Текст книги "Происхождение фашизма"
Автор книги: Павел Рахшмир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Для подвизавшегося в социалистической прессе Муссолини гораздо ближе по духу и стилю были такие журналы, как «Леонардо», «Воче», издания футуристов. Вокруг «Леонардо» и «Воче» группировались молодые литераторы, претендовавшие на роль интеллектуальной элиты. Главными фигурами среди них были Д. Преццолини и Д. Панини{180}. Журналы знакомили итальянцев с зарубежной литературой, эстетикой и философской мыслью. Кстати, именно из них, а не из первоисточников почерпнул Муссолини представления о модных зарубежных философских учениях, в частности о прагматизме. Уже к началу Ливийской войны группы «Леонардо» и «Воче» обретают ярко выраженный националистический облик. По словам Э. Гарэна, люди из этого круга превратились «в мистиков насилия, мистиков расы, мистиков войны, теоретиков ненависти, адвокатов войны»{181}. «Каждый, кто желает узнать самые новые духовные явления и самые глубины современной итальянской культуры, каждый, кто желает в меру своих сил содействовать обновлению итальянской души и подготовить подлинную третью Италию, должен читать «Воче»», – писал Муссолини. Его мировоззрению было созвучно и футуристское прославление машинизма, силы, воплощенной в образе «мускулистого гиганта», сокрушающего своих врагов. Даже фразеология Муссолини насыщена свойственными футуристам стилевыми оборотами. Постоянные разглагольствования о мускулах, о физической силе были призваны создать вокруг Муссолини ореол молодости, свежести, силы.
В формировании Муссолини-политика существенную роль сыграли и идеи В. Парето. С ним он познакомился довольно рано, будучи в Швейцарии. Муссолини быстро усвоил учение Парето о «циркуляции элит». Уже будучи лидером фашистского движения, он обосновывал свои притязания ссылкой на Парето: «Если правящий класс умирает, необходимо, чтобы… поднялись новые социальные элиты и заменили его»{182}. Муссолини явно чувствовал себя паретианским львом, которому предназначено сменить запутавшихся и обессилевших лисиц. Тем более и родился он в день Льва (29 июля). Это царственное животное он считал символом своей личности. Став диктатором, Муссолини держал во дворце на виа Рассела клетку с доставленным из зоопарка львенком. Когда тот вырос, его заменили молодой львицей. Один из слуг диктатора был свидетелем такой сцены. Появившись в дворце Киджи после визита в львиную клетку, Муссолини понюхал свои руки и воскликнул: «Запах льва!»{183}. В этой сцене весь Муссолини с его самолюбованием, позерством, дешевой претенциозностью.
Духовный мир Муссолини был своеобразным аккумулятором различных вариантов экстремизма, которые затем преломлялись в его пропагандистской и политической деятельности. Правда, экстремизм Муссолини отнюдь не был слепым. Он имел прагматический оттенок. Муссолини прямо ссылался на отца прагматизма, американского философа У. Джеймса: «Прагматизм Уильяма Джеймса также очень помог мне в моей политической карьере. Он дал мне понять, что тот или иной человеческий поступок должен оцениваться скорее по своим результатам, чем на основании доктринальной базы»{184}. Но Муссолини явно преувеличивал степень знакомства с учением Джеймса. Скорее всего, кое-какие обрывки он узнал из «Леонардо» и «Воче». Когда американский философ Г. М. Кэллен, автор работ о Джеймсе и Бергсоне, в 1926 г. был принят Муссолини, он надеялся на интересную и содержательную беседу. Однако его постигло разочарование. «Дискуссия о прагматизме, – констатировал он, – закончилась полным фиаско. Совершенно ясно, что дуче лучше знал имя Уильяма Джеймса, чем его учение»{185}. Как и во многих других случаях, ссылки на авторитет тех или иных имен должны были придать интеллектуальный оттенок, в известной мере даже облагородить беспринципные политические трюки и махинации. «Мы позволяем себе роскошь быть аристократами и демократами, консерваторами и прогрессистами, реакционерами и революционерами, сторонниками легальности и нелегальщины в зависимости от обстоятельств времени, места и окружающей среды», – говорил Муссолини. Подобная политическая всеядность была характерна для него и раньше, однако не проявлялась до поры до времени столь откровенно.
