Текст книги "Приключения юнкора Игрека"

Автор книги: Павел Шуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

(Заключительная повесть

трилогии «Записки Балтабаева-младшего»

вышла в свет в 1985 г. в ташкентском издательстве «Ёш гвардия»)

***

АППЕТИТ ПРИХОДИТ ВО ВРЕМЯ УРОКА

Отзовитесь, отличники! И не говорите, что не слышали!

Глупо спрашивать – знаете ли вы из физики правило правой руки, секрет короткого замыкания, тайны сообщающихся сосудов, загадку броуновского движения и еще сотню хитроумных вещей. Но зато вы и не подозреваете, что лично у нас в школе существуют вовсе неизвестные доныне науке Правило дразнящей среды и Закон разгорания аппетита.

Вот послушайте...

Чтобы в среду на уроке физики не страдать от неизбежных и мучительных галлюцинаций, следует заранее основательно подкрепиться. Это вовсе не означает, что среда – роковой день, когда Николай Алексеич затевает массированный опрос класса по едва проглоченной нами теме. Просто в этот день физика у нас предваряет большую перемену, которую наш учитель издавна – и это хорошо известно всей школе – облюбовал для обеда.

На обед он жарит яичницу. Во время урока. Если быть совсем точным, начинается это тайное священнодействие минут за пять до звонка. Придумав повод, он исчезает «на секундочку» в примыкающую к кабинету со стороны доски подсобку. Отсутствует он не более минуты. Но за это время успевает включить электроплитку, поставить сковородку и погасить ее пыл ушатом диетических яиц, степенно дозревающих в ожидании звонка с урока.

Спросите, откуда такая осведомленность? А попробуйте не смекнуть, в чем тут дело, если вскоре в класс нахально вползает запах яичницы. Он торжествующе порхает над партами, дразнит ноздри, заставляя нас понимающе переглядываться, притворно сглатывать слюну и гадать: не начинает ли яичница переходить в новое агрегатное состояние, или, говоря проще, предательски подгорать?

Честно говоря, тут мы начинаем бить тревогу. Шутка ли: эдак, увлекшись ради нас показом эффектного опыта, Николай Алексеич потом найдет на сковородке не заветную яичницу, а ее обугленные головешки... Легко сказать – «бить тревогу». А как ее, треклятую, бить посреди высоконаучных наших разговоров о тайнах сообщающихся сосудов или о работе двигателя внутреннего сгорания? Не скажешь ведь учителю: «У вас яичница погибает!»

Вот и приходится каждый раз что-нибудь придумывать, дабы навести добряка-физика на мысль наведаться на свой камбуз и спасти трапезу.

Николай Алексеич давно был бы пенсионером. Но живет он совсем один, и работу оставлять не хочет.

И, если хотите знать, физика радует нас не меньше, чем мультики серии «Ну, погоди!». Мы, как зайцы, хотим иногда улизнуть от заведомо скучной темы, как от волка... Но тут Николай Алексеич живо настигает нас очередной выдумкой, как бы говоря: «Ну, погодите! Я вам сейчас та-а-кое покажу». И тут же – бах нас по голове фантастическим опытом с нагреваемой прямо на наших глазах водой в пробирке. Водой, которую лижет огонь, но которая почему-то остается холодной... «Ну, погодите!» – это еще и когда наэлектризованная стеклянная палочка в его руках умеет, как факир в цирке, укрощать струйку воды из крана и заставлять ее извиваться виртуознее дрессированной кобры.

Мудрено ли тут учителю, видя изумленные глаза наши, не позабыть, что в подсобке безвинно погибает никому не сделавшая плохого, но всеми покинутая яичница?..

Мой брат Акрам, а он – моряк, говорит по похожему поводу так: «Если ловится кальмар – и про вахту позабудешь».

ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ГОРОЖАНИН

Про испытания, которые ждут теперь и меня по средам на физике, я узнал сразу же, как познакомился с Борькой Самохваловым – моим соседом и будущим одноклассником.

Мало сказать – соседом. Живем мы в девятиэтажке, и оба на первом этаже. Правда, в соседних подъездах, но зато у нас общая стена и даже балконы на одну сторону выходят. Это обстоятельство, возможно, и не стоило бы упоминания, если бы вскоре не сыграло во всей этой истории неожиданной роли. Но об этом – позже...

