Текст книги "В небе полярных зорь"

Автор книги: Павел Кочегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

7

Когда первое радостное возбуждение от встречи несколько улеглось, выяснилось, что радист успел сообщить куда следует координаты «случайно обнаруженной разведкой колонны пленных» и за ними с минуты на минуту должны прибыть транспортные самолеты. Хмара отправил отделение красноармейцев к близ лежащему озеру, чтобы они кострами обозначили место приземления. В ожидании самолетов люди окружили Оскара, наперебой забрасывали вопросами, а он, усевшись на камень и попыхивая трубкой, рассказывал, мешая русские слова с норвежскими.

– Мы говорили, Кузьмиш, будем путать наци, уводить их в другая сторона.

– Ну да, вы обещали отвлечь их от нас, – подтвердил Комлев.

– Хитрый гестапо. Мало шел наш след. Много стал ходить так, – Оскар поставил на снег точку, должную обозначить барак номер семь, и стал вокруг нее чертить спираль. – Бегал много егерь, искал вас. Плохо, думам. Догонит наци – пуф, пуф.

Все слушали, не перебивая, только Комлев изредка подсказывал Оскару нужные русские слова. Перед беглецами вырисовывалась яркая картина нового подвига норвежских друзей.

Освободив узников из концлагеря и отправив их в трудный поход, большинство партизан ушли в горы. Оскар остался в городке для связи. Он узнал, что Малыш к своим не пробился и раненый скрывается у норвежцев.

Пошел к Петеру Лихтсену, рассказал, что случилось с связным из штаба фронта.

– Чем же мы теперь им поможем? – озаботился Лихтсен.

– Надо, чтобы навстречу отряду вышли их части.

– А как это сделать?

– Сообщить им, что идут свои, маршрут движения. Оскар изложил свой план.

– Они пошли в обход. Я же напрямик, через линию фронта, и за три-четыре дня буду у красных. К этому времени пленные должны быть вот в этом районе, – Оскар сделал отметку на карте.

– Очень хорошо, – согласился Лихтсен. – Только одному идти нельзя. Надо иметь попутчика.

– Найдем.

– Кого?

– Ранди.

– Ну, желаю удачи.

Весь следующий день Оскар вертелся на глазах у немцев, готовил рыболовные снасти, лодку, продовольствие. А под вечер зашел в гестапо и взял разрешение на выход в море, на промысел. Ночью же спрятал лодку, и они с Ранди двинулись на лыжах к фронту. Кругом было неспокойно. Немцы прочесывали лес, рыскали по лощинам с ищейками.

Оскар и Ранди благополучно прошмыгнули под носом карателей севернее завода и углубились в горы. Преодолев подъем, они оказались на господствующей сопке и, выбрав место в затишье, остановились на отдых. Не успели развязать рюкзаки, как услышали лай собак. Сомнений не было: каратели шли по их следу.

Быстро забросив за плечи рюкзаки, двинулись дальше. Вдруг Оскар запнулся и упал. Крепление лыжи зацепилось за камень и сломалось. А лай все ближе.

– Беги! – подавая Оскару свои лыжи, крикнула Ранди.

– А ты?

– Беги, тебе говорят! Иначе ни ты, ни я не дойдем. Оскар взял лыжи. Два дня пробирался к фронту, а на третий чуть не наткнулся на неизвестный отряд. Это было в лесу.

С каждым шагом лес становился все реже, а сосны все толще. Прежде чем выйти из него, Оскар остановился, прислушался. Тишина. Еще минуту подождал. Пора в путь. Оттолкнулся палками, лыжи заскользили по снегу и – стоп! Что это? Ослышался? Почудилось? Нет, не может быть! Оскар присел около дерева, притаился. Голоса. Внизу люди. Но кто? Оскар тихо, от дерева к дереву стал спускаться под уклон. Между сосен увидел движущиеся фигуры в белых халатах. Разговаривали вполголоса, так что он ничего не мог понять.

