Текст книги "Секреты поведения людей "

Автор книги: Павел Таранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Так вот, уколотой оказалась и Ахматова. И она знала и чувствовала за что. В 1917 г. Ахматова написала стихотворение, которое произвело глубокое впечатление на ее соотечественников и которое в Советском Союзе если и печаталось, то, как правило, без первых восьми строк:

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал,

И дух суровый византийства

От русской Церкви отлетал,

Когда приневская столица,

Забыв величие свое,

Как опьяневшая блудница,

Не знала, кто берет ее,

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: <Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид>.

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

277. Закон “умножения впечатлений”

Он увлекается Ею? Ничего! Предоставьте ему, дополнительно, еще увлечься и вами. Такой натрузки ему не осилить!

Все последующие рассуждения и советы принадлежат Андре Моруа и взяты они из его “Писем незнакомке”, опубликованных в 1956 г. в Париже в издательстве “Ла Жен Парк”.

Итак, Андре Моруа, фрагмент “О другой женщине”.

“У вашего мужа появилась Другая. “Что это с ним такое? – думаете вы. – Он не тот, что прежде”. До сих пор он по вечерам рассказывал вам, как провел день; ему нравилось приводить множество подробностей (мужчины любят порассказать о себе); он сообщал вам о своих планах на завтрашний день. Мало-помалу его ежевечерние отчеты сделались несколько туманными. Вы начали замечать в его времяпрепровождении непонятные перерывы. Впрочем, он и сам сознавал уязвимость своих объяснений. Он только вскользь упоминал о тех или иных часах, путался. Вы ломали себе голову: “Что он хочет скрыть?»

Вы полагали, что после десяти лет замужества хорошо его изучили. Вы знали, чем он интересуется: службой, политикой, спортом, немного живописью и нисколько литературой и музыкой. Теперь же он охотно обсуждал книжные новинки. Вдруг небрежно спрашивал: “Есть ли у нас романы Стендаля? Я бы с удовольствием перечитал их”. Но вы-то знали, что он их ни разу не читал. Прежде столь равнодушный к вашим туалетам, он вдруг стал спрашивать: “Почему ты не носишь платья из набивной материи? Они так нарядны”. Или же говорил: “Постригись короче. Эти конские хвосты уже вышли из моды”. Даже его политические взгляды переменились, он начал терпимее относиться к передовым воззрениям. О любви он заговорил теперь как-то странно и необычайно пылко, о браке же отзывался довольно цинично. Словом, вы перестали узнавать его.

Вскоре последние сомнения развеялись. Под некогда твердой почвой ныне струился поток. Другая была тут. Но кто она? Вы старались представить ее себе, мысленно воссоздать ее облик, используя те сведения, какие ваш муж, сам того не желая, сообщал вам каждый день. Она, должно быть, молода, хороша собой, прекрасно одевается; она образованна или умело прикидывается такой; ездит верхом (ибо ваш муж, который давно отказался от конного спорта, стал говорить: “Доктор советует мне увеличить физическую нагрузку, и мне опять захотелось поездить верхом”). Она, как видно, живет возле Люксембургского дворца: то и дело обнаруживалось, что какие-то самые неправдоподобные дела вынуждали вашего супруга попадать именно в этот квартал.

А затем однажды, на обеде у ваших друзей, вы ее увидели. О! Вам не понадобилось ни особых усилий, ни проницательности, чтобы узнать ее. Увы! Довольно было понаблюдать за выражением лица вашего мужа. Он ласкал ее взором. Он старался разговаривать с нею как можно меньше, но они будто невзначай обменивались то едва заметным кивком, то едва уловимой улыбкой, думая, что никто этого не видит, вы же с болью замечали все это.

Хозяйка дома сообщила вам, что Другая сама захотела с вами встретиться.

– С чего бы это?

– Не знаю… она много слышала о вас… И ей до смерти хотелось познакомиться с вами.

