Текст книги "Том 7. Дядя Динамит и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

II. Еще о лорде Икенхеме

Дядя Фред посещает свои угодья

Чтобы попить после ленча кофе в тишине и в мире, один Трутень повел приятеля в клуб, а там – в ту комнату, где можно курить, но реже бывают люди. В другой, побольше, пояснил он, беседы поражают блеском, но не так спокойны.

Гость его понял.

– Молодость!

– Она самая.

– Жеребята на лугу.

– Они.

– Но не все.

– Pardon?

Гость указал Трутню на молодого человека, только что появившегося в дверях. Глаза у него сверкали, изо рта торчал пустой мундштук; словом, если у него была душа, на ней лежала какая-то тяжесть. Когда наш первый Трутень его окликнул и пригласит подойти, он покачал головой, а там – исчез, словно грек, которого преследуют мойры.

– Ах, Мартышка, Мартышка!., – вздохнул Трутень.

– Мартышка?

– Да. Твистлтон. Страдает из-за дяди.

– Неужели умер?

– Куда там! Приезжает в Лондон.

– И он страдает?

– А как же! После всего, что было…

– Что же было?

– Ах!..

– Так что же было?

– Не спрашивайте!

– А я спрошу.

– Тогда я отвечу.

– Старый добрый Мартышка, – сказал Трутень, – часто говорил со мной о своем дяде, и если в глазах у него не стояли слезы, я просто не знаю, где им стоять. Граф Икенхемский живет круглый год в деревне, но иногда ему удается сбежать в Лондон. Там он направляется в Олбени, к племяннику, и подвергает его невыносимым пыткам. Дядя этот, переваливший на седьмой десяток, обретает в столице свой настоящий возраст (22 года). Не знаю, встречалось ли вам слово «эксцессы», но именно оно приходит в голову.

Все это было бы не так страшно, если бы он ограничивался клубом – мы не ханжи, и, если не разбить рояль, делайте, что хотите, никто не шевельнется. Но он тащит Мартышку на улицу и разворачивается вовсю при совершенно чужих людях.

Теперь вы поймете, почему племянник посмотрел на него, как на порцию динамита, когда, набитый его обедом, окутанный дымом его сигары, сытый граф бодро и весело сказал:

– Ну что ж, пора заняться чем-нибудь приятным и полезным.

– Каким? – проблеял Мартышка, бледнея под загаром.

– Приятным и полезным, – со вкусом повторил дядя. – Положись на меня, не подведу.

Денежные дела не позволяют Мартышке применить особую твердость, но тут и он ответил решительно:

– Только не на собачьи бега!

– Ну, что ты!

– Надеюсь, ты не забыл, что там случилось?

– Как это забудешь! Хотя судья поумнее ограничился бы внушением.

– Я ни за что на свете…

– Конечно, конечно. Мы поедем в родовое гнездо.

– Разве оно не в Икенхеме?

– Их много. Предки жили и поближе, в Митчинг-хилле.

– Под Лондоном?

– Теперь там пригород. Луга, где я играл ребенком, проданы и застроены. Но прежде то была деревня твоего двоюродного деда. Он носил бакенбарды, а душа у него была такая, что ты со своей чистотой просто бы не поверил. Мне давно хочется посмотреть, что там творится. Наверное, черт знает что. Значит, едем.

Мартышка повеселел – в конце концов, даже такой дядя не очень опасен в пригороде. Масштаб не тот.

– С удовольствием, – сказал он.

– Тогда бери шляпу, подгузник – и в путь, – сказал граф. – Наверное, туда ходит автобус.

Мартышка не ждал особых красот от Митчинг-хилла, не ждал – и не дождался. Когда выйдешь из автобуса, рассказывал он, видишь ровные ряды обшарпанных и одинаковых домиков. Однако он не роптал. Стояла ранняя весна, которая так часто обращается в позднюю зиму, а он не взял ни пальто, ни зонтика, но все равно испытывал тихую, трезвую радость. Время шло, дядя еще ничего не выкинул. Тогда, на собачьих бегах, он уложился в десять минут.

Мартышке казалось, что удастся обойтись без эксцессов до вечера, а там – поужинать и уснуть. Лорд Икенхем подчеркнул, что жена его, а для Мартышки – тетя, освежует их тупым ножом, если они не вернутся к часу, так что все могло пройти без особых потрясений. Примечательно, что, думая об этом, Мартышка улыбался, – больше ему улыбаться не пришлось.

