Текст книги "Искатель. 2013. Выпуск №10"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

Соавторы: Михаил Федоров,Алексей Олин,Кирилл Берендеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Новые воспоминания всплывают трудно, а Симмонс не дает мне сосредоточиться. Ладонь он отдергивает, и – слышу вполне отчетливо – произносит ругательство.

Каблучки опять стучат. Другие каблучки, не те, что минуту назад. Лера. Опаздывает, торопится. Другая Лера в другой уже реальности, из бесконечного числа идентичных реальностей, в которых Лера, спешит ко мне: поговорить и убежать по своим делам. Ощущение, будто она присела в коридоре на стул (есть там стулья, наверно?) и переодела обувь, как женщины, придя в театр, меняют сапожки на праздничные туфли.

Симмонс быстро идет к двери, на мгновение останавливается, будто оглядывается и бросает на меня взгляд. Взгляд впивается мне в лицо, как рой комаров, они не кусают, только покусывают.

Дверь открывается настежь, а потом захлопывается с громким стуком, который Симмонс не пытается приглушить. Нет смысла – Лера наверняка видит, как из палаты выходит врач.

И опять открывается дверь, каблучки переступают порог. Запах духов – эти духи Алена подарила дочери на пятнадцатилетие, и Лера ни разу им не изменила. Даже в этой идентичной реальности.

Лера кладет на стул у компьютера что-то довольно тяжелое (сумку?), подходит к кровати, наклоняется и целует меня в губы.

Дежа вю. Так целовала меня Кейт. Лера никогда не целовала меня в губы, и я ее тоже. Я редко целовал собственную дочь – даже в щечку или в лоб. Гладил по голове, когда Лера была маленькой, а когда выросла, то касался щеки ладонью, дочь прижималась ко мне – на мгновение, не больше! – и мы оба чувствовали такую взаимную близость, какой не достигнешь никакими поцелуями.

Духи… В первый момент мне показалось, что это духи Леры, но сейчас понимаю, что так пахла Кейт.

Лера ли это? Может, в палату вошла (походкой Леры?) Кейт?

Конечно, Лера. Кто еще садится на край кровати? Кейт никогда этого не делала. И голос:

– У тебя сегодня сухие губы…

А вчера были влажными? Голос Леры, ее пальцы касаются моей руки, лежащей на одеяле.

– Тебе, наверно, недостаточно воды, я скажу миссис Куинберн.

Тембр голоса меняется, Лера переходит на внешнюю мысль:

«Родной мой, я больше не могу так… Прости… Лучше так, чем так… И для тебя. И для меня».

Она замолкает, но внутренний монолог продолжается – ее мысли скатываются на более глубокий, недоступный внешнему восприятию, уровень сознания.

О чем она? И кто?

Лера? Кейт? Невозможно представить, что в палате они обе, и каждая по очереди… Глупо – так думать. Но…

Возникшая сама собой мысль проста и объясняет происходящее.

Вспоминаю: года еще четыре назад, когда я после переезда в Оксфорд работал у Харрингтона… Харрингтон? Все эти годы я…

Не нужно спорить с собственной памятью! У Харрингтона – значит, у Харрингтона.

Как-то в дискуссии с ним (обычно мы спорили очень вежливо, но в тот раз повздорили, профессор даже назвал мою идею «э-э-э… немного чепуховой, знаете ли!») у меня возникла мысль о том, что процессы склеек, которые пока остаются вне рассмотрения в силу сложности и не рассматриваются даже в качестве малых поправок, эти процессы тем не менее обязаны происходить в идентичных многомириях. Интуитивно это понятно, но теорему присутствия для склеек идентичных реальностей пока невозможно ни сформулировать, ни тем более доказать.

Склейка?

Лера? Кейт? Здесь и сейчас? Могу я воспринимать сразу две идентичные реальности, в одной из которых ко мне пришла Кейт, в другой – Лера? И память моя тоже принадлежит сейчас двум реальностям (почему двум, а не бесконечному числу, если уж произошел такой «прорыв», не учтенный ни одной из теорем инфинитнеого анализа?)?

Лера (Кейт?) опять наклоняется ко мне.

