Текст книги "Том 7. Дядя Динамит и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава пятая

Чтобы избежать палящего солнца и герцога Данстаблского, который внезапно стал очень настырным, Ванесса Полт ушла в один из тенистых уголков, которых так много в Бландинге, и села на простую скамью. Отец лорда Эмсворта насовал их повсюду. Кроме того (хотя это к делу не относится), он собирал птичьи яйца и переплетал дела шропширской археологической комиссии.

Сидя на этой скамье, она думала о Трауте. Узнав, что он приезжает, она пригорюнилась. Наверное, он забыл, но они собирались пожениться; и, хотя помолвку расторгла она, в ней осталась материнская нежность. Читая об очередной его женитьбе, она думала, что надо было стерпеть и за ним присматривать. А то без присмотра он скачет от блондинки к блондинке, скоро ни одной не останется!

Уилбур Траут был очень хороший человек, и единственная его ошибка состояла в том, что отец богател без удержу. Родись он в семье поскромнее, он стал бы безупречным клерком или кем-нибудь в этом духе и не ведал иных развлечений, кроме Кони-Айленда[6]6
  Кони-Айленд – место дешевых развлечений в Нью-Йоркском районе Бруклин, на океанском берегу.


[Закрыть] по воскресеньям. Унаследовав миллионов пятьдесят, он стал первым хлыщом Нью-Йорка, кумиром метрдотелей, героем газетных сплетен, хозяином многолюдных пиров. На один из них пришла Ванесса – приглашал он всех, без разбора – и сидела теперь, горюя о добрых старых временах.

Уголок был неплохой. Там царила прохлада. Там что-то благоухало. Там журчал крохотный ручеек, устремляясь к озеру. А главное, там не было Алариха, герцога Данстаблского. Однако именно там собирались все крылатые насекомые Шропшира. Подустав от них, Ванесса пошла в замок, но встретила лорда Эмсворта.

– Прогуливаете? – приветливо спросила она.

– Простите?

– Или Императрица вас отпустила? Вы же в это время при ней.

Лорд Эмсворт немного оживился. Ванесса ему нравилась; а что может быть лучше, чем излить свои беды понимающему человеку?

– Конни посылает меня встретить этого Траута. Не помню, когда он приедет. Ваулз помнит. А мне нельзя оставлять Императрицу, я ей нужен!

– Почему бы так и не сказать леди Констанс?

Лорд Эмсворт оторопел; эта мятежная мысль не приходила ему в голову. Если Конни велела, ничего не поделаешь. Галахад, тот может, но он пережил сотни битв с букмекерами и приставами. Сверкнет моноклем – любая сестра дрогнет. В пенсне этого не добьешься.

– Я не могу!.. – отвечал он, дрожа от одного помышления.

– А что такого?

– Она рассердится.

Зашуршал гравий, показалась машина, Ваулз сидел за рулем.

– Ой, Господи! – сказал граф.

– Вот что, – сказала Ванесса, – давайте я его встречу.

Лорд Эмсворт так вздрогнул, что пенсне свалилось, и, ловя его, он благоговейно на нее смотрел. Когда он ездил на свадьбу Конни и Скунмейкера, ему очень понравились американки, но и от них он не ждал такого величия души.

– Правда? – проверил он. – Нет, вы правда поедете?

– Конечно. С большим удовольствием.

– А Конни говорить не надо.

– Нив коем случае.

– Какая вы добрая! Спасибо, спасибо!

– Не за что.

– Понимаете, я ей нужен…

– Естественно. Ваше место – рядом с ней.

– Я не должен ее оставлять. Врач сказал, беспокоиться незачем, но картошку она не съела!

– Нехорошо.

– Что там, страшно! Очень хорошая картошка, а она понюхала и…

– Махнула рукой?

– Примерно. Понюхала и ушла. Как тут не беспокоиться?

– Да, это невозможно.

– Если бы я мог посоветоваться с Вольфом-Леманом!

– Посоветуйтесь.

– Он умер.

– Жаль. А если покрутить столик? Граф несколько растерялся.

– Значит, вы поедете на станцию?

– Еду, еду.

– Мне так неудобно. Трудно говорить с незнакомыми.

– Мы знакомы. Я его знала там.

– Где?

– В Америке.

– А, да, конечно. Не здесь, а там, у вас. Прекрасно, прекрасно, превосходно.

