Текст книги "Том 14. М-р Моллой и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

– Змеи? – глухо проговорила она. – Я правильно расслышала?

– Да. В корзине.

– Она в гостиной?

– Теперь они расползлись по всему полу.

– Вы не должны были его пускать!

– Он сам вошел.

– Хорошо. Напрягите зрение и увидите, как он сам будет выходить.

Окно гостиной глядело в палисадник. Двигаясь с грацией взявшей след пантеры, Лейла Йорк подошла к окну и заглянула внутрь. Затем остановилась и всмотрелась пристальнее, а в следующее мгновение отпрянула, как будто подоконник, на который она положила пальцы, был раскаленной сковородой. Сделав несколько неровных шагов, она бессильно опустилась на крыльцо, глядя прямо перед собой недвижимыми очами, и Салли подбежала к ней, сгорая от беспокойства.

– Что такое? Что случилось?

Лейла Йорк что-то прошептала. Нелегко было разобрать ее слова, и Салли сумела уловить только, что случившееся – из серии «туши свет».

– Как до меня сразу не дошло? Кто еще мог явиться со змеями?

– Так вы его знаете?

– Я? Его?!

Салли ахнула. Теперь становилось ясно, почему лицо показалось ей знакомым. Ведь в спальной комнате мисс Йорк стояло шесть фотографий.

– Неужели это и есть?..

– Он самый, он самый. Совершенно не переменился. Немедленно дайте мне что-нибудь выпить.

– Неважно себя чувствуете?

– Чувствую себя так, словно меня освежевала чья-то костлявая лапа, а нижние конечности разобрали на хрящики.

– На кухне есть немного хересу.

– Ведите меня на кухню. Ух ты! – провозгласила Лейла Йорк через пару минут, – Это, конечно, крысиная отрава, однако со мной она обошлась благородно! Бальзам на сердце. А ну-ка, за мной!

Распахнув двери в гостиную, она задержалась на пороге.

– Здравствуй, Джо, – сказала она.

В момент ее появления посетитель взял в руки одну из змей, которыми столь щедро наполнилась комната, и теперь играл с ней, словно занятый посторонними мыслями. Услышав обращенные к нему слова, он затрепетал, и выронив из онемевших пальцев змею, уставился, не мигая, на мисс Йорк.

– Бесси!! – возопил он.

Теперь, когда представилась возможность более тесного знакомства, Салли могла убедиться в том, что ее патронесса справедливо заподозрила в муже бесхарактерность. Лицо у него было ласковое и добродушное; такие лица начинаешь любить с первого взгляда. Но сильным оно не было. Бесхарактерность выдавали робкие глаза, вялый подбородок, нерешительные линии рта. Гусь, на которого, по слову Лейлы, человек этот осмелился бы топнуть ногой, должен был оказаться истинным страстотерпцем. И, как бывает при встрече с мужем интересной женщины, Салли подивилась, что ту угораздило выйти за него замуж. Что же это за таинственные чары, которыми он околдовал такую неукротимую натуру?

Она вовремя опомнилась. Искать ответ на подобные вопросы – затея пустая и бесплодная. Как указал нам один умный человек, любовь слепа,[60]60
  Любовь слепа – «Венецианский купец», 11,4.


[Закрыть] а потому не стоит ничему удивляться. Можно представить, что какой-нибудь Родни, лорд Блистер, голову себе ломает над тем, как она умудрилась полюбить его племянника Фредди. Джо Бишоп все еще не мигал.

– Бесси! – просипел он повторно и провел пальцем по изнанке воротничка, что, по-видимому, проделывал на сцене всякий раз, когда требовалось выразить волнение. – Это ты?!

– Это я. Давай-ка, собери этих гадин, – живо распорядилась Лейла Йорк. Салли иногда приходилось задумываться над тем, что говорят друг другу влюбленные после долгой разлуки; теперь она это знала, – Узнаю родные лица! – промолвила Лейла, без удовольствия разглядывая рептилий. – Вот это, по-моему, Кларисса. Правильно?

– Да, Бесси.

– А это Руперт?

– Да, Бесси.

– Ну, собирай их и складывай в корзину. Они навевают мне воспоминания о твоей мамаше. Как она, кстати, поживает?

– Она год как умерла, Бесси.