«Родной мой, так будет лучше для нас обоих…»

– Кен встретит меня, и мы пойдем в паб, он говорит, что стесняется тебя, но, по-моему, ему неприятно, а мне неприятно, что неприятно ему, понимаешь…

«Я приду к тебе позже…»

– И я не знаю, что ему сказать, он хороший, но иногда ведет себя странно, а маме он вообще не нравится…

«Я люблю тебя, Влад…»

Они говорят одновременно, одна внутренним монологом, другая вслух, и я чувствую, как губы Кейт (теперь я различаю их прикосновения, они такие разные!) целуют меня в лоб, а Лера берет мою правую ладонь обеими руками и качает ее, будто младенца.

Они не видят друг друга? Очевидно. Две идентичные реальности склеились только в моем восприятии. Лемма Менского: миры поворачиваются своими гранями в нашем сознании, а квантовая идентичность объединяет реальности в пределах принципа неопределенности.

Я не слышу больше голоса Кейт, не ощущаю ее присутствия. Склейка закончилась? Спонтанно или я подсознательно перешел в идентичную реальность без склейки? Не могу понять. Думаю, что переход произошел по моей воле. Я ведь хотел побыть с Лерой, узнать новое о Кене. Хороший мальчик. Правда, ни разу не пришел ко мне с Лерой, всегда ждет ее в холле. Могу его понять. Мне на его месте тоже было бы неприятно…

«Папочка, я его попробую позвать, хочу, чтобы он сам рассказал тебе о том… как…»

Она не находит нужных слов, даже на верхнем уровне мыслей. То, что Лера хочет выразить, не определяется словами. Между ней и Кеном произошло что-то важное, им нужно побыть вдвоем, прочувствовать новое состояние, поэтому Лера сама не своя.

«Не надо, – думаю я без надежды быть услышанным, – не приводи его сюда сейчас, побудь с ним и скажи себе слова, которые даже мысленно не решаешься произнести. Скажи сейчас. Сейчас, здесь. Скажи мне прежде, чем скажешь ему».

Лера опускает мою ладонь на одеяло и поднимается. Кровать отзывается едва заметными колебаниями. Она не слышит меня. Как всегда.

– Я люблю. Люблю. Люблю.

Она много раз повторяет «люблю» на разные лады, вслух и внешней мыслью, и я наконец разделяю: мысль обращена к Кену, с ним она разговаривает так громко, что он слышит, ожидая Леру в холле, в кресле перед висящим на стене телевизором. Образ мгновенно пролетает в моем сознании. Вслух Лера обращается ко мне:

– Папа, я все равно люблю тебя…

Это «все равно» так замечательно искренне, что я не обращаю внимания на ужасную суть.

«Я тоже люблю тебя, доченька».

Лера выбегает из палаты, не закрыв дверь, и я слышу, как ее шаги – цок-цок – удаляются по коридору.

Хорошо бы сейчас вернулась Кейт, мне нужно послушать, что скажет она.

Все не так, как мне представлялось еще час назад. Сейчас я знаю гораздо больше. Сейчас я гораздо больше могу. И если бы не лежал бревном, если бы сидел перед компьютером в своей лаборатории… опубликовал бы результат? Конечно. Я математик, а не алхимик, обнаруживший философский камень.

Но если бы я не лежал бревном, если бы сидел перед компьютером все эти месяцы – сумел бы получить тот же результат? Рассчитать то, что сделал интуитивно, в уме, в своем, не зависимом от тела, сознании?

Не уверен.

Может ли быть, что за эти восемь месяцев кто-то сумел сделать то, что получилось сегодня у меня? Дорштейн? Вряд ли, он далек от прикладных применений. Шведер? У него не хватит физической интуиции.

О чем я думаю? Соперники, конкуренты… Я смог, и только что случившаяся склейка – убедительное доказательство.