Поезд подошел к перрону одновременно с машиной. Увидев Уилбура Траута, Ванесса приветливо воскликнула: «Эй!», на что он ответил так же приветливо и односложно. Он не смутился. Если бы он смущался, встречая тех, кого любил и утратил, ему бы пришлось постоянно краснеть и постукивать пальцами. На перроне – старый друг, вот и хорошо. Правда, он назвал ее Полиной, но она возразила, и тут он уж совсем точно вспомнил, что перед ним – та единственная, на которой он так и не женился.

Ванесса объяснила, почему она здесь, они потолковали о прошлом – о его приемах, о гостях и о том, как он прыгнул в фонтан, не сняв вечерний костюм. Но все это были пустяки. Не об этом он думал.

– Можно тут где-нибудь выпить? – спросил он, и она справедливо ответила, что выпить можно в «Гербе Эмсвортов». Да, в Маркет Бландинге были другие заведения – мы не забыли «Гуся и Гусыню», «Веселых Лодочников», «Отдых Возницы» или, скажем, «Жука», – но они годились скорее для пролетариев, чем для приезжих миллионеров. Ванесса сообщила об этом Уилбуру, обрадовала Ваулза, посоветовав ему присесть к стойке, и повела спутника в дивный сад, чтобы выразить мысль, томившую ее с момента встречи.

– Уилли, – сказала она, – у тебя жуткий вид.

Он не обиделся. Он и сам так подумал, глядясь утром в зеркало.

– Я много пережил, – со вздохом ответил он.

– А что такое?

– Долго рассказывать.

– Тогда сперва объясни мне, почему тебя занесло в Бландингский замок.

– Это все к тому же.

– Ладно, тогда – слушаю.

Для вдохновения он выпил свой джин с тоником, подумал и начал:

– Сперва я развелся.

– С кем? С Луэллой?

– Нет.

– С Марлен?

– Нет, нет. С Женевьевой.

– А, с Женевьевой! Читала.

– Я очень страдал.

Ванесса подумала, что можно бы и привыкнуть, но по тактичности своей ничего не сказала. Видимо, утрата третьей жены, вечно жевавшей резинку и сюсюкающей, сильно огорчила его.

– Я любил ее, Полина, я ее обожал. А она меня бросила ради какого-то лабуха. Из самого поганого джаза.

– Нехорошо, – сказала Ванесса только из вежливости. Жалела она джазиста. Нет, это подумать – неудачник, прикован к поганому джазу, а тут еще Женевьева Траут!

Уилбур подозвал официанта и заказал два джина. Сердце сердцем, но разумный человек не забывает и о деле.

– На чем я остановился?

– На том, что ты ее любишь.

– Это верно.

– До сих пор?

– Еще бы! Лежу по ночам и думаю. Иногда слышу ее голос. Она говорила очень интересные вещи.

– Могу себе представить.

– Вот все говорят «розы», а она – «возы».

– Да…

– А «кролик» – «кволик».

– Помню.

– Сама понимаешь, что со мной было, когда я увидел эту картину.

– Какую?

– Такую, знаешь, в витрине, на Бонд-стрит. Вылитая Женевьева.

– Портрет?

– Ну что ты! Просто картина, какой-то француз написал. Я решил купить.

– А к ней прилагался билет в Бландинг?

– Не шути этим, пожалуйста.

– Я не шучу. Я не понимаю, при чем тут замок.

– Это все герцог.

– Какой еще герцог?

– Он говорит, Данстаблский.

Ванесса воздела руки к небу. Уилбур всегда все путал, но это уж Бог знает что!

– Не понимаю, – сказала она. – Хорошо, ты купил картину. При чем тут замок?

Уилбур пригорюнился. То, что было дальше, терзало его, как хищная птица.

– Да не купил я, в том-то и дело. Я пошел перекусить в один клуб, у меня гостевая карточка, и ко мне подсел этот герцог. Поговорили об ихнем правительстве, выпили, то-се, и я сам не заметил, как ему все рассказал.

– А он побежал, купил картину и хочет тебе перепродать? Уилбур онемел от удивления.

– Как ты догадалась? – проговорил он, благоговейно глядя на ясновидящую.

– Я знаю твоего герцога. Жмот, каких мало. Наверное, эта самая картина висит в портретной галерее.

– Это верно, – согласился Траут. – Именно – жмот. Да, влип я здорово.

– Почему? Ты – здесь, картина – здесь. Сопри ее. Уилбур крякнул, как большая лягушка. Люди, не привыкшие мыслить, с трудом принимают новые идеи.

– Спереть? То есть спереть?

– А что такого?