Надо заметить, что пятый граф поминутно притормаживал, словно собака на охоте, и говорил, что именно здесь он пустил стрелу сапожнику в зад, а тут его тошнило после первой сигары. Наконец, он остановился перед коттеджем, который по каким-то причинам назывался «Кедры».

– На этом самом месте, – умиленно вздохнул он, – пятьдесят лет назад, тридцать первого июля… А, черт!

Последние слова были вызваны тем, что наконец хлынул дождь, густой, как душ. Дядя и племянник прыгнули на крыльцо и встали под навес, откуда и переглядывались с серым попугаем.

Висел попугай в клетке, она стояла на окне, но важно не это; важно то, что дождь ухитрялся брызгать сбоку. Когда Мартышка поднял воротник и вжался в дверь, она отворилась. Поскольку на пороге стояла служанка, он вывел, что дядя нажал на звонок. Заметим, что она была в макинтоше. Лорд Икенхем смущенно улыбнулся.

– Добрый день, – сказал он.

Она с этим согласилась.

– Это «Кедры», если не ошибаюсь?

Она согласилась и с этим.

– Хозяева дома?

Тут она сказала: «Нет».

– А? Ничего, ничего, – утешил ее лорд Икенхем. – Я пришел, чтобы подстричь коготки попугаю. Мой ассистент, мистер Уолкиншоу. Дает наркоз, – и он указал для ясности на Мартышку.

– Из ветеринарной лечебницы?

– Вы угадали.

– А мне никто не сказал.

– Скрывают? – посочувствовал граф. – Нехорошо, нехорошо.

С этими словами он направился в гостиную. Мартышка шел за ним, служанка – за Мартышкой.

– Что ж, – сказала она, – я пойду. У меня выходной.

– Идите, идите, – сердечно откликнулся граф, – мы все приберем.

Когда она удалилась, он зажег газовый камин и пододвинул к нему кресло.

– Ну вот, мой друг, – сказал он, – немного такта, немного выдумки – и мы в тепле и холе. Со мной не пропадешь.

– Нельзя же тут сидеть! – сказал Мартышка. Лорд Икенхем удивился.

– Нельзя? Ты считаешь, лучше идти под дождь? Все гораздо сложнее. Утром, еще дома, мы с твоей тетей поспорили. Она полагала, что погода обманчива, и пыталась всучить мне шарф. Победил, конечно, я. Теперь представь себе, что будет, если я простужусь. В следующий раз мне дадут набрюшник и респиратор. Нет! Я останусь здесь, у камина. Не знал, что газ так согревает. Я даже вспотел.

Вспотел и Мартышка. Он изучал право и, хотя изучил не все, полагал, что врываться в чужие дома преступно и подсудно. Кроме юридической стороны, была и нравственная: он отличался особой щепетильностью, пекся о приличиях (т. наз. «comme il faut»), а потому – потел, кусая губы.

– А вдруг хозяин вернется? – спросил он.

Только он это произнес, в дверь позвонили.

– Вот видишь!

– Не говори так, дорогой, – упрекнул его граф. – Эти слова любит твоя тетя. Зачем волноваться? Ну, кто-то зашел. У хозяина есть ключ. Выгляни в окно, кто там.

Мартышка осторожно выглянул.

– Розовый тип.

– Какого оттенка?

– Малиноватого.

– Прекрасно. Это не хозяин. В таких домах живут люди, изнуренные работой в конторе. Пойди спроси его, чего он хочет.

– Лучше ты пойди.

– Пойдем вместе, – предложил граф.

Они открыли дверь и увидели молодого человека, спереди – розового, сзади – мокрого.

– Простите, – сказал гость, – дома мистер Роддис?

– Нет, – отвечал Мартышка.

– Да, – отвечал его дядя. – Вечно ты шутишь! Прошу, прошу! Мой сын, Дуглас.

– Робинсон…

– Простите, я – Роддис.

– Это я Робинсон.

– Ах, вы! Теперь все ясно. Очень рад. Заходите, разувайтесь.

Они пошли в гостиную. Лорд Икенхем развлекал гостя беседой, Мартышка пыхтел от горя. Ему не хотелось быть ни птичьим анестезиологом, ни Роддисом-младшим. А главное – он видел, что дядю понесло.

В гостиной, стоя на одной ноге, гость спросил:

– Джулии нету?