Страх накатывает волной. Так страшно мне было только в детстве, когда однажды мама оставила меня играть во дворе. Вбежала огромная собака, показавшаяся мне, пятилетнему, ужасным чудищем из андерсеновской сказки о солдате: глаза размером с тарелку. Собака была черной, как дьявол, каким я представлял его, не понимая, кто такой дьявол «на самом деле». Я сполз с качелей, а собака медленно приближалась и смотрела на меня с тупой угрюмой злобой. Некуда скрыться. Некого звать. Невозможно отвернуться, не смотреть на приближавшуюся смерть. Я не понимал, что означает «смерть». Кошмар заполнил двор, улицу, город, вселенную…

Не помню, что было потом. Собаку отогнали? Ушла сама? Ничего не помню. Только кошмар – как клип из фильма ужасов.

Когда сознание не подчиняется разуму, оно во власти инстинктов. Подсознательного. Бесконечное число идентичных миров склеивается и хаотически выдавливает реальность. Мою.

Страх – хаос. Ненавижу хаос. Особенно в себе.

Страх отступает. Я сумел с ним справиться, или что-то отогнало огромную черную собаку с глазами-тарелками? Мне кажется, я вспотел, но это не так, иначе завопил бы сигнал тревоги (или что там сигнализирует об изменении моего состояния).

Страх порой делает человека отважным. Парадокс? Мне как-то рассказывал Джейк Стро, который в молодости провел год и триста семьдесят шесть дней (он всегда называл точное число) в Афганском корпусе, когда службу (правда, не в их полку) проходил принц Генри. «Если мне не было страшно, – рассказывал он, – я тупо выполнял приказы, я был робот. А когда накатывал страх, мог действовать сам, со страху как-то пошел один на десяток талибов и… не помню, что было потом, мне рассказали… я их всех сделал».

Сознательное желание дает сильнейший пинок эмоции страха перед предстоящим, тогда и происходит переход – что-то в мозгу перестраивается, может, это душа, может, нейронные связи, определяющие работу мозга, как квантового компьютера. Понятия не имею, что происходит физически, но чем сильнее страх, тем, похоже, точнее происходит переход.

Мои мысли, всплеск ужаса занимают двадцатую долю секунды, внутренние часы работают исправно.

Этот идентичный мир, если я правильно задал тензор; должен быть ближе по свойствам к исходному. А может, нет.

Прислушиваюсь. Дверь, видимо, приоткрыта, прохладный воздух тянется струйкой из коридора, и я слышу: кто-то быстро проходит мимо палаты, кто-то с кем-то довольно громко разговаривает в конце коридора – мужчина и женщина, почему-то не по-английски… и не по-русски… этого языка я не знаю. Что-то африканское.

Я в идентичной реальности, где в клинике Джона Рэдклиффа говорят по…

Испугаться и – прочь!

Но мне не страшно. Знаю, что выбрал правильно. Двое в коридоре умолкают и после короткой паузы переходят на нормальный английский, слышу каждое слово.

– Двенадцать кубиков внутривенно, и проследи за температурой. (Голос мужчины, и я вспоминаю – интерн Баур, родом из Ганы, замечательный человек, чуткий, из него получится прекрасный врач, он обычно приходит ко мне рано утром, перед обходом, проверяет состояние – все по-прежнему, – вздыхает, жалеет меня.)

– Хорошо, Юни, не забудь – в семь у кафетерия. (Женский голос я узнаю тоже: сестра Вини, они оба из Ганы, в Англию приехали вместе, точнее – одновременно, в рамках программы «Медицина – миру» или что-то в этом духе, о программе я слышал очень немного, началась она несколько лет назад, я тогда не интересовался ничем, кроме инфинитной математики.)

Голоса приближаются. Вини и Юни проходят мимо палаты, я отвлекаюсь и не слышу отдельные слова, но воспринимаю их эмоции, взаимное дружеское притяжение. Почему-то понимаю, что притяжение именно и только дружеское.

И кто-то из них – возможно, оба – знает то, что хочу узнать я. Хорошо, если бы они вошли, встали по обе стороны кровати и заговорили о том, что меня интересует. О том, что им известно, а мне нет. Но они уходят по коридору, и я перестаю их слышать.

Не слова, сказанные ими, подсказывают решение. Эмоции. В этом идентичном мире мысли скрыты, но эмоции понятнее слов. Проходя мимо палаты, Вини бросила взгляд в полуоткрытую дверь, увидела меня (только ноги) и – нет, не пожалела, а возмутилась. Не первый раз. Но что-то мешало ей высказаться вслух.