Когда в Италии поднялась волна интервенционизма, Муссолини своим острым политическим чутьем уловил, что пришел его час. Крайнему волюнтаристу и авантюристу, ему было неуютно в рядах Социалистической партии, хотя он и сумел высоко подняться по лестнице партийной иерархии. Но как раз опыт лидерства в партии, чуждой для него, убедил Муссолини в том, что она никогда не станет послушным инструментом для осуществления его честолюбивых замыслов. Состав Социалистической партии, организационные принципы, программа – все это исключало возможность превращения ее в орудие политического авантюриста. Муссолини нужна была организация другого рода, которая слепо и беспрекословно подчинялась бы его воле, невзирая на самые головокружительные повороты политической игры. В значительной мере прав Г. Джудиче, когда он пишет, что предательство Муссолини по отношению к Социалистической партии можно расценивать как логически обусловленный акт верности самому себе{186}. Предательство Муссолини носило ярко выраженный политический характер. Он порвал с социалистическим движением в тот момент, когда для него открылись иные, более подходящие политические возможности. Следует отметить, что разрыв с Социалистической партией еще не означал немедленного отказа от левацких устремлений. Его представления о революции ассоциировались с войной{187}.
25 сентября 1914 г. Муссолини в качестве редактора «Аванти!» написал статью «Слово пролетариату», выдержанную в духе линии Социалистической партии на нейтралитет. Но уже 18 октября без согласования с руководством партии, по собственной инициативе, он публикует статью «От нейтралитета абсолютного – к нейтралитету активному и действенному». Отказ от нейтрализма в его истолковании выглядел революционным шагом. «Хотим ли мы – как люди и как социалисты – быть инертными зрителями этой грандиозной драмы? Или не пожелаем ли мы каким-то образом и в каком-то смысле быть ее действующими лицами?» – обращался он к читателям. 24 ноября его исключили из Социалистической партии. За ним пошли очень немногие из социалистов. Но Д. Преццолини, редактор «Воче», приветствовал то, что «суровая и возвышенная натура Муссолини избавилась от «социалистической наклейки». Националисты, футуристы, революционные интервенционисты из синдикалистского течения – весь этот разношерстный и многоликий лагерь – приняли отступника в свои не столь многочисленные, но крикливые ряды. Впоследствии сам Муссолини, а вслед за ним и фашистская историография изображали вступление Италии в войну как дело рук дуче. Но это явное преувеличение. Муссолини был всего лишь одним из интервенционистских лидеров, причем отнюдь не самым влиятельным. Благодаря репутации ультрареволюционера он помогал поддерживать иллюзии у тех, кто искренне верил, что вступление Италии в. войну приближает страну к социальной революции. Кровавая война в изображении Муссолини представала как горнило, в котором выплавляются новые духовные и политические ценности, новая революционная модель Европы.
К Муссолини проявляют интерес правительственные и монополистические круги. С ним устанавливает контакт министерство иностранных дел. Посредником между ним и деловым миром стал болонский издатель Ф. Нальди. Бывшего социалиста субсидируют заинтересованные в интервенции монополии «Эдисон», «Фиат», «Ансальдо» и др.{188} Это позволило Муссолини обзавестись собственной газетой «Пополо д’Италиа», первый номер которой вышел уже 15 ноября 1914 г. Деньги поступали и от французского правительства. За миллион франков Муссолини предлагал свои услуги царскому агенту М. Геденштрому{189}.
23 января 1915 г. в Милане наиболее активные группировки интервенционистов, главным образом синдикалистского толка, объединились в «Фаши (отряды. – П. Р.) революционного действия». Муссолини стал одним из лидеров этого движения, которое действовало совместно с националистами и футуристами. Наконец, 24 мая 1915 г. правительство А. Саландры, используя интервенционистов в качестве рычага давления на парламент и нейтралистские фракции верхов, втянуло Италию в войну. Так война объединила экстремистские тенденции самого различного происхождения. Возник тот сплав, из которого впоследствии было отлито собственно фашистское движение.
В лагерь верхов Муссолини влекло, конечно, не элементарное корыстолюбие. Финансовая поддержка монополий и правительств стран Антанты не может полностью объяснить его эволюцию. Имелись причины более глубокого и принципиального характера. Только в сближении с верхами, только в ориентации на буржуазно-аристократическую элиту он видел возможность осуществления своих необузданных амбиций, которые, правда, не сразу обрели четкие очертания. В свою очередь наиболее агрессивные фракции верхов особенно остро ощущали необходимость в экстремистских группировках и организациях, способных привлечь массовые слои для поддержки реакционной политики.