– Нету? – обратился граф к Мартышке.

– Нету, – ответил тот.

– Ее нет, – перевел граф.

– Она прислала телеграмму, – объяснил гость, вставая на другую ногу. – Едет к вам. Что-то у них случилось.

– Да, да, – подтвердил лорд Икенхем.

– Ваша племянница… или вашей жены?

– Неважно. У нас все общее.

– … хочет за меня выйти.

– Это хорошо.

– А они не разрешают.

– Кто именно?

– Родители. И дядя Чарли, и дядя Генри. Я для них плох.

– Действительно, нравственность младших поколений…

– Нет, я чином не взял. Они гордые.

– Да? Странно. Разве они графы?

– Ну, что вы!

– Тогда какая может быть гордость? Вот графы – другое дело. Встретишь графа…

– Потом, я поссорился с ее папашей. Слово за слово, и я его назвал… Ой!

Гость отпрыгнул от окна, перепугав нежного Мартышку, который не ждал таких движений.

– Идут!

– Вы не хотите их видеть?

– Не хочу.

– Прячьтесь за диван.

Взвесив этот совет, гость исчез. Звонок надрывался. Граф и его племянник снова вышли в переднюю. Чуткий наблюдатель заметил бы, что племянник дрожит.

– Ты их впустишь? – спросил он.

– Конечно! – отвечал дядя. – Роддисы гостеприимны. Однако с ними лучше вернуться к прежней версии. Точнее, ты к ней вернешься. Видимо, они знают, есть ли у них молодой родственник по имени Дуглас. Итак, ты – ветеринар. Иди к клетке, смотри на птицу. Постукивай палочкой по зубам. Йодоформом пахнуть не можешь? Жаль, это было бы картинно.

Мартышка подошел к попугаю и смотрел на него, когда вошли неприветливая женщина, обычный мужчина и прелестная девушка.

В девушках он разбирался, и если, обернувшись, определил ее именно этим словом, мы можем на него положиться. Одета она была так: черный берет, темно-зеленый жакет, твидовая юбка, тонкие чулки, изящнейшие туфли. Глаза у нее были большие и светлые, лицо – как роза на рассвете. Вряд ли Мартышка видел такую розу, на рассвете он спит, но суть ясна.

– Мы не знакомы, – сказала женщина. – Я – сестра Лоры. Это Клод, мой муж. Это – Джулия. Лора дома?

– К сожалению, нет, – ответил лорд Икенхем. Женщина на него посмотрела.

– Я думала, вы моложе, – сказала она.

– Моложе кого?

– Себя.

– Это невозможно, – сказал граф. – Но стараюсь, стараюсь…

Женщина заметила Мартышку и тоже не обрадовалась.

– Кто это?

– Ветеринар. Стрижет когти попугаю.

– Я не могу при нем говорить.

– Можете, – утешил ее лорд Икенхем. – Он глухой.

Намекнув знаками Мартышке, что смотреть надо на птицу, он пригласил гостей сесть. Все помолчали. Кто-то тихо всхлипнул, видимо – девушка. Уточнить Мартышка не мог, он смотрел на попугая, и тот смотрел на него без особой приветливости.

Наконец, женщина сказала:

– Хотя сестра не соизволила пригласить меня на свадьбу, я вынуждена войти в этот дом. Взываю к вашим чувствам!

Мартышка с попугаем растрогались – и ошиблись.

– Приютите Джулию на недельку, – продолжала гостья. – Через две недели у нее экзамен по классу рояля, а пока пусть будет у вас. Ей кажется, что она влюбилась.

– Кажется? – возроптала Джулия. – Я его люблю! Мартышка невольно обернулся, пытаясь понять, чем же так хорош розовый тип.

– Вчера, – говорила тем временем гостья, – мы приехали к ней из Бексхилла, хотели сделать сюрприз. Приходим в гостиницу, и что же мы видим?

– Тараканов? – предположил граф.

– Письмо. Какой-то субъект хочет на ней жениться. Я послала за ним. Вы не поверите! Он заливает угрей.

– Pardon?

– Служит в заведении, где продают заливное.

– Это хорошо, – одобрил граф. – Я бы в жизни не залил угря. Какой ум! Да, не каждый, не каждый… Уинстон Черчилль, и тот…

Гостья с ним не согласилась.

– Как вы думаете, – спросила она, – что сказал бы Чарльз Паркер?