– А-а! – сказала Лейла Йорк, и поскольку было очевидно, что лишь с превеликим трудом она не добавила к этому «вот здорово», на несколько мгновений воцарилось неловкое молчание. – Прости, – сказала она наконец. – Тебе, наверное, очень ее не хватает.

– Да.

– Что ж, теперь у тебя буду я.

Джо Бишоп широко раскрыл свои щенячьи глазки.

– Бесси, ты что, хочешь начать сначала?!

– Понятное дело, хочу. Я чахла без тебя, как хворостинка. Наняла осьминога, который обвил своими щупальцами весь Лондон. Почему ты не дал мне знать, что сидишь без денег?

– Да как-то не хотелось.

– Ты – официант на приработке, которому нужно содержать полдесятка змей! Каждая наутро должна съедать по яичку. Ведь эти подлые твари охотней всего жрут яйца вкрутую, верно?

– Да, Бесси.

– Влетает в копеечку, однако. Видно, тратишь на них все свои чаевые. Все-таки ты мог бы найти меня.

– Нет, Бесси, не мог! Мы принадлежали к разным мирам. Я совсем опустился, а ты разбогатела и прославилась.

– Разбогатела – это правда, но прославилась я, скорее, в кавычках. Во всей Англии не сыщешь критика, которого при звуке моего имени не начинает колотить мелкой дрожью.

– А я считаю, что ты пишешь прекрасные книги. Знаешь, что я тебе скажу? По одной твоей вещи я пишу пьесу!

– По какой?

– «Вереск на холмах».

Лейла Йорк сдвинула брови и призадумалась.

– Из «Вереска» пьеса получиться может. Ну и как, дело двигается?

– Да все не могу ей заняться. Времени нет.

– Прекрасно, теперь времени у тебя будет предостаточно. Прямо сейчас ты сядешь в мою машину, и я отвезу тебя в Луз Чиппингс. Пять минут тебе на то, чтобы разобраться со змеями, десять – мне, чтобы собрать сумку, и мы готовы.

Салли в ужасе застонала.

– А как же цесарка?

– Какая такая цесарка?

– Я ее жарю вам на обед. Лейла Йорк проявила стойкость.

– Оставаться в этом лепрозории – подороже цесарки. Скормите ее котам. Их тут, наверное, еще порядком осталось. А если они откажутся, можете съесть сами.

– Мы обедаем с Фредди в Лондоне…

– Вот и чудненько. Тогда прямо сейчас вы мухой летите в «Бухту», говорите Корнелиусу, что я уезжаю, и что ему никто не мешает сдать дом новому постояльцу. Остаетесь на ночь, завтра отдаете ему ключи и являетесь в Клейнз с чемоданами и обозом. Все ясно?

– Так точно, мой генерал!

– Тогда – ноги в руки и вперед. Если Корнелиус начнет спрашивать, почему я решила трубить отбой, скажите ему, что этот Вэлли Филдс, от которого он без ума, – истинная моровая язва, и я бы не согласилась тут жить, даже если бы ко мне пришли депутаты графства и ползали передо мной на коленях. Не исключено, что его хватит удар, и мы будем его хоронить, но это все пустое. Подумаешь, одной могилой больше! Ну, Джо, – продолжала Лейла Йорк, когда Салли ушла, – вот так история, а?

– Да, Бесси.

– Мы нашли друг друга.

– Да, Бесси.

– Мама родная, как же я по тебе тосковала! Помнишь ту квартирку, в Бэттерси? Ну, теперь все в наших руках. Ты ничего не можешь мне дать, кроме любви, милый, но больше ничего и не нужно. Кстати, я не слишком самонадеянна? Ты меня любишь? Прекрасно. И впрямь, лучше спросить. А ты знаешь, чем мы теперь с тобой займемся? Я собираюсь прокатить тебя по Европе. Начнем с Парижа, а продолжим там, где нам заблагорассудится.

– Получается второй медовый месяц.

– Второй, скажешь тоже! У нас и первого-то не было. Я не могла оставить свои байки, а ты пустился в очередное турне с каким-то мерзопакостным фарсом.

– Это была драма с убийствами.

– Ты думаешь? Ах, какая разница! Главное, что медового месяца у нас так и не было. Ничего, мы это исправим. Ты ведь не бывал за границей?

– Однажды был в Дьепе.

