Текст книги "Том 8. Дживс и Вустер"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Я, наконец, врубился.

– Господи, Дживс! Значит, если он провалится, все будет кончено?

– Я буду очень удивлен, если этого не случится, сэр. Я покачал головой.

– Мы не можем полагаться на волю случая, Дживс. На мой взгляд, «Эй, сынок!» в исполнении Таппи – это верный провал, но мало ли что бывает… Поймите, мы не должны сидеть сложа руки и ждать, что нам повезет.

– Мы не будем ждать, что нам повезет, сэр. Я бы посоветовал, чтобы вы обратились к вашему другу, мистеру Бингему и предложили свои услуги в качестве участника предстоящего концерта. Мы бы легко смогли устроить так, чтобы вы выступили непосредственно перед мистером Глоссопом и спели «Эй, сынок!». Полагаю, сэр, если мистер Глоссоп споет «Эй, сынок!» сразу после вас, аудитория будет реагировать нужным нам образом. К тому времени, когда мистер Глоссоп начнет петь, зрители потеряют интерес к этой песне и выразят свои чувства достаточно бурно.

– Дживс, – сказала тетя Далия, – вы гений!

– Благодарю вас, мадам.

– Дживс, – сказал я, – вы осел!

– С чего ты взял, что он осел?! – возмутилась тетя Далия. – Он предложил гениальный план, лучше ничего не придумаешь.

– Чтобы я пел «Эй, сынок!» в концерте, который устраивает Бифи Бингем?! Воображаю эту картину!

– Вы каждый день поете эту песню в ванной комнате, сэр. У мистера Вустера, – сказал Дживс, обращаясь к тете Далии, – приятный мягкий баритон…

– Не сомневаюсь, – сказала тетя Далия. Я обдал Дживса ледяным взглядом.

– Одно дело петь «Эй, сынок!» в ванной, Дживс, и совсем другое – перед залом, набитым торговцами дешевыми апельсинами и молодежью.

– Берти, – сказала тетя Далия, – споешь как миленький.

– Не буду!

– Берти!

– Ничто меня не заставит…

– Берти, – твердо проговорила тетя Далия, – ты будешь петь «Эй, сынок!» во вторник, третьего ргох,[70]70
  Сокр. от proximo (лот.) – в следующем месяце.


[Закрыть] будешь петь, как жаворонок на рассвете, в противном случае проклятие тетки…

– Не буду!

– Подумай об Анджеле!

– Не хочу!

– Берти!

– Нет! И пропади все пропадом!

– Не будешь?

– Не буду!

– Это твое последнее слово?

– Да, последнее. Раз и навсегда, тетя Далия, ничто меня не заставит пропеть ни одной ноты!

И поэтому в тот же день я послал Бифи Бингему телеграмму с оплаченным ответом, предложил свои услуги, и к вечеру все было решено. Я выступал вторым после антракта. Следующим шел Таппи, сразу за ним – мисс Кора Беллинджер, известное меццо-сопрано.

– Дживс, буду вам чрезвычайно обязан, – проговорил я ледяным тоном вечером того же дня, – если вы сгоняете в ближайший нотный магазин и доставите мне экземпляр «Эй, сынок!». В теперешнем положении мне необходимо хорошенько заучить и текст, и припев. Не говорю уж о том, сколько хлопот и нервной энергии от меня потребуется.

– Хорошо, сэр.

– Однако, хочу заметить…

– Я должен идти немедленно, сэр, ибо нотный магазин может закрыться.

– Ха! – сказал я довольно ядовито.

Хотя я закалил себя перед предстоящим суровым испытанием и со стороны, наверное, казалось, что Бертрам исполнен спокойного, холодного мужества, позволяющего с беспечной улыбкой совершать отчаянные поступки, тем не менее, когда я вошел в клуб «Чудаки» на Бермондси-Ист и окинул взглядом собрание любителей поразвлечься, мне понадобилось призвать всю бульдожью отвагу Вустеров, чтобы не послать к черту эту дурацкую затею, нырнуть в такси и вернуться в лоно цивилизации. Когда я приехал, возвышающее душу представление было в полном разгаре, и некто, по виду похожий на местного гробовщика, читал про Гангу Дина.[71]71
  Гунга Дин. – сихотворение Р. Киплинга, из сборника 1892 г. «Солдатские баллады».