Она знает. Смогу узнать и я.

И успокаиваюсь. Я никогда не был так спокоен. И так взволнован тоже не был. И еще мне страшно, конечно. Спокойствие, взволнованность, страх, уверенность. Может ли совместиться – четыре в одном? Страх позволил мне полностью раскрыть подсознательное, и я, такой, каким был до аварии, я, любивший Алену больше всего на свете, я, обожавший Леру, я, лучше всех на этой планете понимавший и понимающий суть исследований идентичных реальностей в инфинитной математике, сейчас я нахожусь в четырех идентичных мирах одновременно (в моем субъективном времени, конечно, поскольку при склейках идентичных миров понятие реального времени исчезает, становится величиной неопределенной и не определимой).

В моем времени, повторяю я, чтобы свыкнуться с этой мыслью и стараюсь не пытаться вспомнить то, что снесет мне крышу: себя в шести идентичных мирах. Мне и сдвоенная память доставила неприятные минуты. Хорошо, что я забываю ненужное, как только перехожу в новую идентичную реальность.

Я сделал это. Они должны быть здесь – все шестеро. Лера. Алена. Гардинер. Симмонс. Миссис Куинберн. И Кейт.

И первой придет Лера.

Она уже прихо… Не здесь.

Я ничего не смогу понять, если Лера не будет сидеть рядом, держать меня за руку, шептать слова, которые мне нужны, и желать самого хорошего, что она может пожелать самому близкому человеку на свете.

Дверь приоткрыта, и Лера на мгновение остановится в коридоре, оглянется, она привыкла, что дверь в мою палату всегда закрыта, но сегодня все не так, сегодня и в ее жизни все идет не так, как раньше.

Шаги. Каблучки. Лера. Я уверен в этом.

Она на мгновение замирает перед полуоткрытой дверью, оглядывается по сторонам (я так предполагаю), тихонько протискивается в палату, закрывает за собой дверь, и собачка тихонько тявкает. Звук заставляет Леру вздрогнуть, она взволнована, только что поссорилась с Кеном.

Запах духов. Лера.

Она медленно проходит к столу, показания на экранах успокаивают ее, показания не меняются уже двести тридцать семь дней, на экраны можно не смотреть.

Лера коротко вздыхает и подходит наконец ко мне. Придвигает стул, садится и – знакомый жест! – берет мою ладонь, крепко пожимает ее всеми пальцами. Все хорошо, Лера. Все у тебя будет хорошо. Посиди со мной.

Я не слышу ее внешних мыслей, только дыхание – значит, я _ рассчитал верно. Этот идентичный мир бесконечно ближе изначальному. В пределах квантовой неопределенности, но с этим ничего не поделаешь.

Кто придет следующим? Последовательность я не рассчитал, не настолько я хороший математик. Смог задать тензор для подмножества, но продумать еще и последовательность – нет, не в состоянии.

Лера держит меня за руку и думает о своем, не обо мне, нервничает, пальцы то сильнее сжимают мою ладонь, то разжимаются, острые ноготки царапают, не больно, но чувствительно. Она тоже ждет кого-то?

Поворачивается ручка двери. Замирает. Кто-то пережидает в коридоре, когда кто-то пройдет мимо. По приглушенному звуку понимаю, что мимо проходит санитар, толкая коляску с бельем, она тяжелая и чуть поскрипывает.

Звук коляски удаляется, дверь открывается рывком, и я слышу, как со всхлипом вздыхает Лера, увидев вошедшего.

– Мама? – растерянно говорит она.

Это действительно Алена – запах ее духов смешивается с духами Леры, я перестаю их различать, это теперь и неважно, разве что появится Кейт, тогда еще один запах создаст причудливую смесь, в которой я ничего не смогу разобрать.

Алена обходит кровать, становится напротив Леры, наклоняется, опираясь ладонью о мой живот, будто я не человек, а точка опоры, и целует меня в губы… О Господи, и она тоже… Утром я не заметил бы разницы, но сейчас мне кажется, что жена вложила в поцелуй гораздо больше чувства, чем обычно. Новый контекст, послание – не для меня, скорее всего. Что она может мне сказать? Поцелуем Алена что-то доказывает себе.