– Я не могу, – сказал Траут, как говорил недавно лорд Эмсворт, и Ванесса ответила:

– Хорошо. А я – могу.

– Можешь?

– Конечно. Надо только все обдумать. Кое-что я наметила, но тогда придется впутать Чесни.

– Кто это?

– Один гость. Вроде бы жулик, но кто его знает!.. Проверим.

– Да, да.

– Надеюсь, я в нем не ошиблась. Главное – уесть герцога. Нельзя безнаказанно обманывать невинную душу. Ну, ладно, оттащи от стойки шофера, и поехали.

Глава шестая

1

Когда Джон вернулся в Лондон, уже стемнело. Паддингтонский вокзал был тих и утончен, как всегда, и растерянный вид так же не вязался с ним, как с «Гербом Эмсвортов». Носильщики на этом вокзале любят улыбку. Они пожалеют человека с блуждающим взором, но будут его чуждаться, равно как и кочегары, полисмены или буфетчицы. Словом, весь вокзальный персонал вздохнул с облегчением, когда Джон взял такси и уехал домой.

Беседа с Галли совсем расстроила его. Он очень надеялся попасть в замок, а уж в замке он повел бы дело, ничего не упуская, только бы добиться примирения. Если бы Линда села за стол переговоров, если бы она услышала дрожь в его голосе, увидела муку в глазах, все было бы хорошо.

Но Галли не смог его пригласить – и все рухнуло. Напутственные слова ничего не изменили. Да, сам он играл на девичьих чувствах, как на арфе, – но что с того? Опыта не передашь, посредник не поможет, все могут решить только влюбленные.

Улица, на которой он жил, – угрюмый тупичок, где шныряли кошки и порхали газеты, – веселья не прибавила. Единственным достоинством этих мест была дешевизна. Дом, где он два года снимал квартиру, населяли, главным образом, журналисты, вроде Джерри Шусмита, издававшего некогда газету «Светские сплетни», или авторы детективов, вроде Джефа Миллера.[7]7
  Джеф Миллер – герой романа «Деньги в банке» (1949). Именно его ударили табакеркой; об этом упоминает виновник, лорд Аффенхем, в романе «Что-то не так». Джерри Шусмит – герой романа «Замороженные деньги» (1964). Матушка Бальзам участвует только в первой книге. Зато во второй есть знакомые нам лорд Тилбери и Перси Пилбем (см. том «Лорд Тилбери и другие»).


[Закрыть] Джон унаследовал квартиру Джефа, когда тот женился и уехал в Нью-Йорк, а с нею – и матушку Бальзам, которая за ним и присматривала. Сейчас, не успел он отпереть дверь, она вынырнула из кухни, а он сказал ей: «Добрый вечер», надеясь, что голос его не слишком похож на перестук костей.

– Добрый вечер, сэр, – сказала и она. – Слава Богу, вернулись. Хорошо в деревне?

Джон постарался не ответить глухим хохотом. Зачем этой доброй женщине знать, что перед ней – истерзанная душа? Да и сам он не вынесет сочувствия, тем более – такого, на какое она способна.

– Неплохо, – сказал он, отсчитав до десяти.

– Где это вы были?

– В Шропшире.

– Далеко!..

– Да.

– Хорошо хоть погода держится.

– Да.

– Нет хуже, если дождь.

– Да.

– Ну, что ж, – заключила матушка Бальзам, – а вам все звонил этот Фергюсон.

– Кто?

– Может, Восток. Ну, такой, обедать приходит. В очках. Голос тонкий.

– Вероятно, Джо Бендер?

– Вот, вот. Вроде художник.

– Хозяин галереи.

– Значит, он ее бросил, все вам звонил. Очень беспокоился. «Когда приедет?» да «Когда приедет?». Я уж его поругала, а то я говорю – вас нету, а он выражается. Просил позвонить, как вы будете.

Джон задумался. Звонить ему не хотелось. Джо Бендера он любил, общался с ним охотно, но сейчас ему было не до того. Однако победила доброта. Джо, решил он, не станет звонить без очень важной причины. Наверное, у него беда, пусть поплачется в жилетку.

– Да, матушка, – сказал он, – позвоните ему, пожалуйста. Я пойду, сполоснусь. Если придет, когда я в ванной, пусть подождет.

Когда Джон вышел из ванной, немного приободрившись, он застал беседу Джо Бендера с матушкой Бальзам. Точнее, то был монолог под аккомпанемент урчания. Как хорошая хозяйка, матушка вовлекла в процесс и новоприбывшего.