В писаниях и выступлениях Муссолини псевдореволюционная фразеология все более и более уступает место агрессивному национализму. Летом 1917 г. он был отозван с фронта, чтобы дать новый импульс захиревшей в его отсутствие «Пополо д’Италиа». Укрепляются его контакты с представителями верхов, в частности с военщиной.
Политическая эволюция Муссолини прямо и непосредственно связана с усилением авторитарных тенденций среди влиятельных военно-промышленных и политических кругов Италии. Муссолини понимал, что такая конъюнктура открывала для него широкие возможности и быстро продвигался навстречу экстремистским фракциям верхов, стремившихся установить диктаторский режим. Дисциплина, иерархия, производительность – эти слова становятся одними из самых обиходных в лексиконе бывшего «ультрареволюционера». Он высоко ставит социальную функцию капитализма. На страницах «Пополо д’Италиа» (7 мая 1918 г.) Муссолини утверждал, что капитализм будто бы претерпел такие трансформации, каких Маркс не мог предвидеть. Теперь капитализм, по уверениям Муссолини, «утратил свой одиозный эксплуататорский характер и приобрел иные функции: он более не накопляет, а распределяет».
Свойственный Муссолини острый политический нюх помог ему распознать ту силу, которая могла быть использована для осуществления реакционных замыслов военщины. Еще 15 декабря 1917 г. появилась его статья под названием «Тринчерокрация» («Траншейная аристократия»). Ее основная мысль сводилась к следующему: Италия вскоре разобьется на две партии – тех, кто был на войне, в траншеях, и тех, кто там не был. Миллионы трудящихся, «которые возвратятся к бороздам полей после того, как они побывали в бороздах траншей, реализуют синтез антитезы: классов и наций»{190}. Следовательно, через траншеи пролегает путь к ликвидации классовых противоречий. Но вместе с тем в траншеях формируется и новая элита, «траншейная аристократия», которой принадлежит будущее Италии.
Немудрено, что бывший социалист снискал симпатии капиталистических магнатов, которые высоко ценили его интервенционистскую деятельность и рассчитывали, что он может оказаться полезным в послевоенном будущем. Особенно тесные отношения сложились у него с могущественным концерном «Ансальдо», за годы войны в пять раз увеличившим объем капитала. С декабря 1917 г. на страницах «Пополо д’Италиа» щедро публикуются его рекламные объявления. Результатом поездки Муссолини в Геную, в резиденцию «Ансальдо», явился панегирик концерну как воплощению «величия Италии» на страницах его газеты. 1 августа 1918 г. изменился подзаголовок «Пополо д’Италиа». «Ежедневная социалистическая газета» теперь стала именоваться «Ежедневная газета бойцов и производителей». Муссолини не только фактически, но и формально отмежевался от прошлого, провозгласив своей задачей растворение классовых противоречий в общенациональных интересах. Тем самым он определил свое политическое будущее.
Безусловно, нельзя рассматривать личную эволюцию Муссолини как решающий фактор генезиса итальянского фашизма. Сама она была обусловлена прежде всего глубинными социально-политическими и идеологическими процессами. Присущие Муссолини фашистские задатки смогли созреть и раскрыться благодаря объективным предпосылкам. Среди них решающая роль принадлежит политике тех фракций господствующих классов, которые втянули Италию в войну ради агрессивных захватнических целей, а затем пытались навязать итальянскому народу режим диктатуры.
ПУТЬ В «НАЦИОНАЛЬНЫЕ БАРАБАНЩИКИ»
Политический климат Германии первых послевоенных лет в значительной степени способствовал быстрому вызреванию нацизма. Лейтмотивом тактико-стратегических замыслов реакции была идея диктатуры в самых разнообразных вариациях: от формально конституционной диктатуры на основе пресловутой статьи 48 Веймарской конституции вплоть до диктаторского режима в стиле будущего «третьего рейха». Неудачной попыткой реализовать идею военно-монархической диктатуры был капповский путч в марте 1920 г. Отрядам фрейкоровцев во главе с Лютвицем и Эрхардтом удалось занять Берлин, покинутый президентом и правительством. Главари путча, за спинами которых стоял сам генерал-фельдмаршал Э. Людендорф, провозгласили рейхсканцлером В. Каппа. Через несколько дней это самозванное правительство пало под напором всеобщей забастовки, проведенной по призыву коммунистов. Однако реакция продолжала вынашивать планы создания диктаторского режима. Большие надежды возлагались на главу рейхсвера генерала Секта, отказавшегося выступить против путчистов. Важные организационные и пропагандистские функции выполнял Пангерманский союз.