По деланно равнодушному тону вашей собеседницы вы поняли, что она тоже знает. Вы были одновременно поражены, огорчены и озадачены, прежде всего потому, что эта женщина позволила себе покуситься на вашего собственного мужа. Не отдавая себе в том отчета, вы уже давно считали, что он принадлежит вам одной, что он стал частью вас самой. В ваших глазах он уже больше не был свободным человеком, как другие, нет, он сделался как бы вашей плотью. И потому Другая имела не больше права отобрать его у вас, чем отрубить вам руку или похитить у вас обручальное кольцо.

Вас озадачило также то, что Другая одновременно и походила на образ, мысленно созданный вами, и оказывалась иной. И впрямь, довольно было послушать ее, чтобы сразу распознать источник новых мыслей, новых устремлений и даже новых словечек вашего мужа. Она говорила о лошадях, о скачках, цитировала авторов книг, к которым у вашего супруга с недавних пор пробудился столь необычный для него интерес. Но вы нашли, что она не более молода и, говоря откровенно, не более хороша собой, чем вы. И только. Рот показался вам чувственным и вульгарным. Речь ее была оживленной, но не яркой и скоро вам наскучила. “Да что он в ней такого нашел?” – в недоумении спрашивали вы себя.

Возвратившись к себе, вы сразу же накинулись на мужа:

– Что это за супружеская пара? Откуда ты их знаешь?

– Деловые отношения, – промямлил он и постарался переменить тему разговора.

Но вы твердо решили донять его.

– Я не нахожу эту женщину слишком приятной. Судя по всему, она донельзя довольна собой, но, говоря по правде, без особых на то оснований.

Он попробовал было сдержаться, но его увлечение было так сильно, что он стал вам перечить.

– Я держусь иного мнения, чем ты, – ответил он, стараясь принять безразличный вид, – она красива, и в ней много очарования.

– Красивая! Ты, видно, не разглядел, какой у нее рот!

В ярости он пожал плечами и ответил с некоторым самодовольством:

– Напротив, я очень хорошо разглядел, какой у нее рот!

В отчаянии вы продолжали сокрушать (так вы думали) Соперницу. И муж и вы заснули только в два часа ночи после изнурительной тягостной сцены. На следующее утро он был подчеркнуто холоден с вами и сказал:

– Я не буду обедать дома.

– Почему?

– Потому что я не буду обедать дома. И дело с концом. Хозяин я еще самому себе или нет?

Тогда вы поняли, что допустили накануне ужасную ошибку. Влюбленного мужчину не оторвать от избранницы, плохо о ней отзываясь. Она кажется ему очаровательной; если вы скажете ему, что это не так, он решит, что не обманывается, а вы не умеете смотреть правде в глаза, а главное – не хотите этого делать, ибо чертовски ревнивы. Мы еще об этом потолкуем. Прощайте.

О другой женщине. Письмо второе

Вы женщина умная и вполне оценили опасность. О! Вашим первым побуждением было сделать их жизнь невыносимой. Самой ли начать слежку за мужем или предоставить это кому-то другому? У нее тоже есть супруг, который, вероятно, ничего не подозревает. Чего проще: надо поселить в нем тревогу и заставить его следить за нею? Но, оставшись в одиночестве, вы надолго погрузились в горестные размышления.

“Да, у меня есть все основания для ревности, и я могу отравить им жизнь. Но чего я этим добьюсь? В глазах мужа я окажусь тем, чем уже была для него накануне вечером: досадной помехой, докукой, пожалуй, даже мегерой. До сих пор вопреки всему его связывали со мной воспоминания, привычки и – думаю – неподдельное чувство. Он ощущал свою вину передо мной, сам страдал от того, что страдаю я, и пытался ласковым обращением частично вознаградить меня за то, что собирался лишить меня любви.