Вспоминаю… Мы несколько месяцев были вместе, но еще не оформили отношения, чувства наши оставались свежими, каждый поцелуй отличался от другого такого же, каждое прикосновение обладало особой значимостью, и каждая ночь была первой, единственной и последней. Мы возвращались из кафе, где посидели с Олегом и Ольгой, знакомыми по институту, они недавно поженились, и Алена говорила, что общего между ними только имя, одно на двоих. Я выпил чуть больше обычного, и мы шли, обнявшись, я делал вид, что валюсь с ног, Алена делала вид, что удерживает меня от падения в лужу. Я повернул к ней лицо, невозможно было не поцеловаться, и поцелуй тот, будто случайный, но ожидаемый и необходимый, был в точности таким, как сейчас: будто вскользь и крепче, чем прижимаются друг к другу магдебургские полушария; скользящий, потому что иначе губ не оторвать…

Я потрясен. Или это лишь игра воображения?

Прислушиваюсь к разговору Алены с Лерой, важно каждое слово, каждая интонация, каждый вздох и, конечно, каждый взгляд, но о взглядах могу только догадываться.

– Кен ждет тебя в холле.

– Да? Я сказала ему, чтобы не ждал.

– Ты собираешься пробыть здесь еще долго?

– Мама, я тебе мешаю?

Пауза.

– Мне? – удивленно. – Нет… Я подумала, что ты…

– Что? – с вызовом.

Пауза. По-моему, Алена пожимает плечами. А может, мать и дочь смотрят друг на друга и взглядами говорят то, что я бы хотел услышать.

Разговор представляется мне… как бы точнее подумать… перевернутым. Фразы, которые произносит Лера, должна была произнести Алена. И наоборот. Я неправильно рассчитал? Эта идентичная реальность принадлежит к другому классу многомирий?

Без выводов. Только слушать.

– Ничего, – вздыхает Алена и добавляет, будто невзначай: – Я говорила с Дороти.

Кто это? Память подсказывает, будто двоечнику у доски на уроке географии: миссис Куинберн. Лера задерживает дыхание, а потом шумно вздыхает, будто ее ударили в солнечное сплетение.

Что такого сказала Алена?

– Мама, – голос у дочери сухой, как последний осенний лист, – все, что болтает эта женщина, – чушь.

– Да? – деланное равнодушие. – Может быть. Она…

Алена не успевает договорить. Быстрый укол страха, понимаю, что идентичная реальность сменилась, пугаюсь опять – на этот раз тому, что могу оказаться один, или Лера здесь одна, или Алена, но нет, дочь и жена по-прежнему стоят по обе стороны кровати, а за дверью громкий кашель. Нарочитый – так кашляет человек, предупреждая о своем присутствии.

Лера и Алена молча прислушиваются.

Мир замирает в предчувствии нежданного и ненужного. Ненужного – Алене с Лерой. Мне-то человек, стоящий за дверью, необходим, я даже понимаю причину, но кто там, пока не знаю. Я лишь задал тензор перемещения, это как задумать желание и активно думать о том, чтобы оно исполнилось. Никогда, однако, в моей жизни не случалось, чтобы задуманное исполнялось так, как я хотел. Бывало, происходили более приятные и нужные мне события, но всегда другие, не те или не совсем те, что загадывал.

В дверь тихонько стучат. Похоже – костяшками пальцев. Врачи, медсестры, санитары не предупреждают стуком о своем желании войти.

– Это кто еще? – удивленно спрашивает Алена.

Лера молчит – возможно, пожимает плечами.

Алена обходит кровать и решительно распахивает дверь – ей, мол, скрывать нечего, входите кто хочет.

– Ой! – голос Леры.

– Добрый день, – сухо произносит Алена.

– Я могу войти? – Это Кейт, голос ее звучит чуть насмешливо, она, похоже, наслаждается произведенным впечатлением.

– Войдите, – разрешает Алена и отходит к компьютерному столу. Не садится, что-то на столе передвигает (клавиатуру?) и, наверно, опирается ладонью на край, этот ее жест я прекрасно знаю, дома она часто так делала, будучи не в настроении: казалось, стол был ей не только физической опорой, но и психологической защитой.