– Это здорово. Зато ты не видел сияющей Сиены, колдовской Кордовы, стоглавого Стокгольма и Грецию, колыбель грез. А когда мы приедем обратно, ты примешься за пьесу.

Подойдя к дому, Салли увидела, что до исхода остались считанные секунды. Лейла Йорк сидела за рулем, а ее муж запихивал сумку вместе со змеиным лукошком на заднее сиденье.

– Дело сделано. Я ему сказала.

– Как он это принял?

– Кажется, впал в оторопь. Никак не поймет, что можно вообще уехать из Вэлли Филдс.

Лейла Йорк заметила, что во всякой избушке – свои погремушки, а если у мистера Корнелиуса плохо с головой, его надо пожалеть, и включила зажигание. Машина уже неслась по дороге, когда Джо вдруг испустил громкий вопль:

– Бесси!

– Да?

– Знаешь, что случилось?!

– Нет.

– Мне кажется, я забыл уложить Мейбл!

– Ты прямо рассеянный убийца с большой дороги. А кто же эта самая Мейбл?

– Да ты ее помнишь. Такая зеленоватая, в яблочках.

– А-а, снова эти твари поганые… Ты уверен?

– Ну, не уверен, но мне кажется…

– Ладно, забудь. Моллою будет компания.

22

В «Бухте», угодьях мистера Корнелиуса, воцарилась совершенно нетерпимая атмосфера. По всем помещениям дома расползлись тлетворные пары, превращая приветливую загородную виллу (с городской канализацией, центральным водоснабжением, четырьмя спальнями, двумя гостиными и необходимыми службами) в безутешную юдоль плача. Скорбь – вот то слово, что само просится на уста.

Когда Салли сообщила, что, получив известия о внезапном отбытии знаменитой постоялицы, мистер Корнелиус впал в оторопь, она не погрешила против правды. Он был глубоко потрясен этой новостью, тяжким испытанием для его патриотических чувств. Казалось почти неправдоподобным, как человек, снискавший возможность проживать в Вэлли Филдс, по зову минутной блажи способен этим пренебречь. Лейла Йорк, бесспорно, небожительница, взрезающая своим скальпелем женское сердце, но и небожители должны знать, где остановиться. И когда вечером он сел за стол с миссис Корнелиус, предвкушая жутковатую трапезу, в которой первые роли отводились какао, копченой селедке и розоватому бланманже, душа его томилась.

Миссис Корнелиус тоже было не по себе. Она была женщина твердая и уравновешенная, как правило – не подвластная сильным переживаниям, однако нынче страдала так отчаянно, что копченая селедка содрогалась, проделывая путь к ее устам. Даже мистер Корнелиус, не отличавшийся наблюдательностью, обратил на это внимание, и когда дело, наконец, дошло до того, что она отодвинула бланманже, он счел, что пришла пора кое-что выяснить. Только душевный катаклизм небывалых масштабов мог отвратить ее от блюда, которое, хоть и напоминало вкусом прокисшую промокашку, всегда было одним из любимейших.

– Ты, кажется, чем-то расстроена, – сказал он.

Миссис Корнелиус смахнула слезинку и порывисто вздохнула. Она дала себе слово отложить объяснения для более подходящего момента, но эта мука оказалась ей не по силам.

– Хуже, чем расстроена, Перси. Я просто места себе не нахожу. Мне не хотелось заводить разговора за столом, потому что знаю, как быстро реагирует твой желудок, и однако, молчать я не могу. Дело касается мистера Виджена.

– А, вот как? Он, бедолага, стонал сегодня в саду.

– Ты мне рассказывал. Так вот, мне удалось узнать, в чем дело. Я беседовала с его кузеном, полицейским, когда ты еще не вернулся с работы. Он мне и объяснил. Все этот Моллой!..

– Ты имеешь в виду мистера Моллоя из «Приусадебного мирка»?

– Того самого, но лучше назвать его мистером Моллоем из Вормвуд Скрабз.[61]61
  Вортвуд Скрабз – известнейшая английская тюрьма.


[Закрыть] Это отъявленный мошенник! Мистер Виджен сказал кузену всю правду. Моллой убедил мистера Виджена вложить все средства в убыточную акцию, и теперь у мистера Виджена за душой – ни гроша.

– Ты хочешь сказать, что «Серебряная река», которую он так расхваливал, – пустышка?