[Закрыть] Аудитория хоть и не улюлюкала в строгом смысле этого слова, вид имела весьма мрачный, что мне совсем не понравилось. От одного взгляда на эту публику я почувствовал себя, как Седрах, Мисах и Авденаго, когда им предстояло войти в пещь огненную.

Внимательно приглядевшись к толпе, я понял, что они временно отложили вынесение приговора. Случалось ли вам стучаться в двери одного из тех нью-йоркских баров, где незаконно торгуют горячительным и где перед вашим носом захлопывается решетка, а потом появляется лицо. Долгую минуту оно молча глядит на вас, и вся ваша прошлая жизнь проносится перед вами. Потом вы сообщаете, что вы друг мистера Зинзинхаймера, который вас предупредил, что если вы на него сошлетесь, вас примут должным образом. И только тогда обстановка разряжается. Ну, так вот, эти уличные торговцы и лавочники заставили меня вспомнить это лицо. «Ну-ка, попробуй, отколи коленце, – казалось, говорили они, – мы тебе покажем, где раки зимуют». Признаться, меня не оставляло чувство, что стоит мне выйти на сцену со своим «Эй, сынок!», как они тут же сочтут, что я «попробовал отколоть коленце».

– Полный зал, сэр, – произнес голос у меня над ухом. Рядом со мной стоял Дживс и благосклонно наблюдал за представлением.

– И вы здесь? – холодно сказал я.

– Да, сэр. Я здесь присутствую с самого начала.

– Вот как? Ну и что, есть потери?

– Сэр?

– Дживс, вы меня отлично понимаете, – сурово проговорил я, – пожалуйста не притворяйтесь. Кто-нибудь уже провалился?

– Нет, сэр.

– Думаете, я буду первый?

– Нет, сэр. Я не вижу оснований предполагать, что вы потерпите неудачу, сэр. Я не сомневаюсь, что вас примут хорошо.

Внезапно меня поразила одна мысль.

– Вы уверены, что все пойдет так, как было намечено?

– Да, сэр.

– А я не уверен. И скажу вам, почему. В вашем дурацком плане есть слабое место.

– Слабое место, сэр?

– Именно. Неужели вам не пришло в голову, что мистер Глоссоп, услышав, как я пою эту проклятую песню, откажется выйти на сцену после меня? Дживс, пошевелите извилинами. Мистер Глоссоп поймет, что перед ним разверзлась бездна и вовремя остановится. Он вообще не станет выступать.

– Мистер Глоссоп не услышит, как вы поете, сэр. По моему совету он посетил «Кувшин и бутылку» – заведение, которое находится как раз напротив концертного зала. Мистер Глоссоп не намерен его покидать, пока не придет его очередь выйти на подмостки.

– Да? – сказал я.

– Если позволите, сэр, здесь неподалеку имеется еще одно заведение, которое называется «Коза и виноград». Мне кажется, было бы весьма целесообразно…

– Чтобы я навестил эту самую «Козу с виноградом»?

– Это помогло бы вам снять нервное напряжение, сэр, в ожидании выступления.

Я все еще сердился на Дживса за то, что он втянул меня в эту гнусную историю, но, должен признаться, последние его слова немного меня смягчили. Спору нет, он был прав. Он изучал психологию личности, и это не давало ему сбиться с верного пути. Спокойные десять минут в «Козе и винограде» – именно то, чего требовала нервная система моей личности. Рвануть в упомянутое заведение и пропустить пару стаканчиков виски с содовой было для Бертрама Вустера минутным делом.

Лечение оказало на меня прямо-таки магическое действие. Что еще они лили в напиток, кроме медного купороса, не знаю, но он в корне изменил мои взгляды на жизнь. Исчезло мучившее меня странное удушье. Я больше не чувствовал слабости в коленках. Конечности не дрожали, язык развязался, спина распрямилась. Помедлив ровно столько, чтобы заказать еще стаканчик и осушить его, я радостно пожелал официантке покойной ночи, приветливо кивнул парням, сидевшим в баре, – мне очень понравились их лица, – и гоголем направился в зал, готовый ко всему.

Вскоре я уже стоял на сцене, и миллион выпученных глаз таращился на Бертрама. В ушах у меня странно жужжало. Потом сквозь это жужжание я услышал, как затренькало пианино. И вручив свою душу Господу, я набрал полную грудь воздуха и запел.