Люди двигались гуськом поперек склона, в сторону, откуда шел Оскар. Он выждал, пока они скрылись, и направился к месту их стоянки. Но кроме притоптанного снега ничего не увидел. Так бы и осталось для него неизвестным, кого повстречал он вблизи линии фронта, если бы не услышал скрежещущий звук, когда, оттолкнувшись палками, хотел двигаться дальше. Быстро разгреб снег и увидел консервную банку. По этикетке определил, что она изготовлена в России.

– Русоиск солдаты! – обрадовался Оскар и бросился догонять лыжников.

Тут норвежца перебил Виктор Хмара и досказал, как они встретились.

– Ранди-то где, что с ней?

Оскар растерянно посмотрел на лыжи, лежащие рядом с ним. Наступила неловкая тишина. Каждый думал в эти минуту о том, что могло случиться с Ранди: на свободе она или в лапах гестаповцев? Но что мог сказать им Оскар?

Разговор прервало сообщение, что самолеты на подходе. И действительно, вскоре послышался гул моторов. Транспортные самолеты проплыли над головами и пошли на посадку. Было уже темно, и яркими звездами горели бортовые огни.

Все спустились к озеру. Трогательным было расставание друзей. Встретятся ли еще?

– Витя, позаботься... – обратившись к оставшемуся со своими людьми Хмаре, заговорил Комлев.

– Сделаем все. Похороним с воинскими почестями, – не дав договорить, ответил он. – А после войны здесь воздвигнут памятник.

– Кузьмиш, ждем вас, – пожимая всем руки, приглашал Оскар. – Быстро ждем. Забывай не надо.

– Придем, обязательно придем, – уверенно ответил Комлев.

В первую очередь погрузили раненых, постарались устроить их поудобнее. Таня заботливо укрыла Бозора полушубкрм.

Последние минуты. Прощальные возгласы, взмахи рук. Счастливые улыбки на изможденных лицах людей, теперь уже по-настоящему обретших свободу.

Вот все в самолетах. Машины оторвались и стали набирать высоту. Чем выше поднимались, тем светлее становилось вокруг. На юго-востоке, в разрыве между гор, обозначилась бледно-розовая полоска. Это где-то далеко-далеко, по ту сторону горизонта, светило солнце.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА I

1

За ночь тепло выдуло из дома, и на кухне стало прохладно. Матрена Савельевна, глухо откашливаясь, осторожно слезла с печи, умылась студеной водой. Вздрогнув от холода, с грустью подумала, что дом состарился и не стал держать тепло. «Ванюша все собирался перекатать его, даже в письмах с фронта писал, что вот кончится война – придет и займется ремонтом. Да не суждено, видно, ему помочь матери. Мертвым сном спит где-то в чужой сторонушке», – вспоминала она старшего сына.

В кути мерцает желтоватый огонек сального светильника. С керосином и при хорошей дороге на железнодорожную станцию было плохо, а теперь, когда начались февральские заносы, и вовсе не стало его в потребкооперации. Приходилось зажигать лампу только в то время, когда Вера Ефимовна готовилась к урокам.

Матрена Савельевна осторожно, чтобы не разбудить сноху, стала примешивать квашню. Старая женщина оправилась от тяжелого нервного удара, встала с постели и снова начала сама орудовать на кухне, чтобы дать возможность снохе отдохнуть в эти предутренние часы. От болезни остался глубокий след – искривившийся рот да немигающий глаз. Глаз и во сне не закрывался, поэтому Гена не стал ложиться спать с бабушкой.

Чем бы ни занималась Матрена Савельевна, ей все напоминало то старшего, то младшего сына. Вот и сейчас, примешивая муку в тесто, она думает о Никите. Сегодня у него день рождения, и мать подсчитывает в уме, сколько ему исполнилось.

«Так и не выполнил своего детского обещания», – с каким-то грустным трепетом в груди вспоминала она. Тогда Матрена Савельевна болела и лежала в этой же самой избе, на кошме, раскинутой на полу. Никита забежал с улицы, положил голову на материнскую руку и начал рассказывать о своих приключениях.