Собирался?.. Только собирался? Ничто еще не доказывает, что он не устоял. Женщина эта, как видно, не слишком свободна; он и того меньше. Быть может, они ограничиваются пока прогулками, беседами в баре… Если я рассержу его, дам ему почувствовать, что он мой пленник, он, чего доброго, решится уйти от меня. Если и она ступит на ту же стезю, кто знает, как далеко они зайдут. Может быть, у нас и не дойдет до разрыва, а действуя неосторожно, я сама же разрушу нашу семью, в то время как проявив немного терпения…”

Но тут от нового приступа ярости у вас заколотилось сердце. “И все же до чего это несправедливо! Я безоглядно отдала ему всю жизнь. После свадьбы я ни разу не взглянула на других мужчин. Все они казались мне какими-то ненастоящими. Они интересовали меня постольку, поскольку могли быть полезны моему мужу… Была ли я права? Не внушала ли я ему тем самым чувство слишком уж полного спокойствия на мой счет?.. Приятельницы часто предупреждали меня: “Остерегайся… Мужчины должны испытывать волнение и любопытство. Если ты перестанешь быть для мужа тайной, он начнет искать ее в другом месте…” А меж тем мне было просто, мне и сейчас еще так просто пробудить в нем ревность… Не совершая ничего дурного… Просто с меньшим равнодушием относиться к нежным признаниям других мужчин. Некоторые его друзья искали и все еще ищут случая поухаживать за мной.

“Можно зайти в вам вечерком?” – спрашивали они. “Могу ли я сводить вас в театр, пока Жак в деловой поездке?” Я всегда отказывалась, раз и навсегда решив неукоснительно соблюдать мужу верность. А если бы я принимала их ухаживания, если бы он в свой черед слегка помучился, разве это не напомнило бы ему, что и я могу нравиться?”

У вас достало благоразумия отбросить этот план. Он был нелеп и опасен. Нелеп, ибо нельзя неволить собственную натуру. Как бы он ни был виноват, вы любили мужа, а его друзья, стоило позволить им больше свободы, быстро вызвали бы у вас омерзение. Опасен, так как нельзя предугадать реакцию вашего супруга. Огорчится ли он, будет ли раскаиваться, если у него появятся основания опасаться вашего увлечения? Как знать? Не получится ли наоборот? Будучи без ума от Другой, он подумает: “Тем хуже для моей жены! До сих пор я ее щадил. Но коль скоро она сама не старается спасти нашу семью, незачем церемониться. Освободим друг друга”.

Кокетство – оружие обоюдоострое. Оно ранит ту, которая, взявшись за него, совершит неловкое движение. Вы поняли это. “Но как же поступить?” – ломали вы себе голову, обедая в одиночестве и попрежнему предаваясь горестным раздумьям.

“Обедают ли они сейчас вместе? о чем они говорят?

Рассказывает ли он ей о той сцене, что я ему вчера закатила, и – по контрасту со мной, с теми воплями, которые я, не помня себя, испускала, – не кажется ли она ему прибежищем, где царят покой, нежность, счастье?.. Я наговорила о ней столько дурного, все, что думала; наедине же с самой собой надо признать, что в моих словах не было ни объективности, ни справедливости. Я судила о ней как соперница, а не как здравомыслящая женщина.

Постараюсь разобраться… Если бы я не считала эту женщину врагом, способным погубить мое счастье, что бы я о ней думала?”

И тогда вы совершили героическое усилие, чтобы взять себя в руки и взглянуть фактам в лицо; вечером, вернувшись домой, ваш муж с изумлением – и облегчением нашел вас совершенно спокойной. Вы не задали ему ни одного вопроса. Он сам, по собственной воле, с трогательной неловкостью признался, что совершенно случайно встретил Другую на выставке картин. Вы не стали спрашивать, каким чудом он, всегда столь далекий от изящных искусств, оказался на выставке. Напротив, вы сказали, что, коль скоро ему эта супружеская пара так мила, было бы очень славно пригласить и мужа, и жену к обеду или к ужину. Он был поражен и даже стал возражать.

– Ты так считаешь? – усомнился он. – Но ее муж такой скучный! Она, конечно, женщина приятная, однако совсем другого склада, чем ты. Ведь она тебе не понравилась. Мне не хотелось бы навязывать тебе ее общество.

