ружья.

– Я тебя понимаю. Прямо жуть!

– Да ладно! Пойдем обедать.