И как все только не сорвалось. Свое выступление я помню как в тумане. Кажется, когда я затянул припев, по залу пошел ропот, я подумал, что, наверное, зрители хотят мне подпевать, и эта мысль очень меня воодушевила. Тут уж я расстарался и выжал из своей глотки все, на что способен, с ходу взял самую высокую ноту и элегантно удалился в кулисы. Кланяться я не выходил, просто убрался подобру-поздорову и направился к Дживсу, который меня ждал, стоя в задних рядах.

– Ну, Дживс, – сказал я, бросая якорь рядом с ним и отирая со лба праведный пот, – по крайней мере, подмостки не снесли.

– Да, сэр.

– Но теперь вы можете всех оповестить, что я в последний раз пел за стенами своей ванной комнаты. Это была моя лебединая песнь, Дживс. Всякого, кто захочет меня послушать, прошу пожаловать к двери моей ванной и приложить ухо к замочной скважине. Может, я и ошибаюсь, но мне показалось, что к концу моего выступления зрители как-то заволновались. По-моему, тень провала витала в воздухе, я слышал, как она бьет крылами.

– Я тоже подметил, сэр, что аудитория несколько возбуждена. Видимо, она утратила интерес к этой мелодии.

– А?

– Мне бы следовало заранее вас информировать, сэр, что перед вами эту песню уже исполняли дважды.

– Что?!

– Да, сэр. Одна дама и один джентльмен. Это очень популярное произведение, сэр.

У меня отвисла челюсть. Как он мог, зная это, спокойно отправить своего господина на верную гибель?! Я был потрясен. Видимо, прославленная верность слуги своему господину навсегда утрачена. Я хотел решительно, не стесняясь в выражениях, изложить Дживсу свою точку зрения на его поступок, но меня остановило поразительное зрелище – на сцену, пошатываясь, шел Таппи.

По его виду можно было безошибочно сказать – вот человек, который недавно свел близкое знакомство с «Кувшином и бутылкой». Раздалось несколько радостных возгласов – вероятно, Таппи приветствовали партнеры по игре в триктрак, признавшие в нем своего. Услышав одобрительные крики, Таппи расплылся в широченной – от уха до уха – улыбке. Видно, он был в стельку пьян, хотя все еще держался на ногах, и очень доволен собой. Благодушно помахав рукой своим сторонникам, он отвесил публике царственный поклон, – ну прямо восточный монарх перед восторженной толпой.

Девица за фортепиано ударила по клавишам и заиграла вступление к «Эй, сынок!», Таппи раздулся, как шар, сцепил пальцы, возвел глаза к потолку для большей убедительности и запел. По-моему, в первую минуту народ был слишком ошеломлен и поэтому не предпринял немедленных шагов. Удивительно, но даю слово, Таппи пел, а в зале стояла мертвая тишина. Но вскоре народные массы опомнились.

Разъяренный уличный торговец поистине ужасен. Прежде мне никогда не приходилось видеть по-настоящему распаленный пролетариат, и, должен сказать, это зрелище нагнало на меня страху. В том смысле, что сразу стало понятно, как было дело во время Французской революции. Со всех сторон из зала послышался рев, такой услышишь, как мне говорили, только на рингах Ист-Энда, когда рефери дисквалифицирует народного любимца, а потом удирает без оглядки, спасая свою жизнь. Затем народ перешел от слов к делу, и в ход пошли овощи.

Не знаю почему, но я ожидал, что в первую очередь в Таппи бросят картофелину. У каждого на этот счет свое мнение. Однако в него полетел банан, и я сразу уразумел, насколько правильно был сделан выбор: видно, действовали умные головы, не чета мне. Эти парни с детства знают, как надо поступать с теми, кто им не по нраву, у них на это особое чутье. Увидев, как банан размазался по рубашке Таппи, я понял, насколько он эффективнее и живописней, чем картофелина.

Правда, приверженцы картофельной школы тоже не оплошали. В разгар побоища я заметил нескольких парней довольно интеллигентного вида, которые швырялись исключительно картофелинами.

Реакция Таппи была поистине удивительной. Глаза у него выпучились, волосы стали дыбом, но рот исправно открывался и закрывался, и было понятно, что он в шоке автоматически продолжает петь «Эй, сынок!». Потом, выйдя из транса, он на хорошей скорости припустил за кулисы. Последнее, что я видел – летящий помидор, который непременно шмякнулся бы Таппи в спину, не скройся он за кулисой.

Вскоре суматоха улеглась, крики смолкли. Я обернулся к Дживсу.

