Текст книги "В небе полярных зорь"

Автор книги: Павел Кочегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

2

Из полусонного состояния Комлева вывело прикосновение чьей-то руки. Над ним склонился Мартин Вадсен, хозяин дома, встретивший Комлева в горах. Никита уловил беспокойный взгляд его светлых глаз.

Мартин, подавая ключи, что-то говорил Комлеву. Но тот, чувствуя себя так, словно его пропустили через молотилку, не мог пошевелиться. Поняв, он взглядом указал, чтобы хозяин закрыл двери снаружи.

Когда щелкнул замок и Комлев остался один, его вновь охватила тревога. Куда и зачем ушел хозяин? Что, если... И Комлев сжал пистолет... Беспокойное течение мыслей прервал раздавшийся за стеной отчаянный крик женщины и следом – звонкий детский плач.

Комлев не помнил, как он дополз до двери, за которой происходило что-то непонятное и, как ему казалось, страшное. Но тут силы окончательно оставили его.

Тем временем Мартин возвратился и провел врача к роженице другим ходом.

Все что мог сделать врач, – это дать заключение о причине смерти жены. Преждевременные роды со смертельным исходом для роженицы вызваны ударом в живот.

Получив плату за вызов, врач ушел, а Мартин Вадсен с дочерью на руках склонился над постелью жены. Она словно бы уснула после тяжелого непосильного труда.

Перед глазами норвежца встали картины из их жизни.

После женитьбы Мартин Вадсен получил небольшой участок земли, часть которого была завалена камнями, а часть покрыта болотными кочками. Сколько труда было вложено, сколько пота было пролито, чтобы клочок суровой земли стал плодородным, чтобы построить дом и обзавестись скотом! Одному богу ведомо!

Зажили они с супругой довольно-таки сносно, не жаловались на судьбу, надеялись, что придет время и у них появится наследник.

Но вот весной 1940 года в их страну ворвались враги. Они прожорливой саранчой объедают крестьян, бесчинствуют, угрожают, бросают людей в концлагери.

На земле Мартина Вадсена и его односельчан немцы устроили военный аэродром, лошадей и коров забрали. Мартин и его жена стали работать в подсобном хозяйстве немецкой военной части.

Так нежданно-негаданно потомок гордых викингов, свободный норвежский крестьянин превратился в немецкого раба.

За годы оккупации Мартин Вадсен ссутулился, походка его стала настороженной, голова втянулась в плечи. Ему еще не было и тридцати лет, а выглядел он пожилым человеком.

И вот новое испытание.

В среду жена еле-еле прибрела домой и, не раздеваясь, легла в постель. Чем-то она не угодила немецкому солдату – надсмотрщику над рабочими подсобного хозяйства – и он в злобе ударил ее кованым сапогом в живот. Наутро она уже не могла встать. А в пятницу оставила новорожденную сиротой.

– Дьяволы в человеческой коже, – скрежеща зубами, простонал Мартин. – Запомните, придет время, рассчитаюсь за все.

В раздумьях о своей судьбе Мартин забыл о человеке, которого оставил в соседней комнате и который нуждался в его помощи. Норвежец встрепенулся, встал. Оставив дочку на попечение старой соседки, а Комлева вновь уложив в постель, пошел за надежным человеком.

3

Приближался рассвет. На горизонте появилась густая синева, первый предвестник скорой зари. В этот ранний час в комнату вошел мужчина лет пятидесяти, высокого роста, широкоплечий, длиннолицый. На нем поношенное коричневое пальто, фетровая шляпа, полуботинки. При входе неизвестного рука Комлева невольно потянулась под подушку, нащупала пистолет.

– Многие лета, – поздоровался незнакомец по-русски и представился: – Эдгард Хансен. Как ваша нога?

Приподнявшись на локте, Никита спросил:

– Вы врач?

– Я инженер, но это неважно, – осматривая рану, ответил незнакомец и покачал головой. Обращаясь к хозяину, он что-то произнес, и тот, кивнув головой, вышел.

Эдгард Хансен придвинул плетеный стул к койке, поудобнее уселся на нем и коротко рассказал о себе.

– Я работаю инженером на заводе в Киркенесе, я живу недалеко отсюда, в своем доме. Мой дом стоит на берегу озера, окнами смотрит на Россию. Каждый день я вижу русскую землю и вспоминаю Мурманск, в котором когда-то жил и работал. В молодости я был рыбаком, много лет плавал с русскими в Баренцевом и Норвежском морях, ловил рыбу. Русские – хорошие парни. Эдгард Хансен сделал паузу и ею не замедлил воспользоваться Никита Комлев.