Борька Самохвалов – первый, кого я увидел во дворе, когда мы переехали в Ташкент. Жаль было, конечно, расставаться с ребятами из поселка Катта-Караван, где мы так весело жили до самого моего восьмого класса. Но после нового года папу вдруг перевели на новую работу, и – прощай, поселок... Вещи погрузили на грузовик, за рулем был Билял Гиреевич – отец Сервера Мамбетова. Да и сам Сервер вызвался поехать с нами провожать.

–Вещи помогу разгружать! – веско сказал он.

Когда машина, ведомая Билялом Гиреевичем, подъехала к массиву Юнусабад, где отныне нам предстояло жить, Сервер, восседавший вместе со мной в кузове, вздохнул:

–Теперь вообще не будем видеться...

Вот еще! – перебил я.– Глупости какие. Ездить будем друг к другу. Сяду на свою «Каму» в воскресенье – и прикачу. Трудно, что ли? Ты вспомни – мы ведь даже в Чирчик, в Газалкент на великах гоняли.

Погляжу, как ты приезжать будешь!– с сомнением вздохнул Сервер.

Спорить я не стал. Вот докажу делом – и будет знать, как вздыхать. Все свои вздохи возьмет обратно.

Наконец машина закатилась во двор, образованный высоченными утесами трех домов. Двор меж ними лежал как лощина, выходившая в большой мир лишь узким асфальтированным ущельем. Папа с мамой вышли из кабины. Папа был весел. Похоже, бетонно-панельные утесы ему нравились. Оно и понятно. Он вообще у нас любит все прочное, основательное, надежное. Мама говорит, это потому, что он и сам такой.

Но все равно было ужасно жалко, что там, в поселке, оставались теперь и наш двор, и огород, и виноградник. Вот если бы можно было перевезти сюда и их. А заодно – и Сервера, и Ваську Кулакова, и всех других ребят.

А разве нельзя? Сам читал: в Москве не то что виноградник – целые дома перекатывают с места на место, чтобы улицу расширить.

Ладно уж. Горю моему теперь ничем не поможешь. Прощай, Катта-Караван! Здравствуй, Ташкент! Привет, Юнусабад!

Стали разгружаться. Папа, Алишер и Билял Гиреевич засучили рукава, Сервер подал мне «Каму», я прислонил велосипед к дереву, и тут откуда ни возьмись подбежал незнакомый мальчишка, и, оглядывая «Каму», спросил:

–Велосипед? Дай покататься.

Я повел плечами – бери, мол. Но меня сердито остановил Сервер, крикнув мальчишке с машины:

–Эх, ты! А еще сосед! Неужели не понятно: сначала пацанов знакомых собери, вещички соседям помоги занести, а потом только велик чужой проси покурочить.

–Вот еще, покурочить... – сконфуженно пролепетал мальчишка, – Я осторожно... А пацанов собрать – это можно. Я сейчас...– и он мигом испарился.

Билял Гиреевич, придерживавший диван, явно заинтересовался нашим спором с мальчишкой.

–А ведь Сервер-то прав!– сердито выдохнул он.– Покататься любой мастак. А вот заметить, что рядом с велосипедом,– это не всякому по зубам.

Папа усмехнулся:

–Вижу, Билял-ака, пофилософствовать захотелось?

–Вот еще!– обиделся Билял Гиреевич. – Не место и не время. Только припомнился мне такой случай. Это когда я, так сказать, в первый раз женат был. В байский дом попал – не иначе. Кругом хрусталь, мебель, ковры. Ходить по дому страшно. И вот что там со мной приключилось в первый же день…

–И что же?– навострил уши Алишер.

Билял Гиреевич усмехнулся:

–Чудеса, да и только. Посреди свадебного торжества наступил я на валявшуюся на полу бутылку – ее будто кто специально подбросил – и, ясное дело, полетел головой вперед и прямиком протаранил ею югославскую стенку.

–Наверно, больно было?– воскликнул Сервер, слушая историю, о которой, похоже, и не подозревал.

Билял Гиреевич сердито погрозил пальцем:

–А это, между прочим, не ваших ушей дело! Взрослым рассказываю. А вы вон стулья выгружайте. И всякую другую мелочовку.

Сервер сердито засопел, а Билял Гиреевич продолжал уже вполголоса:

–Конечно, было больно. И голове, братцы мои, а больше – душе. Душе... Потому что все они, не исключая невесты, бросились оттаскивать меня от стенки, чтобы проверить – не сильно ли я ее поранил головой.