Вы начали убеждать его, что он ошибается: накануне вечером усталость вызывала у нее раздражение, но, в сущности, вы ничего не имеет против Другой, наоборот; после упорной борьбы вы одержали верх, настояв на приглашении. То был вдвойне ловкий шаг. Вводя эту супружескую чету к себе в дом, вы резонно полагали, что лишите Соперницу притягательности тайны, прелести запретного плода. А главное, вы хотели вновь увидеть ее, присмотреться к ней и попытаться понять, чем же именно она привлекает вашего мужа.

О другой женщине. Письмо третье

Итак, Другая пришла к вам в гости; вы приняли ее весьма любезно, как следует рассмотрели, внимательно выслушали, стараясь оценить ее так, как оценил бы посторонний или влюбленный в нее человек. Испытание было мучительным, но полезным. Вы подметили множество черточек, которые ускользнули от вас при первой встрече. После ее ухода, в ночной тишине, когда ваш муж уже спал, вы подвели итог вечеру.

“Она не более хороша собой, чем я, но умело пользуется своей красотой. У нее прекрасный вкус. Ее бежевое шерстяное платье, красный поясок, берет – все тщательно изучено, искусно подогнано, безупречно… Может быть, дело в деньгах? Нет, и платье и берет не из дорогого магазина. Просто они выбраны с любовью. Сразу видно, что она стремится превратить себя в произведение искусства.

Будем откровенны: в большой мере она в этом преуспела.

И вот еще что: я начинаю понимать, чем же она так привлекает Жака. Сама я застенчива и молчалива. Кроме тех минут, когда я испытываю сильный гнев или огромное счастье – тогда я сама на себя не похожа, – я редко выражаю свои чувства. Это не моя вина. Так уж меня воспитали родители, люди суровые. Вид у меня всегда чопорный, да так оно и есть. Другая же – сама естественность. Мой муж привел при ней слова Стендаля (Жак цитирует Стендаля! Это меня пугает… хотя и выглядит смешно!): “Я так люблю все естественное, что останавливаюсь на улице поглядеть, как собака гложет кость”. Она проговорила: “Метко сказано!” Сама она ест и пьет с нескрываемым удовольствием. Очень красочно говорит о цветах и фруктах. Чувственность можно, оказывается, выражать с большим изяществом. Я это поняла, глядя на Другую. Она прекрасная рассказчица, никогда не даст угаснуть беседе, я же, напротив, все время думаю, что бы такого сказать”.

Когда вы вновь остались в одиночестве, вы долго плакали. Теперь уже не от ненависти и даже не от ревности. А от сознания собственного ничтожества. Вам вдруг пришло в голову, что вы совсем недостойны своего мужа:

“Он увлекся более яркой и привлекательной женщиной; разве это преступление?” Вы так устроены, что слезы обычно знаменуют происходящий в вашей душе перелом к лучшему. Вы справились с собой и вытерли глаза. У вас созрело решение сразиться с Другой ее собственным оружием. Она весела? Вы тоже станете веселой. Она пленяет своей речью? Вы попробуете сделать вашу более содержательной, читая, чаще видясь с интересными людьми. Она водила вашего супруга на выставки картин и кинофильмы? Разве это не по силам любой женщине, и особенно вам?

Вы надолго сохраните ужасное воспоминание о том периоде, который последовал за принятием этого решения. Поскольку Другая восторжествовала, вы решили стать такой, как она. О! Вы старались целых три месяца и причинили себе столько хлопот! Вкладывая в свои старания всю душу, вы были достойны успеха! Но каким это кончилось провалом! Вы отважно сыграли героическую комедию. Прикидывались беззаботной, когда сердце разрывалось от отчаяния. Без устали придумывали развлечения на субботние и воскресные дни, чтобы угодить мужу.