В 1921 г. он принял специальный «план действий» по установлению диктатуры. Его первой и непосредственной целью являлась пропагандистская деятельность по популяризации идеи диктатуры.
Ключевой фигурой среди тех, кто выступал за авторитарное решение, бесспорно, был промышленный король Г. Стиннес. «Самый могущественный человек в Германии – Стиннес. Когда я обдумываю нашу длинную беседу, он кажется мне и одним из опаснейших людей в мире», – таково впечатление посла США, в беседах с которым Стиннес, стремясь заручиться поддержкой Англии и США, видимо, раскрыл свои карты{191}. Диктатура, которую планировал Стиннес, основана на запрете забастовок, введении десятичасового рабочего дня и строжайшей военной дисциплины на предприятиях.
Во время революционного кризиса осенью 1923 г. планы Стиннеса воплотились в проекте директории, т. е. коллегиальной диктатуры из монополистов, профессиональных военных и дипломатов. Во главе директории должны были стать директор концерна Стиннеса Ф. Мину и командующий рейхсвера генерал Сект. Активно ратовал за директорию О. Шпенглер, метивший на пост прусского министра просвещения. Люди Стиннеса поддерживали контакты с баварскими реакционерами, готовившими поход на Берлин. Показателем степени экстремизма подобных планов может служить и тот факт, что даже генерал Сект кое-кому из поборников диктатуры показался недостаточно твердой личностью. Были планы заменить его генералом Берендтом или генералом Рейнгардтом. А лидер пангерманцев Класс на всякий случай даже принялся готовить покушение на Секта.
Само понятие «диктатура» в лексиконе реакционеров было нераздельно связано с прилагательным «национальная». В ходе беседы с американским дипломатом Г. Стиннес говорил о том, что необходимо найти диктатора, человека, который «должен говорить на языке народа». Правда, с точки зрения Стиннеса, было бы все-таки лучше, чтобы диктатор принадлежал к буржуазии. Для Меллера ван ден Брука такой проблемы не существовало: «Нам нужен… прежде всего народный вождь; принадлежит ли он к демократическому или аристократическому типу, типу Мария или Суллы, – это вопрос маловажный»{192}.
Буржуазии требовались и «сильные личности», и «национальные барабанщики». Большое внимание уделялось специальной подготовке пропагандистских кадров. Через разного рода кружки и курсы решались одновременно задачи поиска, отбора и обучения. Так, уже летом 1919 г. ефрейтор А. Гитлер попал в систему политической пропаганды баварского рейхсвера.
Вскоре Гитлера зачислили на курсы, организованные начальником отдела пропаганды баварского военного округа капитаном Майром. Будущих пропагандистов рейхсвера просвещали главным образом преподаватели Мюнхенского университета, причем лишь те, кто пользовался доверием военщины. Преподававший на курсах консервативный историк К. А. Мюллер заметил ораторские способности одного из слушателей и обратил на него внимание капитана Майра. Тот включил новичка в состав полковой агитационно-просветительной команды. Так Гитлер получил звание офицера-пропагандиста. Темы его выступлений вытекали из пропагандистского набора милитаристско-реваншистской реакции: осуждение «версальского позора», «ноябрьских преступников», нанесших «удар кинжалом в спину» победоносному войску, разоблачение «всемирного еврейско-марксистского заговора». Гитлер активно использует только что обретенное на курсах «идейное богатство». Майр был в восторге от своего подопечного и счел возможным дать ему более серьезное поручение. Баварский рейхсвер искал такую политическую организацию, которая обеспечила бы ему определенную массовую поддержку. И вот по заданию Майра Гитлер 12 сентября 1919 г. очутился на собрании организованной А. Дрекслером Германской рабочей партии. Ему вручили членский билет № 555. Для того чтобы производить более внушительное впечатление, руководство этой организации начало нумерацию членов с № 501. Гитлер впоследствии утверждал, что ему якобы принадлежит членский билет № 7. Из этого должно было вытекать, что он относится к «отцам-основателям» Германской рабочей партии (ДАП), прямой предшественницы НСДАП{193}.