Папа захохотал:

–Стенку, говоришь, поранил? Великолепно! А что же ты?

–Ясно что,– развел руками рассказчик.– Пока они стенку свою драгоценную жалели да охали по поводу ее увечий,– унес я ноги подобру-поздорову. Наверное, уже без меня они мебель зеленкой обработали, забинтовали а, в придачу, еще и укол от столбняка сообразили. В мягкое место.

–Вряд ли! – усмехнулся Алишер. – Это ведь была стенка, а не венский стул. Куда ее, бедняжку, колоть-то?..

Трудно было понять, к чему клонит Билял Гиреевич этой своей историей про мебель, которой, если его послушать – так впору было чуть ли не скорую помощь вызывать и шкафы в травматологию везти... У взрослых вообще мало что поймешь... Хорошо, что размышлять по этому поводу было некогда. А тут еще и орава пацанов прибежала. Их привел – не обманул ведь! – тот самый мальчишка.

–А вот и мы!– воскликнул он.– Чего носить?..

Когда машина вынырнула из ущелья и тотчас же исчезла, мальчишка, собравший на хашар-подмогу всю горластую ораву грузчиков, тронул меня за плечо:

–Давай знакомиться... Самохвалов. Борис Самохвалов.

–Балтабаев,– отозвался я.– Володя.

–А ты в каком классе?

–В восьмом.

Борис просиял:

–Слушай, а давай к нам!

–К кому?– не понял я.

–К нам, говорю. В восьмой «в».

–А почему к вам?

–Да ты что! И не раздумывай!– напирал Самохвалов.– Мы ведь с тобой совсем соседи. Вон мой балкон, тоже на первом этаже. Знаешь, как удобно, когда в одном классе, и живешь рядом.

Я пожал плечами. Наверное, мне трудно было понять логику Самохвалова потому, что в Катта-Караване все ребята из нашего класса жили в общем-то рядом, да и школа была только одна. Впрочем, я вовсе ничего не имел против того, чтобы учиться с Борей в одном классе. Да и насчет удобств, которые дарит одноклассникам соседство, наверное, он был прав. Ему, собственно, виднее. Профессиональный горожанин!

Но тут я спохватился.

–Велосипед возьми,– сказал я.– Катайся, сколько влезет, если не боишься на льду шмякнуться. Это ведь тебе велосипед, а не мотосани. Бери!..

Как говорит Акрам – «Океану износа нет, его всем хватит». Еще он говорит – «На воде царапину и ледокол не оставит».

КОГДА ЗАХРАПИТ БДИТЕЛЬНОСТЬ

Вечером того же дня Борька Самохвалов, с которым мы уже успели порядком сдружиться, таинственно спросил:

–Ты про сообщающиеся сосуды знаешь?

–Это в которых всегда один уровень жидкости?– заскучал я.

–Знаешь!– возликовал Борька.– Ну так слушай. В вашей квартире еще до вас жильцы сделали подвал под балконом. Такой же и у нас. Нас там сейчас только земляная перегородка разделяет, я проверял.

–Ну и что же?– спросил я.– Предлагаешь заменить земляную на золотую? Извини, золотишка не имеется.

–Вот чудак! – хохотал Борька.– Неужели не понял? Я предлагаю убрать ее!

–Совсем?

–Нет, конечно. Лучше сделать так, чтобы родители ничего не заметили. Пророем маленький лазик и прикроем чем-нибудь – фанеркой хотя бы. Вот и получатся у нас сообщающиеся подвалы. Совсем как по физике. Понял теперь?

–Лихо!– похвалил я.– Но только скажи: ты это сам придумал? Про подвалы эти...

–А то кто же!– обиженно протянул он.– Как показал нам на уроке Николай Алексеич свои сообщающиеся пробирки, так я сразу и придумал подвалы сообщить.

–Николай Алексеич?

–Ну да. Это наш физик. Знаешь, как у него интересно!

И тут Самохвалов вдруг захохотал.

–Интересно и... и...– и его душил смех.– И вкусно...

–Вкусно?– переспросил я, уже не сомневаясь, что он меня попросту дурачит. Виданное ли дело – чтобы на уроке физики было вкусно? Это ведь не домоводство все-таки, а физика.

–Вкусно. Именно вкусно!– подтвердил Борька.– Сам убедишься. Он в конце урока яичницу жарит.