– Вот именно. И Моллой об этом знал! Он умышленно присвоил себе деньги мистера Виджена. Обчистил его до последнего пенса.

Мистер Корнелиус побагровел. В грозном упреке взметнулась борода. Фредди ходил у него в любимчиках.

– Этого я и боялся, – промолвил он. – Никогда не доверял Моллою. Помню, я покачал головой, когда юный Виджен поведал мне о том, как он продал ему вышеупомянутые акции. Невозможно поверить, что американский бизнесмен принесет в жертву солидный куш лишь потому, что ему кто-то приглянулся! Все складывается прескверно. Виджену, насколько я знаю, необходимо иметь три тысячи фунтов, чтобы вложить их в какой-то кофейный концерн. Он полагался на эту «Серебряную реку». Думал, что она поднимется в цене.

– А кроме того, он обручен с этой милой девушкой, секретаршей мисс Йорк. Теперь, естественно, пожениться они не смогут. Ты еще удивляешься, что я не ем бланманже! Не понимаю, как сам ты его ешь.

Мистер Корнелиус, все свои реплики размеренно приправлявший розоватой субстанцией, виновато опустил ложечку, и воцарилось смущенное молчание. Нарушил его донесшийся из залы телефонный звонок. Хозяин пошел брать трубку, а вернулся, с трудом переводя дыхание. За бородой проступил чеканной твердости лик, как у высокопоставленного друида, обнаружившего раскол в пастве.

– Это звонил Моллой, – возвестил он. – Спрашивал, уедет ли мисс Йорк из «Приусадебного мирка», поскольку он хотел бы снова занять дом. Я ответил ему внятно и коротко.

– Надеюсь!

– Я сказал ему, что мисс Йорк и в самом деле уехала. Он выразил удовольствие и сообщил, что сообщит мне свои планы через пару дней. Тогда я объяснил ему, что ни при каких обстоятельствах даже заявления от него принимать не буду. «Я знаю все, – сказал я. – Такие люди, как вы, недостойны "Приусадебного мирка"». Словом, высказал, что я о нем думаю.

– А он что ответил?

– Кажется, я уловил нечто похожее на «Тьфу!» Потом он повесил трубку.

– Прекрасный поступок, Перси. Жаль, что я тебя не слышала.

– Да. Жаль. Они помолчали.

– Знаешь, я, пожалуй, отщипну бланманже, – сказала миссис Корнелиус.

Полагая, что обвинение Мыльного тронет и обрадует самые закаленные сердца, мистер Корнелиус был прав. Только единожды за всю свою жизнь ему доводилось выражаться еще недвусмысленней, когда им был пойман с поличным отпрыск семейства, обитавшего в «Приусадебном мирке» в довидженовский период, – прелестный мальчуган лет девяти от роду, который вел прицельный огонь из рогатки по кроличьим клеткам. Но какой бы сокрушительной ни была его речь, Мыльного, нередко выслушивавшего обвинения из уст профессионалов, она нимало не покоробила. Он был не из тех, кого может вывести из себя резкое слово, да и физическое насилие. Стычка с Пуфиком Проссером в ресторане «Баррибо», к примеру, показалась ему тривиальной до такой степени, что он едва упомянул о ней в разговоре с женой. Подобные происшествия проходили у него по разряду профессиональных издержек, и он побыстрей выбрасывал их из головы. В разоблачениях квартирного агента его заинтересовало лишь сообщение о том, что Лейла Йорк выехала из «Приусадебного мирка». Водворив на место трубку, он стал с нетерпением поджидать еще ни о чем не ведающую Долли. Та обеспокоилась нехваткой двух-трех нужных мелочей, и незадолго до этого вышла прогуляться по магазинам.

– Солнышко! – вскричал он, когда дверь наконец отворилась. – Только подумай! Вот это новости!

Долли, которая принялась было раскладывать свои приобретения, если только это несколько мягкое слово здесь уместно, порывисто повернулась к нему.

– Неужели…

– А то!

– Уехала?

– С вещами.

– Кто тебе сказал?

– Да Корнелиус этот. Только что говорил по телефону.

– Вот это да! – воскликнула Долли.

Ей довелось испытать все положительные эмоции генерала, который видит плоды выбранного им плана кампании и сознает, что готов отличный материал для будущих мемуаров.