Какое значение придавали реакционные верхи кандидатам в «национальные барабанщики», говорит тот факт, что «безымянный ефрейтор» очень скоро стал известен главарям экстремистского консервативного лагеря. В 1920 г. Гитлер был принят Классом. Лидер пангерманцев бережно пестовал даже еще хилые ростки любого проявления экстремистской реакции, в том числе и делавшую первые шаги нацистскую партию. Когда лидер ганноверских нацистов Б. Венцель в начале 1923 г. просил у Гитлера санкцию на получение миллиона марок от пангерманцев, тот ответил, что было бы еще лучше получить не один, а десять миллионов. Ведь это «источник, из которого и я частично черпал средства. Политически все мы стоим на плечах Пангерманского союза»{194}.
При посредстве капитана Майра Гитлер попал в поле зрения Каппа. Во время капповского путча Майр посылал Гитлера и его духовного наставника Д. Эккарта в Берлин в качестве эмиссаров от баварских путчистов. Но Гитлер и его спутник опоздали, к их прибытию путч успел провалиться. В сентябре 1920 г. Майр сообщал нашедшему убежище в Швеции Каппу о подготовке к новому выступлению, причем его ударной силой должна была стать нацистская партия, как «организация национального радикализма». Эту партию Майр считал своим творением. Он считал также своей заслугой то, что ему удалось «поставить на ноги несколько дельных молодых людей». Один из них – «герр Гитлер… становится движущей силой, народным оратором первого ранга»{195}.
Если Муссолини, рано вступивший на политическую стезю, пришел к политическим убеждениям фашистского толка уже во время первой мировой войны, то Гитлер был втянут в политику контрреволюционной волной первых послевоенных лет. В самой личности Гитлера, в том, что именно он стал лидером нацистской партии, можно обнаружить особенности германского варианта фашизма, но такие особенности, которые отнюдь не ставят под сомнение его общность с другими разновидностями этого международного явления.
Фактическая сторона биографии «национального барабанщика» весьма прозаична и не содержит каких-либо признаков «предначертания». Он сам всячески стремился окутать густой пеленой свое прошлое, чтобы его восхождение к власти выглядело как неожиданный взлет кометы. Основным источником сведений о раннем периоде его жизни является «Майн кампф», а также воспоминания очень немногих людей, с которыми он какое-то время поддерживал контакт. Вообще ему были чужды обычные человеческие привязанности, дружеские чувства к кому бы то ни было. Единственный, кто мог притязать на сомнительную честь считаться другом его юности, был А. Кубичек. С ним Гитлер вместе снимал комнату в Вене, и тот мог восторженно внимать его многочасовым монологам. С другим своим приятелем венского периода, Ханишем, Гитлер поссорился из-за того, что тот продал нарисованные им акварели не за 50, а за 10 крон, и затем выдал его полиции, так как у Ханиша Це было документов на право жительства. Когда нацисты оккупировали Австрию в 1938 г., Ханиша было приказано убить. Круг лиц, способных сообщить сведения о молодых годах будущего фюрера, крайне ограничен. Что же касается такого источника, как «нацистская библия» – «Майн кампф», то он не отличается достоверностью.
Гитлер создавал миф о «бедном мальчике», который, несмотря на постоянные трудности и невзгоды, благодаря силе воли и дарованиям пробился к высотам политической жизни. В угоду этой легенде он не постеснялся очернить собственного отца, изобразив его семейным тираном и пьяницей.
На самом деле семья жила в достатке, в собственном доме. Жизнь в этом доме отличалась буржуазной солидностью и размеренностью. Тем не менее в «Майн кампф» Гитлер изобразил себя несчастной жертвой отцовского произвола, причем престарелый отец представлен алкоголиком и деспотом, измывающимся не только над ребенком, но и над молодой беззащитной женой.
Как раз эти страницы гитлеровской писанины стали настоящим кладом для психоаналитиков, усматривающих в них прямое отражение «эдипова комплекса». На самом же деле конфликты Гитлера с отцом возникали, видимо, из-за плохой учебы в школе. Уже тогда обнаружилась его неспособность к регулярному и систематическому труду.