–Для всех?– переспросил я.– Это с какой-такой радости? Или, может, у вас за хороший ответ на физике вместо пятерок награждают яичницей?.. Догадываюсь...– усмехнулся я.– Наверное, на английском вы лакомитесь отбивной, на узбекском – шашлыком, а на труде печете в золе картошку. Угадал?

Поняв, что я над ним потешаюсь и ни слову его не верю, Самохвалов надул губы и отвернулся. Пришлось идти на попятный. Ладно уж, яичница так яичница. Разберемся еще, что к чему. И я предложил:

–Айда, что ли, в подвал? Поглядим, что там.

Самохвалов тотчас же повеселел. Тень обиды спрыгнула с его лица, как кот с остывшей печи.

–Только давай лучше ко мне пойдем,– предложил он,– Мы ведь уже договорились, что будем все держать в тайне.

–А у тебя сейчас никого нет дома?

–Не-а! Мама в театре, она у меня актриса. В ТЮЗе играет. Знаешь, как здорово! Я тебя бесплатно проведу. Хочешь?

–ТЮЗ – это хорошо,– согласился я, и мы поспешили к Самохвалову. Выйти на балкон, открыть люк и спуститься по лесенке вниз – все это было делом одной минуты. Борька щелкнул выключателем, и лампочка осветила бетонные стены огромного подвала, который занимал все пространство под балконом.

–Идем сюда!– заторопил меня Борька, и мы приблизились к земляной перемычке.

–Давай сюда лопату!– сказал я.– Тут дел минут на десять. Сейчас увидишь, как это делается.

–Не спеши!– успокоил меня Борька.– Не сейчас. Пускай сначала твои родители вещи в подвале расставят и успокоятся. Тогда все и сделаем. А так – сразу ведь заметят... Надо нам сперва их бдительность усыпить...

Самохвалов был прав. Да и идея его – сделать подвалы сообщающимися – мне начинала нравиться уже всерьез.

–Только – чур, не забывать закрывать в доме краны и не затапливать подвал,– с заговорщицкой улыбкой предупредил я.– Не то у нас и впрямь получится совсем по физике...

Оставалась самая малость – подождать, когда всхрапнет бдительность моих родителей.

Как говорит Акрам: «Капитан шторму дорогу уступает не потому, что воспитанный, а потому, что умный».

СОЮЗНИК СОСУЛЬКИ – ИСААК НЬЮТОН

Ясно, что, согласившись разделить с Самохваловым тайну сообщающихся подвалов, я связал себя необходимостью проситься в его восьмой «в». Наутро мы с мамой стояли у двери с табличкой:

ДИРЕКТОР ШКОЛЫ

МАНТЮШ-БАБАЙКИН

ЛЕОПАРД САМСОНОВИЧ

Уговаривать Леопарда Самсоновича и вовсе не пришлось.

–Не возражаю,– сразу же сказал он.– У них контингент неполный. Давайте определять парня в «в», раз у него там друг учится.

Узнав, что мама – учительница, Леопард Самсонович предложил ей работать у себя, и она, конечно же, сразу согласилась.

–Вот и хорошо! – обрадовался директор и добавил еще что-то, повторив несколько раз мудреное слово «контингент».

В коридоре меня ждал Борька Самохвалов. Узнав, что все в порядке, он просиял.

Мы выскользнули в школьный двор, где сейчас вовсю клокотала перемена.

Легкий морозец, сковавший за ночь лужу у крана, превратил ее в великолепный каток, и ликующая малышня неугомонно полировала его ботинками, полами пальто, а кто и носом. У водосточной трубы, из которой торчали длинные клыки льда, сгрудились первоклассники. Они нещадно колошматили по толстой застывшей лаве из трубы, думая выбить ледяную начинку. Бедная труба, цепко душа пленницу в своих жестяных объятиях, скрипела, скрежетала – словом, грозила в конце концов отвалиться целиком – во весь свой трехэтажный рост. Я схватил за руку наиболее рьяного перваша, который бил по трубе ногой с особо великой ненавистью и умением – с разбегом, с грозным и визгливым воплем «Яр-р-х!». Он явно демонстрировал дружкам свое мастерство в приемах каратэ.

–Отвалится ведь!– спокойно сказал я, чтобы разом охладить воинственный пыл перваша, беспощадно наступавшего на трубу, ушедшую в глухую и пассивную оборону.

