Текст книги "Том 8. Дживс и Вустер"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)

– Послушай, Бинго, – нахмурился я. – Мне очень жаль, что все так получилось, но на кражу со взломом я решительно не пойду.

– Да я же прошу, черт побери, всего-навсего повторить то, что ты уже проделывал в «Уютном».

– Тоже мне сравнил! Там я просто-напросто взял сверток со столика в доме, в котором я, подчеркиваю, тогда гостил. Заметь, мне не пришлось никуда проникать. Прости, конечно, но лезть к тебе в дом я не стану. Ни под каким видом.

Бинго уставился на меня – удивленный и уязвленный.

– Неужели это говорит Берти Вустер? – тихо удивился он.

– Именно он!

– Берти, – начал Бинго проникновенно, – ты только что признал, что мы учились в одной школе.

– Это не имеет значения.

– В школе, Берти. Слышишь? В доброй старой школе.

– Не имеет никакого значения. Я никогда…

– Берти!

– …не стану…

– Берти!

– Нет!

– Берти!

– Черт с тобой! – сдался я.

– Узнаю голос Бертрама Вустера, – промолвил Бинго, хлопая меня по плечу.

Наблюдательный и вдумчивый человек не может не обратить внимание на весьма любопытный феномен нашего времени. Читая газеты, пестрящие сообщениями о кражах со взломом, истинный патриот просто обязан чувствовать оптимизм. Что я имею в виду? Можно быть совершенно спокойным за дух народа, многочисленные сыны которого самоотверженно, часто и без колебаний лезут в чужое жилище; поверьте, дело это требует поистине чугунных нервов. Наверное, целых полчаса я слонялся перед домом, который мне предстояло обокрасть, не решаясь приступить к делу. Наконец я проскользнул в калитку. и метнулся в сторону от главного входа. И все-таки еще десять минут простоял, вжавшись в стену, с ужасом ожидая услышать трели полицейских свистков.

Наконец, собравшись с духом, я взялся за дело. Кабинет был на втором этаже, в него вело прекрасное, огромное, а главное, открытое окно. Кряхтя, я дотянулся до подоконника, уперся коленом, рванулся и, содрав кожу на лодыжке, ввалился внутрь. Вот мы и на месте.

Я замер и прислушался: вроде все в порядке. И вдруг мне показалось, что в целом мире я остался один.

Ощущение одиночества было жуткое – по коже побежали мурашки. Ну да что там говорить, сами понимаете. На каминной полке стояли часы, которые тикали медленно и как-то возмущенно, что было чертовски неприятно. Над часами висел портрет, с которого на меня с неприязнью и подозрением взирал какой-то старик. Чьим предком он являлся, Ро-зи или Бинго, я не знал, но почему-то подумал, что это именно дедушка, а не кто-либо другой. Хотя, если разобраться, было бы глупо утверждать, что это дед, а, скажем, не прадед. Это был крупный, дородный старикан. Высокий стоячий воротник, видимо, здорово натирал ему шею – набычившись, он уперся в меня глазами, словно говоря: «Это ты, ты заставил меня надеть этот чертов ошейник!»

До стола было рукой подать, оставалось только преодолеть пушистый коричневый ковер. Набравшись той самой упрямой храбрости, которая прославила Вустеров, я двинулся вперед, пробираясь меж зарослей ворса и старательно избегая взгляда старика на портрете. Однако только я сделал два шага, как юго-восточная оконечность ковра неожиданно отделилась от материка, села на пол и засопела.

Чтобы с честью выйти из такой переделки, нужно быть сильным и немногословным – в общем, хладнокровным героем, готовым ко всему. Такой посмотрел бы, прищурившись, на оживший коврик и эдак спокойно процедил бы: «Э-э, да это же пекинес. Породистый, собака!» Затем он начал бы умело заигрывать с животным, чтобы вызвать к себе симпатию и заручиться поддержкой. Наверное, я и вправду типичный представитель нынешнего поколения невротиков (о коем немало написано в газетах) – в общем, не прошло и секунды, как стало ясно, что до хладнокровных героев мне далеко. Но самое страшное, что я, оказывается, не был и молчаливым; в ужасе завопив, я отскочил метра на полтора в северо-западном направлении… и тут же раздался страшный грохот – словно в комнате разорвалась бомба.