Кейт входит – неуверенно, она не знает, как себя вести. Сам не раз попадал в подобные ситуации: идешь на встречу с нужным человеком, продумываешь все до мелочей, но входишь и в первое мгновение все равно теряешься…

Кейт обходит кровать и останавливается там, где только что стояла Алена – напротив Леры. Возможно, они смотрят друг другу в глаза. Алену Кейт не видит – компьютерный стол за ее спиной. Алена, по-моему, тихо шипит от злости, но позы не меняет – взгляд ее (ощущаю чуть лнне физически) уперся в спину Кейт и тычется, будто острый карандаш.

– Мое имя Кейт Уинстон.

– Я знаю, – это Алена.

– Я о вас слышала, – голос Леры.

– Что вам здесь нужно? – обе разом.

– Поговорить.

Не знаю, что им известно о наших с Кейт отношениях именно в этой идентичной реальности. Я и сам сейчас не очень представляю, какие у меня с Кейт были здесь отношения. Вспомнить не успел, нужно погрузиться в себя и вызвать картинки, сейчас не до этого.

– Поговорить, – повторяет Кейт с вызывающей интонацией.

Продолжает, не дождавшись ответа:

– Я узнала, что Влада будут пичкать каким-то новейшим препаратом. От которого он умрет. Это преднамеренное убийство.

Алена двигает стул и все-таки садится. Я бы не стал – так она оказывается ниже Кейт, неудобная позиция. Может, Алену не держат ноги?

– Для начала, – говорит Алена внешне спокойным, вроде бы даже равнодушным тоном, но я-то ее знаю, как все в ней кипит, она готова перейти на крик и с трудом себя сдерживает. Она всегда произносит слова медленно, сухо и как будто равнодушно за секунду до того, как взрывается и начинает сыпать первыми фразами, приходящими в голову.

– Для начала, – говорит Алена, – вы, может, скажете, какое отношение имеете к моему мужу?

Будто она не знает.

Кейт кладет руку на одеяло – на уровне моего сердца. Чувствует его удары. Будто заряжается от исходящей от сердца энергией. Лера делает движение – видимо, хотела сбросить руку Кейт, но передумала, – возможно, поймала предостерегающий взгляд матери.

Похоже, Кейт в недоумении. Она уверена, что Алене известно о наших отношениях. Неужели вообразила, что я рассказывал жене о нашей связи?

– Вы были аспиранткой мужа, верно? Влад упоминал ваше имя. Кажется, вы написали вместе статью… или две… Я не разбираюсь в инфинитной математике… да и в обычной тоже. Но я ни разу не видела вас в больнице. Вы не считали нужным…

Ладонь Кейт опирается на мою грудь изо всей силы. Становится трудно дышать.

У меня не было аспирантки по имени Кетрин Уинстон. У меня вообще не было аспиранток, оба мои аспиранта – мужчины: Брюс и Корвин. Оба регулярно меня навещают, нечасто, примерно раз в три недели, но все-таки. Правда, пользы от их посещений никакой, они никогда не говорят при мне о математике, не сообщают ни одной интересной мне профессиональной новости. Приходят, чтобы отбыть повинность, и говорят о чем угодно, лишь бы быстрее прошло время, которое они отвели для себя на эти визиты. О футболе, о полете Хопкинса на Международную Космическую Станцию, о наводнении в Южном Уэльсе… Ни о чем, в общем.

Кейт сейчас другая, в пределах квантовой неопределенности более близкая к первоначальной бесконечной группе многомирий. Моя аспирантка?

Черт.

Я должен был вспомнить сразу. Эпизод всплывает из подсознания, точнее – выпрыгивает. Неожиданно, как в песне, «когда ее совсем не ждешь», там, правда, о любви, но память выкидывает фортели еще более неожиданные, чем любовь с первого взгляда.