Резко вырвав руку и еще не остыв от атакующего пыла, кроха-каратист злобно выкрикнул, жалуясь на заледеневшую и уже заметно накренившуюся трубу:

– А что она... Она сама...

Впору было опешить от такой наглости. Послушать его – так это не он истязал трубу, а она сама приставала к беззащитным малышам и заслуживала того, чтобы ее связали и отнесли для разбора-дела в комиссию по делам несовершеннолетних.

Между тем, препираясь с малышами, я заметил, что с края крыши, неподалеку от того места, где начинала свой разбег эта злополучная труба, свисает громадная ржавая сосулька. Ее хищные клыки напоминали страшные зубы дракона, который в сказках издыхает, развалившись на высоком утесе или ветвях дерева, позволяя при этом смертельному яду преспокойно капать вниз – в ладони умирающих от жажды и ничего не подозревающих путников. Немного фантазии – и можно было представить, что дракон перекочевал с утеса на крышу школы. Еще легче было представить, что может произойти, если вся эта грозная ледяная челюсть или хотя бы один зуб сорвется с крыши, стальным штыком полетит вниз на беспечно резвящихся на катке малышей... Я сразу же утратил всякий интерес к трубе и каратисту.

–Гляди,– показал я Самохвалову на сосулище.– Упасть может.

–Может,– согласился Борька.

–Надо что-то делать,– сказал я.

–Предлагаешь лезть на крышу? Не-е. Запросто упадешь. Что потом маме скажешь?

Я вздохнул. Верно говорит Борька. Скользко. Да и мамам, похоже, про такой наш поход на крышу другие говорить будут...

–Вот бы палку такую...– размечтался Самохвалов.– Длинную-длинную. Сразу бы все посшибали.

–Палку?– усмехнулся я.– На три этажа. Это, если хочешь знать, целый тополь надо спилить, а потом его всей школой держать, чтобы лупить по сосулькам.

И тут меня осенило.

–Слушай, а ведь ты прав!– воскликнул я.– Действительно, нужна палка. И, знаешь, куда короче! Просто ею надо из окна третьего этажа шуровать. Что у вас там? Во-он, прямо под сосулькой. Да ее, вижу, из окна рукой схватить можно.

Сосулька свисала до половины верхнего окна и, ухватившись теплой ладонью за ее ледяное вымя, наверное можно было подоить всю заледеневшую крышу, как доили мы в поселке неприветливую корову по кличке Киса.

–Не получится,– тряхнул головой Борька.– Наталья Умаровна не разрешит окно открыть.

–Это кто?

–Зоологичка. Там ее кабинет.

–А почему не разрешит?

–Скелеты простудятся,– усмехнулся Самохвалов.– Она, знаешь, какая! Никого к своим сокровищам не подпускает на расстояние ближе вытянутой указки. На свои деньги пылесос купила и в кабинете держит. Каждый день со скелетов пыль сдувает, чтобы выглядели элегантно. А ты говоришь – окно открыть...

Слушая Борьку, я не сводил глаз с сосульки, которая, казалось, торжествовала от сознания собственной неуязвимости. «Знала, гадюка, где с крыши сползать»,– с ненавистью подумал я о сосульке. Похоже, только лассо или ружье могло помочь расправиться с нахалкой.

И тут мне в лоб угодил метко пущенный кем-то снежок. Наверное, сам великий Ньютон был меньше рад некогда рухнувшему ему на голову яблоку, чем я этому снежку – подсказчику. Потому что именно он и навел меня на мысль, как следует поступить с обнаглевшей сосулькой. Живо слепив снежок, я запустил им вверх. Испытательный полет моего снаряда протекал вяло. Земля тянула снежок к себе незримыми вожжами всемирного тяготения. Похоже, Ньютону, поневоле ставшему сейчас союзником сосульки, повезло в свое время с яблоком куда больше, чем мне. Оружие явно требовало усовершенствования.

–А запечём-ка в снежок начиночку!– подсказал Борька и, показывая пример, живо облепил снегом камушек.

–Гениально!– похвалил я, и Борька, размахнувшись, запустил снежком, который улетел далеко за крышу.