Муж вздохнул. Заметим к слову, что он был длинный, хлипкий, с рыжими усами того вида, который окунают в суп.

– А Генри Паркер?

– Или Альф, – прибавил муж.

– Именно. Кузен Альфред умер бы со стыда.

Джулия икнула так пылко, что Мартышка едва не кинулся к ней.

– Мама, – сказала она, – сколько тебе говорить! Уилберфорс служит там временно, пока не найдет чего-нибудь получше.

– Что лучше угря? – воскликнул лорд Икенхем. – Для заливного, конечно.

– Вот увидишь, – продолжала Джулия, – он быстро выйдет в люди.

И не ошиблась. Из-за дивана, словно лосось в брачную пору, выскочил ее жених.

– Джулия!

– Уилби!

Мартышка в жизни не видел более мерзкого зрелища. Посудите сами: такая красавица обвилась вокруг типа, как плющ вокруг шеста. Нет, тип был не так уж плох, но девушка!..

Опомнившись от испуга, который испытает всякий, когда из-за дивана выскакивают заливщики угрей, несчастная мать разняла влюбленных, как рефери – боксеров.

– Джулия, – сказала она, – мне стыдно!

– И мне, – прибавил муж.

– Какой позор!

– Именно. Обнимать человека, который назвал твоего отца носатой рожей…

– Прежде всего, – вмешался граф, – надо выяснить, прав ли он. На мой взгляд…

– Он извинится!

– Да, да! Я себя не помнил.

– Прекратите, – сказала мать. – Если вы меня слушали…

– Да, да, да! Дядя Чарли, дядя Генри, кузен Альфред. Снобы собачьи!

– Что?!

– Собачьи снобы. Подумаешь, загордились! А чем? Деньги есть, вот чем. Интересно, как они их добыли?

– Что вы имеете в виду?

– Неважно.

– Если вы намекаете…

– Он прав, моя дорогая, – вмешался лорд Икенхем. – Ничего не попишешь.

Не знаю, доводилось ли вам видеть бультерьера, который вот-вот схватится с эрделем, но тут кэрри-блю кусает его в зад. Бультерьер смотрит на пришельца именно так, как смотрела на графа сестра хозяйки.

– Наверное, – продолжал граф, – вы не забыли, как разбогател наш Чарли.

– О чем – вы – говорите?

– Да, это тяжко, это скрывают, но помилуйте! Давать деньги под 250 %! Так нельзя все-таки.

– Я ничего не знала! – воскликнула дочь.

– А, – заметил граф, – дитя не в курсе? Правильно. Одобряю.

– Это ложь!

– Теперь – Генри. Как мы спасали его, как спасали! Между нами говоря, вправе ли банковский клерк брать чужие деньги? Видимо, нет. Понимаю, понимаю. Взял он пятьдесят фунтов, выиграл – пять тысяч, но вернул? Ни в коей мере. Изящно, ничего не скажу, – а вот честно ли? Что до Альфреда…

Несчастная мать издавала странные звуки, вроде бутылки шампанского, если его взболтать. То ли бульканье, то ли пальба.

– Это ложь, – повторила страдалица, когда ей удалось распутать голосовые связки. – Вы ненормальный.

Пятый граф пожал плечами.

– Что ж, дело ваше, – сказал он. – Конечно, судью подкупить нетрудно, но мы-то знаем. Я никого не виню. В конце концов, что такое наркотики? Можешь провозить – провози. Но не нам смотреть свысока на честных людей. Спасибо, что берут. Да и чем плох этот молодой человек?

– Да, чем? – поддержала Джулия.

– Надеюсь, – спросила мать, – ты не веришь дяде?

– Верю, верю.

– И я, – присоединился Уилберфорс.

– Видит Бог, – сказала старшая гостья, – я никогда не любила сестру, но такого мужа я ей не желала.

Все помолчали, если не считать птицы, которая предложила погрызть орехов.

– Фиг вы теперь запретите, – сказала Джулия. – Уилби слишком много знает. Милый, ничего, что я из такой семьи?

– Ничего.

– В конце концов, мы не будем с ними видеться.

– Вот именно.

– Не в дядях счастье.

– То-то и оно.

– Уилби!

– Джулия!

Повторив свой номер «Плющ на шесте», они забыли обо всем. Мартышке это не понравилось, равно как и матери.

– На что вы будете жить? – сказала она.

– Он разбогатеет!

– Ха-ха!