– Тягостная картина, – сказал я. – Но что поделаешь?

– Да, сэр.

– Хирургические меры, так это называется?

– Совершенно верно, сэр.

– Думаю, после этого зрелища мы, несомненно, можем считать, что роману Глоссоп – Беллинджер пришел конец.

– Да, сэр.

В эту минуту на сцене появился старина Бифи Бингем.

– Леди и джентльмены, – проговорил Бифи.

Я ожидал, что он упрекнет своих подопечных за столь неподобающий способ выражать свои чувства. Однако я ошибся. Безусловно, он уже был приучен к взаимным компромиссам, неизбежным на этих возвышающих душу представлениях, и давно понял, что не стоит обращать внимания, если зал несколько оживился.

– Леди и джентльмены, – сказал старина Бифи, – следующим номером нашей программы должны были быть песни в исполнении мисс Коры Беллинджер, прославленного меццо-сопрано. Мисс Кора Беллинджер только что мне звонила. У нее сломался автомобиль. Однако она взяла такси и вскоре сюда прибудет. А тем временем наш друг мистер Инок Симпсон прочтет поэму «Кровожадный Дэн Макгру».

Я уцепился за Дживса.

– Дживс! Вы слышите?

– Да, сэр.

– Ее здесь не было!

– Да, сэр.

– Она не видела Ватерлоо своего возлюбленного.

– Не видела, сэр.

– Весь ваш идиотский план сорвался.

– Да, сэр.

– Пойдемте, Дживс, – сказал я, и те, кто стоял рядом со мной, наверное, удивились, почему выразительное лицо Бертрама так побледнело и взгляд застыл. – Я подвергся такому нервному потрясению, какое выпадало на долю разве что первым христианам-мученикам. Я потерял несколько фунтов веса, и мой организм надолго вышел из строя. Я прошел через тяжкие испытания, воспоминания о которых заставят меня из месяца в месяц пробуждаться ночью с пронзительным криком. И все это впустую. Идемте.

– Если вы не возражаете, сэр, я бы хотел остаться и досмотреть представление.

– Дело ваше, Дживс, – сказал я уныло. – Лично мне уже ничего не хочется. Загляну, пожалуй, в «Козу и виноград», пропущу еще стаканчик цианистого калия и отправлюсь домой.

Должно быть, было около половины одиннадцатого. Я сидел в своей столь дорогой моему сердцу гостиной, мрачно потягивая укрепляющее средство, более или менее последний стакан за сегодняшний день, когда в парадную дверь позвонили, и передо мной возник Таппи. У него был такой вид, будто он пережил великий опыт общения с собственной душой. Под глазом наливался смачный синяк.

– А-а, Берти, привет, – сказал он и принялся расхаживать вокруг камина, будто прикидывая, что бы такое повертеть в руках или, может, разбить.

– Я только что пел в концерте у Бифи Бингема, – сказал он после непродолжительного молчания.

– Да? Ну и как?

– Очень лихо, – сказал Таппи. – Зрители в диком восторге.

– Сразил их?

– Наповал, – сказал Таппи. – Плакали, как дети. Заметьте, это говорил человек, получивший прекрасное воспитание, человек, который с молоком матери впитал, что ложь – смертный грех.

– Наверное, мисс Беллинджер довольна?

– Да, в полном восторге.

– Значит, теперь полный порядок?

– Да, конечно. Таппи помолчал.

– Но, с другой стороны, Берти…

– Да?

– Знаешь, я все хорошенько обдумал. Как-то я сомневаюсь… по-моему, мисс Беллинджер мне все-таки не пара.

– Сомневаешься?

– Да.

– Но почему вдруг?

– Даже не знаю. На тебя находит вроде как озарение. Берти, я очень уважаю мисс Беллинджер. Восхищаюсь ею. Но… э-э… Берти, я ничего не могу с собой поделать… Чувствую, что добрая, милая девушка… э-э… как твоя кузина Анджела, например… была бы… э-э… на самом деле… Словом, я хочу попросить тебя, может, ты позвонишь Анджеле и узнаешь, как она отнесется к предложению пойти сегодня вечером к Беркли поужинать и потанцевать.

– Тогда вперед! Вот телефон.

– Нет, Берти, я бы все-таки попросил тебя. Так или иначе, если ты проложишь дорогу… Видишь ли, может случиться, что она… в смысле, ты ведь знаешь, случаются всякие недоразумения… Берти, дружище, ты понимаешь, к чему я клоню? Пожалуйста, похлопочи за меня, проложи дорожку, если ты не против.