– Участники экспедиций Руаля Амундсена, мои соотечественники Александр Кучин и Геннадий Олонкин очень хорошо отзывались о норвежцах, с которыми им довелось многое пережить. А теперь я сам вижу, что за люди норвежцы.

– Спасибо комплимент. Как у дедушки Крылов: кукушка хвалит петуха, а он кукушка, – ответил Эдгард Хансен. – Но это между прочим.

Вернулся Мартин с какой-то жидкостью в бутылке и с бинтом. Промыв рану, Эдгард сделал перевязку. Боль в ноге сразу стала утихать.

– Ну как, идти, наверное, не сможете? – снова обратился он к Комлеву.

– А что?

– Видите ли, – немного смущаясь, начал Хансен. – Могут зайти сюда наци с проверкой и тогда... Петля ему будет, – кивнул он в сторону Мартина.

– Да-да, мне все понятно, – перебил Комлев. – Я уйду, конечно. Передайте хозяину большое спасибо за помощь.

Свесившись с койки, он стал доставать сапоги.

– Куда вы, куда? – тревожно спросил Эдгард.

– Вы не беспокойтесь, на улице еще темно. И если даже встретят меня немцы, они не узнают, что я вышел отсюда.

– Погодите, вы меня не поняли! Я хотел перевести вас к себе, пока еще темно. У меня будет безопаснее. Видите ли, наци в нашем приходе спалили церковь, но справлять религиозные обряды не запрещают. Верующие теперь собираются в моем доме, поэтому посторонний человек не вызовет подозрения у полицаев.

Молча и удивленно наблюдал Вадсен за этой сценой. Но вот он быстро-быстро заговорил с Эдгардом, а потом знаками стал показывать Комлеву, чтобы тот лежал спокойно.

– Мартин говорит, что вы останетесь у него. Он сказал, что по вашему означает, как это... за много бед один раз отвечают, Но я все же считаю, что на время похорон и крестин вам надо уйти.

...Для Комлева началась кочевая жизнь. Несколько дней он жил в мезонине у Эдгарда Хансена, потом в шалаше у Оскара Мунсена, у того самого озера, на противоположном берегу которого виднелись русские сопки. Здесь его навещал только Мунсен, рыбак и охотник. Коренастый, с огрубевшим широким лицом, чистым открытым взглядом, в кожаной куртке, широкополой шляпе моряка, в больших сапогах он словно был высечен из гранита. Комлев уверился в том, что именно этот человек поможет ему выбраться на родину.

Как-то при беседе, еще в мезонине инженера, Оскар Мунсен сказал:

– Монге так русик флювер 1111
  Большое спасибо русскому летчику.


[Закрыть].

– Кого и за что вы благодарите? – поинтересовался Комлев.

Эдгард Хансен перевел вопрос. Отвечая на него, Оскар Мунсен рассказал, как они однажды охотились за пушным зверем, заплыли в русские воды к острову Колгуеву. Разыгрался шторм, норвежцы попали в тяжелое положение, и гибель казалась неизбежной.

– Русс флювер Михей, – тут Оскар наморщил лоб, что-то вспоминая.

– Михеев Иван Васильевич, – подсказал Комлев.

– Да, Васильевич Михеев Иван, – оживился Оскар. А Эдгард Хансен закончил рассказ за своего друга:

– Русский летчик Михеев Иван Васильевич обнаружил норвежских охотников, а подошедшие по его сообщению корабли подняли их на борт.

...Когда суета и хлопоты в доме Мартина Вадсена утихли, Комлев опять перебрался к нему.

4

Здоровье Комлева восстанавливалось быстро, и он все чаще и чаще подумывал о возвращении на родину. Эту мысль он однажды высказал своим друзьям.

– О, путь далекий и трудный. Для этого нужно еще полечиться, – ответил Оскар.

– Хорошо. Я умею ждать, – не без горечи согласился Комлев.

Проводив друзей, Комлев думал о чудесных людях, норвежцах, которых так мало знал раньше.

Последней из комнаты вышла Ранди Танг с уснувшим на руках маленьким сыном Туриком.

Знакомство Комлева с ними произошло в мезонине дома Эдгарда Хансена и его жены фру Лотты Хансен – сухощавой, с больными ногами и больным сердцем дамы.

В его каморку вошла маленькая хрупкая женщина. Коротко подстриженные волосы и немного вздернутый нос придавали ее лицу выражение озорства, но красивые глаза смотрели грустно.