Кейт Уинстон. Почти четыре года назад, в сентябре, явилась ко мне студентка-математичка, крашеная блондинка, лицо невыразительное, удлиненное. Большие, не модные, очки. Типичная англичанка. Но голос… Мисс Уинстон интересовалась инфинитной математикой, хотела сделать темой магистерской диссертации одно из положений теоремы Шведера. Мы побеседовали, девушка показала неплохие знания, она, как я понял, была усидчива и усердна. Помощницей была бы неплохой, но проблема заключалась в том, что я не мог, согласно контракту, брать более двух сотрудников, фонды не позволяли. «Сожалею, – сказал я удрученной девушке, – но…»

Больше я ее не встречал – ни в университете, ни на улицах Оксфорда. Возможно, она уехала, получив степень магистра.

Мне и в голову не пришло соотнести ту Кейт, которую я забыл почти сразу после того, как она вышла из моего кабинета, с Кейт, которую два месяца спустя – в другой идентичной реальности! – встретил в университетском кафе и которая стала…

Как все-таки трудно вылавливать в памяти нужные обрывки и сопоставлять их с нужной реальностью. Ощущаешь себя стариком с болезнью Альцгеймера.

– Я… – из голоса Кейт исчезают вызывающие нотки, ладонь перестает давить мне на грудь. – Я не приходила, потому что…

– Неважно, – перебивает Алена. – что вы хотите сказать?

– Я сказала. Нельзя, чтобы Влада пичкали новым средством. Это будет убийство.

Кейт поворачивается к Алене и делает шаг, я слышу, как чуть скользит по полу ее каблучок.

– Вы понимаете, что говорите? – голос у Алены усталый, но беззлобный. Я бы на ее месте… Ее косвенно назвали соучастницей в покушении на убийство. Алена, возможно, впервые сама сейчас осознает, что уговорила Гардинера меня убить. Как Кейт узнала? Неважно.

– Понимаю, – говорит Кейт. – И понимаю ваш мотив.

Вот как? Ей известно о связи Алены и Гардинера? Неужели об этом говорят уже и в университете?

– Мотив? – переспрашивает Алена и наконец взрывается: – Послушайте, что вы несете, вы соображаете, что и кому говорите? Уходите! Это возмутительно! Не нужны мне его деньги, я и пенса не взяла бы!

Голос Алены срывается на крик, она встает, быстро ходит по палате, что-то падает – кажется, стул, – а я перестаю понимать что бы то ни было. Какие деньги? Что происходило в этой идентичной реальности? Чего я пока не вспомнил?

Неожиданно наступает тишина. Алена застывает – не могу определить, где именно. Кейт по-прежнему стоит у кровати, я слышу ее дыхание, слабый запах духов, память подсказывает, что раньше она душилась крепкими духами «Фиор», но однажды я ей сказал, что запах мне мешает, он слишком тяжелый. «Какие духи вы предпочитаете, доктор Волков?» – «Я бы предпочел вообще без духов, но женщины…» – «Хорошо, доктор Волков». И с тех пор Кейт если и опрыскивала себя духами, то такими слабыми, что я их почти не чувствовал: ровно столько, чтобы не забывать о своей женской сути, и ровно столько, чтобы мне не мешал запах.

– Я говорила с доктором Гардинером, – сообщает Кейт, предполагая, видимо, что это удар, которого Алена не ждала. Ну, говорила. И Гардинер сообщил ей о том, кто для него Алена? Стал бы он это делать? В этой идентичной реальности Гардинер, скорее всего, не знает ни о какой Кейт, хотя – вспоминаю и поражаюсь, – в иной реальности эти двое не так давно были любовниками. До того, как место Кейт заняла Алена… Господи, как все смешалось… В моей памяти, только в моей памяти.

– Ну и что? – Вспышка Алены прошла, ее взрывы обычно так и заканчиваются, она берет себя в руки и продолжает разговор, будто и не собиралась только что отхлестать обидчика по щекам или вцепиться обидчице в волосы.

Неожиданно подает голос Лера:

– Мама, это неправда. Честное слово!

– Неправда – что?

Похоже, мои логические построения были несусветной глупостью, я все представлял в неправильном свете, неверно рассчитывал тензор, не в том направлении производил перемещения, и… Что теперь?