Сначала он лишь взирал на вас с удивлением. “Что это на тебя нашло? – говорил он. – Ты с ума сошла! Я так рад, что хотя бы в воскресенье могу спокойно отдохнуть, а ты заставляешь меня бегать по музеям!.. Нет уж, спасибо!” В другой раз он сказал: “Ты превратилась в настоящую трещотку. Тебя невозможно остановить, болтаешь, болтаешь без умолку. Право, ты утомляешь меня”.

А сколько было пролито слез в тот день, когда, старательно выбрав английский костюм, который, как вы полагали, одобрила бы Другая, вы с гордостью показались в нем мужу. Сперва он ничего не заметил. Наконец вы спросили:

– Жак, ты ничего не говоришь… Как тебе мой костюм?

– Ну, костюм хоть куда! – ответил он.

В эту минуту вы решили, что все потеряно. Оставалось прекратить борьбу и признать победу Другой. Пример одной из ваших подруг, назовем ее Третьей, принес вам спасенье, раскрыв глаза на собственные ошибки.

Вы были знакомы с Анабеллой с детства. Уже в те давние годы она удивляла полным отсутствием характера. В общем неплохая девочка, пожалуй, слишком добрая, она легко поддавалась влиянию окружающих. И, в частности, вашему. Было время, когда Анабелла старалась походить на вас, подражая вашим прическам и списывая у вас домашние задания. Позднее вы встретились вновь – она попрежнему была готова плясать под дудку первого встречного. Видела ли она, что ее друзья в восторге от какой-нибудь блондинки, она тут же шла краситься. Замечала ли, что у модной кинозвезды короткий, мастерски изваянный резцом божественного зодчего нос, ее тут же охватывало желание иметь в точности такой же, и она мчалась к хирургу-косметологу. Случай вновь столкнул ее с вами в самую трудную для вас минуту. Вы увидели, до какой степени и точеный нос, и серебристая прядь, и наигранная веселость портной эту горемыку. Вы точно прозрели.

“Надо быть не просто естественной, а естественной на свой лад”, – сказали вы себе.

С этого дня вы отказались от намерения уподобляться Другой. Вы попробовали сделать ее своей приятельницей.

И без труда добились этого. Не подозревая о том, что вы обладали в ее глазах большим авторитетом. Ваш муж, оказывается, говорил ей о вас много хорошего; он ценит вас больше, чем вы полагали. И потому стоило вам поманить Другую, как она пришла. Это привело к курьезным переменам.

Возвращаясь со службы и заставая Другую у себя дома, ваш муж привыкал видеть в ней уже не героиню романа, но что-то вроде предмета домашнего обихода. Сперва эта неожиданная дружба забавляла его. Ему казалось, что он царит над вами обеими. Но очень скоро близость между вами и Другой стала более тесной, чем между ним и ею.

Две женщины гораздо быстрее найдут общий язык. Другая была болтлива и потому совершила оплошность. Она не удержалась и рассказала вам, что именно порицает в вашем супруге, прибавив, что придает гораздо большее значение дружбе с вами нежели его мимолетной прихоти.

У вас достало благоразумия не пересказывать вашему Жаку ее слова – они причинили бы ему боль и задели бы самолюбие. Это было бы уже не только предосудительным поступком, но и тактической ошибкой. Он бы вам не поверил, поплакался бы Другой, а она бы с пеной у рта ото всего отперлась,

Вы терпеливо дожидались, пока созреют новые отношения. Лишь в одном вы послушались советов Другой и воспользовались ее опытом. Она дала вам нужные адреса, сказала, у кого одеваться и причесываться. И тут уж вы постарались не подражать ей, а найти свой собственный стиль. Вами, как ею, руководило стремление к совершенству. И вы обрели свое совершенство. С неописуемым счастьем заметили, что глаза вашего мужа с удовольствием останавливаются на вас и что он на людях гордится вами.

С героическим упорством вы продолжали приглашать и удерживать подле себя Другую. Следовало окончательно подорвать ее престиж. Это не заняло много времени.