– Вот я говорю мистеру Буруру, что он плохо выглядит, – сказала она. – Сразу видно.

Да, это было видно. Так и казалось, что Джо Бендер прожил не двадцать восемь лет, а двадцать восемь суровейших зим. Он выглядел хуже Джона, настолько хуже, что тот, забыв о своих печалях, издал сочувственный вопль:

– Господи, что это с тобой?

– Вот и я спросила, – вмешалась матушка Бальзам. – Я так думаю, заболел. Такой самый вид был у Бальзама. Смотрю, ноги не ходят.

Тут Джо Бендер опустился в кресло.

– А там и пятнами пошел. Позвали бы вы доктора, мистер Муруру!

– Незачем, – отвечал гость.

– Тогда пойду, молочка вам погрею, – сообщила она, твердо веря, что теплое молоко если не отгонит, то подуспокоит ангела смерти.

Когда дверь за ней закрылась, Джо с облегчением вздохнул.

– Я уж думал, она не уйдет, – простонал он. – Скажи ей, что я не хочу никакого молока.

– Выпей лучше виски с содовой.

– Да, вот это – дело.

Джон пошел на кухню и все уладил, хотя матушка Бальзам и заметила: «Он тут у нас ноги протянет. Что ж, вам виднее».

– Ну вот, – сказал он другу. – Что случилось?

Может быть, раньше Джо рассказал бы все постепенно – он был деликатен и не любил пугать. Но за день он вымотался вконец, и весть выскочила из него, как пробка из бутылки.

– Картина фальшивая!

– Картина? Какая картина?

– Какая? Ну, знаешь! Да Робишо. Которую мы продали герцогу. Ты что, не слышишь? Это подделка.

Теперь Джон понял, и эффект был такой, словно матушка Бальзам, подкравшись сзади, вылила на него ведро ледяной воды. Против всяких ожиданий, он забыл о Линде. Речь он обрел не сразу, а когда обрел, пролепетал:

– Ты уверен?

– Еще бы! Настоящую освидетельствовал Мортимер Бейлис, а если уж он говорит: «Настоящая», – спорить нечего.

Джон смутно понял, что есть не одна, а две ню кисти покойного Клода Робишо, – все остальное было в тумане.

– Объясни с начала, – попросил он. – Откуда ты взял эту, которая у герцога?

– Купил в Париже у румынской парочки. Такая галерейка недалеко от Мадлен. Нет, надо было знать! – горько воскликнул он. – Надо было спросить: «Бендер, если бы ты написал поддельную картину, куда бы ты ее отнес?» Ответ ясен, к каким-нибудь румынам.

– А другая откуда, настоящая?

– Она была у моего отца. Просто ужас какой-то, прямо у нас и висела! Видимо, отец ее придерживал.

– Так почему?..

– Потому что он отдал ее почистить. Сегодня ее принесли. Что нам делать, Джон?

– Отдать герцогу настоящую.

– Да он нас ославит! Разоримся, моргнуть не успеем. Картинная галерея – очень нежная штука. Она живет своей репутацией. Нет, говорить ничего нельзя, иначе нам конец.

– Нельзя же брать деньги за подделку.

– Да, ты прав.

– Так что же?

– Выкупим ее, хоть за двойную цену.

– А как мы это объясним?

– Не знаю.

– Он заподозрит ловушку и взвинтит цену. Я много о нем слышал от крестного, говорит – сквалыга, каких мало. Обдерет как липку. Лучше ее подменить.

– Лучше, ничего не скажешь. А как?

Джон признал, что вопрос хороший, и они помолчали. Джо выпил еще виски.

– Да, – сказал он, – надо стащить подделку и заменить настоящей. Хоть бы мы знали, где она, то есть подделка.

– У герцога.

– А герцог?

– В Бландингском замке.

– Значит, нужно получить приглашение.

– Господи! – закричал Джон, и матушка Бальзам покачала на кухне головой, думая о том, как портит ее хозяина общение с этим Туруру.

Джо пролил на брюки почти все виски.

– Галли! – завопил Джон, и матушка Бальзам совсем разогорчалась, таких ругательств она и не слышала. – Галли в замке!

– Да? – переспросил Джо. Он много слышал о Галахаде, и слабая надежда замерцала за его очками. – Значит…

– Он все и решит, он может. Завтра еду в Маркет Бландинг, – сказал Джон.