Гитлер представил дело таким образом, что его плохая учеба была реакцией протеста против намерения отца сделать из сына такого же ограниченного чиновника, каким был он сам. Очередной ложью «Майн кампф» было утверждение, что ее герой бросил школу из-за конфликта с отцом. (Отец умер в 1903 г., а Гитлер оставил школу в 1905 г.) Безвольная больная мать не смогла заставить сына учиться. Недоросль-недоучка решает посвятить себя искусству, но его попытка попасть в художественную академию кончилась полной неудачей. Его рисунки были признаны слишком слабыми, а последовать доброму совету и переключиться на архитектуру он не мог: не было законченного школьного образования. Вскоре умерла мать, и Гитлер окончательно перебрался в Вену.
Начались годы бесцельного и бессмысленного существования. Впоследствии Гитлер назовет их годами «нужды и отчаяния». Он похвалялся тем, что как личность был «сформирован не университетским образованием, а жесточайшей школой жизни, нуждой и нищетой». Это очень созвучно с декларациями Муссолини, но у Гитлера еще меньше для этого оснований. Великовозрастный бездельник получал сиротскую пенсию, ему досталась часть родительского наследства, а затем кое-что перепало от умершей тетки{196}. В общем, в его распоряжении было от 80 до 100 крон в месяц, т. е. сумма, примерно равная жалованью среднего чиновника. Его жизнь состояла из бессмысленного шатания по Вене, постоянных посещений оперного театра, куда его привлекали главным образом оперы Вагнера. Единственным же его занятием было писание акварелей, которые он без особого успеха сбывал через посредников.
Зато он преисполнен сознания своей исключительности. Пока его притязания связаны со сферой искусства. Шатание по городу выглядит как изучение архитектуры. Не зная музыкальной грамоты, он берется сочинять оперу. Его политические взгляды формировались под влиянием дешевых популярных брошюр крайне националистического толка. Их издавал убежденный расист и антисемит Ланц фон Либенфельс под грифом «Остара» (таково имя древнегерманской богини весны). Еще с начальной школы Гитлер впитал пангерманские идеи и откровенно презирал австро-венгерскую монархию, где большинство принадлежало не немцам, а славянам и венграм. Он даже укрывался от службы в австро-венгерской армии.
Интеллектуальному уровню недоучки с большими претензиями и резко выраженными предрассудками вполне соответствовало крайне примитивное объяснение всех мировых проблем борьбой рас, фанатичная проповедь превосходства «арийской» расы и ее права на господство, решительное отрицание гуманистических ценностей, воспевание насилия.
Расизм, антисемитизм, вульгарный социал-дарвинизм – все это было впитано Гитлером не столько из литературных источников, сколько из обыденной жизни, из атмосферы захудалых кафе, где подвыпившие мещане решали судьбы человечества. Мирок, в котором обитал Гитлер, был густо насыщен миазмами антигуманизма, иррационализма, воинствующего национализма. Все это «идейное богатство», обретенное им в венский период, стало «гранитным фундаментом», на котором позднее выросло уродливое здание нацистской идеологии. Мелкобуржуазные страхи, комплексы, предрассудки причудливо преломлялись в психологии незадачливого недоросля. Свою личную неустроенность проще всего было объяснить засильем неких мистических сил, всегда стоявших на пути вагнеровских героев.
По отношению к рабочим он испытывает чувство превосходства: «Моя одежда была еще приличной, выражался я литературно, вел себя сдержанно», – подчеркивал он, когда говорил о столкновении с рабочей средой во время своей единственной попытки подработать на стройке. Гораздо позднее, накануне первого крупного политического успеха на выборах в сентябре 1930 г., Гитлер, раздосадованный верностью рабочих своим партиям, высказался еще резче и откровеннее: «Вы видите, что огромная масса рабочих не желает ничего другого, кроме хлеба и зрелищ, ей чуждо понимание каких-либо идеалов и мы никогда не могли бы рассчитывать на привлечение рабочих в значительном масштабе».