Она исчерпала свои рассказы, начала повторяться. Продолжала ли она встречаться наедине с вашим мужем?

Маловероятно, ибо он больше не лгал, рассказывая о том, как провел день. Ваш триумф оказался блистательным, хотя и тайным: однажды вы предложили мужу втроем совершить туристическую поездку в автомобиле, ваша борьба завершилась окончательной победой. Вы втайне ликовали. Муж с раздражением воскликнул:

– Ну нет!.. Снова эта женщина!.. Не понимаю, что ты так с ней носишься!

– Разве не ты сам находил ее приятной?

– Приятной, – пробурчал он, – приятной… Можно любить хорошее вино, но зачем постоянно прополаскивать им рот… А потом, по правде говоря, мне гораздо больше по душе быть с тобой вдвоем.

После этого Другая постепенно исчезла из вашей жизни. Встречи стали реже. Промежутки между ними удлинились. Другая сделалась всего лишь тенью. А потом и вовсе перестала существовать.

Ваш семейный очаг был спасен. Прощайте.”

278. Закон “умножения энергии”

Мы, люди, в общем-то очень толстокожи. Потому сила внешнего воздействия на нас не всегда бывает достаточной, чтобы пробиться сквозь эту преграду с должной зффективностыо.

Иное дело мы сами. То есть управление нами изнутри нас через внешнюю активизацию внутреннего нашего начала. При таком подходе затраты преодоления минимальны, скорость реагирования огромна, эффект мгновенный.

Рис. Клавдий. Ватикан

К разряду необычных можно отнести метод, который применил для взбадривания своих подданных римский император Клавдий (Тиберий Клавдий, 10 до н. э. – 54 н. э.).

Гладиаторы, отправлявшиеся на морское сражение, устроенное им на фукинском озере, должны были приветствовать его фразой: “Здравствуй, император, идущие на смерть приветствуют тебя!”

Это был любопытный ход по передаче мобилизирующего начала от вершины авторитета ко всем составляющим его основания, от властителя к народу.

В любом приветствии – “Хэлло!”, “Здравствуй!”, “Салют!” – содержится сгусток энергии, но в том, что применил Клавдий, был еще и умножающий подход. Очевидно, срабатывали ажиотажный самодогрев, психическое заражение, дистантный захват, лавинные механизмы.

279. Закон “уподобления”

Сложные мысли требуют сложных и слаженных усилий. Чтобы нас услышали, мало равняться на собеседника, надо, чтобы и проблема не почувствовала в нас себе неравенства.

Какова бы ни была по величине территория, о которой мы порой ведем речь в рассказах и беседах наших, ее всегда можно целиком показать собеседникам с помощью «пустяка» – географической карты.

Так и уподобление позволяет нам «стягивать» в смысловую точку обширные поля наших теоретических проблем и мысленных ощущений, показывая как имеющееся, как наличность, как данность и факт то, что в действительности огромно, необъятно, загадочно и что живет цельно лишь в своем творце, а всем остальным дается наведением, подобно тому как о ветре мы знаем не от самого ветра, а через колебания носимого им воздуха.

Через уподобление люди способны услышать неслышное, увидеть незримое, понять невыразимое, узнать небытийное.

Над глубокими безднами мы строим мосты, а связь людских умов возможна только через механизм превращения мысли из рисунков моих слов в почувствования его (другого человека) впечатлений.

Уподобление внешне всегда красиво и этим вуалирует свое назначение. Многим – и раньше, и теперь – кажется, что оно – некий художественный прием, принаряжающий мысль. На самом же деле оно, действительно, прием, но не художественный, а манипулятивный. Очень близко похожий на “солнечный зайчик”, которым мы с помощью зеркала подменяем истинное солнце и можем вращать светило куда захотим и даже «припечатать» его к стене или листку бумаги.