2

Поехать он смог только в середине дня, утром слушалось дело Онапулос и Онапулос против компании, занимавшейся разливом вина в бутылки. Дело он проиграл, снискав ворчание судьи и резкость обоих Онапулосов, считавших, что только тупость адвоката помешала их торжеству. Когда же он садился в поезд два тридцать три, весь вокзал ужасался, резонно полагая, что он еще хуже, чем вчера.

Прощание с матушкой Бальзам его не утешило. Когда заботливая женщина видит, что ее подопечный готовится к путешествию, хотя только что приехал, ею овладевает любознательность, и она ее не подавляет. Пока Джон складывал чемоданчик, шел такой разговор:

– Едете, а?

– Да.

– Только что ездили.

– Да.

– Куда ж на этот раз?

– В Шропшир.

– Вы ж там были!

– Да.

– Так чего ехать?

– Надо повидать одного человека.

– Это в Шропшире?

– Да.

– А где?

– В одном местечке, Маркет Бландинге.

– Не слыхала!

– Бывает.

– А вы туда ездили?

– Да.

– Вот и остались бы.

– Сегодня у меня был суд.

– Бальзам тоже все ходил в суд. А что это? Вроде пакет.

– Картина.

– Везете туда?

– Везу.

– Послали бы, оно дешевле.

– Да.

– Вот и пошлите.

– Ой, не могу! – сказал Джон, и матушка поняла, что влияние мистера Вуруру еще тлетворней, чем она думала.

Когда последний из пеликанов узнал от Биджа, что звонил крестник, он не обрадовался. Прирожденный вождь не любит, чтобы нарушали его инструкции. Поэтому, придя в «Герб Эмсвортов», он был сдержан.

– Сказано тебе, сиди в Лондоне, – напомнил он. Джон не испугался.

– Я по другому делу.

– То есть как?

– Не из-за Линды.

– Да?

– Да.

– Тогда из-за чего? Если я тащился по жаре из-за каких-то пустяков… Что ты хихикаешь?

– Я не хихикаю, – поправил Джон. – Я глухо смеюсь. Рассмешило меня слово «пустяки». Мне очень жаль, что вы шли пожаре…

– По жаре? Я как все три отрока в печи.

– … но дело очень важное. Нам нужна ваша помощь.

– Кому это?

– Мне и Джо Бендеру.

– Кто такой Джо Бендер?

– Я вам говорил, вы забыли, у него галерея.

– А, да! Ты вложил туда деньги.

– Все, какие у меня есть. А сейчас они пропадут, если вы не поможете.

– Дорогой мой, что я могу? Нам, младшим сыновьям, не положено иметь деньги. Двадцать фунтов дам, но что это? Да и то вряд ли наскребу.

– Спасибо. Деньги мне не нужны.

– Тогда зачем ты их просишь?

– Я не прошу.

– Так получилось.

– Простите, Галли. Мне надо украсть две картины.

– Что?

– Да, звучит странно, но это легко объяснить.

– Вот и объясни.

– Хорошо.

Как мы уже говорили, Галли лучше рассказывал, чем слушал, но на этот раз не дал повода к недовольству. Он впитывал каждое слово, не прерывал и даже не сказал, что нечто похожее случилось с одним пеликаном. Выслушав, он заметил, что сделать это – легче легкого, а к тому же и приятно. В сельской местности, пояснил он, некуда девать время, и такие дела – истинное благодеяние.

– Картину привез? – деловито спросил он. – Как сказал бы мой брат Кларенс, прекрасно, прекрасно. Где она?

– Наверху, в моей комнате.

– Сейчас я ее не возьму.

– Как же так?

– Дорогой мой, подумай сам! Что я скажу, если встречу Конни?

– Да, вы правы.

– Действовать надо ночью. Договоримся, где встретиться. Где же? Не в развалинах часовни, их просто нет. Здешних мест ты не знаешь. Похожу, подумаю.

Он походил и подумал, видимо – успешно, ибо после одиннадцатого круга сообщил:

– У свиньи!

– Где?

– Там, где живет премированная свинья моего брата. Место идеальное. Как бы темно ни было, запах ни с чем не спутаешь. Рядом – огород. Дойди до него, а дальше – по нюху. Когда ты еще не родился, пели песенку, и припев начинался так: «Не все благоухает розой». Прямо про нашу свинью! Как у тебя с обонянием? Все в порядке? Тогда не ошибешься. Надо спешить. Сделаем все сегодня. Данстабл хочет перепродать эту картину Трауту, а Траут вчера приехал. Значит, в полночь, у свинарника.

Запоздалое раскаяние терзало Джона. Он впервые подумал о том, что просит слишком много.