– Будь у меня сто фунтов, – сказал Уилберфорс, – я бы завтра же купил долю в самой лучшей фирме. Разносят молоко.

– Бы! – сказала мать.

– Ха! – сказал отец.

– Где вы их возьмете?

– Ха-ха!

– Где, – повторила гостья на бис, – вы их возьмете?

– Как это где? – удивился граф. – У меня, конечно. Когда он захрустел бумажками, племянник жалобно вскрикнул.

– Доктор хочет со мной поговорить, – истолковал его крик дядя. – Да, доктор?

Жених, теперь – нежно-вишневый, немного растерялся.

– Это же ваш сын! Граф обиделся.

– Мой сын был бы красивей. Нет, это – врач. Конечно, мне он – как сын, это вас и смутило.

Подойдя к Мартышке, он глядел на него, пока тот не вспомнил о своей глухоте и не задрожал. Не знаю, связаны ли глухота и дрожь, но бывают минуты… Словом, не будем его судить. Задрожал – и все.

– Видимо, – сообщил лорд Икенхем, – у птицы что-то такое, о чем не говорят при дамах. Мы на минутку отлучимся.

– Это мы отлучимся, – сказал жених.

– Да, – согласилась невеста, – надо пройтись.

– А вы как? – осведомился граф у гостьи, напоминавшей Наполеона в Москве.

– Выпью чаю. Надеюсь, вы разрешите?

– Конечно, конечно! У нас – полная свобода. Идите, готовьте.

Когда они вышли, Джулия, совсем уж похожая на розу, кинулась к нему, крича: «Спасибо!» Жених ее поддержал.

– Не за что, мои дорогие, – сказав граф.

– Какой вы добрый!

– Ну, что вы!

– Добрее всех на свете!

– Ну, ну, ну!

Он поцеловал ее в обе щеки, правую бровь и кончик носа. Мартышка печально на это глядел. Все, кроме него, целовали прекрасную Джулию.

Когда бесчинства кончились и граф с племянником проводили влюбленных до крыльца, он заговорил об этих фунтах.

– Где ты их взял?

– И правда, где? – задумался граф. – Вообще-то, тетя дала, но для чего? Вероятно, оплатить какой-то счет.

Мартышка немного приободрился.

– Ух, что будет! – сказал он, зная тетину чувствительность. – А когда она услышит, что девица – прямо с конкурса красоты… Возьмет фамильную алебарду, это уж точно.

– Успокойся, мой друг, – сказал ему дядя. – Я понимаю, у тебя нежное сердце, но – успокойся. Я объясню, что тебе пришлось выкупать письма у коварной испанки. Разве можно оставить племянника в когтях низкой женщины? Да, тетя посердится, на тебя. Что ж, какое-то время не будешь к нам ездить. Собственно, ты мне пока не нужен.

Тут у калитки показался крупный, краснолицый мужчина. Граф окликнул его:

– Мистер Роддис!

– А?

– Мистер Роддис?

– Да.

– Булстрод, – представился граф. – А это – зять моей сестры, Перси Френшем, сало и масло.

Краснолицый спросил, как дела с салом, и, узнав, что они идут прекрасно, выразил радость.

– Мы не встречались, – сказал граф, – хотя живу я неподалеку. Предупрежу, как сосед соседа: там у вас кто-то есть.

– Кто же их впустил?

– Видимо, влезли в окно. Посмотрите сами. Краснолицый посмотрел и если не взбеленился, то был к этому близок.

– Верно, – сказал он. – Сидят в гостиной, пьют мой чай.

– Так я и думал.

– Открыли варенье. Малиновое.

– Что ж, идите туда, а я позову констебля.

– Иду. Спасибо, мистер Булстрод.

– Рад служить. Как хорошо после дождя! Пошли, Перси. Ну, вот, – продолжал он в пути. – Посещая столицу, мой друг, я распространяю свет и сладость. Даже такая дыра становится лучше, счастливее. Смотри-ка, автобус! В нем мы и обсудим наши планы на вечер. Если «Лестер» еще существует, можно зайти… Ровно тридцать пять лет, как меня оттуда выставили. Интересно, кто же там вышибалой?

– Теперь, – сказал Трутень, – вы поймете, почему Мартышка дрожит, получив телеграмму от графа. Ситуация, по его словам, исключительно сложна. Хорошо, что дядя живет в деревне, иначе просто спасу бы не было, но там он набирается сил, которые и должен разрядить, когда посещает Лондон.