– Я знала, что змей с нее хватит. Только боялась, что никто не ответит на заметку, ведь змеи-то есть не у каждого. Но главное – попытаться! Так и вышло. Ну ладно, я, правда, надеялась снять туфли, пошевелить пальчиками и чуточку расслабиться. За день набегаешься, как собака, и ножки у меня просто отваливаются, но времени у нас нет. Собирайся.

– Куда? У нас вагон времени. Мы и так все подготовили. Как часто бывало в их семейной жизни, неторопливое течение его мыслей Долли не понравилось. Даже Мыльный мог бы сообразить, ради чего эта гонка. Но там, где менее любящая жена ответила бы недобрым словом, упомянув олухов, которых уронили в детстве, она только вздохнула, сосчитала до десяти и обрисовала ситуацию.

– Послушай, – сказала она. – Ты ведь знаешь, эта тетя поручила Макаке искать ее мужа. Так вот, когда женщина нанимает сыщика на такое задание, она постоянно сообщает о себе в сводке новостей. Если она хочет сменить место, она ему об этом скажет. Берет телефон и говорит: «Ку-ку, уезжаю жить в деревню. Вот вам мой адресок».

У Мыльного поникла челюсть. Как обычно, обо всем он. не подумал.

– Думаешь, она сообщила Макаке, что собрала вещички?

– Естественно, сообщила. Именно сейчас он вполне может направляться в этот «Мирок».

– Бе-да!

– Только, сдается мне, он спешить не будет. Летними вечерами по таким вот Вэлли Филдс ходит порядочно народу, а Макака – типус осторожный. Ладно, нечего нам здесь рассиживать. Надо двигаться.

– Я готов.

– Я тоже. Только давай не будем пороть горячку. Что нам понадобится? Фонарь?

– Фонарь-то зачем?

Долли опять сосчитала до десяти.

– Затем, что в «Приусадебном мирке» электричество мы врубать не будем. Мы не собираемся кричать соседям: «Ау! Вы-то, небось, думали, что в доме пусто? А вот и нет. Сюда пришли Моллои, хотят заграбастать погремушки».

– А, понял, – сказал супруг, улавливая ход ее мысли. Он вполне способен был во всем разобраться, если изъясняли просто и без спешки.

– Так что фонарь нам понадобится. А поскольку Макака вломится в дом, когда там уже будем мы, нам не помешает, – добавила Долли, – прихватить мою клюшечку.

Мыльный молча кивнул. Сердцебиение лишило его дара речи. «Да, жена у меня!» – сказал он себе. Обо всем-то она позаботится, все в своей головке держит.

Путь из столицы в Вэлли Филдс можно проделать на поезде, автобусом или проехать часть дороги в трамвае, но если вы заторопились и расходы во внимание не принимаете, то быстрее будет взять такси. Так и поступили Мыльный с Долли, причем судьба уготовила для них машину новую и скоростную, хотя их распаленному воображению казалось, что она еле катится. Лишних слов сказано не было. В такие минуты редко удается завязать непринужденный разговор. Лишь когда они приехали на место, и сумрачный, необитаемый силуэт «Приусадебного мирка» утешил их, один из супругов решился заговорить.

– Похоже, его здесь нет, – сказал Мыльный.

– Будем знать точно, когда разведаем округу.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, если Макака здесь, он либо окно разбил, либо еще что-нибудь сделал, иначе как он войдет внутрь?

– А, понял.

– Обойди дом с той стороны, а я пойду по этой. У заднего крыльца они встретились.

– У меня все тихо, – сказал Мыльный.

– У меня тоже. Думаю, мы здесь вовремя.

– Ты меня немного напугала, солнышко.

– Да, положеньице – не сахар, – сказала Долли. – Ну, за дело.

Порывшись в своей элегантной сумочке, она вытащила резиновую дубинку и уверенным движением разбила кухонное окно. Для Мыльного, чья нервная система была не в лучшей форме, звук рассыпающегося в полночной тиши стекла прозвучал грохотом, с каким тысяча тарелок могла бы выпасть из рук тысячи поваров, и, затаив дыхание, он приготовил себя к появлению полиции, которая рванется вперед, выхватив из-за пояса дубинки. Этого не произошло. «Приусадебный мирок» и его окрестности той ночью входили в маршрут кузена Джорджа. В минуты противоправного вторжения бравый служака стоял под сенью куста у одного дома, отдаленного приблизительно на три четверти мили, и наслаждался сигареткой, о которой мечтал последние два часа. Для целостности картины скажем, что перебирал он и нежные мысли о Дженнифер Тиббетт, поскольку этому обыкновению в периоды ночных дежурств он следовал неукоснительно.