Улыбаясь, она прямо направилась к Комлеву и выложила из старенькой кошелки пачку немецких сигарет, коробку спичек и небольшой бумажный сверток. Сидевший на ее руках трехлетний бутуз потянулся было к нему, но мать довольно строго прикрикнула. Укоризненно посмотрев на нее, Комлев развернул пакет, в котором оказались бутерброды, и дал один ребенку. Потом поманил мальчика к себе. Тот охотно перебрался на колени к незнакомому дяде.

Долго они не могли объясниться, наконец, женщина поняла, что от нее хочет русский, и назвала себя и сына.

– Туре! Туре!

– Туре, ну, как живешь? Растешь? Молодец! А хочешь, я тебя на кочках покатаю?

Никита Кузьмич примостил малыша на колене и, приговаривая: «По кочкам, по кочкам, по гладеньким дорожкам, по ухабам», начал забавляться с ним.

Вскоре они так подружились, что, как только Туре появлялся в комнате, начиналась веселая игра. Сколько бывало разговоров с малышом! Туре что-то лепечет непонятное, а Комлев то поддакивает, то делает вид, что страшно удивлен, то вдруг оба зальются хохотом: один колокольчиком звенит, другой громыхает.

Коротая длинные часы, Комлев мастерил ребенку всевозможные игрушки, а в один из вечеров обрадовал Туре несказанно, подарив ему русскую тройку, запряженную в розвальни. Вот было радости!

Комлев, узнал, что Ранди Танг – та самая женщина, которая стояла с дочерью на крыльце своего дома, когда он спускался на парашюте. Она страшно тогда волновалась, но помочь русскому летчику не могла, кругом были немцы.

Муж Ранди, офицер норвежской армии Танг, после оккупации немцами Норвегии, вместе с другими патриотами покинул Родину, чтобы на чужбине бороться за ее освобождение.

Друзья, ушедшие в подполье, позаботились о его семье. Чтобы оградить ее от гонений со стороны оккупантов, достали документ, которым удостоверялось, что офицер-квислинговец Кнут Танг погиб в бою за идеалы германского фашизма. С этим документом Ранди Танг устроилась работать машинисткой и переводчицей в комендатуру концлагеря. Ненавидя врагов, Ранди вынуждена мило улыбаться и кокетничать с ними. Этим она завоевывала еще большее доверие к себе у охраны лагеря и, следовательно, могла как-то помогать несчастным за колючей проволокой. Ранди сознавала, что, помогая русским, она тем самым помогает мужу быстрее вернуться в родную семью.

«Какой замечательный народ, – подумал Комлев о норвежцах, и тут же его мысли перенеслись к родным, друзьям и близким. – Что будет дома, когда получат похоронную?!»

5

Вот и праздник Октября прошел, а с фронта к Комлевым не только никто не приехал, но и письма больше не приходили. Наступили для обеих женщин длинные бессонные ночи. Вера подолгу ворочалась с боку на бок в постели, и под вой осеннего ветра одни мрачные мысли сменялись другими.

– Ты что не спишь, Вера, петухи уже пропели? – спрашивала сидящая на печи Матрена Савельевна.

– Я уже выспалась. А ты сама-то? Ведь скоро вставать.

– Я тоже бока пролежала.

Так скрывали друг от друга свои грустные думы. Обменявшись двумя-тремя фразами, вновь умолкали.

Однажды в школу позвонили из военкомата, попросили зайти Веру Ефимовну. Приглашалась она туда часто: то по вопросам работы женсовета, председателем которого была, то по случаю прибытия нового аттестата от мужа, то еще по каким-либо делам. В военкомат Вера вошла с тяжелым чувством, а когда увидела лейтенанта, сразу все поняла. У Веры вдруг ослабли ноги, и она тяжело опустилась на диван. Офицер вышел из-за стола, хотел что-то сказать утешительное, но махнул рукой и вручил извещение о том, что командир эскадрильи капитан Комлев Никита Кузьмич пропал без вести.

– Все?! – спросила Вера упавшим голосом.

– Все.

Она повернулась и молча вышла. Ветер гнал обрывки облаков. Горстями бросал в лицо колючий снег. Вера ничего не видела, ничего не чувствовала. Она шла сгорбившись, словно под тяжелым грузом.

По пути зашла в детский сад. Увидев мать, Наташа бегом бросилась навстречу с радостным визгом:

– Мама! Мама!

Вера молча взяла ее на руки и поцеловала.

– Мама плачет! – вытирая ручонкой катившуюся слезу на щеке матери, удивленно проговорила Наташа.

– Это снежинка растаяла, деточка, – тихо ответила мать.

Переваливаясь с ноги на ногу, неуклюже подбежал к матери Гена.