Конечно, лучше всего держать старого психа на привязи с 1.1 по 31.XII. Но это – мечта, утопия. Уж как старается леди Икенхем – и что же?

Дядя Фред в весеннее время

Глава 1

Двери клуба распахнулись, и молодой человек в прекрасно сшитом костюме, спустившись по ступенькам, направился к западу. Прохожему показалось бы, что взгляд его напряжен и зорок, как у африканского охотника; показалось бы – и не зря. Мартышка Твистлтон шел к Хоресу Пендлбери-Давенпорту, чтобы занять двести фунтов.

Если вы идете к Хоресу от клуба «Трутни», вы спуститесь по Хэй-хилл, минуете Беркли-сквер, и по Маунт-стрит, а там – по Парк-лейн доберетесь до его дома. И впрямь, минут через десять Уэбстер, слуга Давенпорта, открывал Мартышке дверь.

– Пип-пип! – сказал гость. – Хозяин дома?

– Нет, сэр. На уроке танцев.

– Можно, я войду?

– Конечно, сэр. Пожалуйста, сюда. В гостиной небольшой беспорядок.

– Убираете?

– Нет, сэр. Герцог Данстаблский переломал мебель кочергой.

Мы не скажем, что гость удивился; мало того – мы не скажем, что он испугался. Странности дяди Алариха нередко служили темой дружеских бесед, тем более что у Мартышки был и свой дядя, тоже странный. Рассказы о герцоге он слушал примерно так, как слушал бы Ной жалобы на легкий дождик.

– Почему?

– Мне кажется, сэр, что герцога что-то огорчило.

Мартышка решил, что это вполне возможно, и пошел в небольшую комнатку, носившую громкое имя библиотеки, где стал смотреть в окно, на Парк-лейн.

Веселого там было немного. Весна, как все английские весны, не могла по глупости выбрать между нежнейшим воздуха теплом,[26]26
  …нежнейшим воздуха теплом – слова из поэмы «Времена года» Джеймса Томсона (1700–1748).


[Закрыть] любезным поэту, и вполне зимней прохладой. Только что все сверкало, теперь – почему-то мело, и Мартышка заскучал.

Хорес собирался жениться на его сестре, но достаточно ли этого для двух сотен? Нет, недостаточно, думал он, отходя от окна и принимаясь шагать по комнате.

Если вы шагаете по так называемой библиотеке квартиры № 52, вы рано или поздно наткнетесь на письменный стол. Наткнувшись на него, Мартышка заметил кое-что интересное, а именно – кончик листка, торчащий из-под пресс-папье, а на нем – загадочную подпись: «Клод Плум (частный сыщик)».

Слова эти потрясли Мартышку так, словно он увидел на полу баронета с восточным кинжалом под лопаткой. Обычно он чужих писем не читал, но тут не устоял бы и рыцарь.

Прочитал он повесть, вернее – сагу о какой-то особе N. Автор, то есть частный сыщик, буквально не мог с ней расстаться.

Жила она за границей, ходила в казино, словом – была из тех, кто непрестанно ищет наслаждений. Она не помогала бедным и не размышляла о политике. Когда ей случалось презреть казино, она игр. в тенн. (11–17. 00), обед, с 3 др. (2 м., 1 ж.), езд. в Монтрёй с 1 м. или посещ рест, с 4 м., 4 ж., где задерж. до поздней ночи. Просто напрашивалось выражение «прожигает жизнь». Писал этот Плум хорошо, выразительно, но не совсем понятно, как Роберт Браунинг.

Мартышка стал читать в третий раз, когда во входной двери заворочался ключ, и он едва успел сунуть листок на место. Вошел высокий, но очень узкий человек. Вытянув Хореса в длину, о ширине природа забыла; и если бы его увидел Евклид, он бы шепнул приятелю: «Смотри осторожней, он обидится! Вот тебе моя прямая.»

Высоко вверху было и лицо, такое приветливое, что Мартышка решился.

– Ку-ку! – заметил он не без живости.

– Привет. Про дядю слышал?

– Да. Уэбстер полагает, что он расстроился. Так это?

– Так. Он едет в деревню, хотел взять Бакстера. Это его секретарь. А тот не может. Собирает материалы для Истории рода. Дядя на ней свихнулся. Кроме того, с Рикки что-то вышло. И здесь, у меня, суфле расползлось, как больной кисель. Когда мы пили кофе, дядя сказал, что поеду я, а я не могу. Ну, тут и началось.