Лето было засушливое, в деревне с тревогой говорили о видах на урожай. Эти разговоры взрослых запечатлелись в детском сознании, и, рассказывая о новостях, он искренне добавил:

– Ничего, мама. Когда я вырасту большой, много-много, целую горсть тебе хлеба напахаю.

«А вот и большой вырос, и уже сложил свою голову на войне, а так и не «напахал» обещанной горсти хлеба», – подумала мать, отставляя квашню. Она подожгла горящей лучиной берестяную растопку. Береста весело затрещала и свернулась кольцом. Матрена Савельевна пододвинула ухватом бересту под аккуратно сложенные дрова, и огненные ленты, упершись в кирпичный свод, потянулись к трубе. На стеклах окна заиграли огненно-красные блики.

Скрипнула калитка, за узорчатым стеклом мелькнул силуэт, и послышался хруст снега под ногами. Сердце женщины екнуло, руки задрожали, и чугун, сорвавшись с ухвата, упал на пол.

– Ой! – вскрикнула Матрена Савельевна, и ноги ее подкосились. Обессиленная, опустилась на лавку.

Из комнаты выскочила Вера. Одна лямка ее сорочки лопнула, вторая скатилась с плеча, и Вера, поддерживая рубашку, испуганно спросила:

– Мама, что случилось?

– Да ты посмотри, кто приехал-то!

Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина в заиндевелом кожаном пальто, в шапке-ушанке, чуть-чуть сдвинутой набекрень, в унтах. Он блаженно улыбался.

Вера растерялась – перед ней Никита.

– Наконец-то приехал, – прошептала Вера, бросаясь к нему.

– Иди оденься, а то простынешь, я холодный, – заботливо сказал Никита, затем расцеловал мать, прижал ее седую голову к своей груди.

Первым проснулся Гена. Он поднялся на колени, но увидев незнакомого мужчину, быстро уткнул голову в подушку.

– Гена, смотри, кто это к нам приехал? – спросила Вера.

В ответ Гена повернул голову, посмотрел на незнакомого дядю и опять закрыл глаза. Так продолжалось несколько раз: откроет глаза, глянет, опять закроет. Потом встал на колени и, когда отец взял его на руки, без слов прижался к нему.

– Папа! – прозвенел голос дочурки.

Никита повернулся. Наташа сидела на койке и тянула к нему ручонки.

Никита поставил Гену на пол, подошел к дочери, и та мгновенно обвила его шею, стала целовать и приговаривать:

– Папа! Папа!

Но тут возник конфликт. Гена, насупившись, смотрел исподлобья на встречу папы и сестренки, потом подбежал и угрожающе закричал:

– Уходи, мой папа!

– Ваш папа, чей же еще папа, – и отец ласково примирил детей, беря и сына к себе на руки. Брат и сестра прижимались к отцу. Они так много слышали о нем от мамы и бабушки.

...Весть о том, что к Матрене Савельевне Комлевой приехал младший, считавшийся пропавшим без вести, молниеносно облетела село. Весь день в доме Комлевых не закрывались двери.

В минутном перерыве, когда не было гостей, Никита спросил мать, что она знает о гибели Ивана.

– Видно, уж не вернется Иванушка. Товарищи его сообщили, что своими руками похоронили, да одна добрая душа фотографию могилки прислала.

Матрена Савельевна достала с божницы письмо и передала сыну.

«Дорогая Матрена Савельевна, – начал читать Никита слова, выведенные неровным почерком. – Тебе пишет твоя неизвестная сестра с Харьковщины, из села Великие Дубы, Горпина Афанасьевна Кучеренко».

Горпина Афанасьевна сообщала, что на восходе солнца в их село вошли советские танки. Открылся люк, и танкист, высоко подняв руку, громко крикнул:

– Выходите, товарищи, вы свободны!

В это время раздался выстрел, и танкист замертво упал на броню машины.