Всякий раз, когда мы хотим соизмериться с теми, кому адресуем свои суждения, и всякий раз, когда огромность мира и его тайн нам нужно компактно перемещать перед взором внемлющих нам лиц, мы должны сконструировать (найти или придумать) адекватный объект-носитель, который выразит наше “в нас” в наше “для них”.

Делается это очень просто. Само наше желание, при наличии в нас достаточной ясности того, что мы хотим выразить, вытягивает из кладезей нашего знания то, что сыграет подходящую «передаточную» роль.

Уподобительный механизм действует неизменно, неизбежно, автоматически. Подобно тому, как горизонт сам раздвигается по мере нашего подъема (к примеру, пешком в гору, или на самолете) вверх.

Полюбуйтесь одной из таких находок, реализовавшейся в ливанце Джебране Халиле Джебране (1883–1931).

Рис. Джебран Халиль Джебран

“– Учитель, скажи о безобразном! Ты о нем никогда не говорил.

– Друг мой, – был ответ ученику, – может ли назвать тебя негостеприимным тот, кто пройдет мимо твоего дома, не постучав в дверь?

Сочтет ли тебя за глухого и нелюдима тот, кто заговорит с тобою на чужом, непонятном тебе языке?

Все, что ты мнишь безобразным, – не есть оно то, чего ты никогда не стремился досягнуть и в чье сердце никогда не желал проникнуть?

Если и есть что безобразное, так только шоры на наших глазах и воск, запечатывающий нам уши.

Друг мой, безобразен единственно лишь страх Души перед лицом ее собственной памяти”.

280. Закон “управления”

Принято считать, что управление – это искусно сплетенная сеть из свойств и возможностей вовлеченных в подчинение людей. Это действительно так, но в совершенно ином смысле, чем представляется. Взгляните сверху на землю, проложенные на ней дороги и мчащиеся по ним автомобили. Они все разные, имеют свои отличительные цвета и знаки, особенные, отличные от других, дату и место изготовления. Но люди нагружают каждую машину только ей предназначенным грузом и индивидуализируют маршрут движения. И мчатся по трассам миллионы автомашин, пущенных волей пославших их людей, но запрограммированных узором магистралей и правилами дорожного движения. В этом образе много смыслов: здесь и свобода, и творческое самовыражение (к примеру, у водителя!), но есть и жесткая заданность, которая не только определяет, но – главное – и предопределяет, что, кому, как и зачем делать.

Управлять людьми – значит наделить их некоей обязательной функцией, которую под вашим контролем им предстоит сохранять и обеспечивать. Надо понять и усвоить: власть – это «верховодство» не над людьми, а только над доверенными им к совершению действиями. Но из этого следует – и это суть, – что власть есть получаемое право, что она всегда есть ограниченная, временная, истекаемая. Но, и это второе «но» многократно важнее предыдущего, именно поэтому властные действия не подлежат ответственности.

281. Закон “упражняющего состояния”

Только тот предваряющий дело настрой важен, который вынесен вовне и сквозит в каждой черточке нашего облика.

Люди – существа публичные. И оттого внешние выразители наших желаний тоже обеспечивают путь к цели и победу в борьбе.

Р. М. Загайнов, бывший психологом и у прославленной советской фигуристки Елены Водорезовой, и у претендентки на женскую мировую шахматную корону Наны Иоселиани, человек талантливо-любопытной наблюдательности, предложивший в своей книге-дневнике “Как осознанный долг” целый каскад оригинальных выводов, так описывает поведенческие составляющие “чемпионского комплекса”, заключающегося в том, чтобы не прощать, обиды и во что бы то ни стало и срочно получить реванш: “Да, сегодня – кульминационный момент в нашем матче.

…И вот мы у машины. Через мгновения Дом отдыха, наша командная резиденция, останется позади. А впереди состязание. Наша соперница – чемпионка мира по шахматам Майя Чибурданидзе. Уже помахали в ответ людям в белых халатах, шофер включил зажигание и ждет нас. А мы стоим лицом друг к другу, и Нана смотрит мне прямо в глаза, и холод проходит у меня по спине. Как же непросто выдержать этот взгляд! Взгляд бойца, готового к сражению и забывшего обо всем остальном в этой жизни.