– Почему ты не можешь?

– У меня уроки.

– Да, я как раз хотел спросить. Что это?

– Валерия требует, чтобы я научился танцевать. Она говорит, я как верблюд с мозолями.

Мартышке этот образ понравился.

– Успехи есть?

– Вроде, да. Полли берет меня завтра на бал-маскарад, оденусь бойскаутом. Хорошо бы взять и Валерию, то-то удивится!

– А разве она не в Лё Тукэ?

– Сегодня прилетает.

– Ясно. Скажи, а кто это – Полли?

– Моя учительница. Нас познакомил Рикки. Полли Плум.

Жалость пронзила Мартышку. Он пытался что-то делать в суде и очень страдал, но по сравнению с этой Полли – просто благодушествовал. Хуже всего, подумал он, что Хорес такой высокий. Его бы разделить пополам, тогда и учи.

– Плум? А она не связана с сыщиком?

– Дочь. Откуда ты его знаешь? Мартышка смутился.

– Да так, – проговорил он, – случайно заметил бумажку…

– Я бы просил не читать моих писем.

– На что они мне? Но это не письмо, бумага какая-то. Все-таки я юрист. Могу посоветовать.

– А теперь ты скажешь Валерии! Мартышка прозрел.

– О, Господи! – воскликнул он. – Вот это что такое!

Он строго поджал губы – конечно, не слишком строго, деньги занять надо, но и не без того.

– Знаю, все знаю, – сказал Хорес, – но ты войди в положение. Туда поехал на несколько дней почти весь наш клуб. Восемьдесят семь трутней! И где? На французском курорте, с его нравами. А тут Полли говорит, что ее отец – сыщик. Можно устоять, а? Мартышка, я тебя умоляю, не проговорись Валерии! Она очень чувствительная. Лучшая из женщин, это да, но чуть что – обижается. Так не скажешь?

Мартышка все понял и простил.

– Конечно, старик, конечно. Разве я стану губить лучшего друга? Кстати, ты не мог бы… ну, это… в общем…

– Мистер Клод Плум, – доложил Уэбстер. Мартышка полагал, что сыщиков отличают ястребиный профиль, орлиный взор и повадки леопарда, а потому – удивился. У ястреба нет подбородка, тем более – двух. Леопард гибок. Наконец, ни у одного орла не бывает тусклых глаз, затянутых какой-то пленкой. Бывают они у людей, скрывающих свои мысли.

Словом, сыщик оказался круглым и лысым, словно букмекер или мелкий актер. Как ни странно, он побывал и тем, и этим.

– Добрый вечер, мистер Давенпорт, – сказал он.

– Здравствуйте, мистер Плум. Когда вернулись?

– Вчера вечером. А с утра решил – пойду-ка я, доложу остальное.

– Есть что-то еще?

– А то как же! Значит, когда вы освободитесь…

– Ничего, ничего. Мистер Твистлтон все знает. Он… гх… хм… брат особы N.

– Мистер Твистлтон? – оживился сыщик. – Тогда вы племянник лорда Икенхема?

– Да, он мой дядя.

– Прекрасный человек! Таких теперь нет! Старая школа.

– Да, – согласился Мартышка, немного удивляясь, – человек он хороший, только не в себе. Вы с ним знакомы?

– Еще бы! Это он дал мне деньги на контору. Ах ты, как получается! Он деньги дал, а я за племянницей слежу.

– Удивительно, – сказал Мартышка.

– Где там, просто жуть! – сказал Плум.

– Тесен мир.

– Еще как тесен.

Хоресу надоела философская беседа.

– Вы собирались сделать отчет, – напомнил он.

– И верно! Ну, дело плохо. 19 апреля, то есть вчера, особа N позавтракала в ресторане «Пикарди» с двумя женщинами, тремя мужчинами и направилась к полю, где начала игру в гольф. У четырнадцатой лунки… Вы представляете себе тамошнее поле?

– Скорее, да.

– Тогда вы знаете, что после четырнадцатой лунки игрок оказывается у домика, отделенного изгородью. Оттуда вышли двое мужчин и стали звать особу N, видимо – предлагая выпить, поскольку один держал так называемый миксер. Особа N, оставив игру, вошла в домик.

Хорес Давенпорт застонал.