– Читай, Никитушка, вслух, – попросила мать.

«От танкистов я узнала, что наш освободитель Иван Кузьмич Комлев – твой сын. Похоронили мы его на площади и украсили могилку живыми цветами. Мой Афонюшка тоже погиб где-то далеко на севере»...

Никита приостановился, тяжело вздохнул.

– Что с тобой, Никитушка? – спросила мать.

– Мама! Да знаешь ли ты, что Горпина Афанасьевна – мать моего боевого товарища Афони Кучеренко? Он погиб, когда семья была в оккупации. И я не имел возможности написать ей о случившемся. А когда его родное село освободили, меня уже не было в полку... Ваня, не знал ты, чью семью освободил! – уже ни к кому не обращаясь, тихо закончил Никита.

Мать молча слушала, влажными глазами смотрела на сына.

– Вот, оно какое дело-то! Нежданно-недуманно, где пути-дорожки сойдутся.

– Ответила, мама? – спросил Никита.

– Платье свое теплое послала, яичек, постряпала. Начисто ведь их фашист разорил, – сообщила Матрена Савельевна.

Никита с благодарностью посмотрел на мать, подошел и нежно поцеловал ее.

– Ты ведь у меня добрая.

2

Вечером у Комлевых собрались родственники и друзья. В доме шумно и тесно. Ярко горят керосиновые лампы.

Вбежала Клава Голубева. Розовощекая, с озорными глазами, пышной грудью, крепко пожала руку Комлева и хрипловатым голосом сказала:

– Ну, рассказывай, как там живете?

– А вот прочитай письмо, узнаешь.

Клава разорвала конверт и быстро начала читать.

– Фу, так это письмо с бородой , – разочарованно протянула она.

– Виноват, Клавдия Никифоровна, небольшая задержка в пути произошла.

– Куда денешься. Придется простить на первый раз, – лукаво улыбнувшись, ответила Клава. – Но чтоб больше не задерживаться нигде, – и она погрозила Комлеву пальцем.

Матрена Савельевна пригласила к столу, внесла большое блюдо, окутанное облаком пара. Сразу все оживились.

– Давненько я не пробовал сибирских пельменей, – потер руки Комлев.

– Ну вот, теперь ешь вдоволь, – ответила мать.

– А у меня с другом Афоней Кучеренко всегда из-за них спор шел. Я доказывал, что самое лучшее в мире блюдо – пельмени, а он утверждал – вареники. Чуть не до драки доходило. Его поддержат украинцы, а меня сибиряки, ну и пойдет словесная потасовка. Спор наш разрешал Бозор Мирзоев со своей шурпой. Только от одного рассказа, как она готовится, аппетит разгорается.

– Кому что. Ну, значит, за встречу! – проговорила, как приказала, Клава.

Раздался звон стаканов.

Гости попросили Комлева рассказать о фронтовой жизни. Раскрыв рот, внимательно слушал отца Геннадий. Потом, перебивая, пролепетал:

– Папа! Я поеду с тобой далеко-далеко, на фронт!

– И я, – пропищала Наташа.

– И я! – передразнив сестренку, скривил рот Гена.

Раздался дружный хохот.

– А что вы там делать будете? – спросил отец.

– Я буду пуф-пуф, вот! – и Геннадий показал, как он будет стрелять из автомата.

– Ну, раз такое дело, тогда поедешь, а сейчас иди спать. Перед дорогой надо выспаться хорошо.

Долго засиделись гости в этот вечер. Много было перепето песен, переплясано под звонкую однорядку.

Больше и легче всех летала по кругу Вера Ефимовна. Глаза ее горели, с губ не сходила счастливая улыбка.

Когда за полночь гости начали расходиться, одна из учительниц подошла к Вере Ефимовне и шепнула ей на ухо;

– Дай твой план, я завтра проведу за тебя уроки. Гости разошлись по домам. Крепко спят дети. Залезла отдыхать на печь мать.

– Милая!

– Родной!

И как будто не было длинной разлуки, не было мучительных ожиданий...