Я подошел к телефону и позвонил тете Далии.

– Она говорит, что ты можешь прийти, – сказал я.

– Передай ей, – благоговейно проговорил Таппи, – она и глазом не успеет моргнуть, а я уже буду у нее.

Едва он умчался, как я услышал щелчок замка и мягкие шаги по коридору.

– Дживс, – позвал я.

– Сэр? – сказал Дживс, появляясь в гостиной,

– Дживс, удивительные вещи творятся на свете. Здесь только что был мистер Глоссоп. Сказал, что у них с мисс Беллинджер все кончено.

– Да, сэр.

– Кажется, вы совсем не удивлены.

– Нет, сэр. Признаться, я предвидел подобную возможность.

– Да? Но почему?

– Эта мысль мне пришла, когда я увидел, как мисс Беллинджер ударила мистера Глоссопа в глаз.

– Ударила?!

– Да, сэр.

– В глаз?!

– В правый глаз, сэр. Я схватился за голову.

– Что, черт подери, на нее нашло?

– Мне показалось, сэр, мисс Беллинджер была немного расстроена приемом, который ей устроила аудитория.

– Господи Боже мой! Неужели она тоже провалилась?

– Да, сэр.

– Но почему? У нее прекрасный голос.

– Да, сэр. Но, я думаю, публику возмутил ее репертуар.

– Дживс! – Мысли у меня в голове пустились вскачь. – Неужели мисс Беллинджер тоже им спела «Эй, сынок!»?

– Да, сэр. К тому же она вынесла на сиену – на мой взгляд, весьма необдуманно – большую куклу и пела, обращаясь к ней. Аудитория впала в заблуждение и приняла ее за марионетку чревовещателя. Вследствие этого случился небольшой беспорядок.

– Но какое странное совпадение, Дживс!

– Не совсем, сэр. Я рискнул взять на себя смелость подойти к мисс Беллинджер, когда она приехала на концерт, и напомнить ей о себе. Затем я сказал, что мистер Глоссоп просил меня передать ей его горячее пожелание исполнить в знак особого к нему расположения его любимую песню «Эй, сынок!». Когда мисс Беллинджер узнала, что и вы, и мистер Глоссоп тоже пели эту песню непосредственно перед ней, мне кажется, она сочла, что стала жертвой глупой шутки мистера Глоссопа. Будут ли какие-нибудь приказания, сэр?

– Нет, спасибо.

– Покойной ночи, сэр.

– Покойной ночи, Дживс, – благоговейно сказал я.

5
СЛУЧАЙ С СОБАКОЙ МАКИНТОШЕМ

Мой крепкий сон был прерван звуком, напоминающим отдаленные раскаты грома, и когда сонный туман немного рассеялся, я смог определить, что это за звук и откуда он исходит. Источником его был теткин скотч-терьер Макинтош, который царапался в дверь. Дело в том, что моя тетушка Агата отбыла лечиться в Aix-les Bains, а на мое попечение оставила это скудоумное животное, с которым у нас резко расходятся взгляды на предмет раннего вставания. Хотя часы не показывали и десяти, глупый пес был тут как тут.

Я позвонил, и вскоре из ниоткуда возник Дживс с подносом. Впереди Дживса бежало животное, оно вскочило на кровать, проворно лизнуло меня в правый глаз, свернулось клубочком и немедленно погрузилось в глубокий сон. Объясните мне, какой смысл подниматься ни свет ни заря и ломиться в дверь, если вы намерены при первой же возможности снова завалиться спать. Тем не менее каждый день на протяжении последних пяти недель малахольный пес упрямо придерживался одной и той же стратегии, и, признаться, мне это уже здорово надоело.

На подносе лежало два-три письма и, залив в утробу с полчашки живительного напитка, я почувствовал, что теперь в силах за них приняться. Сверху лежало письмо от тетушки Агаты.

– Ха! – сказал я.

– Сэр?

– Я сказал «Ха!», Дживс. И это «Ха!» выражает облегчение. Тетушка Агата возвращается сегодня вечером. От шести до семи она будет в своей городской резиденции и надеется, что ее там встретит Макинтош.

– Вот как, сэр? Мне будет не хватать песика.