– Действуя в ваших интересах, я подкрался ближе, как вдруг на мое плечо легла чья-то рука. Особа N, выглянув в окошко, сказала: «Так его, Чайник! Ходит за мной и ходит. Дай ему по голове, а Кошкинкорм позовет полицию. Пошлем на гильотину, пусть знает.» У меня оставался только один выход.

– По-моему, ни одного.

– Нет, один. Во всем признаться. Хорес страшно закричал.

– Да, – продолжал Плум. – Что ж мне, связываться с их полицией? Пока субъект по имени Чайник обзывал меня всякими словами, а субъект «Кошкинкорм» спрашивал, как по-французски полиция, я все рассказал. Особа N заметила, что, если я попадусь ей на глаза…

– Мисс Твистлтон! – доложил Уэбстер.

– До свидания, – сказал сыщик.

Те, кого огорчило отсутствие сходства между сыщиком и леопардом, утешились бы при виде Валерии Твистлтон. Когда она вошла в комнату, так и казалось, что обитатель джунглей приближается к добыче.

– Мерзкий червь! – сказала она, чтобы начать беседу.

– Валерия, дорогая, дай объяснить!..

– Лучше я, – предложил Мартышка.

Сестра посмотрела на него куда суровее, чем сыщик, и, сказала:

– Не твое дело, кретин.

– Мое, – отвечал Мартышка. – Я не дам обижать лучшего друга. Хорошо, он послал сыщика. Так радовалась бы! Ты посмотри, как он тебя любит!

– Неужели?

– Валерия, дорогая… Сестра обернулась к брату.

– Ты не мог бы, – спросила она, – сообщить твоему другу, что я для него не «Валерия», а уж тем более – не «дорогая»? Моя фамилия – Твистлтон.

– При ней и останешься, – парировал Мартышка, – если будешь швыряться людьми. И какими! Человек, который по великой любви нанимает сыщика…

– Я не…

– И что же? Он прав! Ты вела себя как недоделанная актриса на голливудской вечеринке. Что за субъект с миксером?

– Я…

– А мужчина, с которым ты ездила в Монтрёй?

– Да, – приободрился Хорес, – что это значит?

– Если вы разрешите мне вставить слово, – холодно проговорила Валерия, – я сообщу вам, что пришла не для споров. Я пришла довести до вашего сведения, что помолвка наша расторгнута, о чем вы сможете прочитать завтра в «Тайме». Поведение ваше я могу объяснить только душевной болезнью. Я этого давно ждала. Возьмем вашего дядю. Абсолютно невменяем.

– А твой что, лучше? – вскричал несчастный Хорес.

– Какие у вас претензии к дяде Фреду?

– Полный псих.

– Ничего подобного.

– Спроси своего брата.

– Он кретин. Мартышка удивился.

– Нельзя ли, – осведомился он, – соблюдать приличия?

– Нельзя, мы не ведем дискуссию. Я пришла сообщить мистеру Давенпорту, что…

– Значит, ты меня бросаешь? – спросил Хорес, со зловещим спокойствием протирая очки.

– Да.

– Будешь каяться.

– Нет, не буду.

– Заметь, я пущусь во все тяжкие.

– Пожалуйста!

– И погибну.

– Прошу, прошу.

– Прежде всего, я пойду с Полли на маскарад.

– Бедная девушка!

– Не понял.

– Купите ей завтра костыли, это ваш долг. Воцарилось молчание, только Хорес дышал, как дышит мужчина, если женщина перегнула палку.

– Когда ты нас оставишь, – холодно сказал он, – я ей позвоню.

Дверь хлопнула. Он пошел к телефону. Мартышка откашлялся, призывая хваленую смелость своего древнего рода.

– Вот что, старик…

– Да?

– Вот что…

– Алло! Полли?

– Вот что, Хорес…

– Минуточку. Кто-то что-то говорит. Да?

– Хорес, старик, я хотел сказать… по всяким обстоятельствам… то есть…

– Не тяни душу. Я занят.

Мартышка решил обойтись без вступления.

– Можешь одолжить двести фунтов?

– Нет.

– Вот как? Ну-ну. Тогда – пока.

И он ушел, и пошел в гараж, где держал свою машину, и сказал владельцу, чтобы тот приготовил ее к завтрашнему утру.

– Далеко едете, сэр?

– В Икенхем, – ответил Мартышка.

Ничего не поделаешь, думал он, придется все открыть дяде Фреду.