3

С каждым днем прибывали у Комлева силы. Но вместе с ними росло упавшее на сердце маленькой холодной росинкой чувство неудовлетворенности своим положением.

Жена уходила в школу, мать часто и надолго отлучалась на колхозные работы, и он оставался один с детьми. И как бы ни был ими занят, как бы ни приятно было слышать их лепет, но мучило сознание, что в такое время праздно проводит дни. Здесь все работают, там друзья ведут бои, а он, Никита Комлев, бездельничает.

Сумрачный вечер. Читать уже нельзя, а лампу зажигать еще рано, и Комлев с интересом наблюдает за игрой детишек.

Вошла Матрена Савельевна. Она чем-то встревожена. Нет-нет да и вздохнет.

– Что случилось, мама?

– Да так я, Никитушка. Не твоя забота.

– Забота матери, это и забота сына. Все же?

– Горю ты нашему все равно не поможешь, но коль спрашиваешь, скажу: завтра опять коровушкам постовать, на ферме ни одного навильника сена.

«Чем помочь?» – подумал Комлев. Он встал и, быстро одевшись, направился к выходу. – Ты куда, Никитушка? – Я скоро приду, а в общем, не знаю. Вера придет, ужинайте, – ответил Комлев и вышел из дома.

Село раскинулось вдоль высокого берега реки, окраины утонули в сгущающихся сумерках. Только кое-где одинокими желтыми глазками светились окна.

Никита прошел мимо школы, завернул за районный Дом культуры, в котором было тихо и темно, и очутился на площади. В домах, окаймляющих площадь, ярко горят огни. Широкая полоса света из райкомовскогоокна освещает скромный деревянный обелиск. Комлев остановился. На стороне обелиска, обращенной к райкому партии, – третьей сверху фамилия Кузьмы Гавриловича Комлева.

Никита снял шапку.

Детская память удивительно цепкая. Она проносит события через всю жизнь.

В холодное мартовское утро 1919 года на площадь согнали всех жителей села, от детей до дряхлых стариков. Матрену Савельевну Комлеву вместе с другими женщинами отделили в особую группу. На правой ее руке сидит Никита, левой она прижимает к себе Ванюшку.

Со скрипом и скрежетом распахнулись огромные ворота, со двора вывели заключенных.

– Тять! Тятенька! – заревели в голос Никита и Ванюшка. Они узнали отца, шедшего впереди. Он был бос, рубашка разорвана в клочья, на щеках запекшаяся кровь. Руки скручены за спиной веревкой.

Детский плач, стоны и проклятия женщин, крепкая брань мужиков, мольбы старух прокатились из конца в конец площади. Обреченных выстроили в одну шеренгу. Кузьма Комлев стоял в центре строя с гордо-поднятой головой, выставив вперед ногу. Таким отец и запомнился Никите. А еще запомнились его последние слова:

– Не забудьте этого, сыны мои!

А потом земля задрожала от топота конских копыт, над головами узников заблестели казачьи шашки. Никита в ужасе уткнулся лицом в плечо матери...

– Помню, отец, все помню! – прошептал Комлев.

Хлопнули двери райкома партии. К Комлеву, припечатывая скрипящий на морозе снег, размахивая руками, пошел человек.

– Хо, аккуратному почтальону – комсомольский привет! – прозвенел голос Клавы Голубевой. Подойдя, она тихо спросила:

– Отца пришел навестить?

Минуту стояли молча. Потом Клава заговорила:

– Зайдем в райком, а то ты, наверное, уже забыл, где такая организация находится. Потом Ивану расскажешь о моем житье-бытье. Настроение – хоть ревмя реви, а пожаловаться некому, муженек далеко, не услышит.

– А что случилось, если не секрет?

– Гайки на бюро райкома партии подкручивали за комсомольско-молодежные фронтовые бригады по подвозке кормов к фермам. Вот я и на седьмом взводе. Ух-х-х!

– В чем же дело?