Войдя в кухню, Долли включила свой фонарь.

– Я иду наверх. Встретимся в гостиной.

– Фонарь будет у тебя?

– Ясное дело, у меня. Надо мне видеть, что я делаю, а?

– Еще трахнусь обо что-нибудь в темноте…

– Это сколько душе угодно, – снисходительно отозвалась Долли. – Никто тебя за руку хватать не будет. Тут у них – царство свободы, как говорит один легавый.

– Не говори мне о легавых, солнышко! Не сейчас, не в такой момент, – взмолился Мыльный. – Как-то мне это не нравится. И спускайся поскорее вниз.

Когда же она вернулась, его уже не обрадовала замшевая сумочка, покачивающаяся у нее на пальцах. На сумочку он почти и не взглянул, мысли его были заняты совсем другим.

– Вот что, – сказал он. – Ты не думаешь, что хата засвечена?

– Навряд ли. А что такое?

– Мне послышался один звук.

– Какой еще звук?

Мыльный пытался подобрать mot juste.[62]62
  Точное определение (франц.).


[Закрыть]

– Как бы шебуршащий.

– Какой?

– Ну, шебуршащий такой. Я тут в темноте зондировал почву, и откуда-то шел шелестящий, шебуршащий звук. Как у привидений, – добавил Мыльный, по всей видимости, хорошо знакомый с их повадками.

– Это тебе мерещится.

– Ты думаешь?

– Ну! Извел себя совсем, лапочка, вот и померещилось невесть что.

– Может быть… – уныло протянул Мыльный. – Темно, жутко… Нет, как у домушника крыша не едет, если он каждую ночь вот так! Меня бы это довело до нервного тика. Ох, сейчас бы я выпил!

– А на кухне, может, что-нибудь есть. Возьми фонарь да сходи, посмотри.

– Тебе не страшно одной в темноте, мамочка?

– Кому, мне?! Не смеши меня! Вообще-то ничего не случится, если мы зажжем свет, надо только шторы задернуть. И я бы на пару дюймиков приподняла окошко. Здесь душновато. Если найдешь что-нибудь, притащи три стакана.

– Три?

– На тот случай, если Макака объявится.

– Может быть, нам выйти на воздух?

– Нет уж! Я хочу поглядеть на Макакино лицо. Любому человеку, знакомому с Макакой Твистом, подобное желание должно было показаться весьма экстравагантным, если не болезненным, но Мыльный ход ее мыслей уловил и захихикал.

– Обломается, да?

– Обломается и не встанет. Давай, лапуся, шевелись… Надо и отдохнуть немного.

Когда Мыльный вернулся, неся бокалы и бутылку шампанского, которую Салли с превеликим трудом раздобыла к обеденному столу Лейлы Йорк, он застал жену в задумчивости.

– Сказать тебе кое-что, Мыльный?

– Что, солнышко?

– Тут и вправду какой-то звук. Я его сейчас слышала. Немного шуршащий, как ты говорил. Да ладно! Наверное, сквозняк или что-то в этом роде.

– Все может быть, – неуверенно произнес Мыльный и собирался добавить что-то еще, но слова прилипли к его гортани раньше, чем он успел их выговорить.

С переднего крыльца позвонили.

23

Звук этот всполошил Моллоев, так как чудесный вечер мог быть в одно мгновение скомкан. Обнаружив непонятную для своей комплекции фацию, Мыльный исполнил антраша, которые так любезны артистам балета, а Долли, с резким присвистом вобрав в себя воздух, хлопнула по клавишам выключателя. Недвижимые, стояли они во тьме, и даже глухой шебуршащий звук, который пять минут назад лишил его покоя, не смог отвлечь Мыльного от ночного звонка. Рука его лихорадочно нащупывала бутылку шампанского.

– Что это? – процедил он.

– Догадайся с трех раз, – отвечала ему Долли немного резко, но как тут сдержишься? Мало кто любит выслушивать идиотские вопросы в тот момент, когда всеми силами старается прервать вращение Вселенной.

– С крыльца кто-то звонил.

– Ну!