– Мне тоже, Дживс. Несмотря на его привычку подниматься чуть свет и до завтрака врываться ко мне с изъявлениями любви, он славный малый. Тем не менее я чувствую большое облегчение при мысли, что он скоро отправится восвояси. Пока пес находился под моей опекой, я не знал ни минуты покоя. Вам известно, что за дама тетушка Агата. Она расточает любовь своей собаке вместо того, чтобы окружить этой любовью родного племянника. И если, не дай Бог, с псом что-нибудь случится, пока я выступаю in loco parentis,[72]72
  В роли родителя (лат.).


[Закрыть] если он подцепит бешенство, вертячку или гельминтоз, тетя Агата обвинит меня.

– Совершенно верно, сэр.

– А вы хорошо знаете, Дживс, для тети Агаты и того, кого она сочтет виновным, Лондон становится слишком тесен.

Я вскрыл второе письмо и пробежал его глазами.

– Ха! – сказал я.

– Сэр?

– Еще одно «Ха!», Дживс, однако на этот раз оно означает умеренное удивление. Это письмо от мисс Уикем.

– Вот как, сэр?

В голосе Дживса я почувствовал озабоченность, и для меня не было секретом, какой вопрос он сейчас себе задает: «Неужели мой молодой господин близок к тому, чтобы снова поскользнуться?» Видите ли, в свое время сердце Берти Вустера было до некоторой степени пленено этой самой Робертой Уикем, которая никогда не удостаивалась одобрения со стороны Дживса. Он считал ее ветреной, своевольной и опасной для людей и животных. И я обязан сказать, что события в известной мере подтвердили его точку зрения.

– Она хочет, чтобы я сегодня пригласил ее на обед.

– Вот как, сэр?

– А также двух ее друзей.

– Вот как, сэр?

– Сюда. К половине второго.

– Вот как, сэр?

Я почувствовал раздражение.

– Дживс, бросьте подражать попугаю, – сказал я, решительно взмахнув куском хлеба с маслом. – Какой смысл стоять тут и твердить «Вот как, сэр?». Я знаю, что у вас на уме, и прямо заявляю – вы ошибаетесь. По отношению к мисс Уикем Бертрам Вустер холоден, как сталь. Но не вижу, черт побери, причины отказывать ей в такой малости, как обед. Вустер может разлюбить, но он всегда сохраняет учтивость.

– Очень хорошо, сэр.

– В таком случае посвятите утро хлопотам и запасите снедь. В традициях старого короля Венцеслава. Помните? «Принеси мне мясо и принеси мне птицу…»

– «Принеси мне мясо и принеси мне вина», сэр.

– Может, и так. Вам лучше знать. Да, Дживс, и еще фруктовый рулет.

– Сэр?

– Да, фруктовый рулет, и в нем как можно больше варенья. Мисс Уикем особо об этом упоминает. Загадочная история, верно?

– Чрезвычайно загадочная, сэр.

– Кроме того, устрицы, мороженое, горы шоколадных конфет с такой вязкой, скользкой начинкой. От одной мысли о них тошнит.

– Да, сэр.

– Вот и меня тоже. Но она этого хочет. Должно быть, сидит на особой диете. Ладно, что поделаешь! Позаботьтесь обо всем, Дживс, хорошо?

– Да, сэр.

– К половине второго.

– Хорошо, сэр.

– Благодарю вас, Дживс.

В половине первого я вывел Макинтоша в парк на утреннюю прогулку и, вернувшись минут через сорок, обнаружил, что в гостиной сидит Бобби Уикем, курит и болтает с Дживсом, который отвечает ей, по-моему, довольно сухо.

Думаю, я вам уже рассказывал о Бобби Уикем. Это та самая рыжеволосая девица, которая безжалостно опозорила меня в истории с Таппи Глоссопом и грелкой. Я тогда приехал к ним на Рождество в Скелдингс-Холл, это их имение в Хартфордшире. Мать Бобби, леди Уикем, пишет романы, которые, по-моему, хорошо раскупаются теми, кто любит сентиментальный вздор. Леди Уикем – внушительная особа, похожая на мою тетушку Агату. Бобби совсем другая, фигурка у нее, как у кинозвезды Клары Бау. Когда я вошел в гостиную, Бобби так сердечно со мной поздоровалась, что Дживс, который направлялся в буфетную, чтобы смешать коктейли, замер у двери и послал мне печальный, полный тревоги взгляд, каким мудрый старый отец предостерегает легкомысленного сына, увлеченного местной красоткой. Я кивнул Дживсу с таким видом, будто хотел сказать: «Холоден, как сталь!», и он выскользнул, предоставив мне играть роль радушного хозяина.