Страшно. Пытаюсь сдержать не нужную сейчас эмоцию. Удается плохо, и мне кажется, я уплываю из этого места и этого времени, неприятное и ранее не испытанное ощущение. Если идентичные миры станут меняться хаотически в пределах квантовой неопределенности, я не смогу задавать параметры тензора, потеряю контроль над направлением…

Успокойся, говорю себе и повторяю раз двадцать со всей убедительностью и уверенностью, которой не ощущаю. Тем временем разговор продолжается, и я не имею ни малейшего представления, сколько и в каком направлении сменилось идентичных реальностей за время моей недолгой паники. Мне кажется, прошло не меньше получаса, пока мне удалось взять себя в руки. На самом деле стрелки биологических часов, в отличие от психологического времени, сдвинулись всего на три секунды, и за это короткое время не произошло – надеюсь! – ничего существенного. Может, даже реальность не сменилась, хотя не могу быть уверен…

– Неправда – что?

Я уже слышал этот вопрос. Время вернулось на три секунды вспять? Это невозможно в пределах одной идентичной реальности, и, следовательно, реальность все-таки сменилось, а в новой отсчет времени чуть сдвинут, квантовый эффект, не нужно волноваться.

Да, это иная реальность, потому что вопрос Алена задает не так, как в первый раз. Не жестким и требовательным голосом, а нерешительно, будто боится получить неприятный для нее ответ.

– Что она сказала? – осведомляется Кейт, и я только сейчас понимаю, что Лера обратилась к матери по-русски. Кейт не понимает русского, только несколько фраз, которым я ее научил… в этой ли идентичной реальности? Кейт знает около двадцати слов и выражений, в том числе «какая свинья этот Калужер!» – фраза, которую я произнес, прочитав статью стэнфордского профессора, где тот доказывал лемму Корина, не ссылаясь на мое уже существовавшее доказательство.

– Что она сказала?

Почему они – каждая – повторяют одинаковые фразы, причем с другой интонацией? Означает ли это всякий раз перемещение. в иной идентичный мир, или в моем сознании происходит аберрация, сдвиг в психологическом времени? Психологическое эхо?

– Неправда, – отвечает Лера по-русски, – то, что у меня… неважно.

Лера не хочет говорить, но ей придется. И если она сейчас не объяснит по-русски матери что-то, чего ни Алена, ни я не знаем, Кейт скажет сама, а этого ни Алене, ни Лере очень не хочется – по разным причинам.

Сейчас Алена опять взорвется и выкрикнет: «Что неважно? Что, черт возьми, неправда? Что эта женщина знает такого, чего не знаю я? Что ты от меня скрываешь?»

Наверняка фраза будет короче, в состоянии аффекта Алена бросает только короткие фразы из двух-трех слов, но смысл вряд ли изменится.

Взрыва не происходит. Дверь открывают уверенным движением, я не знаю, кто появляется на пороге, но Лера застывает, у нее прерывается дыхание, сердце делает на мгновение остановку, но это уже игра моего воображения. Кейт переступает с ноги на ногу, Алена опрокидывает стул. Грохот такой, что у меня закладывает уши – любой громкий звук кажется мне ревом взлетающего самолета.

– Добрый день, – спокойно и даже приветливо произносит вошедший и привычным движением закрывает за собой дверь. Не быстро, не медленно – именно привычно.

Гардинер. Вовремя явился, однако. Встреча удивляет его не меньше, чем женщин – каждую в разной степени.

При полном молчании он проходит к компьютерному столу, поднимает упавший стул, ставит на место.

– Вообще-то, – говорит он, – сейчас в больнице тихий час.

Лера нервно хмыкает. Действительно, лежащему на кровати бревну без разницы, тихий в больнице час или громкий. Наверняка Гардинер удивлен не столько присутствием посетителей, сколько тем, что явились они в одно и то же время, будто сговорились.

Я ожидал не его. В этой идентичной реальности прийти должны сначала обвинители: профессор Симмонс и медсестра Куинберн. Им, в отличие от Гардинера, есть что сказать Алене. Гардинер должен был явиться позже – последним. Происходящее мне не нравится, нынешняя идентичная реальность определенно дальше от развязки, чем прежняя, но рассчитывать новый тензор у меня нет времени – могу замедлить свое психологическое время, но для расчета это ничего не даст, вычисления, которые я произвожу в уме, все равно занимают объективное время, которого у меня сейчас нет.