Не понимаю, с какой стати в писательском кабинете держать какой-то чертов столик, уставленный вазой, парой фотографий в рамках, блюдцем, лакированной шкатулкой и банкой с ароматической смесью из сухих лепестков? Но его там все-таки держали, и я буквально снес его! В тот момент мне показалось, что весь мир разлетелся вдребезги, – я не видел ничего, кроме калейдоскопа стеклянных и фарфоровых осколков. Пару лет назад, когда тетя Агата обнажила свой боевой топор, я сбежал в Америку и, помнится, ездил смотреть на Ниагарский водопад. Так вот, даже знаменитая достопримечательность производит меньше шума, чем я наделал сейчас.

И тут пекинес начал лаять.

Это был сравнительно маленький экземпляр, и, глядя на него, трудно было бы предположить, что он может произвести больше шума, чем скрип карандашного грифеля. Тем не менее он лаял – да еще как лаял! Убежав в угол, пекинес выпучил налившиеся кровью глаза, прижался к стене и, как-то по-обиженному откидывая голову назад, стал изрыгать ужасный лай.

Увы, пришлось выкидывать белый флаг. Мне было жаль Бинго, жаль, что обстоятельства вынуждают подвести его, однако настало время делать ноги. «Спасайся кто может!» – крикнул я про себя и, выпрыгнув из окна, вмиг оказался в саду.

Здесь на дорожке, ведущей к калитке, меня как нарочно поджидали полицейский и девушка в платье горничной.

Ситуация, я вам скажу, щекотливая.

– А вот и мы! – расплылся я в улыбке. Ответом мне было молчание, которое следовало бы назвать задумчивым.

– Говорила же, что слышала, как там ходят, – пробурчала наконец горничная.

Полицейский вытаращил на меня глаза, словно рак.

– Это как это понимать прикажете? – спросил он наконец.

Я улыбнулся кроткой улыбкой святого и сказал:

– В двух словах объяснить трудновато.

– Да уж это точно! – согласился полицейский язвительно.

– Понимаете, я просто… просто смотрел, как там… дела обстоят. На правах, так сказать, старого друга.

– А как это вы туда попали?

– Через окно. Я же говорю, будучи старым другом семьи…

– Так это вы, значит, их старый знакомый будете?

– Очень, очень старый, – подхватил я. – Вы даже не представляете, насколько старый.

– Что-то я раньше этого «знакомого» здесь не видела, – отрезала горничная.

Я посмотрел на нее с ненавистью. Вот уж не понимаю, как она может кому-то понравиться, даже повару-французу. Не то чтобы она была страшна. Вовсе нет. В другое время, при более благоприятных обстоятельствах я бы даже нашел ее довольно-таки симпатичной. Но сейчас она казалась просто мегерой.

– Да, – признал я. – Вы действительно прежде меня не видели. Тем не менее я действительно друг семьи, проживающей в этом доме.

– А что же, если друг, в дверь, как положено, не позвонили?

– Не хотел причинять беспокойства.

– Какие ж тут беспокойства? Нам за это деньги платят, чтобы мы двери открывали, – возразила с достоинством горничная и тут же сделала абсолютно необоснованное заявление: – В жизни никогда его не видала.

Вот гадина!

– Послушайте, – озарило меня, – а ведь меня знает гробовщик.

– Это какой такой гробовщик?

– Ну тот, который прислуживал за столом, когда мы позавчера здесь ужинали.

– Ну-ка, быстро, прислуживал гробовщик за столом? – повернулся полицейский к горничной.

– Никакой гробовщик нигде не прислуживал, – ответила та.

– Да нет, он был просто похож на… а, черт, вспомнил! Это был бакалейщик!

– Прислуживал бакалейщик? – снова спросил надутый индюк в полицейском мундире. – Быстро!

– А хоть бы и прислуживал, – сказала горничная. Было видно, что она разочарована и обескуражена – словно тигрица, от которой ускользнула добыча. Вдруг она просветлела. – Да он мог и так узнать. Пошел по окрестностям да и разнюхал. Вот ведь гадина какая!

– Ваша фамилия как будет? – решительно спросил полицейский.

– Видите ли… с вашего разрешения, я бы не стал ее называть.