– Дел много. То одно, то другое, какая-нибудь заковыка да объявится. В «Буревестнике» как будто все на мази, да бригадира не могу подобрать.

У Комлева встрепенулось сердце, мелькнула мысль: «Вот случай помочь маме». И он, не задумываясь, выпалил:

– А я чем не бригадир? Имею опыт в этом деле. После окончания академии месяц уполномоченным райкома партии по подготовке к весеннему севу в колхозе был. Там всем приходилось заниматься, и вывозкой кормов тоже.

– Не шутишь? – обрадовалась Клава.

– Фу ты, ясное море! Какие могут быть шутки, когда завтра скоту нечего давать, у мамы сердце готово на части разорваться. А ей расстраиваться нельзя.

– Тогда по рукам?

– По рукам!

Пока Голубева в соседней комнате отдавала распоряжение собрать комсомольцев колхоза «Буревестник», Комлев в ее кабинете вспоминал о том, как пятнадцать лет назад здесь же старшая пионервожатая школы сняла с него пионерский галстук, а секретарь райкома ВЛКСМ, вручил комсомольский билет. Как давно это было, и как быстро летит время!

– Сбор эстафетой, так что через тридцать минут все будут здесь, – войдя в кабинет, сообщила Клава.

И действительно, вскоре раскрасневшиеся, переводя дыхание от быстрого бега, стали собираться комсомольцы. На лицах удивление. Впервые собрали их в райком комсомола, как по тревоге.

– Ребята, с вами сейчас будет говорить боевой летчик-истребитель, командир эскадрильи, фронтовик, гвардии майор Комлев, – сообщила Клава Голубева.

– Обстановка, товарищи, создалась сложная, – заговорил Комлев. – На ферме утром скот нечем кормить. Голодные коровы не дадут молока, может быть падеж телят. Это, товарищи, вы лучше меня знаете. А на фронте ваши отцы и старшие братья ждут продуктов. На голодный желудок воевать плохо. Поверьте мне.

– Верим. Знамо дело, какой бой на голодуху, – улыбаясь , отвечали ребята.

– Ну коль это ясно , перед вами ставится боевая задача: к утру подвезти сено к фермам.

Голубева удивленно посмотрела на Комлева и неуверенно возразила:

– Ветерок подул, как бы ночью непогоде не быть.

– Взойдет луна и ветер стихнет, – продолжал Комлев. – Мы вот тут посоветовались с секретарем вашего райкома комсомола и решили создать комсомольско-молодежный фронтовой ударный отряд по подвозке кормов. Это сейчас, как говорят военные, главное направление в вашем колхозе. С этой целью и пригласили вас, комсомольцев, лучших из лучших молодых колхозников, пригласили для разработки оперативного плана действий.

Ребята не шелохнутся. «Боевая задача», «главное направление», «оперативный план» – все эти и другие слова боевого летчика захватили парнишек и девчонок. Глазами они пожирают то боевые ордена, то фронтовые погоны, то волевое лицо говорившего. А он сам вошел в азарт, и режет, и режет, словно бы перед боем.

– Ну как, справимся с боевым заданием? – спросила Голубева.

– Справимся! – уверенно ответили комсомольцы. – Вопросы есть?

– Нет вопросов, – хором закричали ребята, с нетерпением ожидавшие приказа летчика.

Комлев посмотрел на часы и распорядился:

– Скоро взойдет луна. Через час все должны быть на конном дворе. Оденьтесь потеплее. А теперь – по домам.

Вошла Вера.

– А я его ищу. Тебе что, дома не сидится? – с напускной укоризной спросила она.

– Это я его заполонила, не тебе одной... – Клава, не высказав мысли, озорно взглянула на Комлева.

– Сейчас за сеном поедем, – ответил тот.

– Я так и знала. Отлегло немного и уж захрабрился. Куда ты поедешь?

– За се-но-м, – протянул Комлев.

– Тогда и я с тобой поеду. А то еще заблудитесь.

– Рад, очень даже рад такому проводнику.