– Мне очень стыдно, Галли, – сказал он. – Не надо бы вас впутывать.

– Ничего, развлекусь.

– Не слишком поздно для вас? Все ж полночь.

– Это вообще не ночь, это вечер.

– А если вас поймают?

– Не поймают. Меня никогда не ловят. Я – тень.

– Сказать не могу, как я благодарен! Вы сняли с моей души такой груз…

– Ничего, еще много осталось.

– Да. – Джон закашлялся, словно его настигла внезапная простуда. – А вы… а вы… а вы… с ней не говорили?

– Нет еще. Тут спешить нельзя.

– Как… ну… это… как она вообще?

– Физически – превосходно. Духовно – похуже. Терпи. Напомни себе, что гнев ее пройдет. Время – великий целитель, и так далее. Значит, в двенадцать ноль-ноль. Притаись во тьме, а когда закричит белая сова – беги. Белая сова – в моих силах. А не выйдет, будет серая.

Глава седьмая

1

Часы над конюшней отбивали четверть (что означало одиннадцать сорок пять), когда Галли вышел из галереи с поддельной ню. Он надел башмаки на резине и ступал мягко, как и подобает грабителю. Стараясь не поскользнуться на дубовых ступеньках, он прошел через холл к выходу и отодвинул засовы (задвигал их Бидж перед тем как нести напитки в гостиную, т. е. – в девять тридцать). Выходя, он пожалел на мгновение о растраченных впустую годах – вот так, очень давно, выходил он во тьму, чтобы обменяться мыслями с той, у которой теперь есть внуки.

Изображать белую сову ему не понадобилось, ибо крестник сам вышел из кустов.

– Я уж думал, вы не придете, – сказал он, ибо с непривычки совсем извелся. Пришел он в одиннадцать пятнадцать, и ему казалось, что он дышит букетом свиньи с раннего детства.

Галли, с обычной своей деликатностью, заметил, что часы над конюшней спешат. Джон отвечал, что извела его тьма, и Галли согласился, что это она умеет.

– Ничего не поделаешь, днем – опасно, – пояснил он. – Помню, я это говорил одному пеликану, Биллу Боумену. Влюбился, а родители его девицы увезли ее в Кент. Естественно, он написал ей письмо, предложил бежать, а передать это письмо хотел с их садовником. Я отговаривал…

– Зачем нам тут стоять? – спросил Джон; но слова его пропали даром.

– Да, так я отговаривал. «Влезь по водосточной трубе, – советовал я, – а сперва швырни камешек в окошко. Влезь и все изложи. Иначе ничего не выйдет». Он туда-сюда, брюки жалко, – и наутро пошел искать садовника. Ну, дал ему денег, дал письмо, а это, естественно, был отец девицы. Погнался за ним с вилами. Главное – деньги не вернул! Это подумать, заплатил целый фунт за то, чтобы продираться через изгородь, спасаясь от вил! Так что днем – опасно. Кстати о письмах, почему тебе не написать своей красотке?

– Прошу вас, – сдержанно сказал Джон, – не называйте ее так вульгарно.

– Надо же ее как-то называть! – обиделся Галли.

– Хотя бы «мисс Гилпин».

– Ну, знаешь! В общем, понятно. Почему ты ей не напишешь?

Джон покачал головой, что не очень разумно, когда собеседники – в темноте.

– Ничего не выйдет. Надо увидеться.

– Вообще-то ты прав. Букмекера, к примеру, уломаешь только лицом к лицу – погладишь по руке, снимешь с рукава пушинку… С девицами – то же самое. Как их поцелуешь в письме?

Джон задрожал.

– А в замок попасть никак нельзя?

Надежда в его голосе тронула доброго Галли. Он хотел бы подбодрить – но не мог.

– Никак. Не успеешь ты войти, Конни скажет своим клевретам: «Выбросить его!», и еще прибавит: «Пусть перевернется два раза в воздухе». Задержаться на десять минут помогли бы фальшивые усы. Тогда бы ты отрекомендовался слесарем. Один пеликан…

Однако история пеликана, проявившего интерес к трубам, осталась нерассказанной. Как мы неоднократно сообщали, Галахада Трипвуда нелегко остановить, но фонарик, приближающийся во тьме, это сделать может.

Джон тоже увидел свет и мгновенно исчез. Галли последовал его примеру, решив, что факелоносцу не стоит рассказывать о злополучном пеликане. Собственно, они с Джоном уже обменялись картинами.