– Это ради Бога. Все равно в суде скажете.

Я застонал.

– Ну что, пошли, что ли?

– Да подождите же, я действительно друг хозяев. Стойте, я вспомнил! Слава Богу, вспомнил – в гостиной стоит моя фотография. То есть на которой – я.

– Ну если вы…

– Вот уж чего не видели, того не видели, – хмыкнув, сообщила горничная.

Боже, как я ее ненавидел!

– Потому и не видели, что халатно, наверное, убираетесь, – сурово предположил я. Что, съела?

– Еще чего! – фыркнула она высокомерно. – Не пристало горничной в гостиных убираться.

– Еще бы, – сказал я с горечью, – горничной пристало слоняться по саду, сидеть в засаде, любезничать с полицейскими. А в доме, наверное, работы непочатый край.

– Горничной пристало дверь гостям открывать. Которые через окна не лазят.

Я видел, что счет складывается явно не в мою пользу, и решил прибегнуть к тактике умиротворения.

– Уважаемая горничная, – начал я, – зачем нам с вами опускаться до вульгарных пререканий? Я просто сказал, что в гостиной находится мое изображение в виде фотографии, которую, наверное, очищают от пыли – какая разница кто? Каковая фотография и докажет вам, что я действительно являюсь старинным другом хозяев этого дома. Не так ли, констебль?

– Если она там есть, – проворчал полицейский.

– Конечно, есть, уверяю вас, есть!

– Ладно, сейчас пройдем и посмотрим.

– Вот это по-нашему, по-мужски, – просиял я.

Гостиная у них должна быть на втором этаже. Фотография там на столике у камина. Должна была бы там стоять. Но не стояла. Камин был на месте, столик тоже никуда не делся, а вот моей фотографии что-то было не видать. Фотография Бинго стояла. Фотография лорда Битлшема, дяди Бинго, тоже имелась в наличии. Снимок жены Бинго, снятой в три четверти с улыбкой, тонко играющей на губах, стоял там, где и стоял. А вот изображения вашего покорного слуги не было и в помине.

– Йо-хо-хо! – пропел полицейский.

– Да стояла она еще позавчера – вот на этом самом месте.

– Йо-хо-хо! Йо-хо-хо! – опять пропел полицейский —. словно солист в хоре пьяниц.

И тут мне в голову пришла спасительная идея – из тех, что рождаются раз в жизни.

– Кто вытирает здесь пыль? – спросил я горничную.

– Да уж не я, наверное.

– Я же не говорю, что вы. Я спросил, кто вытирает.

– Мэри, конечно. Уборщица.

– Точно! Я так и думал. Я знал это! Вы знаете, констебль, Мэри заслуженно пользуется славой самой халатной уборщицы Лондона – на нее отовсюду поступают жалобы! Вы понимаете, что произошло? Злополучная Мэри разбила на моей фотографии стекло и, не желая честно, по-мужски в этом признаться, спрятала фотографию куда подальше.

– Йо-хо-хо, – снова спел полицейский.

– Давайте спросим ее. Прямо сейчас и спросим.

– Иди спроси ее, – велел полицейский горничной и добавил: – Чтобы успокоился.

Горничная вышла из комнаты, наградив меня смертоносным взглядом. Мне даже показалось, что она пробормотала: «Йо-хо-хо». Наступило хрупкое затишье. Ретировавшись к двери, полицейский припечатал ее своей мощной спиной, я же стал мерить шагами комнату.

– Чего это вы все ходите? – подозрительно поинтересовался полицейский.

– Да вот смотрю – может, ее куда-то передвинули.

– Йо-хо-хо! – успокоился он.

Снова наступило временное затишье. Я очутился у окна, и, черт побери, между рамой и подоконником была щель сантиметров пятнадцать! А мир за окном был таким ярким, таким солнечным! Не скажу, что отличаюсь особой сообразительностью, но сейчас внутри меня что-то крикнуло: «Спасайся кто может!» Хладнокровно просунув пальцы под раму, я рванул ее вверх. Рама послушно взмыла, и спустя мгновение я уже лежал распластавшись под кустами лавра, чувствуя себя тем самым крестиком, которым помечают место совершения преступления.