– Мама, а большие разве плачут?

– Нет, не плачут, – ответила она. – А ты откуда это взял?

– Ты плачешь.

– Нет, сынок, это не слезы, это от ветра.

В сенях, у порога, Вера увидела письмо. Оно было от жены старшего брата Комлева и адресовано Матрене Савельевне, поэтому Вера, не читая, положила его на стол.

Не раздеваясь, прошла с детьми в комнату и села на сундук. Детишки взобрались ей на колени, стали ласкаться.

– Мама, огонь надо, – запросил Гена.

– Огонь, огонь, – поддержала его сестренка.

Но Вера словно не слышала лепета детей, крепче прижимала их к себе.

– Мам, зажги огонь, я покажу, как мы с Вовкой штыками дрались, – требовал Гена.

– Зазги, – подтянула Наташа.

– Не надо, ребята, зажигать огня, посидим так, – прошептала мать.

– Надо! – закапризничал Гена.

– Папы нет у нас больше...

– Почему нет?

– Убили его, убили...

– А почему убили? – допытывался Гена.

Наташа притихла и сильнее прижалась к матери. Пришла Матрена Савельевна.

– Ты что это огонь не вздуваешь? – спросила она.

– Спички на бровке, – ответила Вера.

Мать зажгла лампу и увидела на столе письмо. Она взяла его, надела очки и прочитала адрес.

– Ну, наконец-то от Анны пришло письмо. Может, что пишет о Ване.

Вначале сноха передавала приветы от сватьи и всех троих внуков. А потом вдруг словно кто холодной водой облил Матрену Савельевну. По телу ее пробежала дрожь, сердце остановилось, захватило дыхание. Сноха писала: «Нас постигло большое горе, и нет слов его выразить. Вчера получила...» А дальше в глазах матери все расплылось, бумага вывалилась из рук.

– Ох, горюшко мое.

Этот вздох вывел из оцепенения Веру.

– Мамаша, мамаша, что с вами? – тряся свекровь за плечо и поднося к ее губам стакан воды, спрашивала Вера.

– Да ведь Ванечку убили, – простонала она. – Да, милый сыночек мой, ясный соколик, ненаглядный, убили, ой, убили тебя изверги, ой, сердце мое, – причитала мать, положив голову на стол.

– А мама говорит, что папу убили, – выпалил удивленный и перепуганный Гена.

Эти слова внука не сразу дошли до сознания старой женщины. Слишком тяжело было горе, чтобы обращать внимание на его лепет. Потом она медленно подняла голову, увидела перед собой внука и, широко раскрыв остекленевшие глаза, прошептала:

– Что ты сказал?

Мальчик чувствовал, что сказал что-то неладное, что бабушка рассердилась на него. Боясь, что из-за него может попасть маме, со слезами на глазах пролепетал:

– Мама сказала, что папу убили. – И, заливаясь слезами, протянул: – Баба, я больше не буду...

– Правда, Вера?

– Правда.

Тяжко застонала мать, уронила голову на стол.

Вера увела детей в комнату и стала укладывать спать. Говорила шепотом, двигалась медленно.

В памяти проходили картины прожитых с Никитой лет. Только поженились, началось освобождение Западной Белоруссии от польских панов, и он по тревоге улетел. Вместе с другими комсомолками Вера добилась, чтобы ее отправили на любую работу в город, где базировалась часть Никиты. Но быстро промелькнуло счастливое время – началась война с белофиннами. Снова разлука. Встретились в апреле, а в августе он уехал в академию. В конце сорокового года Вера с сыном переехала в Москву, а в июле сорок первого возвратилась на родину, за Урал. Вот и вся их совместная жизнь.

Обессиленная, опустошенная, подогнув ноги, сидит на печи Матрена Савельевна. Откинув голову к стене, что-то беззвучно шепчет.

Утром, проснувшись и взглянув на бабушку, Гена в страхе прижался к матери и прошептал:

– У бабушки рот набок!

Матрена Савельевна надолго слегла в постель.

6

Тревожные сновидения Комлева были прерваны какой-то непонятной возней за дверями. Через минуту, неся на руках мужчину, в комнату вошли Ранди, Оскар и Мартин. Мужчину раздели и уложили под теплое одеяло на койку, которую уступил Комлев.

Ранди быстро рассказала о случившемся, попрощалась и ушла. В дверях она встретилась с Эдгардом Хансеном.

Мартин зажег лампу. Комлев подошел к незнакомцу и чуть не вскрикнул от радостного удивления: перед ним, закрыв глаза, лежал Бозор Мирзоев. Лицо его белее полотна, губы плотно сжаты.