Вернувшись в замок кружным путем, он задвинул засовы, чтобы не огорчать Биджа, который подумал бы, что это – его оплошность, и пошел к себе.

Галерея была недалеко от его комнаты, но он решил не спешить – повесить картину он успеет, до утра еще шесть часов, а вымыться надо. Словом, он взял свою любимую губку и направился в ванную.

2

Рассказ о слесаре-пеликане прервал сам лорд Эмсворт. Обычно в это время он спал, но тревожные мысли выгнали его из постели, словно шило, пропущенное сквозь матрас.

Да, ветеринар сказал, что благородное животное – в прекрасной форме, беспокоиться не о чем; и все же граф беспокоился. Ветеринары – тоже люди, они могут ошибаться. Могут они и скрыть из жалости неизлечимую болезнь.

Граф долго не мог уснуть, а когда уснул – радости это не прибавило. Сон, великий целитель, не справился со своим делом. Страдальцу приснилось, что он пришел к Императрице и вместо небесной красоты увидел истинный скелет, словно несчастная свинья взбиралась на горные вершины или победила в спортивной ходьбе от Лондона до Брайтона.

От ужаса он проснулся. Обычно, моргнув раз-другой, он засыпал снова, но теперь встал, надел халат, сунул ноги в шлепанцы и взял из комода фонарик, ибо хотел убедиться, что страшное видение – только сон.

Возможно, в спокойном состоянии он бы удивился, что дверь не заперта, но о спокойствии не было и речи.

Фонарик был не так уж нужен, зато на него слетелись, словно только его и ждали, все насекомые, которые живут в сельской местности летучими бандами. Подходя к обиталищу Императрицы, граф глотал шестого комара.

Стояла тишина, разве что где-то вдали проехала машина, а поближе – закричала белая или серая сова. Свинья не издавала ни звука, и граф не сразу понял, что в такое время она просто спит. Для Галахада, чья личность сложилась в «Пеликане», начинался вечер, но для приличной свиньи это – глубокая ночь. Еще восемь часов она не выйдет из домика.

Однако ему хотелось ее увидеть, и он поддался соблазну. Перелезть через перила – как говорится, дело плевое; поскользнуться и упасть ничком – еще легче. Все это его не смутило. Увидев, что Императрица спит ангельским сном, граф понял, как беспочвенны его кошмары. Три года подряд получала она медали по классу жирных свиней, и, выйди сейчас на помост, все бы закричали: «Победа!» Юлий Цезарь, приближавший к себе тех, кто потолще, принял бы ее без единого слова.

Возвращался лорд Эмсворт, как на крыльях. Все к лучшему, думал он, в лучшем из миров; и только дойдя до замка, изменил свои взгляды. В лучшем из миров не запирают засовы, когда ты ненадолго вышел.

3

Домовладельцу все ж неприятно, когда он не может войти в свой дом, и мы не будем осуждать лорда Эмсворта за то, что он огорчился. Конечно, человек сильный легко решит затруднение, если легкие у него в порядке. Много лет назад восьмой граф, вернувшись с ежегодного обеда Верных Шропширцев, орал так, что все обитатели замка, не свалившиеся в истерике, кинулись открывать, и он, швырнув свою трость в дворецкого, проследовал в спальню.

Сын его и наследник растерянно глядел сквозь пенсне на запертую дверь. В отличие от предшественника, он отнюдь не был уверен, что хозяйка (в данном случае – сестра) воздержится от упреков. Его покойная матушка прыгала вверх на шесть вершков, когда муж к ней внезапно обращался.

Мысль о Конни парализовала девятого графа. Комары, мошки и жучки в большинстве своем решили, что он обратился в соляной столп; как же удивились они, когда он задвигался! Ему пришло в голову, что при такой погоде герцог оставит открытым выходящее в сад окно. Акробатом лорд Эмсворт не был, по трубам не взбирался, но войти в открытое окно, доходящее до пола, мог не хуже других. Полный надежд, он обошел угол и, словно к магниту, направился к этому окну.

Туда же двигалась и кошка, днем обитавшая в конюшне, по ночам – бродившая. Кошки любопытны; ей захотелось узнать, что там, в комнате. Когда граф переступал порог, она, за неимением лучшего, исследовала домашнюю туфлю.

Ноги, появившиеся рядом, понравились ей больше. Да, они странно пахли, но о них можно потереться. Оставив туфлю, кошка обратилась к ним, а их владелец испытал то же самое, что испытывал в детстве, когда склонный к шуткам приятель орал ему сзади в ухо. Девятый граф исполнил па, которым в лучшую свою пору славился Нижинский.[8]8
  Нижинский Вацлав (1889–1950) – русский танцовщик, с 1911 г. жил за границей.