В окне возникла большая красная физиономия. Вскочив, я резво припустился к калитке.

– Стой! – крикнул полицейский вслед.

– Йо-хо-хо! – пропел я в ответ, продолжая бежать, и неплохо бежать!

Мимо проезжало такси, и я поднял руку.

– Чтобы я еще раз связался с Бинго, – зарекся я, бессильно откидываясь на подушку сиденья.

Те же чувства я выразил, не очень-то выбирая слова, в разговоре с Дживсом. Я опять находился в своей уютной квартире и, придвинув ноги поближе к камину, искал успокоения в стакане с виски.

– Чтобы я еще раз, Дживс, – повторял я, – чтобы еще раз…

– Видите ли, сэр…

– Все! Слышите, Дживс? Никогда больше я не…

– Видите ли, сэр…

– Да что это вы все заладили: «видите ли, сэр» да «видите ли, сэр»? Говорите толком.

– Видите ли, сэр, мистер Литтл – в высшей степени настойчивый молодой джентльмен, в то время как в вашем характере я бы в первую очередь выделил такие качества, как уступчивость и обязательность…

– Короче, Бинго не успокоится и захочет втянуть меня в новую авантюру?

– Более чем вероятно, сэр.

В возбуждении я убрал ноги от камина и даже вскочил.

– Что вы советуете?

– Ну, я бы сказал, что вам не повредила бы небольшая смена обстановки, сэр.

– То есть надо уносить ноги?

– Вот именно, сэр. Позвольте напомнить, что мистер Джордж Траверс весьма хотел видеть вас в Хэрроугейте.

– Да-да, Дживс, припоминаю…

– Поехав туда, вы бы покинули то, что я бы назвал опасной зоной.

– А что, может быть, вы и правы, – сказал я задумчиво. – Да-да, пожалуй, вы действительно правы. А что, далеко отсюда до Хэрроугейта?

– Двести шесть миль, сэр.

– Вы положительно правы! Нет ли сегодня туда поезда?

– Есть. И вы с легкостью можете на него успеть.

– Прекрасно. Подберите там на ваше усмотрение какие-нибудь…

– Ваш чемодан уже собран, сэр.

– Йо-хо-хо, – только и сказал я.

Если вдуматься, то, как ни странно, Дживс всегда оказывается прав. На вокзале он старался подбодрить меня, уверяя, что в Хэрроугейте не так уж и скучно, и попал, черт побери, в самую точку. Отвергая в свое время приглашение дяди Джорджа, я упустил из виду одно важное обстоятельство. На курорте я оказался в толпе бедолаг, приехавших сюда подлечиться, в то время как мне самому – здоровому – лечиться не надо. Как приятно это сознавать!

Возьмем, к примеру, дядю Джорджа. Только взглянув на него, доктор тут же ввел строжайший запрет на какие бы то ни было спиртные напитки и вдобавок прописал бедняге каждое утро в восемь тридцать взбираться в гору – аж до самого источника, где тот должен был принять внутрь двенадцать унций теплой соленой воды – смеси слабительного и магнезии. По отзывам курортников с опытом, лечиться здешней водой все равно что пить коктейль из морской воды и протухших в прошлом году яиц – и это еще слабо сказано. Дядя Джордж, как мне помнится, в воспитании племянников явно предпочитал кнут прянику, и теперь, когда ему приходилось, вскочив ни свет ни заря, мчаться пить эту гадость, я нежился в постели и злорадствовал от всего сердца.

В четыре дня он снова несся к павильону, потом, ближе к вечеру, мы ужинали. Развалившись в кресле, я потягивал вино, смакуя его рассказ о вкусовых достоинствах местных целебных вод. Вот это я называю счастьем.

Мне в общем-то неплохо удавалось сочетать роль зрителя с родственным долгом; каждый Божий день, сопровождая дядю, я с радостью наблюдал, как он высасывает дневную дозу минеральной воды, – что уж тут скрывать, мы, Вустеры, как никто любим забавное зрелище. И вот как-то, в середине второй недели, когда я в очередной раз наслаждался этим представлением, меня окликнули. Это была тетя Далия.

– Вот так встреча! – обрадовался я. – Вы-то что здесь делаете?

– Приехала вчера с Томом.