Нана ждет моих слов, и я знаю, что не должен сказать ничего лишнего. Ничего похожего на свои ночные заготовки. И сама собой произносится всего одна фраза:

– Ну что, вперед?

И так же коротко Нана отвечает:

– Да, поехали,

Едем в тишине, но в этой тишине такое напряжение, что ее слышно. Еще садясь в машину, я, посмотрев на шофера, приложил палец к губам. Слушаю тишину и рассматриваю профиль Наны. В ее сомкнутых губах такая жестокая решимость, что я снова ощутил холод в позвоночнике.

И вспомнил, что точно такие же ощущения испытал в тот день, когда Лена Водорезова спустилась в холл и мы сели рядом в ожидании автобуса. И потом в своем дневнике я записал: “Позади эти страшные дни неясности, и, кажется, мы решили задачу”. Такой вывод я делаю, посидев пять минут рядом с Леной. От нее «идет» такая концентрация, что даже мне, соавтору этого процесса, не по себе. Я молчу, и рад, и растерян. Растерян потому, что ощущаю в этом ее состоянии и сухость, и отчужденность, которая, вероятно, неизбежна в такой ситуации между людьми, даже если эти люди – психолог и спортсмен.

Озадачена и сидящая рядом Кира Иванова. С напряжением и неспрятанным страхом рассматривает она лицо Лены. И вспомнил, что в только что вышедшей статье об американском шахматисте Роберте Фишере написано, что, глядя на него, у противника возникало ощущение невозможности победы над этим человеком.

…Вот и все, что нужно делать каждый раз перед стартом, думаю я”.

Мы не потому решительно неотразимы, безапелляционно сильны и уверенно довольны собой, что победили, а мы только потому и способны были победить, что смогли стать (пусть даже только чисто внешне!) и решительно-неотразимы, и безапелляционно сильны, и уверенно-довольны собой.

282. Закон “успевания”

“Успех – это успеть”.

(Марина Цветаева)

Нам всем следует учитывать не только то, что общество в силу действия “феномена стабильности” традиционно отвергает и не сразу принимает новые идеи, но иметь в виду такое обстоятельство, как психологию новации т. е. время жизни нового в голове человека-творца в качестве импульсатора его, человека, деятельности как новатора.

Дело вот в чем. Новое зажигает человека, и оно живет в нем и он живет им лишь строго определенное время.

Если ж за это время задумку не удается реализовать или внедрить в виде действенной идеи в окружающих, то интерес самого «творца» к творимому им творению падает и угасает. Деятельности по развитию нового нет, и оно глохнет. Так, очевидно, погибли тысячи ценных мыслей: инкубационный период их длился слишком долго. Недозрелый плод – плох, но и перезрелый – не гож, ибо гниет.

И вообще, жизнь за пределами жизни – это смерть.

Любые процессы и явления, будучи обусловленными, – ЗАВИСИМЫ. Это означает, что они имеют срок жизни. Но все, ограниченное во времени, должно успеть стать, чтобы быть.

283. Закон “усталости от любви”

Отвращение, которое мы испытываем по отношению к тому, от которого совсем недавно были, без ума, означает не потерю любви, а всего лишь усталость от нее. Любовь находится под двойным протекторатом контролем ума и контролем сердца. И они попеременно берут верх над нами, колебля нас и заставляя мучиться.

Пока мы, без ума, мы во власти «чувства», когда мы не испытываем никаких других чувств, кроме «ненависти», мы в плену “ума”.

Радость в любви – когда мы на полюсе чувства, страдание – когда маятник ритма настроения качнется в сторону ума. Ненавидеть в любви естественно. Ум ничего другого и не умеет, как ненавидеть. Ему ли, только и способному, что презирать мир и жизнь, толкающему нас с холодной расчетливой трезвостью на войны и самопогибель, ему ли справиться с каким-то там чувством!