– Берти, ужасно мило с твоей стороны, что ты согласился угостить нас обедом, – сказала Бобби.

– Не бери в голову, старушка. Всегда тебе рад.

– Ты приготовил все, о чем я просила?

– Вся перечисленная тобой гадость лежит в буфетной. Послушай, с каких пор ты пристрастилась к фруктовому рулету?

– Берти, это не для меня. Должен прийти маленький мальчик.

– Что?!

– Берти, прости, пожалуйста, – сказала она, заметив мое волнение. – Мне понятны твои чувства, и я не собираюсь притворяться, будто не знаю, что этот мальчишка совсем не подарок. Даже не верится, что бывают такие дети. Но мне позарез надо к нему подлизаться, всячески его ублажить и вообще принять его, как важного гостя, потому что все зависит только от него.

– В каком смысле?

– Сейчас объясню. Ты ведь знаешь маму?

– Чью маму?

– Мою.

– Ну конечно. Я думал, ты говоришь о матери этого ребенка.

– У него нет мамы. У него только папа, крупный театральный деятель из Америки. Я с ним познакомилась на днях на одной вечеринке.

– С папой?

– Ну да.

– Или с ребенком?

– Нет, с папой.

– Понятно. Пока все понятно. Валяй дальше.

– Ну вот, мама – моя мама – написала пьесу по одному из своих романов, и когда я познакомилась с этим папой – с театральным папой – и, между нами, он положил на меня глаз, я себе сказала: «А почему бы нет?»

– Что «почему бы нет»?

– Почему бы не подсунуть ему мамину пьесу.

– Ты говоришь о своей маме?

– Ну конечно, о своей. Не о его же. У него, как и у ребенка, тоже нет мамы.

– Наверное, это у них наследственное.

– Понимаешь, Берти, так уж получилось, что мама сейчас на меня ужасно сердится. Во-первых, я разбила автомобиль… ну и еще кое-что было. Вот я и подумала, что мне выпал шанс наладить отношения. Я поворковала с этим Блуменфелдом…

– Знакомая фамилия.

– Да, он крупный деятель у себя, в Америке. Сейчас приехал в Лондон узнать, нельзя ли тут купить стоящую пьесу. Ну вот, я с ним поворковала, а потом спрашиваю, не хочет ли он прослушать мамину пьесу. Он согласился, и я пригласила его на обед, чтобы прочитать ему эту пьесу.

– Ты собираешься читать ее здесь? – спросил я, бледнея.

– Да.

– О Господи!

– Я тебя понимаю, – сказала Бобби. – Конечно, это тоска зеленая. Но, надеюсь, мне повезет. Все зависит от мальчишки. Видишь ли, этот Блуменфелд, непонятно почему, всегда полагается на его мнение. Наверное, считает, что интеллект среднего зрителя не выше, чем у этого ребенка, и…

Я издал слабый стон, и Дживс, который появился в дверях с коктейлями, бросил на меня страдальческий взгляд. Я вспомнил все.

– Дживс!

– Сэр?

– Помните, когда мы были в Нью-Йорке, отвратительный мальчишка по имени Блуменфелд буквально с грязью смешал Сирила Бассингтон-Бассингтона, который хотел поступить на сцену?

– Весьма живо, сэр.

– Ну так приготовьтесь. Он будет у нас обедать.

– Вот как, сэр?

– Рад, что вы отнеслись к моему сообщению с таким спокойствием. Я видел это исчадие ада всего несколько минут, и перспектива снова оказаться в его обществе вызывает у меня дрожь.

– Вот как, сэр?

– Хватит твердить «Вот как, сэр?». Вы видели этого монстра в действии и знаете, чего он стоит. Он сказал Сирилу Бассингтон-Бассингтону, человеку, которому даже не был представлен, что у него физиономия, как у рыбины. Сразу же, едва только его увидел. Даю честное слово, что если паршивец скажет мне, что у меня физиономия, как у рыбины, я размозжу ему голову.

– Берти! – в волнении вскричала Бобби.

– Да, размозжу.

– Но ты погубишь все дело!

– И пусть. У нас, у Вустеров, есть гордость.

– Возможно, юный джентльмен не заметит, что у вас лицо, как у рыбины, сэр, – сказал Дживс.

– М-м, это, конечно, меняет дело.