– Подлечиться прибыл? – с надеждой спросил дядя Джордж, поднимая голову от своего адского пойла.

– Да.

– А вы сами-то как?

– То же самое.

– Ага! – обрадовался дядя Джордж. Первый раз за все это время я увидел его счастливым. Он высосал свою воду до последней капли и, в соответствии с программой, где следующим пунктом значилась энергичная прогулка в преддверии массажа, ретировался.

– Вот уж не думал, что вы способны бросить свою газету, – улыбнулся я и вдруг, пораженный радостной догадкой, спросил: – А она, случаем, не прогорела?

– Прогорела? Да что ты! Оставила присматривать за ней приятельницу. А газета моя встала на ноги. Том дал пару тысяч и пообещал еще. Удалось ухватить права на сенсационные мемуары «Длиною в жизнь. Чистосердечные воспоминания леди Бэблокхайт». Будем печатать с продолжением. Это настоящая бомба! Тираж поднимется вдвое, а добрые имена половины лондонских знаменитостей разлетятся вдребезги.

– Ого! – воскликнул я. – Так, значит, у вас все в ажуре – принимая в расчет «Чистосердечные воспоминания» и ту статью миссис Литтл?

В этот момент тетя Далия что-то пила. Запах этого пойла можно было сравнить с утечкой газа на кухне, и, признаться, мне подумалось, что именно поэтому ее лицо перекосилось. Но я ошибся.

– Не напоминай мне про эту особу, Берти, – простонала она. – Вот люди бывают!

– А я-то думал, что вы на дружеской ноге.

– Уже нет. Поверишь ли – наотрез отказалась отдать мне статью…

– Как?!

– …и только потому, что их величество обижаются на меня. Повар, видите ли, перешел к нам.

Я ничего не понимал.

– Анатоль от них ушел? А как же горничная… – спросил я тихо.

– Да что с тобой, Берти? Ты что это там бормочешь? При

чем тут горничная?

– Ну как же, я так понял, что…

– Готова поспорить, что ты ничего в своей жизни никогда не понимал, – отрезала она, со стуком поставив пустой стакан. – Ну вот, слава Богу, и выпила. Только благодаря минеральной воде я выдерживаю удары судьбы. Теперь надо проследить, чтобы и Том свою дозу выпил. Бедняга, до чего же он ненавидит лечение на водах! Я-то, как могу, его подбадриваю, все это, дескать, нужно, чтобы обрести форму, необходимую для употребления блюд Анатоля. А это, поверь, стоит того, чтобы потренироваться. Да, Анатоль – мастер своего дела. Отчасти понимаю, почему эта Литтл так взбесилась, когда он от них ушел. Но в работе эмоциям не место. Она не имеет никакого права отказывать мне в статье из-за личных разногласий. Велика важность, повар ушел! И потом, куда она, спрашивается, ее денет? Идея тут моя, не подкопаешься – на это и свидетели найдутся. Пусть только попробует в другую газету пристроить – хлебнет у меня неприятностей! Кстати, чего это Том не идет пить свою сернистую воду?

– Позвольте, а как же…

– Да, Берти, – вспомнила тетя Далия, – беру назад свои слова, ну насчет этого твоего Дживса. Это парень что надо!

– Это Дживс-то – что надо?

– Ну да. Принимал участие в переговорах. Проявил себя с очень хорошей стороны. И, между прочим, внакладе не останется. Уж будьте покойны, я за этим прослежу. Слов нет, как я ему благодарна. Еще бы! Уже сейчас Том безропотно расстается с парой тысяч, а что будет, когда Анатоль разойдется как следует? Да Том во сне будет портмоне нашаривать – просто дух захватывает! Я встал.

Тетя Далия умоляла меня остаться, чтобы посмотреть, как лечится дядя Том, – такое, дескать, пропускать преступно, – но ждать я уже не мог. Я взбежал наверх, оставил записку дяде Джорджу и следующим же поездом отбыл в Лондон.

– Я вас слушаю, Дживс, – начал я, вернувшись из ванны, где смывал грязь дальних странствий. – Рассказывайте все, как было. Начистоту – как любит говаривать леди Бэблокхайт.

– Вы сказали «леди Бэблокхайт», сэр?