– Ясно. Легавый.

Долли уже избавилась от ощущения, что он пала жертвой одного из тех загадочных взрывов на улицах Лондона, которые «уносят чью-то жизнь». Они пришла в себя и прислушалась к доводам рассудка.

– Да нет, не легавый. Если хочешь знать, я думаю, что это – Макака. Хочет выяснить, пусто ли в доме, пока его не свинтили. Такие вещи надо знать заранее.

Предположение ее оправдалось. Макака Твист, как она заметила, отличался предусмотрительностью. Он все обдумывал заранее, предпочитая, перед тем, как сделать шаг, быть уверенным, что на пути у него не встретятся обломы и проколы. Торопясь побыстрее сесть в машину и стряхнуть с ее шин пыль Вэлли Филдс, Лейла Йорк не дала растянуться их телефонной беседе и не сообщила, будет ли ее сопровождать секретарша, которая однажды посещала его офис. Не исключено, что ту оставили, чтобы собрать чемоданы.

Тут было о чем подумать. Ничто так не обескуражит человека, проникшего в пустой дом через разбитое окно и питающего интерес к личной собственности его жильцов, как открытие, что дом не так уж и пуст. Особенно верно это для случаев, когда известно, что в доме есть дробовичок. Мыльный подробно рассказал Макаке об оружии мисс Йорк, и тот не жаждал с ним свидания, даже если оно оказалось бы в ручках секретарши. Вот почему он решил позвонить в дверь.

Когда же он позвонил вторично, и ему никто не ответил, стало ясно, что он может успокоиться. Спустившись с крыльца и прокравшись вдоль стены, он с восторгом обнаружил, что первое же окно беспечно приподнято на несколько дюймов. Это устраняло необходимость разбивать стекло, чего он не хотел, ибо цель его заключалось в том, чтобы издавать как можно меньше звуков и не совершать ничего, что могло бы вызвать у соседей отклик или любопытство. Поднять окно было для него делом одной секунды, перемахнуть через подоконник – делом второй секунды, и, донельзя довольный, он уже приготовился себя поздравить, когда внезапная вспышка света ослепила его. Он пребольно закусил язык, ощутив именно то, что ощущают на электрическом стуле.

Когда же пелена рассеялась, он увидал перед собою Долли. Лицо у нее было глумливое, как у малолетней правонарушительницы, которой только что удалось ущу-чить представителя чуждой возрастной группы, а сияющая улыбка, которая так восхищала Мыльного, резанула пришельца, словно острие кинжала. Далеко не впервые пожалел Макака, что не может безнаказанно подсыпать щепоточку малоизученного азиатского зелья в утренний кофе этой дамы, а то и проковырять ее в жизненно важных местах эдаким ножичком с восточным узором. Очами мысли он увидал, как она, безуспешно барахтаясь, идет ко дну озера или иного водоема, а сам он, ухмыляясь, бросает ей чугунную наковальню.

При подобных обстоятельствах очень редко удается собраться и найти нужные слова. Произнеся: «Ах, вот вы где!» – Макака почувствовал, что дал слабинку.

– Мы-то – здесь, – ответила Долли. – А ты как сюда забрел?

Жизненный путь, пройденный Макакой по обочине закона, научил его принимать быстрые решения и оправляться после ударов в минимальные сроки.

– Я пришел, – сказал он, постаравшись говорить достойнее, – чтобы взять погремушки и отнести их Мыльному.

– Вот оно как!

– Да, так.

– Хотел подобрать их и вручить потом Мыльному?

– Именно.

– За десять процентов от выручки?

– Был такой уговор.

– Вроде джентльменского соглашения? Ну да ладно. Ах, жалость какая!

– Что именно?

– Что тебе пришлось зазря волноваться. Погремушки мы сами забрали. Вон они, там, на столе. Сделаешь хоть один шажочек, – потихоньку вытаскивая из сумки дубинку, Долли наполняла слова глубоким смыслом, – до конца жизни ходить разучишься…

Такие сообщения неизбежно устанавливают тишину. Скажи подобные слова один министр иностранных дел другому министру иностранных дел, другой министр сразу бы не нашел, что ответить. Так и Макака. Он вспушил усы, как оскорбленный негодяй в старосветской мелодраме, бросил взгляд на Мыльного, словно надеясь заручиться его поддержкой; но на высоком челе мистера Моллоя отражалось лишь полнейшее одобрение высказанной мысли.