–Совсем другое дело! – просиял я и велел облепившим нас малышам немедленно приняться за изготовление снарядов. Себе и Борьке я отвел роль бомбардиров. Скоро проворные октябрята навалили у наших ног гору снежных ядер с каменной начинкой, и мы с удвоенным боевым пылом продолжили обстрел острозубого противника. Стрелять мы придумали залпом – оба сразу – сообразив, что двойное попадание снежком в пасть дракона скорее приведет к победе, и обезвреженная нами сосулька полетит вниз с долгим стеклянным криком... Но сосулька злила нас своим упорством, играючи отбивая тугие снежки – будто это всего лишь вялые теннисные шарики или холостые патроны.

Тут прозвенел звонок на урок. Ребятня стала покидать нас – правда, с явным сожалением. Бой с сосулькой пришелся им по душе. Рука у меня уже порядком устала. Оставался последний снежок. Размахнувшись, я что было сил запустил его в союзницу Ньютона, явно взявшего ее под свое августейшее покровительство и сделавшего неуязвимой. Я уже ни на что не надеялся. Но – чудо! Раздался долгожданный стеклянный звон! Впрочем, это было далеко не единственным чудом. Куда занятнее, что сама сосулька при этом преспокойно оставалась висеть на облюбованном ею месте.

–Что за чудеса?! – опешил было я, но тут из окна третьего этажа, со скрежетом отворившегося, высунулась женская голова и тотчас завертелась в поисках виновников ее беспокойства. Она, конечно же, сразу увидела нас с Самохваловым. И не мудрено.

Задрав головы, мы все еще силились сообразить – откуда звон.

Первым опомнился Самохвалов,

–Да мы ж окно разбили...– охнул он.

Борька оказался прав. Наталья Умаровна потрясала куском стекла, оставшегося лежать на жестяном козырьке, и кричала:

–Хулиганы! Что же вы натворили... Тут же... Тут же...

Казалось, сейчас она расплачется. Но вот она узнала Борьку.

–Твоя работа, Самохвалов?– вновь закричала Наталья Умаровна.– И это вместо того, чтобы учить уроки!.. И это в то время, когда твои героические современники бороздят просторы Вселенной! И это в то время...

Она еще долго продолжала бы свой назидательный и вполне заслуженный нами героический перечень, если бы, сложив ладони рупором, я не крикнул:

–Самохвалов не виноват. Это я разбил стекло.

–Ты кто такой!– с недоверием спросила учительница.

–Балтабаев.

–Из нашей школы?

–Новенький... Мы во-он ту сосульку сбить хотели. Чтобы на малышей не свалилась.

–Сосульку? Эту, что ли?..– и, высунув из окна указку, она толкнула сосульку толстым ее концом. Союзница Ньютона сразу же зашаталась и, отломившись от крыши, полетела вниз.

–Все что ли?– крикнула она. – Или остальные окна тоже надо спасать, пока не поздно?

–Больше не надо! – успокоил я.

–С Леопардом Самсонычем еще не познакомился?– сердито спросила она.

–Познакомился. Товарищ Мантюш-Бабайкин меня в восьмой «в» записал. К Самохвалову.

–Думаю, он с тобой еще не раз встретится!– сердито выпалила Наталья Умаровна.– Вот только попробуй сегодня же не починить окно, я тебя сама к нему отведу. Пусть подумает, нужен ли такой ученик классу «в», да и любому другому тоже!– И она с силой захлопнула раму и тотчас заставила разбитое окно зоологическим плакатом. С высоты третьего этажа на нас таращился скелет лягушки...

Мы переглянулись. Вот так дела! Еще и на уроке ни разу не был, а уже угодил в черный список.

–Не переживай! – вздохнул Борька – и сам вконец огорченный.– До второй смены у нас еще три часа. Достанем где-нибудь стекло. Вставим...

Я махнул рукой:

–Теперь уж помолчи лучше, стекольщик несчастный. Видал, как ловко она?.. Своей указкой... Я же говорил – давай к ней. А ты заладил свое: не пустит...скелеты простудятся.

Борька беспомощно развел руками, и мы поплелись домой – искать стекло. Сегодня, в первый мой школьный день в Ташкенте, анатомия стояла в расписании первой. А я, еще и не заявившись на уроки, рисковал заполучить репутацию человека, который бьет скелетам окна...

Как говорит Акрам – «Земля – круглая, и потому корабль по макушке узнают».