– Да Бог с ней. Лучше расскажите, как разрубили этот узел. В последний раз я слышал, что Анатоль влюблен в эту горничную – тоже нашел в кого! – и отказался с ней разлучаться. И что же?

– Не скрою, первоначально я был обескуражен, сэр. Но затем пришла помощь – неожиданная, но ощутимая.

– Какая такая помощь?

– Совершенно случайно мне пришлось разговаривать с горничной миссис Траверс, сэр. Вспомнив, что миссис Литтл изъявила желание заменить прислугу, я осведомился, не хочет ли горничная перейти на новое место с повышением жалованья. Она ответила согласием, последовала встреча с миссис Литтл, и все было улажено.

– Так что же это за «ощутимая помощь»?

– Видите ли, сэр, нашей горничной, как выяснилось, не так давно пришлось служить с нашим Анатолем под одной крышей. Однажды Анатоль – в соответствии с широко распространенной среди этой нации практикой – зашел с ней слишком далеко. Дело даже дошло, насколько я понял, до официальной помолвки. И вдруг наш француз в один прекрасный день пропал, не оставив бедняжке даже адреса. Нетрудно увидеть, насколько это открытие облегчило исполнение моего поручения. Девушка уже не питала симпатий к Анатолю, однако тому жить под одной крышей с двумя горничными, с каждой из которых…

– Вот черт! Теперь понимаю! Клин выбиваем клином!

– Именно, сэр, тот же самый принцип. Стало известно, что в дом прибудет новая прислуга, и не прошло и получаса, как Анатоль исчез и вновь всплыл на службе у миссис Траверс. Юркий человек, сэр. Как и большинство этих французов.

– Дживс, – объявил я, – это гениально. Это даже больше чем гениально!

– Весьма польщен такой высокой оценкой, сэр.

– А что говорит Бинго?

– Мне кажется, он в высшей степени доволен, сэр.

– А насчет презренного металла, он…

– Вполне, сэр. Двадцать фунтов. Перед этим, в прошлую субботу, ему несказанно повезло на бегах…

– Тетя сказала, что…

– О да, сэр. Была весьма щедра – двадцать пять фунтов.

– Всесильный Боже! Да вы, Дживс, гребете деньги лопатой.

– Да, сэр, мои сбережения значительно увеличились. Вот и миссис Литтл была настолько добра, что подарила мне десять фунтов – за то, что я нашел ей такую хорошую горничную. Затем мистер Траверс…

– Дядя Томас?

– Именно он, сэр. Повел себя самым благородным образом: еще двадцать пять фунтов. Это не считая денег от миссис Траверс. Ну и наконец мистер Траверс – Джордж Траверс.

– Вот уж ни за что не поверю, что дядя Джордж раскошелился. Ему-то с какой стати платить?!

– Честно говоря, сэр, я и сам не совсем понимаю. Но факт остается фактом – прислал чек на десять фунтов. Видимо, у него сложилось впечатление, что я каким-то образом повлиял на ваше решение присоединиться к нему в Хэрроугейте.

Я просто рот открыл, услышав это.

– Ну что ж, раз пошло такое дело, – начал я, – видимо, и мне не стоит выделяться. Вот вам пятерка.

– Польщен, сэр, весьма польщен. Благодарю, это в высшей степени…

– Полноте, да разве это деньги – по сравнению с теми суммами, которые вы получили.

– Ну что вы, сэр…

– Впрочем, вообще не понимаю, зачем я вам ее даю.

– Боюсь, что вы правы, сэр.

– Ладно уж, берите.

– Сердечно благодарю, сэр. Я встал.

– Время позднее, а все-таки, наверное, схожу куда-нибудь. Нужно проветриться после двух недель в Хэрроугейте.

– Прекрасно, сэр. Пойду распакую вашу одежду.

– Кстати, Дживс, – вспомнил я. – Прислали шелковые сорочки с отложным воротничком от «Пибоди и Симз»?

– Прислали, сэр. Я уже отослал их обратно.

– Обратно?!

– Да, сэр, обратно.

Я смотрел на него, лишившись дара речи. Но тут же пришел в себя.

– Обратно так обратно. Тогда подайте мне сорочку с накрахмаленной манишкой.

– Слушаю, сэр, – слегка поклонился Дживс.