Тогда он решился пробудить их души к прекрасным чувствам, хотя годы совместного труда с мистером и миссис Моллой (особенно – с нею) могли бы подсказать ему, что он взыскует птичьего молока.

– Некрасиво получается.

– Да нет, ничего, – заверила его Долли.

– Вот именно, – добавил Мыльный.

– Так-то, начальничек, – сказала Долли. – Честное слово, очень мне душу греет, что я утащила такие погремушечки. Тысяч пятьдесят они стоят? Как думаешь, Мыльный?

– Больше, лапочка.

– Наверное, больше! Когда мы продадим их нашим финансовым партнерам, мы с Мыльным дернем в Париж на недельку-другую и пройдемся с независимым видом по Булонскому лесу, словно сорвали банк в Монте-Карло. Мы можем себе это позволить.

Макаку перекосило. Пальцы расстались с усами. Обычно, когда он оставлял их странствовать в этом неприглядном маленьком бору, ему становилось легче, потому что он был крепко к ним привязан, однако теперь, как ни наверчивал он их островерхие кроны, ничего не помогало. Макака клял себя зато, что ему не хватило ума прибыть в этот дом пораньше, чем рассиживать за обедом. Он потягивал кофе с ликером, наслаждался жизнью, и мысли не допуская, что каждая секунда – на вес золота. И вот, пожалуйста!

Было ясно как день, что, имей Мыльный со своей подругой лучшие чувства, они бы сегодня вечером не были столь расторопны, но он все равно взывал к ним.

– Где моя доля? Где мои десять процентов?

– Ух ты! А ты их заслужил?

– Да. Я – ваше доверенное лицо. Вы пришли сюда раньше и забрали товар, но это ничего не меняет. Как у мамаши Йорк с ее книжками. Вы что же, думаете, если она сама продала хотя б одну из них, то сгребла бы себе всю капусту, а издателям не заплатила? Нет, конечно. Они бы получили свое. То же самое и я. И потом, еще одно. Мамашу Йорк я выкурил. Она хотела пожить еще – любит, что ли, котов? Но я постарался. Сказал, что одна крутая шайка хочет ее выжить, и будет глупо, если она проснется с перерезанной глоткой. Поэтому, если у тебя есть хоть капля совести… Как ты меня назвала?!

Долли, которая назвала его павианом, макакой и шелудивым лемуром, еще раз поделилась своими наблюдениями.

– Ты у меня рваного бакса не получишь, – хладнокровно сообщила она. – Даже если ко мне придет архиепископ Кентерберийский и будет молить-просить. Мы-то с тобой знаем, что тебе захотелось обдурить нас с Мыльным. Хорошо, мы с ним клювом не стали щелкать. Десять процентов, мать моя женщина! Можем дать шестипенсовик, чтоб ты купил воска для усов, но уж на этом – прости.

Макака выпрямился. Он, в сущности, и не надеялся. Если вы пытаетесь смягчить сердце Долли Моллой, то нужно, чтобы за соседней дверью кто-нибудь поставил пластинку с песенкой, которая напомнила бы ей детство. Либо это, либо хорошая, крепкая дубинка.

– Отлично, – сказал он. – Если ты так заговорила, добавить мне нечего. Только два слова. Что мне сейчас помешает выглянуть наружу, кликнуть легавого да заложить тебя с потрохами?

– Объясняю, – услужливо отозвалась Долли. – Как только ты шевельнешься, грохну тебя по тыкве. А вообще-то, – сказала она после скорого раздумья, – мне кажется, это в любом случае неплохо.

– Ну-ну, ласточка! – сказал миролюбивый Мыльный. – Зачем руки пачкать?

Макака тоже сказал, что пачкать их не нужно. В дамах он ценил женственность.

– Могу я доставить себе удовольствие? – возразила Долли. – Как только я вижу это чудище из соседней галактики, мне сразу хочется жахнуть его чем-нибудь, а сейчас, по-моему, самое подходящее время.

Макака неловко попятился. Он не забыл тот случай, когда приклад пистолета, направляемый недрогнувшей рукой, столкнулся с его затылком, после чего он, как раньше говорили, уже ничего не помнил. Опухоль разгладилась, но не рубцы памяти.

– Слушай-ка, хватит! – закричал он.