БЕЗДОННАЯ ПАМЯТЬ ЩИПАХИНА

Когда надо, стекла на дороге не валяются. Тем более – целые. Чтобы их на окно хватило... Мы облазили весь микрорайон, обшарили свалки, но нигде не обнаружили и намека на выброшенное стекло. Наконец Борька предложил:

–А хочешь, у меня снимем?

–У тебя?.. Это где же?

–А в комнате. Там все равно двойные. Не замерзну. И мама не заметит.

–Вот еще!– отклонил я идею Самохвалова.– Если на то пошло, то надо у меня снимать. Я ведь разбил, а не ты.

Дома, с первого же взгляда на окна, мы поняли, что стекла нам отсюда не извлечь. Замазка держала его мертвой хваткой.

–Гляди,– сказал вдруг в окно Борька.– Щипахин опять тащит добычу.

Мимо наших окон семенил мужичок в телогрейке, держа в руках старую раскладушку и смеситель для душа. Я готов был поклясться, что какой-нибудь час назад эту раскладушку видел на одной из свалок, а смеситель – на другой.

–Кто такой?– шепнул я.

–Чудак один. Дядя Сидор. А фамилия у него – Щипахин. Его тут у нас все знают. У него дома склад целый из такого вот хлама. И гараж забит. Что на улице увидит – все домой тащит. Соседи мебель привезут, начинают распаковывать, а он уже тут как тут – упаковку поджидает. Поролон, фанеру, да и картон тоже берет.

–А зачем ему все это?

–Говорит, в хозяйстве все пригодится.

–И старая раскладушка?

–И раскладушка. И утюг. И выключатель, и стиральная машина. Он говорит так: одна старая вещь – это десять новых. Их только нужно уметь разглядеть.

–Но – раскладушка...– напомнил я.

–Это для тебя она – раскладушка,– объяснил Борька. – А для него это – алюминиевые трубки, запчасти...

–Ясно! – кивнул я. – Сирье!

–Вот-вот!– подтвердил Самохвалов, обрадованный тем, что я припомнил хорошее и точное слово, которое в этот момент почему-то бродило слишком далеко от его головы, чтобы он мог его заприметить и назвать первым.

–А стекло у него есть?– спросил я.– Чем стекло хуже раскладушки? Его тоже ведь, бывает, выбрасывают.

–Бывает,– кивнул Самохвалов.– Только его на части ведь не разбирают. Разве что только как ты сегодня. В школе...

Ни слова больше не говоря друг другу, мы выскочили на улицу и побежали догонять дядю Сидора, который уже входил в свой подъезд. Мы настигли его у самой двери, когда, прислонив раскладушку к телу лифта, он копался ключом в замке. Запыхавшиеся, мы навалились на него вопросом.

–Стекло есть?

Дядя Сидор задержал ключ в замке, не спеша открывать, и с удивлением оглядел нас.

–Какое надо стекло?– деловито спросил он.– Для очков? Может, для заднего обзора в «Жигульке»? На телевизер? Куда стекло-то?

Мы переглянулись. Вот так дядя Сидор! На кой нам, спрашивается, автомобильное заднего обзора, когда нас устроит всего лишь стекло для окна в кабинете зоологии. И – вполне переднего обзора.

– Оконное нам надо,– уточнил я.– Оконное. В кабинете зоологии надо срочно вставить.

– Оконное?– разочарованно протянул дядя Сидор.– А я-то думал, чего-нибудь посложнее.

И дядя Сидор занялся дверью уже всерьез. Только тут заметил я, что первым делом он освобождает дверь от широкого стального кушака, перепоясавшего дверь по диагонали. Такие могучие запоры я видел только на воротах коровника в нашем поселке, где боялись, что иначе бык протаранит ворота и уведет стадо на волю. Наконец этот кушак упал тяжелой головой на порог, и дядя Сидор, повозившись уже с замком в самой двери, распахнул ее и пригласил нас к себе.

Я шагнул в узенький коридорчик и замер, изумленный. Прямо передо мной, надежно закрывая вход из коридора в гостиную, стоял контрольный автомат, помигивая красноватым глазком. Я скосил глаза на Самохвалова и отметил про себя, что Борька спокоен. Значит его очередь удивляться давно прошла. А удивляться было чему. Автомат был точь-в-точь такой, как на станциях метро, где нужно было расстаться с монетой, чтобы попасть к поезду.