– Но мы не можем полагаться на счастливый случай, – сказала Бобби. – Скорее всего, это будет первое, что он заметит.

– В таком случае, мисс, – сказал Дживс, – было бы разумнее, если бы мистер Вустер не присутствовал на обеде.

Я так и просиял. Как всегда, Дживс нашел выход.

– Но мистеру Блуменфелду это может показаться странным.

– Хорошо, можешь сказать ему, что я чудак. Скажи, что иногда на меня внезапно что-то находит, и тогда я не выношу общества людей. Придумай, что хочешь.

– Но его это может оскорбить.

– Он еще больше оскорбится, если я двину его сыночку по зубам.

– Мне кажется, мисс, было бы целесообразно принять план, предложенный мной.

– Ладно уж, – сказала Бобби. – Тогда дуй побыстрей отсюда. Правда, мне хотелось, чтобы ты тоже слушал мамину пьесу и хохотал в нужных местах.

– Не думаю, что в пьесе будут такие места, – сказал я. И с этими словами в два прыжка выскочил в холл, схватил шляпу и рванул на улицу. В этот миг у подъезда остановился автомобиль, в котором сидели папаша Блуменфелд и его мерзкий отпрыск. Я понял, что мальчишка меня узнал, и сердце у меня ушло в пятки.

– Привет! – сказал он.

– Привет, – выдавил я.

– Куда это ты шпаришь? – спросило дитя.

– Хм-м, – буркнул я и припустил в открытые просторы.

Я пообедал в «Трутнях» в свое полное удовольствие, потом довольно долго сидел за кофе, покуривал сигареты. В четыре часа я решил, что можно, пожалуй, подумать о том, чтобы вернуться домой, но, не желая рисковать, я сначала позвонил Дживсу.

– Путь свободен, Дживс?

– Да, сэр.

– Младшего Блуменфелда поблизости не наблюдается?

– Нет, сэр.

– Может, забился куда-нибудь в укромный уголок?

– Нет, сэр.

– Как все прошло?

– Мне кажется, вполне удовлетворительно, сэр.

– Не спрашивали, почему меня нет?

– Я думаю, мистер Блуменфелд и юный мастер Блуменфелд были несколько удивлены вашим отсутствием, сэр. Судя по всему, они вас встретили, когда вы выходили из дома.

– В том-то и дело. Ужасно неловко, Дживс. Ребенок, видно, хотел со мной поговорить, а я что-то буркнул и промчался мимо. Они это как-нибудь обсуждали?

– Да, сэр. Юный мастер Блуменфелд высказался по этому поводу.

– Интересно, что он сказал?

– Не могу точно его процитировать, сэр, но он провел аналогию между вами и кукушкой.

– Кукушкой?

– Да, сэр. Он сказал, что у кукушки интеллект выше.

– Так и сказал? Вот видите, как я был прав, что ушел из дома. Одна такая шуточка с его стороны, и я врезал бы ему по зубам. Дживс, вы, как всегда, дали мне мудрый совет.

– Благодарю вас, сэр.

– Итак, поскольку путь свободен, я возвращаюсь домой.

– Может быть, сэр, вы сначала позвоните мисс Уикем? Она пожелала, чтобы я передал вам эту ее просьбу.

– В смысле, чтобы я ей позвонил?

– Совершенно верно, сэр.

– Хорошо. Ее номер?

– Слоан, 8090. Я думаю, это резиденция тетушки мисс Уикем на Итон-Сквер.

Я набрал номер, и до меня немедленно донесся голосок юной Бобби. По его звучанию я догадался, что она чрезвычайно довольна.

– Алло? Берти, это ты?

– Собственной персоной. Какие новости?

– Блеск! Все прошло просто на «ура». Обед был что надо. Ребенок наелся по самые брови, и с каждой минутой становился все дружелюбнее. А когда прикончил третью порцию мороженого, то был готов расхвалить любую пьесу, даже мамину. Я шпарила изо всех сил, чтобы не дать ему опомниться, и он проглотил пьесу, как миленький. Когда я дошла до конца, старый Блуменфелд говорит: «Ну, сынок, как, по-твоему?». Ребенок мечтательно улыбнулся, наверное, вспомнил о фруктовом рулете, и говорит: «Порядок, папуля». Сейчас старик Блуменфелд повел его в кино, а в половине шестого я пойду к ним в «Савой» подписывать контракт. Только что говорила по телефону с мамой, она вся в нетерпении.