Гитлер был недоволен буржуазным миром, но это недовольство неудачника, а отнюдь не революционера, каким часто пытаются изобразить его представители буржуазной историографии. Источником подсознательно впитываемого политического опыта служила для него деятельность венского бургомистра К. Люэгера, лидера Христианско-социальной партии. Он восхищался его демагогическим искусством, тактической ловкостью, которые, казалось, могли заставить людей забыть о своих особых классовых интересах. Апеллируя к «маленькому человеку», Люэгер умел привлечь на свою сторону и мелких буржуа, и служащих, и рабочих-католиков, что придавало ему авторитет в глазах верхов.
Страницы «Майн кампф», где речь идет о формировании политических убеждений ее автора, поражают теоретическим убожеством. Он схватывал те или иные элементы немецкой буржуазной идеологии, не вникая в их структуру. Его внимание поглощено лишь «вопросами организации идей, их способностью мобилизовывать массы»{197}. Навсегда врезалась в его память случайно увиденная массовая демонстрация венских рабочих, организованная социал-демократами. Он инстинктивно почувствовал, какая мощь заключена в этих многотысячных шеренгах. Но впечатляющее шествие рабочих интересует его только с одной точки зрения, какими методами удалось собрать воедино такую массу. Отсюда его восхищение теми, кто умел оказывать сильное воздействие на окружающих, будь то Люэгер или же ловкая аферистка, сумевшая обманом распространить негодное средство для ращения волос. Как и Муссолини, ему свойственно глубочайшее презрение к массам, которое даже выражалось в сходных формулировках, отдающих ницшеанством вульгарного пошиба: «Психика широких масс нечувствительна для всего половинчатого и слабого. Подобно женщине… масса больше любит того, кто властно требует, чем того, кто просит…»{198}.
Нежелание служить в австро-венгерской армии подтолкнуло Гитлера к переезду в Мюнхен. Первую мировую войну он воспринял как выход из бесцельного существования. Гитлер полностью во власти «духа августа 1914». Уже 3 августа он отправил письмо баварскому королю с просьбой о зачислении в армию. Служить ему пришлось в качестве ординарца в 16-м баварском резервном пехотном полку. Казалось бы, армия с ее строгой дисциплиной будет неподходящим местом для великовозрастного бездельника. Но именно в армии, где все было предопределено и расписано, где не нужно было думать о завтрашнем дне, где все решения принимало начальство, Гитлер нашел удобное пристанище. Он исправно нес службу. Однополчане не любили его за то, что служба переходила у него в выслуживание. Ему достался большой набор наград, но по этому поводу даже его друг Э. Рем говаривал, что в окопах награды достаются труднее, чем в штабе. Дальше ефрейтора его все-таки не продвигали, так как, по мнению начальства, будущий фюрер не обладал «командирскими качествами»{199}.
Политическое пробуждение Гитлера начинается в конце войны, когда кайзеровское войско утратило былой ореол славы, когда замаячил призрак поражения, когда окончательно испарился «дух августа 1914». Для ревностного служаки это было страшным ударом. Он ищет виновных в том, что немцы утратили единство. Венский опыт незамедлительно подсказывает ответ: конечно же, «еврейские отравители народа». Такая могучая и опытная в военном деле нация, как германская, просто не могла проиграть войну на полях сражений. Кроме того, причины поражения кроются и в искусной пропаганде противника. Наряду с венским корифеем демагогии Люэге-ром Гитлер высоко ставит пропагандистское искусство Ллойд Джорджа, Клемансо, а затем и Вильсона. Из этого следовали выводы о роли пропаганды как важнейшего фактора в жизни народов, о необходимости обращения к самым широким массам, рассчитывая не на интеллект, а на эмоции. Представление о том, что Германия проиграла войну в силу невоенных обстоятельств, позволило Гитлеру немного позднее выдать легенду об «ударе кинжалом в спину» за свою собственную, тем более что в качестве виновников всех бедствий выступали «ноябрьские преступники» – категория, очень удобная благодаря своей емкости и неопределенности.
Уже тогда Гитлер начинает помышлять о политической деятельности. После Ноябрьской революции отряды фрейкора и рейхсвера беспощадно расправлялись со всеми, кто был заподозрен в сочувствии к Баварской советской республике. Гитлер включился в работу комиссии по расследованию дел лиц, замешанных в революционных событиях. Он опять старательно выслуживается перед начальством, становится активным участником охоты на «красных». Так водоворот контрреволюции подхватил ранее аполитичного деклассированного мелкого буржуа и бросил его в лагерь экстремистской реакции.