–Пятачок доставай, пятачок!– довольно захихикал дядя Сидор.– Так ведь не пройдешь – дверцы тебя прищемят. Они у меня – овчарки надежней. Чудо, а не копилка! Можете мне, братцы, поверить: такой копилки даже в банке нет, не говоря о рядовых нумизматах – собирателях и хоронителях дензнаков...

–Пятачок?– растерялся я, охлопывая карманы,– Я... я не захватил... Я ведь... не знал...

Дядя Сидор вздохнул и перевел взгляд на Самохвалова:

–Ну, а утебя, соседушка, имеется пятачок? Или, может, единым проездным пользуешься?

–Имеется!– торжественно объявил Борька, ловко протолкнул пятак в жадный зев тотчас же сыто заурчавшего и погасившего красный глаз автомата, и спокойно прошел в комнату.

Дядя Сидор нажал какую-то тайную кнопку и скорбно произнес:

–Ладно, на первый раз прощаю. Проходи так.

Я опасливо вплыл в исток диковинного автомата, далеко не уверенный в том, что из устья его выберусь таким же невредимым.

И автомат пропустил меня в комнату, напоминавшую больше склад редкостей, да и просто хлама. На вбитых в стену гвоздях висели бесчисленные вело-мото-покрышки, провода, инструменты. В углу громоздились друг на друга, взбегая до потолка, десятка полтора старых телевизоров и радиоприемников. В другом лежали моторы, снятые со стиральных машин. В серванте стояла дюжина утюгов и будильников, а на нем – груда настенных часов. Но истинным украшением комнаты были две самые настоящие будки – с газировкой и телефон-автомат! Привычные и неприметные на улице, здесь, в квартире, они смотрелись как величайшие редкости.

–Работает?– спросил я, кивая на газбудку.

Дядя Сидор посветлел:

–А чего ей не работать? Когда я в этой конторе служил – отлично работала.

–В какой конторе?– не понял я, и дядя Сидор как-то нехотя махнул рукой:

–Да по газированному делу... Был оператором по жажде.

–Подарили ее вам, что ли?

–Ага! Товарищи по борьбе за выполнение плана.

–Отличный подарок!– похвалил я,– А откуда телефон-автомат?

–А это тоже... на память...– ухмыльнулся дядя Сидор и любовно погладил будку.– Я тогда на телефонной станции вкалывал. А это, считай, память о моих трудовых подвигах на ниве связи... Вот так-то, брат!

Дядя Сидор заметно повеселел, видя, что я искренне восторгаюсь диковинками, густо населявшими его комнату.

–Да ты садись... И ты, Самохвалов, тоже садись. Чай, не в пустыне мы, а в квартире,– и он жестом пригласил к скамейке, занимавшей единственно свободное место у стены. Я облокотился на удобную спинку, удивляясь тому, что в квартире у дяди Сидора стоит скамейка, какие я привык видеть на остановках. Дядя Сидор не замедлил утолить мое любопытство. Похлопывая ладонью по металлическим завитушкам скамейки, он выдохнул:

– Тоже добрая память!

– А где это вы на скамейке работали?

–Не на скамейке, а на остановке! – назидательно поправил он.– Троллейбусно-автобусной. Контролером. Там она, голубушка, стояла. И так я к ней привязался, так привык! Ну, поверишь: никакой такой возможности не было, чтобы расстаться с ней, когда уходил.

Я усмехнулся и сказал:

– Но ведь там, наверное, не только скамейка была? Еще – дорога была. Троллейбусы ходили. Провода висели. Еще – облака плыли, ветер дул... Так ведь? Чего ж вы только скамейку на память захватили?

Дядя Сидор недобро глянул на меня:

–Ветер, говоришь... Верно: бывало, случался и ветер. Ты не сомневайся – взял бы и его. Да мне, брат, доктора простывать не велят. Понял, брат?! – И он больно хлопнул меня ладонью по колену.

Все было ясно. Не нужно было даже спрашивать, откуда у него автомат. Красавец-метрополитен, похоже, тоже оставил след в его биографии, и автомат вполне мог, вместе с обеими будками, достойно заменять записи в трудовой книжке дяди Сидора. В какое-то мгновение я с облегчением подумал: «А хорошо все-таки, что дядя Сидор Щипахин никогда не служил на флоте, и тем более – на одном теплоходе с моим братом Акрамом. Поглядел бы я тогда, как мой Акрам станет сходить на берег где-нибудь в Гаване или Сингапуре. Без якоря...».