[Закрыть] Раздался грохот, какой раздался бы, окажись в посудной лавке особенно буйный бык.

Напомним, что леди Констанс постаралась устроить все в комнате как можно лучше. Среди прочего она сочла нужным поставить туда круглый столик, а на него – бокал с розой, чашу с сухими лепестками, часы, календарь и свою свадебную фотографию. На все это граф и налетел, закончив антраша.

Грохот еще не утих, когда зажглись лампы и в их свете предстал герцог. На нем была лимонная пижама в малиновую полоску.

При всех своих недостатках трусом герцог не был. Услышав, что к ним ворвались ночные мародеры, другие закрылись бы простыней и тихо ждали их ухода; другие – но не он. Герцог гордился тем, что не терпит всяких глупостей, так будет ли он терпеть их от воров, решивших поиграть в футбол? Вооружившись бутылкой минеральной воды, он кинулся в бой с пылом ассириян, идущих, по меткому выражению поэта, как на стадо волки, – и увидел лорда Эмсворта.

Воинственный дух был этим обижен. Приятно ли вооружиться до зубов – и увидеть перед собой слабую улыбку хозяина? Особенно раздражала улыбка. Как будто мало ворваться в час ночи, чтобы станцевать pas seul![9]9
  Сольное па (франц.).


[Закрыть] Нет, этот Эмсворт определенно рехнулся.

Незваный гость тем временем решил хоть что-нибудь сказать. В конце концов этого требует простейшая вежливость. Улыбнувшись еще слабее, он произнес:

– Добрый вечер, Аларих.

– Добрый? – взвился герцог. – Чем, интересно узнать? И почему вечер? Поздняя ночь. Что ты здесь делаешь?

– Я шел к себе, – объяснил граф. – Кажется, я тебя побеспокоил,

– Еще как!

– Прости, пожалуйста. Столик свалил… Я нечаянно. Это кошка.

– Какая кошка? Тут нет никаких кошек.

Граф смотрел на него именно тем взором, который доводил до умоисступления леди Констанс, леди Дору, леди Шарлотту, леди Джулию и леди Гермиону.

– Наверное, ушла, – предположил он.

– Если была.

– Была, как не быть!

– Это ты так думаешь.

Пока они обменивались этими репликами, герцог подошел поближе к графу, чтобы поднять бокал, чашу, часы, календарь и фотографию, и несколько удивился.

– Эмсворт, – сказал он, – от тебя чем-то разит.

Графу тоже казалось, что он ощущает запах, скажем так, свежего сена.

– А, да! – воскликнул он. – Да, да, да. Конечно. Я упал у нее, Аларих.

– Что?

– Я ходил к Императрице и упал. Там не очень чисто. Герцог не первую минуту дул в усы, но не с такой силой.

Они взлетели вверх. Летописец еще не упоминал, что уши его походили на ручки античной амфоры. В данном случае это важно, потому что он им не верил.

– Ты ходил к своей поганой свинье в такое время? – едва ли не робко спросил он.

Легко ли слышать, когда так говорят о троекратной чемпионке? Но бедный граф не смел возразить.

– Да, Аларих. Парадный вход заперли, и я пошел к тебе.

– Нет, – настаивал герцог, – почему ты вообще к ней пошел? На это лорд Эмсворт ответить мог.

– Мне приснилось, – сказал он, – что она похудела. Герцог издал какие-то гортанные звуки. Усы взметнулись, глаза чуть не вылезли. Дрожащей рукой он отер лоб.

– И ты… ночью… – Он помолчал, как бы признавая безнадежность речи, и закончил: – Иди, ложись.

– Да, да, – согласился с ним лорд Эмсворт, что бывало нечасто. – Спокойной ночи, Аларих. Надеюсь, тебе тут удобно.

– Вполне, – отвечал герцог, – когда по ночам не валят мебель.

– Конечно! – обрадовался граф. – Конечно, конечно, естественно.

И пошел к себе, оставляя шлейф свиных благоуханий, но на полпути ему пришла в голову хорошая мысль. Надо будет почитать, иначе теперь не уснешь, а в галерее осталась интересная книга о свиньях. Он читал ее вчера утром, когда ходил туда посмотреть на новую картину. Кстати, посмотрит и сейчас, очень уж эта ню похожа на н е е… Войдя в картинную галерею, граф включил свет.