– Бозор! Бозор! – затормошил Комлев друга. Когда Мирзоев открыл глаза, он увидел, что на краешке постели сидит мужчина в полосатой пижаме.

«Сплю или брежу?» – подумал Бозор, приподнимаясь на локтях, широко раскрыв удивленные глаза.

– Товарищ комиссар!

– Вот, ясное море! Не веришь глазам своим? Ну, держи пять, – и Комлев протянул мускулистую руку, а второй так хлопнул по плечу, что все сомнения летчика сами собой исчезли.

– Как вы сюда попали?

– Да ведь и ты был без пяти минут покойником, а вот очутился же здесь. Так и я. Их благодарить надо, – Комлев кивнул в сторону, где вокруг стола расположились трое.

Ближе к двери, сгорбившись и зажав руки между колен, сидит Мартин Вадсен. Рядом удобно устроился в плетеном кресле Оскар Мунсен. Кресло жалобно поскрипывает под его тяжестью. Крупные черты лица добродушны и привлекательны, глаза смотрят смело, не таясь. По другую сторону стола – Эдгард Хансен. Он внимательно прислушивается к разговору летчиков, полушепотом переводит его смысл норвежцам. В самых напряженных местах то один, то другой из слушателей качают головой. А Никита Кузьмич тем временем рассказывает Бозору о том, как он попал в эту комнату.

– Вот так, Бозор, мы и встретились, вроде как в филиале нашего дома отдыха, – закончил свое повествование Комлев. – Когда привели меня, думал, не выкарабкаться. Пластом лежал, ногой двинуть не мог – всю разнесло. Пришлось Мартину сапог разрезать, чтобы осмотреть рану. Пустяковая, а чуть не стоила жизни. Теперь чувствую себя хорошо.

Бозору не терпелось узнать, каким же образом он попал в этот дом. Но тут, сказав что-то односельчанам, начал прощаться Эдгард Хансен и, мягко, бесшумно ступая, вышел. Следом, крепко пожав летчикам руки, ушел Оскар Мунсен. А вскоре и их хозяин, пожелав спокойной ночи, удалился в свою комнату.

Время ушло за полночь, а друзья никак не могли наговориться. Мирзоев рассказал, как попал в лапы к фашистам. Выпрыгнув из самолета, он пошел на восток. Утомился, прилег, а проснулся – на груди стоит овчарка, по бокам два автоматчика. Немцы долго его обрабатывали, уговаривали работать на радиостанции, подслушивать русских летчиков и передавать им ложные сведения. На это предложение Мирзоев ответил оплеухой вербовщику и до полусмерти избитого его упекли в концлагерь. Очухался, начал подумывать о побеге. Парни подобрались как будто все надежные. Немецкий ефрейтор здорово помогал: достал топографическую карту, компас, ножницы для резания колючей проволоки. Бозор и его товарищи незаметно заготавливали продукты, обзаводились теплыми вещами. Перед самым побегом – провал. В группе оказался предатель из военнопленных.

Выстроили весь лагерь. Первым расстреляли немецкого ефрейтора. А потом – каждого второго. Остальных разбросали по разным баракам. Бозор оказался в бараке номер семь. Начались кошмарные дни и думы о новом побеге. Норвежцы чем могли помогали узникам лагеря. Через проволоку бросали теплые вещи, консервы, картофель. Пленные, вынося отходы в помойную яму, собирали подарки норвежцев, но это помогало мало. Многие умирали от голода, холода, побоев и непосильного труда.

Работая на выкорчевке кустарника, Мирзоев бежал. В глубоком снегу он выбился из сил и потерял сознание.

– Замечательные, удивительные люди, эти норвежцы! Ты знаешь, кто вынес тебя чуть не на своих плечах из лесу? Маленькая, как подросток, хрупкая женщина – Ранди Танг. Ты ее завтра увидишь. Так вот, эта Ранди Танг нашла тебя без сознания и на санках привезла в свой дом. Взволнованная, она прибежала к Оскару Мунсену и, решив, что беглецу оставаться у нее в доме небезопасно, тебя, бесчувственного, переодели в костюм ее мужа и переправили сюда. Через ту же Ранди стало известно, что немцы меня перестали искать, решив, что русский летчик погиб в трясине. Поэтому до сегодняшнего дня я отсиживался у норвежцев довольно-таки спокойно. А вот теперь положение осложнилось, – закончил Комлев. – Тебя, Бозор, непременно будут искать. Поэтому нам надо думать, как побыстрее выбраться отсюда. Ну, да утро вечера мудренее. А сейчас спать давай.